Культуролог в ЖЖ 
Культуролог в ВК
Гностические корни постсовременности |
Смотри, как колеблется на оси потрясенный весь мир; Вергилий
Как начало XХ столетия, так и рубеж нового миллениума плавно сместился на год - общественная психея и магия круглых цифр оказались сильнее научных аргументов, и обогнувшая глобус красочная встреча нового тысячелетия прошла с той же упорной аберрацией математической логики. В конце концов, сроки исполняются людьми, подчас - не слишком прилежно. За пределом конца историиИстории как науки нет, есть только свойство угадывания (интуитивного понимания) того, что в действительности имело место. Для исторического видения фактические данные - это всегда символы. Освальд Шпенглер С приметами исторической новизны человечество соприкасается теперь повсеместно и постоянно, причем обостренно ощущают это свойство времени уже не только жители постсоветского пространства. Кризис цивилизации, мировоззренческая революция, социальная и экономическая реформация, поиск нового миропорядка - все это было содержанием ушедшего века, однако век новый не слишком медлит добавить к данному перечню свою специфику и нелицеприятные сюрпризы. Между тем, сталкиваясь с радикальностью происходящих на планете изменений, тем более с их динамичным горизонтом, невольно немеешь, ощущая отсутствие адекватных названий, ярлыков, определений для подспудно или взрывчато возникающей феноменологии. Потому, наверное, в последние десятилетия так обильно плодились приставки "пост", "нео", "анти", фиксирующие новизну, но, в сущности, ничего не говорящие о ее сути. Даже привычный терминологический набор: постиндустриальное и информационное общество, социальный постмодерн и новый мировой порядок, конец истории и столкновение цивилизаций, - все это напоминает скорее ярмарку тщеславия, чем пророческий дар. В этом ряду существует, однако, понятие, которое с каждым годом становится все более многогранным, полифоничным, неоднозначным. Это явление - глобализация. Лишь с недавних пор осознается различие между глобализацией как тенденцией, определяемой мощью цивилизации, ее способностью эффективно проецировать себя в планетарном масштабе, и глобализмом как определенным цивилизационным стандартом 1 , мировоззрением, имеющим теневые стороны и порождающим собственную антитезу - антитоталитарный порыв, предполагающий право на собственное прочтение будущего, - идеологию и движение антиглобализма. Общественное сознание, кажется, уяснило для себя реальность этого последнего мазка кисти века, уже балансируя на грани эпох. Несмотря на суженный и частично окарикатуренный масс-медиа образ, антиглобализм стремительно заполняет некий социальный и идеологический вакуум, доставшийся ему в наследство от прежних популяций антифашизма и антикоммунизма, хотя сам феномен вроде бы поднимается на дрожжах многоликого левого движения. Правда, в новых пространствах рамки прежней оппозиции ощутимо смещаются: в ряде акций, например, совместно участвовали такие непримиримые прежде враги, как анархисты и "скинхэды". Все же мегаломаничность и недружественность по отношению к человеку конструкций глобального капитализма скорее ощущается (или прозревается), чем осознается и просчитывается, еще раз свидетельствуя о пестром, разноликом характере и составе этого движения протеста. Интеллектуальный и политический круг "детей Сиэтла" представляют сегодня прославленный сокрушитель одного отдельно взятого "Макдональдса" французский фермер Жозе Бове и его соотечественница-соратница Сьюзен Джордж, автор культового в данной среде романа-антиутопии "Рапорт Лугано" словенский философ Славой Жижек, бельгиец Ноель Годен, практический инициатор "тортовой войны" и автор ее теоретического обоснования "Торт и наказание", мексиканский партизан субкоманданте "Тата" Маркос, автор трактата о "Четвертой мировой войне" и знаменитый "шестидесятник" Режи Дебре... Из "симпатизантов" можно назвать экономистов Фредерика Джеймсона и лауреата Нобелевской премии Джеймса Тобина, автора знаменитого проекта, предлагающе-го обложить налогом финансовые трансакции, писателя Габриеля Гарсиа Маркеса и кинорежиссера Оливера Стоуна, актеров Сьюзен Сарандон и Тима Роббинса. Основные организации современных антиглобалистов: "Глобальное движение людей" (400 филиалов), "АТТАК", "Черный блок" ("Антикапиталистический блок"), "Ябаста", хакерское движение "Хактивист", а также система электронного обмена информацией "Индимедиа". Антиглобализм, однако, не совсем то, что предполагает его карнавальный образ, предстающий на экранах TV, страницах газет и глянцевых журналов. Но и в этом случае после событий в Генуе в июле 2001 г. во время саммита "восьмерки" антиглобализм уже не воспринимается просто как хэппенинг, праздничное шоу анархистов и маргиналов, но, скорее, как спонтанный, эмоциональный ответ части общества на культурный шок Нового мира, на вызревание в нем определенных тенденций, ответ, в котором присутствует также "второе дно". Тем более что на протяжении последних десятиле-тий XX в., пусть менее зрелищно и громко, развивался своего рода правый антиглобализм, вершина айсберга которого представлена так называемой "милицией" (militia, vigilantes) в США и политическим усилением ультраправых консерваторов в Европе (наиболее яркий пример тому - Австрия). Да и первое породившее традицию антиглобалистское действо 1999 г. в Сиэтле в значительной мере было организовано и спонсировано отнюдь не радикалами, а профсоюзами США - традиционным оплотом консерватизма. Влиятельная, хотя и оказавшаяся вне фокуса СМИ, часть движения антиглобализма, - религиозные лидеры и организации, острее других ощущающие глубину развертывающегося цивилизационного кризиса. О распространении в мире "культуры смерти", подрывающей основы общемировой цивилизации и грозящей новым тоталитаризмом, предупреждал в конце ушедшего века папа Иоанн Павел II. Выступая против тревожных аспектов глобализации, ее "структурных корней" и заложенных в них кодов социальной несправедливости, понтифик заявил: "Поскольку... глобализация руководствуется законами рынка в интересах наиболее могущественных, ее последствия могут быть только негативными. Таковы, к примеру, подход к экономике как к абсолютной ценности; безработица; упадок многих общественных служб; разрушение окружающей среды, природы; рост разрыва между бедными и богатыми; несправедливая конкуренция, ставящая бедные нации в положение еще большей униженности" 2 . Идеология и практика глобального капитализма, особенно в форме "вашингтонского консенсуса", весьма неоднозначно воспринимается также большинством лидеров "третьего мира", диапазон активных критиков - от руководителей Ирана до премьер-министра Малайзии. Помимо претензий на мировую гегемонию критике подвергаются результаты двадцатилетнего эксперимента по реализации программ структурной адаптации и финансовой стабилизации, разработанных Международным валютным фондом и Мировым банком. Широко пропагандировавшиеся в развивающихся странах, эти программы оказались более чем двусмысленными, приведя, по сути, к созданию устойчивого механизма сжатия внутреннего потребления и форсированного изъятия природных ресурсов по низким ценам, в то время как доходы от этих операций шли на выплату практически неубывающего внешнего долга. Однако параллельно с легальным протестом "третьего мира" против гримас глобализма на зыбких пространствах мирового андеграунда процветает также "иной формат" антиглобалистской риторики и энергичной агрессивной практики. Исходящие из этой социальной бездны флюиды питают новое поколение антицивилизационных идеологем и террористических организаций, провоцирующих своими действиями нарастание репрессалий и легализацию нового, жесткого формата международных отношений. Сейчас ряд фактов и положений, связанных с привычным понятием глобализации, не вызывавших ранее ни вопросов, ни возражений, явно начинает восприниматься по-иному, вызывая и серьезные вопросы, и не менее серьезные контрположения. Антиглобализм выступает как часть гораздо более широкого феномена, как мутант новой, непознанной культуры; его корни лежат в "младом, незнакомом племени" Нового мира - плеяде сетевых организаций. Пионеры "эклектичного племени" пока напоминают неуклюжего ребенка, учащегося ходить, однако эти "дети" могут стать культурными героями наступившего века, сражающимися с очередным обличьем гидры тоталитаризма. Но и сами они способны обратиться в разновидность многоголового дракона, пожирающего цивилизацию и воцаряющегося затем в мире неоархаики. Пируэты монструозного глобализма и балансирующего на грани терроризма антиглобализма порой напоминают затейливые движения "нанайских борцов", скрывающих под своими пестрыми одеждами некую темную тайну XXI в., секрет, губительный для современной цивилизации, шаг за шагом сходящей с исторической сцены в маргинальное небытие. Однако именно это ощущение "свежей крови" и будущего мейнстрима привлекает сейчас в "сетевую культуру" самые разные силы, стремящиеся повлиять на судьбу крикливого малыша. Образ Нового мира, его будущий социальный статус тем не менее, остаются загадкой, которая, наподобие знаменитых чань-буддийских коанов, не имеет однозначного ответа. Глобализм, равно как и антиглобализм, подчас демонстрирует совершенно неожиданные конфигурации прежних сил и течений, объединяя, казалось бы, несоединимое и разводя близкое. Тайна этой причудливой геометрии истории связана с какой-то иной, нежели привычная нам, системой мировых координат. Однако вопрос, что находится в фокусе инстинктивной, столь неровной, какофоничной реакции на реалии и эманации глобализма, что вообще скрывается под этим простым и звучным определением, остается открытым. Постсовременная цивилизацияПри демократии власть - это влияние... Но в чистейшей форме такое влияние может заключаться просто в тихом совете... Фредерик Форсайт В наши дни дискуссия о постсовременной цивилизации или даже более общее и менее обязывающее обсуждение нового цивилизационного контекста могут оказаться как тривиальной данью духу перемен, так и чрезвычайно взрывчатой, революционной темой. Весь смысл состоит, по-видимому, в том, что понимать под "постсовременной цивилизацией" (postmodern civilization). Если просто очередное обновление христианской, все еще (по своим культурным основам) христианской цивилизации, то подобные процессы уже не раз и не два происходили на протяжении последних двух тысячелетий. Если же в это словосочетание вкладывать буквальный смысл появления на Земле признаков какой-то иной цивилизации, то мы, конечно, присутствуем при революционном и вполне драматичном явлении.
Между тем наше понимание проблемы именно таково. Более того, речь, видимо, идет о зарождении новой цивилизации не только в том широком смысле, который был привнесен в данное понятие в конце ХIХ в., - как тема культурно-исторических типов обществ, что позволило, например, Арнольду Тойнби насчитать 22 цивилизации, но и в русле гораздо более узкого, хотя и универсального словоупотребления этого термина, идущего от Мирабо. Правда, здесь мы вплотную приближаемся к парадоксу, неизбежно трансцендируя и переосмысливая прежнее значение, безнадежно запертое в триаде "дикость-варварство-цивилизация", предполагая возможность некоего таинственного четвертого состояния общества. Novus OrdoС Богом можно встретится везде - даже в аду...Есть только один род места, где встреча с Богом заведомо невозможна по определению, -это место воображаемое. С.С.Аверинцев Что есть гностицизм, его внутренняя картография применительно к современному кругу проблем, т.е. к общественному мироустройству, экономической и политической практике, основам поведения человека в мире? Каким видится влияние его идей и шире - присущего ему мироощущения на начала культуры и практическую жизнь? Наконец, какова наиболее соответствующая его духу модель социального универсума? Отличительной чертой гностицизма является особый статус материального мира как области несовершенного, случайного; как пространства "плохо сделанного" земного и человеческого космоса, которому присущи произвол, инволюция и самоотчуждение. Бог обособляется здесь от чуждого ему творения, трансформируясь, по сути, в Аристотелев перводвижитель; миру же придается тот же механицизм, что и у язычников, нет лишь страха и пиетета перед ним. Характерны также абсолютизация роли зла, презумпция отдаленности и неучастия "светлых сил" в земных делах при близости и активном соучастии в них "сил темных", а также вытекающий из данной ситуации деятельный пессимизм. Кроме того, гностицизму свойствен глубокий, порой онтологичный дуализм, который предопределил специфическую антропологию. Речь, однако, идет не о сложных кодах соединения разнородного, как, скажем, в дохалкидонской полемике о сочетании двух природ в Богочеловеке, а о двух породах людей, о двух жестко разделенных слоях человечества: высшем и низшем (избранных и отверженных), являющих собой радикальный, обостренный элитаризм. Другой "родовой признак" - эзотеризм, эволюция степеней посвящения и практика создания особых структур управления, скрытой власти, действующей параллельно официальной, но невидимой для нее; структур, применяемых и используемых также во вполне прагматичных целях. Еще одно немаловажное свойство - это, конечно же, специфическое, абстрактное, системное мышление, стремление к строительству бесконечных миров, числовых, нумерологических систем и т.п. Иначе говоря, гностицизм серьезно подошел к проблеме зла, решив ее совершенно по-своему, через призму негативного восприятия вселенной и его умопомраченного творца. Пытаясь отыскать простое (линейное) и понятное (рациональное) решение этой тайны, адепты учения усложняют по форме, но упрощают по сути и модель мира, и саму проблему, и ее решение, придавая им какой-то скорее механистичный, нежели метафизический привкус дурной бесконечности. И тем самым они вольно или невольно творят представление о творце и творении редуцированное, жесткое, неблагое. Рискую сказать, что гностицизм - своего рода "упрощенное христианство", что, однако, влечет за собой совсем непростые следствия. Но как раз этой своей стороной данное мировоззрение наиболее близко современному человеку, развращенному потребительской логикой, эманациями поп-культуры и обожающему именно эффектные упрощения. Особенно если есть возможность заменить реальное усилие души необременительными квазимистическими спекуляциями ума (имеющими к тому же - как и всякое средство для повышения комфорта, в данном случае душевного, - коммерческую перспективу 4 ). Искушение - призрак головокружительного простора для людских слабостей; гностицизм же в своей основе есть действенная иллюзия и энергичная попытка достижения истины и свободы без обретения любви. Порой создается впечатление, что наиболее характерная черта данного мироощущения - присущая только ему удивительная смесь элитаризма и вульгарности (вполне, кстати, отражающая Zeitgeist эпохи уплощения цивилизации и освобождающейся дикости). Двойственный же характер представления о реальности проявился в разделении людей на настоящих, обладающих гнозисом, что бы под этим ни подразумевалось, и ненастоящих, имеющих лишь обличье человека, но являющихся, по существу, разумными животными. Гностический универсум, таким образом, делится на виртуальную сферу настоящих свойств (сакральный Север) и материальный мир поделок (десакрализованный Юг). И наконец, главное. Если мир и большинство его обитателей не вполне настоящие (механические объекты), то и действия в отношении них лишены реального груза моральной ответственности. Высшее состояние этой юдоли зла - "ночь творения", грядущий распад и аннигиляция, освобождающие избранные души от власти материи. Наверное, нельзя не упомянуть еще об одной слишком очевидной и потому неотчетливой черте гностицизма - о его тяге к христианству (особенно к наиболее напряженной и интенсивной форме последнего - исихазму), о его двойничестве-оборотничестве, о соприсутствии на одной территории "абсолютной религии", подчас в одних и тех же душах и умах. Гностицизм весьма близок христианству как основной его оппонент, "близнец"; в некоторых случаях различие кажется столь тонким, словно из сферы субстанции оно переходит в область акцентов. В Древнем мире гнозис вообще стал своеобразным провозвестником христианского века, зачинателем "осевого времени", будучи метафизически глубже и деятельнее язычества традиционных культур. Он свидетельствует о христианстве как полноценная тень свидетельствует о светиле, он что-то знает о христианской истине, но по слишком многим причинам предпочитает дать собственный ответ, в котором оказывается разъятой триада свободы, любви и реализма. Гностик - это безумец, несчастливо соприкоснувшийся с отраженной истиной, ставший пленником ее зазеркалья. Адепты "лжеименного" учения подменяют личное и жертвенное сочетание свободы и любви в реальном мире на соединение свободы и универсального, но безличного знания в мире иллюзий. Их бог - не личность, ибо гностическим даром, "утешеньем" можно уверенно обладать и обогащаться, управляя как силой, что подчас сближает гностицизм с магией. Различие двух ответов на тайну бытия проявляется также в отношении к несовершенствам жизни: гностицизм, копя нигилизм, отрицает жизнь и, тяготея к силе искусства, "изобретает несуществующее" (плодит утопии), в то время как христианство приходит в падший мир, чтобы попытаться его спасти 5 . Проще говоря, гностицизм склонен уничтожать несовершенное, а не исцелять. Но и гностицизм, и христианство пребывают в трансцендентном отношении к обыденности, постоянно сталкиваются в метафизических пространствах и деятельных душах. Хотя, конечно же, земное пространство распространения гностицизма, универсалистский дух которого проклевывается еще в буддийском нигилизме и зороастрийском дуализме, не ограничено иудео-христианским миром. Оставим за пределами нашего исследования времена появления мандеев и ессеев, фрагменты учений Симона Мага и Саторнила, Василида и Валентина, офитов и каинитов, сифиан и архонтиков и даже столь важные для избранной темы фигуры, как Маркион и Мани, а также весь пестрый калейдоскоп околомусульманской мистики и иудейской каббалистики, имевших, пожалуй, бo2льшие возможности для полулегального существования в космосе средневековой Европы, образуя подчас симбиотические конструкции с привычными структурами повседневности. Если же попытаться сжать время и выделить какую-то отправную точку, момент для исторического дискурса, когда многовековой подспудный процесс выходит наружу и значимо социализируется, то наибольший интерес, пожалуй, представит предыдущий перелом тысячелетий, точнее говоря, первые века второго миллениума христианской эры. Тогда, после тектонического раскола универсального пространства спасения в ХI-XII вв., массового перемещения людей и ценностей в ходе крестовых походов, в Европе так же, как и сейчас, велись разговоры о новом мировом порядке, даже словосочетание употреблялось то же: Novus Ordo 6 . В XIII в. стали явственными мутации прежнего духовного порыва, кризис ожиданий, связанных с половодьем движения крестоносцев, сопровождавшегося, кстати, обратной волной культурной экспансии, социокультурной диффузией, привнесением в европейский круг "восточного наследства". То же относится и к Реконкисте, и к некоторым составляющим обретенного Западной Европой в начале XIII в. "наследства византийского". В этот период наряду с утверждением в качестве основного субъекта исторического действия христианского мира - цивилизации универсалистской и прозелитической - к древу истории прививается иной побег, произраставший из зерен антропоцентризма протовозрождения и гностических ересей. Эта ветвь, разросшись и укрепившись, со временем произвела мутацию могучего европейского организма, создав современный нам экономистичный универсум. Амальгама западноевропейского ума эффективно соединила стремление к ясности и демифологизации мира с механицизмом его формального прочтения, проявившись, в частности, в новом дискурсивном пространстве схоластики, а затем в феномене естественнонаучного мышления, развитии технических, социальных и гуманитарных дисциплин, породив ряд характерных для современной цивилизации феноменов и предопределив ее энергичную экспансию. Но что же такое "новый порядок" в социально-политических реалиях того переходного времени? Это был фактический распад прежней, импероцентричной государственной системы и своеобразная "приватизация" власти, что нашло выражение в феномене кастелянства; затем произошла аграрная революция, сопровождавшаяся ростом населения, а чуть позже - урбанистический взрыв. Начиналась эпоха географических открытий, усиливались миграция, колониальная экспансия, менялись торговые и финансовые схемы и т.п. В сущности, уже тогда возникают первые сполохи зари Реформации, происходит пассионарный толчок, направленный, в частности, против эксцессов и духовного оскудения Рима, складывается новая, динамичная социальная общность. Распад прежнего мироустройства привел позже к формированию системы суверенных национальных государств, в которых закат идеала христианского народа и его единого царства выразился в альтернативном чувстве земного патриотизма. Впоследствии идеалы вселенской социальной общности рассматривались уже в иной системе координат: сначала как движение к "союзу наций", а затем как преодоление национальной власти и государственной суверенности на пути к миру, реально управляемому новой универсалией - "союзом международного права и свободной экономики". Кстати говоря, Novus Ordo переводится не только как "новый порядок", но и как "новое сословие" (сословие и порядок - одно и то же слово на многозначной латыни). Проблема эта столь глубока и многомерна, что осознавалась и схоластически осмысливалась уже в период великого перелома первых веков второго тысячелетия, иначе говоря, у самых истоков современной фазы западной цивилизации. Хорошо известны стереотипы трех сословий, но гораздо хуже - четвертого. А полемика вокруг четвертого сословия велась не один век, в этой концепции проявилась сама квинтэссенция динамичного состояния мира, смены, ломки мировоззрения человека Средневековья. Контур нового класса, равно как и изменившегося статуса мира, проступал в дерзких исканиях мысли, в нетрадиционных торговых схемах, в пересечении всех и всяческих норм и границ, географических и нравственных, в области теории и практики. Диапазон его представителей - от ростовщиков и купцов до фокусников и алхимиков. Так, в немецкой поэме XII в. утверждалось, что четвертое сословие - это класс ростовщиков (Wuocher), который управляет тремя остальными. А в английской проповеди XIV в. провозглашалось, что Бог создал клириков, дворян и крестьян, дьявол же - бюргеров и ростовщиков 7 . Здесь мы вплотную подходим к загадке капитализма. В этой области много химер и мифологем. Капитализм - не просто метод эффективной хозяйственной деятельности, естественным образом возникающий в лоне рыночной экономики. В определенном смысле это выход за пределы экономики, психологический и социальный прорыв, малодоступный язычнику, человеку традиционной культуры. От рынка капитализм, впрочем, отличает не столько объект деятельности, сколько ее масштаб и цели. Это не рынок per se, но его особая организация. Ф.Бродель, описывая это непростое явление, назвал его "противорынком", поскольку его суть "в явно другой деятельности", "в неэквивалентных обменах, в которых конкуренция, являющаяся основным законом так называемой рыночной экономики, не занимает подобающего места". А.Тойнби выразился еще резче: "Я полагаю, что во всех странах, где максимальная частная прибыль выступает как мотив производства, частнопредпринимательская система перестанет функционировать. Когда это случится, социализм в конечном счете будет навязан диктаторским режимом" 8 . Загадка капитализмаПравление народа, посредством народа и для народа не должно исчезнуть с лица земли Авраам Линкольн Субстанция капитализма - это по сути энергичная социальная стратегия, целостная идеология и одновременно далеко идущая схема специфичного мироустройства, уже упомянутого выше "денежного строя", субстратом которого является не само производство или торговые операции, а операции системные, направленные на контроль над рынком и имеющие целью перманентное извлечение системной прибыли (устойчивой сверхприбыли) 9 . Капитализм обретает универсальную власть не через административные, национальные структуры, а главным образом посредством хозяйственных, интернациональных механизмов. Такая власть по самой своей природе не ограничена государственной границей и распространяется далеко за ее пределы, рассматривая всю доступную Ойкумену как единое пространство для своей деятельности. В конечном счете параллельно проекту создания на земле универсального пространства спасения, Universum Christianum, этот мир-двойник создает собственный амбициозный глобальный проект - построения вселенского Pax Oeconomicana. Питательная среда капитализма, его магнитное поле и силовые линии складываются в контексте финансовых схем и трофейной экономики крестовых походов, преимущественно в приморских ареалах Европы (исключение - "сухопутный порт" ярмарок в Шампани). Его родовые гнезда - это прежде всего север Италии: Ломбардия, Тоскана, Венеция, Генуя; а также побережье Северного моря: города Ганзейского союза, Антверпен, позже - Амстердам. Духовным же источником капитализма стали, по-видимому, "разно-конфессиональные", но единые в своей основе гностические ереси, уже тогда прямо и косвенно оплодотворявшие семена будущего бунта Реформации против Рима. В этот период секты и ереси активно распространяются в европейском регионе: эстафета передается от павликиан и богомилов к патаренам и альбигойской ереси, т.е. к общинам катаров и вальденсов. Это также тамплиеры, активно занимавшиеся финансовой деятельностью и сама система организации которых является впечатляющим прообразом будущих ТНБ, ТНК и виртуальных "сообществ-государств". Особенно интересны для нас в данном контексте вальденсы, определение которых различными авторами разнится от "еретической секты манихейского толка" до "дореформационной протестантской конфессии", но, возможно, тут и нет никакого противоречия. В годы гонений, последовавших за альбигойскими войнами, вальденсы разделились, причем наиболее радикальная их часть, отказавшаяся принести покаяние, переселяется в германоязычные страны, в Нидерланды, Богемию, Пьемонт, в Западные и Южные Альпы, где, по некоторым сведениям, уже существовали общины, ушедшие от "государственного христианства" еще в IV в. Там, в труднодоступной местности, в суровых условиях борьбы за выживание формируется "дух протестантизма", отмеченный особым отношением к труду, личным аскетизмом, энтузиазмом, самоотречением, честностью и скрупулезностью, корпоративизмом. Развивается также институт тайного прозелитизма, охвативший со временем едва ли не всю Европу, вплоть до Скандинавии и Тартарии-Руси. Бывшие "лионские бедняки" активно внедряются при этом в оптовую и розничную торговлю, что позволяет им свободно перемещаться и устанавливать множественные связи. Контакты с вальденсами приписываются практически всем значимым фигурам "дореформационного протестантизма": от Джона Уиклифа до Яна Гуса. Изгнанные из легального мира, вынужденные жить "в масках", общаться между собой непрямым образом, сектанты вскоре обнаружили, что именно вследствие данных обстоятельств обладают серьезными конкурентными преимуществами и великолепно подготовлены для "системных операций", иначе говоря, владеют готовым механизмом для успешной реализации сговора и контроля над той или иной ситуацией, для разработки и проведения в жизнь сложных, многошаговых проектов, осуществления крупных (часто коллективных) капиталовложений, доверительных соглашений, требующих долговременного оборота средств и деятельного соприсутствия в разных точках земли, т.е. для формирования структур энергичного private market в рамках гораздо более аморфного public market. Эффективность подобного механизма была впоследствии подтверждена сохранением и даже развитием его элементов и модификаций, а также появлением различных его аналогов уже во времена торжества секулярного общества, когда прежние причины для данных форм поведения перестали существовать. В XIV и XV вв. происходит разделение ересей в социальном отношении. Во-первых, выделились плебейские ереси ("народные религии", своего рода крестьянский New Age с хилиастическими ожиданиями и социалистической перспективой), получившие собственную историческую реализацию, в том числе в ХХ в. И во-вторых - ереси бюргерские ("городские", "буржуазные"), ставшие закваской радикальной трансформации западноевропейского мира, равно как и ереси "университетские" или "интеллектуальные". Вся же гамма данного спектра, его системная реализация проявилась к концу второго тысячелетия в таких на первый взгляд различных политических и идеологических конструкциях, как коммунизм, нацизм, глобализм (странным образом напоминая о знаменитых трех искушениях) 10 . Однако и по сей день эти разрозненные фрагменты мозаики уверенно контролируемого мира все еще не соединились. В XVI в. "буржуазная религия" окончательно выходит на поверхность в феномене Реформации, этой фактически "второй схизмы" христианской Ойкумены 11 . Реформация по-своему легитимизирует ряд еретических течений, включая их в западнохристианский круг, образуя с ними специфический симбиоз в форме скрытого синкретизма протестантских сект. "Когда-то Евангелие вызвало к жизни новую человеческую расу, - писал Эразм Роттердамский. - О том, что зарождается сейчас, я бы предпочел умолчать" 12 . В этом контексте для нас особенно интересен генезис гугенотов и кальвинистов. Не менее плодотворным является анализ зарождения и истории тайных обществ (а также тайных торговых и финансовых соглашений) Нового времени, чье мировоззрение и практика прямо противопоставляются вполне определенному "вероучению толпы". В результате серьезно меняются принципы взаимодействия человека с окружающим его миром, утверждается новый тип мироощущения. Важнейшей оказывается такая характерная черта кальвинизма и в той или иной степени протестантизма в целом, как "деятельный фатализм", рассматривающий земное богатство в качестве доказательства призвания, а успех - как признак харизмы. (В средневековой Европе доминировала совершенно иная логика: при обязательности труда подчеркивалось противопоставление необходимого - necessitas - избыточному - superbia - с соответствующей моральной оценкой.) Как известно, основы подобной трактовки пространства человеческой свободы были заложены еще Блаженным Августином. В сущности, центральный вопрос здесь - принадлежит ли человеческая свобода вечности или времени. От ответа на этот вопрос напрямую зависит либо открытость и живая драматичность текста бытия, либо прочтение судьбы как книги с заранее известным концом. Для человека подобных взглядов деньги имеют прежде всего символическое значение: они не столько богатство или средство платежа, сколько показатель статуса и орудие действия в этом не вполне реальном мире, инструмент управления им. Экономика сама по себе для него вторична - она лишь основа для иных схем и планов; психологически гораздо ближе ему оказывается стилистически рафинированная и отвлеченная Аристотелева хрематистика, но облагороженная и очищенная от низкой алчбы. Горизонт планирования отодвигается, что позволяет развернуть совершенно иное поколение соответствующих технологий. Подобное мироощущение, однако, провоцирует постоянное искушение, сближающее с еретиками и адептами тайных наук, ибо романтика цифр незаметно сливается здесь с каббалистикой и алхимией - финансовые формулы наделяются силой, обладающей несомненной властью в этом мире, в том числе над поведением и душами людей. Отрицая человеческую и божественную синергию, т.е. возможность подвига преображения, приближения освобождения от греха собственными усилиями 13 , протестантизм превращает личность в индивида, активно практикующего ту или иную социальную функцию ради достижения максимального результата - зримого доказательства избранности. Таким образом, личный труд по преодолению нарушенной природы человека теряет смысл и подменяется деятельным гаданием, в результате чего индивид попадает в беличье колесо фетишизации успеха. Мир оказывается расколотым, и для определения своего статуса в вечности, принадлежности к спасенным или проклятым, к избранному народу Uebermenschen или сонмищу Untermenschen, человеку требуется не восходить лестницей духа, но постоянно испытывать собственную профессиональную состоятельность, а "милость к падшим" при этом сменяется почти ритуальным их презрением. Погружаясь в эти неблагие пространства, порой испытываешь тягостное ощущение, что в их жестких, эсхатологических проекциях, пусть в отраженной (искаженной) форме, все же присутствует некая значимая для человеческой души реальность: предчувствие не столько сущего, сколько грядущего вселенского разделения и отдельные черты будущей космогонии огненного мира отверженных, лишенного реальной сотериологии. Так, читая о тех или иных ужасах Средневековья, невольно задаешься вопросом: а какой была бы "европейская ночь" после великого переселения народов, если бы в ней не засияла звезда Рождества, т.е. отсутствовал бы христианский вектор истории? Учение о предопределении - квинтэссенция новой веры. Именно здесь наиболее ощутимо присутствие своеобразного дуализма (проявляющегося, например, у Лютера в его рассуждении о двойственной воле Бога), жесткость и механистичность всей новой антропологии, формирующей в обществе собственную аристократию житейского успеха. Уже в этих конструктах можно различить истоки современного состояния мира, когда происходит "постепенное формирование все более контролируемого и направляемого общества, в котором будет господствовать элита... Освобожденная от сдерживающего влияния традиционных либеральных ценностей, эта элита не будет колебаться при достижении своих политических целей, применяя новейшие достижения современных технологий для воздействия на поведение общества и удержания его под строгим надзором и контролем" 14 . Но вернемся к непростым перипетиям генезиса капитализма. Его зарождение, первую, торгово-финансовую, фазу обычно связывают с XV-XVIII вв., хотя по ряду параметров эти истоки можно датировать более ранним временем, что, правда, нередко и делается с использованием понятия "протокапитализм". Расцвет данной фазы был тесно связан с эпохой географических открытий, кардинально изменившей экономическую картографию, сместив центр тяжести из средиземноморского в атлантический мир. Одновременно растущий приток материальных ценностей и драгоценных металлов вызывал к жизни все более изощренные формы кредитно-денежных отношений, сдвигая вектор активности в виртуальный космос финансовых операций, рождая такие эпохальные изобретения, как, например, центральный банк или ассигнация. Закат же торгово-финансовой фазы совпал с упрочением на исторической арене национального государства, которое забирает себе наиболее прибыльную часть всей этой деятельности - кредитование правителей, приступив к самофинансированию собственных нужд, путем выпуска государственных ценных бумаг и эмиссии национальной валюты, особенно в форме банкнот. Капитализм, однако же, успешно преодолевает кризис, занимая и одновременно формируя новую нишу для деятельности, иногда прямо отождествляемую с ним (что порождает ряд аберраций и иллюзий), - индустриальное промышленное производство. Эта сфера хозяйственной активности развивалась в тот период по стремительно восходящей линии, с лихвой (в том значении, которое заложено в этом слове) оправдывая практически любые капиталовложения и создавая на основе столь характерных для христианской цивилизации радикальных инноваций и перманентного технического прогресса все более обильный прибавочный продукт. От подобного стратегического союза получало свою выгоду и государство, чьи инфляционные и эмиссионные риски, как правило, оправдывались интенсивным промышленным развитием, ростом национальной экономики. В общем энтузиазме эпохи, в обретении рыночной конкуренцией второго дыхания и в звездном часе либерализма временно растворяются, отходят на второй план многие специфические черты денежного строя. Здесь, кажется, особенности капитализма, действующего в христианском обществе, принимаются за черты самого общества, и наоборот. Однако в завершающем второе тысячелетие веке индустриализм пережил как стремительный взлет, так и серьезный кризис. Промышленное производство на протяжении всего ушедшего столетия испытало на себе действие ряда фундаментальных факторов, препятствующих дальнейшему динамичному росту промышленности, ведущих к падению нормы прибыли в ее традиционных отраслях. Во-первых, - это ограниченность платежеспособного спроса по сравнению с резко возросшими производственными возможностями и, как следствие, необходимость либо вовлечения в процесс расширенного потребления все новых групп населения, либо развития новых, порой искусственных потребностей у платежеспособной его части, либо же создания механизмов целенаправленной деструкции ранее созданных материальных ценностей. Во-вторых, - отчетливо обозначившиеся границы хозяйственной емкости биосферы, перспектива серьезного ухудшения ее качества, а также исчерпания критически важных видов природного сырья. В третьих, - усложнение отношений с научно-техническим прогрессом, в частности, из-за его двусмысленного воздействия на норму прибыли, учитывая необходимость перманентного перевооружения основных фондов вследствие их быстрого морального устаревания, а также из-за потенциальной способности неконтролируемых инноваций, "открывающих" и "закрывающих" технологий выбивать почву из-под ног у сложившихся хозяйственных организмов и даже целых отраслей. Произошли, кроме того, серьезные изменения в направлении реализации творческого дара, в характере инновационной динамики и, пожалуй, в диапазоне ее возможностей. Последнее утверждение, впрочем, - наиболее спорная часть триады. Однако, если мы сравним состояние инновационной сферы в начале ХХI в. и, скажем, с ХХ, перечисляя конкретные прорывные достижения, то с удивлением обнаружим, что инновационный подъем в последнее время не возрастает, а скорее затухает, правда, не равномерно, хотя и достаточно заметно, начиная примерно с 80-х годов. При общем росте значения интеллектуальных технологий фундаментальные открытия - radical innovations - сменяются и размываются многочисленными эффектными рационализациями этих открытий - progressive innovations, происходит универсальная технологизация науки. Переживают расцвет информационные и финансово-экономические технологии (оптимизационные по своей природе), социальные инновации, другие "мягкие" инновации и технологии. Завершающее столетие второго миллениума стало, таким образом, пограничной территорией, на которой кристаллизовались стратегические замыслы конкурирующих в обществе сил. Наметилась трансформация социального дизайна, начался распад прежних смыслов, разрушение сложившегося контекста. С этого же времени интересы капитализма и промышленного производства, индустриальной цивилизации больше не совпадают. Глобализм и "сетевая культура"К. прибыл поздно вечером, Франц Кафка Момент истины ХХ в., это, пожалуй, 1968-1973 гг. - эпицентр социокультурной революции, обозначившей рубеж трансформации протестантского мира и одновременно - выхода на поверхность, социальной реабилитации ряда его подсудных течений. Границы периода были охарактеризованы социальными мыслителями как: "вступление в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории" (З.Бжезинский), "великий перелом" (Р.Диес-Хохлайтнер), "мировая революция" (И.Валлестайн). В то время, в условиях "позолоченного века", материального торжества цивилизации и раскрепощения человека от многих тягот природных и социальных ограничений в мировом сообществе, как на Востоке, так и на Западе, происходят серьезные, системные изменения. В последней трети столетия сама обезличенная секулярность, светскость per se предстает универсальной наследницей протестантского мира, новой культурной основой цивилизации, ее осью и пределом, будучи носительницей "политически корректной" версии христианской культуры и соответствующего цивилизационного содержания (если не идеала) на очертившихся глобальных просторах. Но она же (новая глобальная секулярность), являясь все-таки мировоззрением "неосновательным" и по-своему хрупким (в ситуации фактической утраты глубинных начал, полудобровольно наложенного на них эмбарго), все чаще поддается многообразному и интенсивному воздействию со стороны как неоязычества, так и фундаментализма, не имея при этом ни соответствующего иммунитета, ни энтузиазма прежней культурной традиции. В результате сложившийся на планете культурный консенсус скорее всего является ситуацией недолговечной и транзитной, а на постсовременном пейзаже заметны множащиеся трещины и контуры иной, уже и не секулярной, и не христианской, цивилизации. Культурный ландшафт планеты вполне ощущает тектонические толчки от пробуждения какого-то иного, тоже глобального по своим потенциальным возможностям, но подавленного в прошлом универсализма, становящегося, однако, творческим ферментом нового мира. После политической и культурной деколонизации Незапада, образования эклектичного пространства "третьего мира", семантика глобальной революции реализует себя как "деколонизация" самого Запада (отмеченная, в том числе, прямым и косвенным демонтажом его прежней культурной конструкции, элементами дехристианизации и квази-ориентализации). Ветшают прежние социокультурные устремления и концепты, в то время как иная шкала ценностей и иные исторические горизонты утверждаются в стремительно меняющемся мире. Распространяется (вызывая, как положено, различные чувства - от недоумения и насмешек до активного неприятия и сопротивления) иная формула политически корректного поведения, соответствующая этой системе ценностей и новым поведенческим стереотипам. "Глобальная деколонизация", борьба за мультирасовое общество, повсеместное признание гражданских прав, главенство принципа суверенитета человека независимого от его личных свойств и убеждений прочитывается как многоликий и многослойный универсальный процесс постмодернизации мира. Одновременно на поверхность выходит феномен "сетевой культуры", проявившейся как в новых формах социальной организации, так и экономической деятельности, в кризисе прежней системы социальной регуляции и в становлении новой группировки элиты, получившей название "новый класс". Постепенно преображается структура международных связей, номенклатура ее субъектов, под сомнением оказывается вся "классическая", вестфальская система международных отношений. Человек новой культуры окончательно выходит за пределы религиозного патернализма, социального и культурного контроля "над его разумом и языком", за пределы прежних форм метафизического и психологического программирования его действий. Он расстается при этом не только с оболочкой обрядности и суеверий, подавлявших его волю, но со всем прежним прочтением культурной традиции, реализуя практическую и метафизическую свободу выбора, равно как и свободу существования вне какого-либо зримого метафизического модуса. Это позволяет ему по-своему толковать основы и цели бытия, проявлять свою истинную сущность, какой бы она ни оказалась. Человек становится самостоятельным актором, деятельно формируя пространство новой метафизической и социальной картографии, очерчивая рубежи обновленного театра действий, который в одном из его важных аспектов можно было бы определить как "власть без государства". Диапазон прочтений будущего мира необычайно широк (что вполне естественно для пространства проявлений человеческой свободы), и на пороге XXI в. можно разглядеть некоторые перспективы, неведомые ранее историческому взору. К примеру, та же террористическая активность, индивидуальный акт деструкции, является устойчивым спутником бытия в новом мире, будучи в своей основе извращенным проявлением все тех же тенденций христианской цивилизации к децентрализации и индивидуальной свободе, что и лежащие в основе феномена гражданского общества. Это своего рода обугленный остов обостренной гражданской инициативы в тотально недоброжелательной или агрессивной среде. Фрустрированная личность, отчужденная от общества, но наделенная социальным инстинктом, сама отчуждает подобный мир от бытия, пусть даже ценой аннигиляционной вспышки. Дело, таким образом, не в полной смене цивилизационного кода, а в изменившихся обстоятельствах и возможностях последовательной реализации и масштабного проявления истинного внутреннего выбора индивида. Это вместе с тем уже совершенно иной модус цивилизации, лишенной определенных нравственных границ. В меняющихся условиях принимаются энергичные меры для осмысления открывающихся перспектив, разрабатываются начала и принципы транснациональных механизмов для воплощения идеалов управления новым миром и долгосрочного планирования стержневых событий. Вектором новой исторической динамики становится реализация масштабного проекта глобализации. В 1966 г., в ситуации нарастания кризиса (в разгар бомбардировок Северного Вьетнама, серьезных разногласий с европейскими союзниками, прежде всего с Францией), в преддверии наметившихся масштабных валютных неурядиц, президент США Линдон Джонсон начинает постепенно разворачивать громоздкий двухпалубный корабль, в частности, он выступает с заявлением о необходимости "поскорее наладить связи между Западом и Востоком". Создается рабочая группа на базе Совета национальной безопасности во главе с Френсисом Бейтором; Белый дом и влиятельнейший Совет по международным отношениям инициируют серию дискуссий и консультаций по новой "дальней границе" (high frontier) американской и мировой истории. Весной следующего года в Европу и СССР с соответствующей миссией отправляется специальный представитель президента США Макджордж Банди, а уже осенью происходит инициированная им встреча американского президента и советского премьера А.Н.Косыгина в Гласборо 15 . Дальнейшее развитие событий идет по линии как государственных контактов, приведших в итоге к реализации детанта, так и создания многоступенчатой системы неправительственных организаций, занятых поиском новой формулы мироустройства. Интеллектуальное пространство данной проблематики фиксируется при помощи понятия "глобальные проблемы человечества". Под этим тезисом на рубеже 60-х и 70-х годов инициируется появление ряда интеллектуальных центров и международных неправительственных организаций, среди которых привлекает внимание тот же Римский клуб, созданный в 1968 г. во многом благодаря подвижническим усилиям Аурелио Печчеи и Александра Кинга. Одновременно на основе "Нобелевского симпозиума" были сформированы Международная федерация институтов перспективных исследований (IFIAS, 1972), а в результате переговоров по линии Запад-Восток создан междисциплинарный Международный институт прикладного системного анализа (IIASA, 1972), в чьей деятельности участвуют ученые противостоящих политических блоков. Идея мониторинга будущего, необходимости "искать пути понимания нового мира со множеством до сих пор скрытых граней, а также познавать... как управлять новым миром" кристаллизуется в виде задачи "создания принципов мирового планирования с позиций общей теории систем" 16 . Вскоре появляется Трехсторонняя комиссия (1973), объединившая влиятельных лиц, перспективных политиков и ведущих интеллектуалов США, Европы, Японии, а затем, после вашингтонского совещания министров финансов крупнейших держав (1973), рождается и такой влиятельный институт наших дней, как ежегодные совещания "большой семерки" (1975).
Выделим по традиции три фактора, играющих ключевую роль в становлении глобального капитализма как универсальной системы. Во-первых, это появление "новых денег" (логическое завершение многовекового процесса "порчи монет"), на практике превратившихся из средства платежа в универсальную меру стоимости и инструмент управления. Доллар, окончательно утратив рудименты золотого стандарта (1971-1973), позволяет проявиться феномену ничем, в сущности, не обеспеченного (кроме умелого управления) алхимического кредита последней инстанции. Во-вторых, это масштабные финансовые технологии. Нефтяной кризис 1973 г. стал пусковым механизмом их реализации, ведя к образованию перманентного глобального долга. А с момента выхода ситуации за некоторые пределы и балансирования на грани глобальной нестабильности развивается параллельная система управления рисками, которая, кажется, претендует на то, чтобы сменить кредитный замысел в качестве камертона неоэкономической практики XXI в. Наконец, в-третьих, в те же годы разворачивается революция в микроэлектронике и средствах телекоммуникации, продуцируя активно осваиваемые и практически не ограниченные физическими параметрами информационные пространства. Появляются сеть ARPANET (1968) как прообраз Интернета и системы глобальной биржи, спутники связи, микрочип (1971), персональный компьютер, а также универсальные коды UPС-А и EAN-13 (1973) как основа будущего глобального каталога товаров и людей, трансформирующего субъекта в объект. Перепечатано: http://www.theology.kiev.ua/article.php?cid=13&aid=376
| ||||
20.07.2012 г. | ||||
Наверх | ||||
