Об образах души в живописи

Лет 20-25 назад позвонили мне и сказали, что в Волгограде, в картинной  галерее, организована выставка привезённых из столичных музеев работ русских художников. Мне настоятельно посоветовали побывать на этой уникальной для нашей провинции экспозиции.

Чьи работы были привезены к нам? А – Поленова, Куинджи, Архипова, Серова, Коровина… – сейчас, по прошествии стольких-то лет, всех наших известнейших живописцев, представленных их полотнами на той выставке, я не могу припомнить. Но что все работы были мастерски исполненные – это впечатление живо во мне до сих пор: а это потому так, что встреча с настоящим, высоким – поэтическое чувство в нас затрагивающим – искусством… – это ведь самая большая наша радость – из всех это тех, что случается нам когда-либо испытывать-то,  –  самое это наше высокое счастье. Что значит «высокое»? А это то есть духовное.

Что есть наше духовное?

А попробуйте-ка вы сами дать ему определение!

Так вот скажу сейчас про самое главное – удивительное! – впечатление от той выставки. Ходил я по длинному-длинному залу этой картинной галереи: от одной замечательной картины к другой, но… мне всё время хотелось – меня сильнейше влекло! – вернуться в боковой, совсем маленький, зальчик, где висела картина Ивана Похитонова «Садовница». И я подходил к этому, неприметных размеров, полотну Похитонова и всё всматривался и всматривался в ту синеватую даль, что открывалась за каменной, из бутового плитняка, оградкой, всматривался в ту даль, куда смотрела и сама, от своей работы оторвавшаяся, садовница… А из синих тех далей бесконечных – из далей земли и неба – слышит/припоминает твой дух – всегда! – ту дивную музыку, превыше которой никому – даже из числа самых великих! – не дано было услышать и запечатлеть – ту музыку, что есть печально- страстное – до отчаяния даже доходящее! – томление по идеальной – светлой и никогда-никогда нескончаемой чтоб! – жизни. А имя этой гениальной – о собственно человеческом в человеке рассказывающей нам музыки – 40-ая соль-минорная Моцарта.

Вы видели когда-либо древнегреческую амфору, прозвание которой – «Пелика с ласточкой»? Она хранится у нас в Эрмитаже. Не бывали вы там? Ну, хотя бы фотографическое изображение её – знакомо оно вам? И если это так, то согласитесь ли вы с мыслью кого-либо там о том, что содержание, глазурью выполненного на амфоре, рисунка (рядом с сидящим стариком – юноша, а взоры и того и другого – обращены они к ласточке, что вольно вьётся в небе) идентично тем идеям/чувствам, что слышатся нам, когда слушаем мы Сороковую Моцарта?

А эти идеи/мысли – они бессмертны: свидетельств тому имеется множество. Они рождались в душе человека уже в самые-то незапамятные времена: забылось многое, да только вот не эти идеи/чувства.

Почти ничего не знаем мы о практической жизни правителя Урука (города-государства в Междуречье), а вот об его душевной жизни… – разве есть в эпосе о Гильгамеше что-либо такое, что было бы непонятно, чуждо нам?! А ведь написан был этот эпос за 5 тысяч лет до нашей эры. А если ближе взять чтоб к нам, так вот, послушайте:

Ах, Парменон, вот счастье несравненное:

Уйти из жизни, наглядевшись досыта

На дивные стихи, солнце милое

Всему живому. Звёзды, реки, неба свод,

Огонь! Живёт ли человек столетие,

Иль малый срок, он эти знает радости,

А ничего святее не увидит он. 

Поэты, писатели, художники, композиторы – они были во все времена человеческой истории. И, конечно, есть они и сейчас. Хотя… – да, реалистов, практиков сейчас… – они главенствующий тон задают в новейшее время. Но если смотреть в прошлое, то надо сказать, что редчайше кому из числа названных нами простых искусников удавалось пережить своё время, – редко кто из них становился классиком. Кто, спрашиваете вы, суть классики? А это все те, кто видел/чувствовал/понимал всё им современное в свете идеала. Что есть идеал? А это умозрительное – страстно влекущее человека к его материализации! – то триединство, которое – Истина, Добро и Красота.

В апреле этого года мне позвонили и позвали побывать на художественной выставке, где экспонировались картины наших местных, Волжских то есть художников, а ещё и тех, кто живёт/работает в Волгограде, Саратове, Астрахани.

Когда оказался я в выставочном зале, начал тогда я осматривать – добросовестно, да! – все представленные там работы от самой входной двери – это по всему-то периметру зала и опять, значит, к той же добрался я двери, которая была теперь для меня уже выходной… Но – я не вышел из зала.

А не вышел потому, что приметил я там в уголку зала картиночку, об которой не переставал я всё время думать, пока разглядывал всё прочее, висящее там по стенам. Хорошие, никак не кустарные, работы были там в зале. Взора моего они никак не отвращали: ни одной пошлой, ни одной конъюнктурной, ни одной профессионально неграмотной работы там не было.

Но душе/уму моему эти работы ничего – ну, совсем ничего! – не говорили. Но та картиночка, что была помещена в одном из уголков выставочного зала… – и как только сообразилось это кому-то из организаторов выставки задвинуть её в угол?! Ведь работа эта… – была она наполнена каким-то светлым магнетизмом: его просто никак вот нельзя было не почувствовать при первом же взгляде на это, совсем малых размеров, полотно. Да, размеры полотна были малые – впечатление же…  А двойственное было у меня впечатление от картины, названной её автором «Осинки на берегу». И, может быть, именно название этой картины и послужило причиной того, что была работа задвинута в угол. А дело-то было в том – в случае этого вот небрежения к картине Поповой Беллы Рануровны – что на её картине… – да, высокий берег Волги там, был, но – не было ведь на том берегу никаких осинок-то! Они, осинки, были только на картине с названием этой работы. Устроители выставки эту курьёзность полотна Б.Поповой, наверное, заметили и не захотели, чтоб кто-нибудь из посетителей выставки посмеялся над нелепостью… – над нелепостью чего? Самой картины? Названия ли к ней?

Да, престранная была эта картиночка! И, недолго думая про эту-то странность картины, не стали её вешать работники нашего выставочного зала на видном каком-либо месте. Хотя… – потом слышал я от них, что «Осинки на берегу» были ими всё же запримечены среди всего прочего экспонируемого там. Только вот, знаете, слова – это слова. А действия – это действия: в уголок, в уголок картиночку эту!

Да, я тоже сразу обратил внимание на несоответствие того, что было вещностью на полотне Поповой и словесным её, этой вещности, именованием. Но – возвращался и возвращался я в тот угол зала, где висело это пейзажное полотно. А– точно ли вот, что реалистический был то пейзаж?! Да, надо сказать, что не сразу понятной сделалась мне особенность поэтической мысли художника Поповой Беллы Рануровны. Нет, правильнее будет сказать не особенность поэтической мысли, а особенность выражения этим художником извечной поэтической мысли. О существе этой мысли у нас уже говорилось в начале этой работы. Но скажем об этом здесь ещё раз: через подлиннопоэтическое нам открывается во всякую встречу с ним… – а скажем словами М. Лермонтова, что нам открывается в моменты этих встреч: «…Каждый час// Страданья или радости для нас// Становится понятен, и себе// Отчёт мы можем дать в своей судьбе». – Это строчки из стихотворения «1831 – го июня 11 дня». – Нет, в этом своём произведении М. Лермонтов говорит не о своей личной судьбе, а о судьбе человека как таковом.

И что есть судьба? Это что – суть бытия? – судьба общечеловеческая?Да, общечеловеческая – разнящаяся индивидуально только лишь по степени проявления этого вот общечеловеческого. Что есть из себя это общечеловеческое? Так об этом уже совершенно определённо говорилось в начале нашей работы: вы согласны были с высказанным там определением устремлений/предназначений всех нас?

«Осинки на берегу»…  – так ведь на правом обрывистом, каменистом берегу Волги – здесь только полыни, типчаки, овсюки. А если чуть подальше в степь от берега – там, по низинкам, низкорослые мальвочки; бледнофиолетовые, совсем сухие на вид – но всё же живые! – бессмертники.

А по оврагам, по склонам их – но это только в апрельскую влажную теплынь – прелестные, сияющие жёлтым своим блеском, лютики; кроткие фиалки, с этим их нежным запахом какой-то дивной – пленительной! – прохлады. И опять же только в нашей приволжской степи цветут разных цветов тюльпаны да совсем такие вот низёхонькие, желтоватые да блёкло-синие, ирисы… – Так это вот как же: если по приволжским буграм да оврагам можно найти единственно только сейчас вот названные нами травы да цветики, то что же там за растения изображены художником Поповой на её картине? На картине – презамечательной ведь! А презамечательность этой картины… – она заключается в том, что реалистически – и как мастерски-то! – написанный пейзаж – одновременно является он и поэтическим – философским, да! – иносказанием.

Что есть содержание этого иносказания? А нескончаемое – с самых-то древнейших времён начавшееся и длящееся по наш сегодняшний день и будет которое длиться до тех пор, пока будет существовать на земле это престранное  –  но вполне реальное-то! – мыслящее/чувствующее живое, имя которому – Homo sapiens, – длиться и длиться будет трактование загадочной – но такой вот простой ведь! – антиномии, которая – дух и тело. И заметьте, что тональность  трактовок/запечатлений этой антиномии в искусстве – она всегда элегична. Почему это так? А потому это так, что велик – очень и очень велик! – разрыв между тем, как и чем живёт человек в реальности, и тем, что представляется ему в его мечтаниях. А эти его мечтания – это всё томления по Всесилию, Всезнанию, Бессмертию. И из чувства/осознания недосягаемости Идеального – элегизм всех словесных, музыкальных и живописных повествований о жизни своей (и о нашей с вами тоже) тех людей, в ком духовное начало сильнейше преобладает над началом телесным.

Вы помните элегизм сотен и сотен строк «Эпоса о Гильгамеше»? Да, только царской властью, понимает Гильгамеш, придётся ему удовольствоваться. А весь-то он был устремлён… – нет, не ко власти, а к бытию божественному: к бытию – нескончаемому! – по Истине, Добру и Красоте.

А скорбные сетования о несовершенствах мира человека, которые дошли до нас из V – IV веков до нашей эры? Констатации даосов знакомы вам? – «Добро есть зло», а «Зло есть добро»? И ещё «Тот, кто думает об установлении справедливости без сопутствующей ей несправедливости, не понимает законов мироздания».

Вот печальные признания блаженного отца и учителя Балавара:

«Царевич, я очень любил этот мир и был увлечён его утехами, а когда присмотрелся, то увидел, что всё обращается в прах и никто не остаётся в нём».

А элегизм всех строк Экклесиаста? Тайна этой вот неизменно трёхчленной структуры фраз Проповедника? Трёхчлен этот всегда печален. Но только печаль эта… – она ведь чудесно какая светлая-то, да! А светлая она потому, что трёхчлен этот есть порождение глубинных, интуитивных наших чувствований/догадок про то, что… – есть, есть надежда на какой-то лучший для нас удел – надежда на одоление несовершенств нашей теперешней жизни – это пока есть и пока будет существовать этот прекрасный – небезупречный, а всё же прекрасный трёхчлен, который – мать, отец, дитя. Религиозная святая троица – она есть проекция этой-то вот троицы мирской, да?

Безупречное, безусловное, безотносительное – чтоб было оно такое в человеческом образе или в каком-либо социуме – не было такого никогда прежде и никогда не будет, сколько бы ни длилось время жизни человеческого рода. Острее, явственней всех прочих людей печальную эту истину о всех нас чувствует/понимает художник. Нет, не тот, который профессиональный умелец – запечатлитель сегодня наличествующего – а тот, ум/душа которого устремлены к Идеальному, а именно к осуществлению, к бытийному воплощению синкретизма чувства, мысли и действия. Осуществление такого возможно только в исскустве… Но как же быть с этой-то вот реальной действительностью?! И вот от сознания того, что бессилен ты – сколь бы много ни было в тебе таланта – перед косной, неизбывной тварностью мира – рождаются в душе художника инвективы ко всему обывательскому… – но и к самому себе, да!

Вот примеры ярких этих инвектив: «Мёртвые души» Н. Гоголя.

Да какие же они мёртвые, когда они все такие живые?

«Господа молчалины» Салтыкова-Щедрина.

Позвольте: ведь молчалинство – это же совершенно здоровая социальная норма существования всех тех, кто способен к понимаю реалий сегодняшнего дня, разве это не так?!

«Ионыч» А. П. Чехова.

Ну, и что плохого видеть должны мы в этом вполне порядочном, работящем человеке? Из бедных был он, и потому хотел особо он всё большего и большего благополучия. Хотим того же и все мы, простые, нормальные люди. И за это будет кто-то там брезгливо на нас смотреть, морщиться?

Да пойдите вы все со своей художественной классикой… – понятно, куда?!

А знаете, товарищи/господа нормальные человеки, – классики и собой не очень-то довольны бывают: «Пока не требует поэта// К священной жертве Аполлон,//В заботах суетного света//Он малодушно погружён;//Молчит его святая лира;//Душа вкушает хладный сон,//И меж детей ничтожных мира,//Быть может, всех ничтожней он» И через это некотороенедовольство собой являются на свет такие художественные создания как «Щегол» К. Фабрициуса (сравните этого щегла с автопортретом К. Фабрициуса и скажите, на каком полотне Фабрициус больше – идеальнее! – видится нам как поэт?)

А вот ещё одно художественное полотно того же, что и у Фабрициуса, идеализирующего рода: автопортрет Джузеппе Марио Креспи: художник затенил свои на этом полотне глаза: то ли для того, чтоб не прочли мы в них всего того, что он об нас, нехудожниках, думает, – то ли для того, чтобы скрыть от нас уже его самого, его личное нехудожественное.

О том идеальном, что есть в человеке – бывает в ком-то! – безусловноверно, безотносительно прекрасно – удалось сказать – запечатлеть нетленно! – Шишкину в его «Травках», Левитану в «Незабудках»; Борисову-Мусатову в его «Веночках Васильков»; П. Гогену в его «Всадниках у моря»; Поповой в её «Осинках на берегу»…

А всё то, что противоположно этому вот идеальному, в катастрофических апокалиптических образах явлено Константином Юоном в его картине «Рождение новой планеты».

. Так вот: художник Белла Попова назвала свою картину «Осинки на берегу». Только, знаете, никакие это у неё не осинки, а души… – души тех, кто уже собственно люди. Собственно люди? Это те, в ком дух много превыше того, что есть в них телесного?