«Языки – это иероглифы, в которые человек заключает мир и свое воображение»

Статья посвящена творчеству выдающегося философа, филолога и культуролога В. фон Гумбольдта (1767—1835). Автор рассматривает основные понятия гумбольдтовской философии языка: язык как воплощение деятельности человеческого духа, как отражение национального мировоззрения. В работе анализируется понятие внутренней формы языка, системного устройства языка и принципы языкового развития.

Вильгельма фон Гумбольдта (1767–1835) заслуженно считают отцом общего языкознания. В его работах намечены пути формирования теории языка – полного и непротиворечивого представления об устройстве и функционировании языка как важной составляющей человеческой культуры. Можно без преувеличения сказать, что Гумбольдт предложил своеобразную философию языка, ведь его концепция – это не просто описание разных языков мира, а попытка осознания роли языка в формировании человеческой культуры и истории цивилизации.

Имя Вильгельма фон Гумбольдта, пожалуй, не только самое знаменитое, но и самое загадочное в истории мировой лингвистики. Гумбольдт оставил огромное наследие (и опубликованные работы, и рукописные материалы[1]), которое до сих пор является источником новых научных идей и творческого вдохновения для многих поколений ученых. Не случайно неогумбольдтианство – направление научных исследований, развивающих идеи Гумбольдта, – с некоторой периодичностью вновь возникает в истории не только европейской, но и американской лингвистики как попытка переосмыслить и по-новому интерпретировать лингвистическое bнаследие великого ученого.

Вильгельм фон Гумбольдт – немецкий философ, дипломат, общественный и политический деятель, автор многочисленных работ по истории культуры, литературы и различным формам общественной жизни древней Греции и Рима, а также очерков об особенностях культуры народов Европы, Азии, Америки, островов Тихого океана и др.  

Гумбольдт убежден, что становление духовного своеобразия конкретной нации происходит в тесной связи с оформлением языковых структур языка. Язык является воплощением национального мировидения, ́ поэтому законы мышления накладывают отпечаток на формирование грамматических языковых категорий. Утилитарное понимание языка как средства общения, как системы, обслуживающей коммуникацию, не дает возможности проникнуть в тайну происхождения, развития, устройства и функционирования языка. Гумбольдт предлагает понимать язык как свойственную человеческому духу способность развиваться и проявляться, воплощаясь в формальные структуры:

«Создание языка обусловлено внутренней потребностью человечества. Язык – не просто внешнее средство общения людей, поддержания общественных связей, но заложен в самой природе человека и необходим для развития его духовных сил и формирования мировоззрения… «[Гумбольдт 2001: 51].

Духовная сила народа неразрывно связана с языком, который является формой воплощения духа:

«Язык – есть как бы внешнее проявление духа народов: язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное» [Там же: 68].

Поскольку человеческий язык основывается на категориях мышления, общих для представителей разных национальностей и носителей разных языков, в любом языке можно обнаружить общую основу. Гумбольдт считает, что грамматика разных языков, отражающая духовное становление человечества, «одна и та же, как отпечаток общечеловеческого хода идей» (Цит. по: [Лобанова 2015: 164]); признает наличие универсального, общего фундамента всех языков:

«Любое описание следует начинать с разбора своеобразной системы, в которую включаются все языки. Система эта напоминает русло, по которому на протяжении многих столетий стремится языковой поток; в рамках этой системы намечаются все основные направления развития языка, и все глубоко индивидуальные стороны языка в результате подробного анализа могут быть возведены к этой системе» [Гумбольдт 2001: 90].

Однако Гумбольдт выступает против примитивной дедуктивной грамматики, основной идеей которой было стремление втиснуть в готовые логические схемы все языки мира, игнорируя их своеобразие. По мнению Гумбольдта, народное мировоззрение воплотилось в языковых структурах, поэтому анализ конкретного языка позволяет наблюдать особенности мировоззрения народа, говорящего на этом языке. Таким образом, язык является своеобразной формой воплощения национального мировоззрения:

«Разные языки – это отнюдь не различные обозначения одной и той же вещи, а различные видения ее… Языки – это иероглифы, в которые ́ человек заключает мир и свое воображение… Через многообразие языков для нас открывается богатство мира и многообразие того, что мы познаем в нем; и человеческое бытие становится для нас шире, поскольку языки в отчетливых и действенных чертах дают нам различные способы мышления и восприятия. Язык всегда воплощает в себе своеобразие целого народа… «[Гумбольдт 1985: 348].

Неудивительно, что Гумбольдт интересовался неиндоевропейскими языками (их структура далека от устройства классических языков Европы) – малайско-полинезийскими языками, китайско-тибетскими, дравидийскими и т.п.[2]  В частности, самая объемная и знаменитая лингвистическая работа Гумбольдта – трехтомное сочинение «О языке кави на острове Ява»[3]  было посвящено малайскому языку.

Описание грамматики малайско-полинезийских языков осталось незавершенным, однако огромное значение для развития теоретической лингвистики имело введение к этой работе – «О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческого рода». Название работы Гумбольдта показывает, что различия в строении языков он понимал как специфические способы формального выражения национального мировоззрения, свойственные каждому конкретному языку. То видение мира, которое ́ язык воплощает в формальных структурах – морфологических, словообразовательных, синтаксических и т.п. – обогащает человеческую культуру в целом, так как предлагает своеобразную «картину мира» носителей языка.

Каждый язык можно рассматривать, по мнению Гумбольдта, как ступеньку в процессе духовного развития человечества. В этом смысле нет языков «хороших» или «плохих», «совершенных» и «ущербных», так как единый человеческий дух созидает языки как формы воплощения работы мысли, каждый язык дает неповторимый, уникальный результат формального воплощения творческой силы человеческого духа: «в каждом языке заложено самобытное мировоззрение» [Гумбольдт 2001: 80]:

«Среди всех проявлений, посредством которых познается дух и характер народа, только язык и способен выразить самые своеобразные и тончайшие черты народного духа и характера и проникнуть в их сокровенные тайны. Если рассматривать языки в качестве основы для объяснения ступеней духовного развития, то их возникновение следует, конечно, приписывать интеллектуальному своеобразию народа, а это своеобразие отыскивать в самом строе каждого конкретного языка» [Там же: 69].

Именно поэтому изучение иностранного языка дает человеку уникальную возможность выйти за рамки своего мира, очерченного родным языком, и посмотреть на окружающую действительность под другим углом зрения, познакомиться с «картиной мира», смоделированной другим языком: «Изучение языков мира – это также всемирная история мыслей и чувств человечества» [Гумбольдт 1985: 348]. С этой точки зрения языки можно рассматривать как разные ступени образования универсального механизма связи мышления и языка, идеальной формы воплощения работы духа, раскрывая «в языках постепенное приближение к совершенному строю» [Гумбольдт 2001: 52].

Исследователю интересен каждый язык, независимо от принципов внутреннего устройства: в языке могут быть распространены флексии (как в санскрите) или, наоборот, может совсем отсутствовать морфологическое выражение грамматических значений (как в китайском), тем не менее каждый язык отражает особое ви́дение мира, национальное мировоззрение. Утрата любого языка как порождения национальной культуры будет невосполнимой потерей общечеловеческой культуры в целом, так как вместе с языком исчезнет важная составляющая своеобразного народного мировоззрения.

Гумбольдт решительно заявляет о неповторимости каждого языка и его чрезвычайной важности для человеческой культуры. Он поет своеобразную «оду» языкам мира как ярким краскам в палитре великого живописца – человеческого духа, создающего прекрасную и величественную картину материального и ментального мира. Каждый язык, по Гумбольдту, находит неповторимый способ выражения семантики, и этот способ определяет характер языка в целом.

«Невозможно отрицать, что китайский язык древнего стиля за счет того, что в нем непосредственно следуют друг за другом важные и весомые понятия, звучит с покоряющим достоинством и, как бы отбрасывая все побочные мелочи и порываясь к чистому полету мысли, достигает благородного величия. Собственно малайский язык справедливо славится подвижностью и крайней простотой своих словосочетаний. Семитские языки обладают поразительным искусством в тонком различении смысла посредством многообразных чередований гласных. Баскскому языку в структуре слова и в словосочетании присуща замечательная сила, проистекающая от краткости и смелости выражения. Язык делаварских индейцев, а также некоторые американские языки с одним-единственным словом связывают такое число понятий, что для выражения их нам понадобилось бы несколько слов. Но все эти примеры показывают только, что, по какому бы одностороннему пути ни направился бы человеческий дух, он всегда может произвести нечто великое и способное в свою очередь оказывать на него самое плодотворное и вдохновляющее воздействие. Все перечисленные нами частности не позволяют говорить о преимуществе тех или других языков… Язык – русло, по которому дух может катить свои волны в надежной уверенности, что питающие его источники не иссякнут» [Там же: 163].

Особенно интересны, с точки зрения Гумбольдта, «примитивные» языки первобытных народов – ведь именно они отражают «детское» (если можно так выразиться), наивное, но зато красочное, пронизанное фантазией и волшебством, восприятие мира:

«Языки американских аборигенов богаты… смелыми метафорами, верными, но неожиданными сближениями понятий, случаями, когда неодушевленные предметы благодаря глубокомысленному пониманию их существа, переработанного воображением, переводятся в разряд одушевленных, и т.д. <…> Например, они помещают небесные тела в один грамматический класс с людьми и животными, явно видя в небесных светилах самодвижущиеся существа, наделенные личностным началом и, возможно, управляющие со своей высоты человеческими судьбами. <…> Тщательный анализ форм подобных языков… позволяет разглядеть духовный организм, из которого возникает их строение… языковедческое исследование навсегда перестает казаться чем-то сухим и прозаическим. В каждой своей части оно приводит нас к внутреннему духовному складу, который на протяжении всех эпох человечества остается носителем глубочайших прозрений, высшего идейного богатства и благороднейших чувств» [Гумбольдт 2001: 168].

Именно сравнение языков помогает выявить национальное своеобразие языковой картины мира. Задача лингвистики, по мнению Гумбольдта, – разработка методики сопоставления языков, благодаря которой исследователь смог бы выявлять различные способы выражения одного и того же значения, проникнуть в тайну создания языковой формы как способа выражения и формирования мыслей. При этом Гумбольдт считает очень важным подход к языку как к цельной системе, все части которой взаимосвязаны:

«Язык можно сравнить с огромной тканью, все нити которой более или менее заметно связаны между собой и каждая – со всей тканью в целом» [Там же: 88]. Любая особенность языка (семантическая или структурная) затрагивает, по Гумбольдту, всю систему в целом, ведь язык представляет собой цельный организм. Неправильно сравнивать языки, выделяя из их организма отдельные элементы, ведь только во взаимной связи все они дают возможность представить себе язык как единое целое во всей совокупности его частей.

В докладе «О сравнительном изучении языков применительно к разным эпохам их развития»[4]Гумбольдт утверждает:

«Язык не может возникнуть иначе как сразу и вдруг, или, точнее говоря, языку в каждый момент его бытия должно быть свойственно все, благодаря чему он становится единым целым. <…> Язык невозможно было бы придумать, если бы его тип не был уже заложен в человеческом рассудке. Чтобы человек мог постичь хотя бы одно слово не просто как чувственное побуждение, а как членораздельный звук, обозначающий понятие, весь язык полностью и во всех своих взаимосвязях уже должен быть заложен в нем. В языке нет ничего единичного, каждый отдельный его элемент проявляет себя лишь как часть целого» [Там же: 313–314].

Чаще всего языки сравниваются друг с другом путем сопоставления словаря, ведь перечень слов, как кажется, наиболее наглядно отражает общее и специфическое в языках мира. С одной стороны, в каждом языке есть слова, называющие солнце, воду, землю, родственников, части тела человека, животных, птиц, рыб и т.п., с другой стороны, слова отражают своеобразие окружающего мира, в котором живет человек: особенности рельефа, климата, флоры и фауны. Кроме того, на один и тот же предмет представители разных национальностей могут смотреть по-разному, отмечая различные характерные признаки предмета, по-разному осмысляя его свойства. В номинации предмета проявляется особое его видение:

«Слово – не эквивалент чувственно-воспринимаемого предмета, а эквивалент того, как он был осмыслен речетворческим актом в конкретный момент изобретения слова. Именно здесь – главный источник многообразия выражений для одного и того же предмета; так в санскрите, где слона называют то дважды пьющим, то двузубым, то одноруким, каждый раз подразумевая один и тот же предмет, тремя словами обозначены три разных понятия. Поистине язык представляет нам не сами предметы, а всегда лишь понятия о них, самодеятельно образованные духом в процессе языкотворчества…»[Там же: 103].

Слово неправильно рассматривать как произвольный знак именуемого предмета, «оно есть отпечаток не предмета самого по себе, но его образа, созданного этим предметом в нашей душе» [Там же: 80]. Поскольку, по Гумбольдту, «язык представляет нам не сами предметы, а всегда лишь понятия о них, самодеятельно образованные духом в процессе языкотворчества» [Там же: 103], постольку наблюдение природы и отражение этой природы в мире идей есть субъективный процесс «превращения мира в язык»[5].

Гумбольдт пишет, что в процессе номинации предметов окружающей действительности проявляется характер народа – имя может быть основано на живом образе, может быть метафорическим осмыслением предмета, но может выступать и в виде сухого, мертвого термина:

«Называя обычнейший предмет, например, лошадь, они [языки] имеют в виду одно и то же животное, но каждый вкладывает в слово свое представление – более чувственное или более рассудочное, более живое, образное или боле близкое к мертвому обозначению и т.д.» [Гумбольдт 2001: 166].

Таким образом, по Гумбольдту, своеобразие слов в языках объясняется тремя причинами: реальной природой именуемых объектов, субъективной «природой народа» и своеобразной «природой языка», т.е., помимо окружающей природы и осмысления окружающего мира народным сознанием, важно учитывать еще языковую форму, в которую воплощается народное мировоззрение. Язык, таким образом, осознается как форма воплощения национальной картины мира. Проблема взаимоотношения объективного мира, мышления и языка решается Гумбольдтом путем признания языка особым промежуточным миром между объективной реальностью и человеком. Этот промежуточный мир есть результат осмысления окружающего мира, определяемого мировоззрением, но и в свою очередь мышление зависит от национального языка: люди мыслят в категориях, навязанных им родным языком. Язык, являясь орудием мышления, оказывает на мышление мощное обратное влияние:

«Как отдельный звук встает между предметом и человеком, так и весь язык в целом выступает между человеком и природой, воздействующей на него изнутри и извне. Человек окружает себя миром звуков, чтобы воспринять в себя и переработать мир вещей… Человек преимущественно – да даже и исключительно, поскольку ощущение и действие у него зависят от его представлений, – живет с предметами так, как их преподносит ему язык. Посредством того же самого акта, в силу которого он сплетает язык изнутри себя, он вплетает себя в него; и каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку-поскольку он тут же вступает в круг другого языка. Освоение иностранного языка можно было бы уподобить завоеванию новой позиции в прежнем видении мира; до известной степени фактически дело так и обстоит. Поскольку каждый язык содержит всю структуру понятий и весь способ представления определенной части человечества» [Там же: 80].

Подчеркивая системный характер языка, Гумбольдт предостерегает от опасности выявления языкового своеобразия исключительно путем сопоставления словаря:

«Неправильна и сама по себе попытка определять круг понятий данного народа в данный период его истории, исходя из его словаря. Не говоря уже о неполноте и случайности состава тех словарей неевропейских народов, которыми мы располагаем, мы обнаруживаем, что большое количество понятий, особенно нематериального характера, которые обычно охотно принимаются в расчет при подобных сопоставлениях, может выражаться посредством необычных, а потому не замечаемых нами метафор или же описательно»[Там же: 57].

Истинно научное сопоставление языков возможно только при сравнении грамматического устройства этих языков, отражающего категории мышления, – «внутренней формы», по Гумбольдту. Именно грамматика как сложно устроенная система взаимосвязанных категорий и формальных способов их выражения определяет неповторимый характер каждого языка. Сравнение языков состоит не только в том, чтобы описать склонение или спряжение, отметить наличие (или отсутствие) в языке, например, двойственного числа, рода, одушевленности и т.п., а в установлении взаимной связи всех этих грамматических механизмов как «типа грамматической связности речевого высказывания», как способа выражения мысли в языке. «Язык как бы обретает прозрачность и дает заглянуть во внутренний ход мысли говорящего» [Там же: 171]. Гумбольдт пишет:

«Но гораздо больше, чем в отдельных словах, интеллектуальное своеобразие наций дает о себе знать при сочетании слов в речи… Мы видим тут подлинную картину хода мысли и сцепления идей, за которыми речь не в силах поспеть, если язык не располагает необходимым богатством и широкой свободой сочетания своих элементов…» [Гумбольдт 2001: 182].

Понятие внутренней формы языка является важнейшим для теории Гумбольдта, ведь именно эта трудноуловимая характеристика языка, выводимая из его внутреннего устройства, механизма выражения мысли, определяет своеобразный характер каждого языка, причем все единицы языка определяются этой общей формой и целиком зависят от нее:

«Характерная форма языка отражается в его мельчайших элементах, и каждый из них тем или иным и не всегда явным образом определяется языковой формой… В этом отношении языки можно сравнить с человеческими физиономиями: сравнивая их между собой, живо чувствуешь, что индивидуальность неоспоримо присутствует, подобия очевидны, но никакие изменения и никакие описания каждой черты в отдельности и в их связи не дают возможности сформулировать их своеобразие в едином понятии. Своеобразие физиономии состоит в совокупности всех черт, но зависит и от индивидуального восприятия; именно поэтому одну и ту же физиономию разные люди воспринимают по-разному. Так как язык, какую бы форму он ни принимал, всегда есть духовное воплощение индивидуальной жизни нации, мы должны учитывать это; и как бы ни фиксировали, как бы ни выделяли, как бы ни дробили, ни расчленяли в языке все то, что в нем воплощено, все-таки многое в нем остается непознанным, и именно здесь скрывается загадка единства и одухотворенной жизненности языка… Таким образом, понятие формы открывает исследователю путь к постижению тайн языка, к выяснению его сущности» [Там же: 71–72].

Именно форма языка определяет принципы его развития, ведь оставаясь в рамках своего грамматического типа (модели внутреннего устройства), язык стремится к идеальной форме, которая органически соответствует духу данного языка. Любой язык может, по мнению Гумбольдта, приблизиться к недостижимому идеалу независимо от принадлежности к грамматическому типу.

Язык есть результат вечной деятельности духа – ненаблюдаемой, внутренней, стремящейся воплотиться в языковую форму, превратив звук в выражение мысли.

«Язык есть не продукт деятельности (Ergon), а сама деятельность (Energeia). Его истинное определение может быть поэтому только генетическим. Язык представляет собой постоянно возобновляющуюся работу духа, направленную на то, чтобы сделать артикулируемый звук пригодным для выражения мысли… Расчленение языка на слова и правила – это лишь мертвый продукт научного анализа» [Там же: 70].

В языке нет ничего застывшего, мертвого, каждая единица языка оживает в речи, в процессе формулирования мысли и коммуникации. Внутренняя форма языка связывает воедино все разрозненные части языковой системы, способствует проявлению своеобразного характера языка, воплощению национального мировоззрения. «Язык следует рассматривать не как мертвый продукт, но как созидающий процесс» [Там же: 69], однако такое рассмотрение языка требует от исследователя «с большим вниманием отнестись к его тесной связи с внутренней духовной деятельностью» [Там же: 68].

Намеченное Гумбольдтом направление лингвистических исследований не было развито в полной мере, наука о языке пошла другим путем, рассматривая в рамках структурализма XX в. язык скорее как мертвый продукт (эргон), а не как созидающий процесс (энергию). Объяснялось это, вероятно, особой сложностью поставленной Гумбольдтом задачи – исследовать язык как форму воплощения человеческого духа. Однако идеи Гумбольдта, переосмысленные, интерпретированные в соответствии с задачами науки нового времени, воодушевляют все новые поколения лингвистов на выявление сложнейшей проблемы взаимоотношения языка и мышления. В конце XIX в. концепция Гумбольдта, получившая развитие в трудах Г. Штейнталя и А.А. Потебни, будет положена в основу психологического направления в языкознании. В 30-е годы XX в. в Германии идеи Гумбольдта на материале семантики немецкого языка развивал Лео Вайсгербер (1899–1985), в это же время американские ученые Эдвард Сепир (1884–1939) и Бенджамин Уорф (1897–1941), учитывая связь языка с национальной культурой, сформулируют знаменитую гипотезу лингвистической относительности. В наше время учение Гумбольдта трансформировалось в учение о языковой картине мира, развиваемое в рамках современной когнитивной лингвистики.

И сейчас актуально звучат слова Гумбольдта о значимости языка как важнейшей составляющей человеческой культуры: «рассматривать ли язык как определенное миросозерцание или как способ сочетания мыслей – ибо он объединяет в себе и то и другое, – он всегда с необходимостью опирается на совокупность человеческой духовной силы; из нее нельзя ничего исключить, потому что она охватывает собою все» [Гумбольдт 2001: 66].

Литература

Гумбольдт В. О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческого рода // Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. – М., 2001.

Гумбольдт В. О сравнительном изучении языков, применительно к различным эпохам их развития // Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. – М., 2001.

Гумбольдт В. Язык и философия культуры. – М., 1985.

Лобанова Л.П. Концепция языковой картины мира и ее истоки в трудах Вильгельма фон Гумбольдта. – М., 2015.