ВХОД ДЛЯ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕЙ

Поиск по сайту

Подпишитесь на обновления

Yandex RSS RSS 2.0

Авторизация

Зарегистрируйтесь, чтобы получать рассылку с новыми публикациями и иметь возможность оставлять комментарии к статьям.






Забыли пароль?
Ещё не зарегистрированы? Регистрация

Опрос

Сайт Культуролог - культура, символы, смыслы

Вы находитесь на сайте Культуролог, посвященном культуре вообще и современной культуре в частности.


Культуролог предназначен для тех, кому интересны:

теория культуры;
философия культуры;
культурология;
смыслы окружающей нас
реальности.

Культуролог в ЖЖ
 

  
Культуролог в ВК
 
 

  
Главная >> Сценарии нашей жизни >> Цивилизационные сценарии >> Гностические корни постсовременности

Гностические корни постсовременности

Печать
АвторАлександр Неклесса  

Смотри, как колеблется на оси потрясенный весь мир;
смотри, как земля и море во всей их необъятности,
и небо со своим глубоким сводом, и вся природа
дрожит в надежде на грядущий век.

Вергилий

Эдвард Мунк. Солнце

Как начало XХ столетия, так и рубеж нового миллениума плавно сместился на год - общественная психея и магия круглых цифр оказались сильнее научных аргументов, и обогнувшая глобус красочная встреча нового тысячелетия прошла с той же упорной аберрацией математической логики. В конце концов, сроки исполняются людьми, подчас - не слишком прилежно.

2000 год задолго до его наступления обрел шлейф эйфорических ожиданий, многообразных опасений, конспирологических пророчеств, эффектных и нередко фантазийных прогнозов, равно как и не слишком уж хитрых, но порою остроумных коммерческих проектов, наиболее успешным из которых стала, пожалуй, "проблема 2000 года". К этой черте истории тянулись, по ней мерили многочисленные внятные и невнятные сценарии, сравнивали расчеты, строили планы.

Впрочем, при желании отсчет канунов можно было смело сдвигать еще дальше - вплоть до 1992 г., обладавшего собственной полновесной магией смыслов. Да и 1989 г., отпраздновавший небольшой сдвоенный юбилей - два столетия эры "свободы, равенства и братства", не прошел бесследно, поразив воображение современников категоричностью образа занавеса истории. На этом динамичном фоне официальный рубеж третьего тысячелетия - 2001 год (помеченный в свое время гениальным Стэнли Кубриком) выглядел достаточно скромной и формальной вехой в ряду прожитых человечеством лет. И встреча его в целом прошла тихо и незаметно. Начало века, а заодно и новой эпохи было перенесено на сентябрь.

Перейдя невидимый Рубикон, мы наконец вдохнули воздух нового века, вопрос лишь в масштабах перемен, а не в их наличии. Однако суть совершающихся на планете драматичных событий, на наш взгляд, не может быть исчерпывающе объяснена борьбой между хорошо известными идеологиями, религиями, цивилизациями, - скорее это прямое столкновение с будущим, с непознанным Новым миром, противопоставившим себя уходящей в Лету культуре. На исторических подмостках кризису двухтысячелетней цивилизации, ее "немой борьбе" с невесть откуда взявшимися безликими, неотчетливыми персонажами противостоят попытка нового прочтения ее начал и одновременно кристаллизация совсем иной системы ценностей.


За пределом конца истории


Истории как науки нет,
есть только свойство угадывания
(интуитивного понимания) того,
что в действительности имело место.
Для исторического видения
фактические данные - это всегда символы.
Освальд Шпенглер


С приметами исторической новизны человечество соприкасается теперь повсеместно и постоянно, причем обостренно ощущают это свойство времени уже не только жители постсоветского пространства. Кризис цивилизации, мировоззренческая революция, социальная и экономическая реформация, поиск нового миропорядка - все это было содержанием ушедшего века, однако век новый не слишком медлит добавить к данному перечню свою специфику и нелицеприятные сюрпризы.

Между тем, сталкиваясь с радикальностью происходящих на планете изменений, тем более с их динамичным горизонтом, невольно немеешь, ощущая отсутствие адекватных названий, ярлыков, определений для подспудно или взрывчато возникающей феноменологии. Потому, наверное, в последние десятилетия так обильно плодились приставки "пост", "нео", "анти", фиксирующие новизну, но, в сущности, ничего не говорящие о ее сути. Даже привычный терминологический набор: постиндустриальное и информационное общество, социальный постмодерн и новый мировой порядок, конец истории и столкновение цивилизаций, - все это напоминает скорее ярмарку тщеславия, чем пророческий дар.

В этом ряду существует, однако, понятие, которое с каждым годом становится все более многогранным, полифоничным, неоднозначным. Это явление - глобализация. Лишь с недавних пор осознается различие между глобализацией как тенденцией, определяемой мощью цивилизации, ее способностью эффективно проецировать себя в планетарном масштабе, и глобализмом как определенным цивилизационным стандартом 1 , мировоззрением, имеющим теневые стороны и порождающим собственную антитезу - антитоталитарный порыв, предполагающий право на собственное прочтение будущего, - идеологию и движение антиглобализма. Общественное сознание, кажется, уяснило для себя реальность этого последнего мазка кисти века, уже балансируя на грани эпох.

Несмотря на суженный и частично окарикатуренный масс-медиа образ, антиглобализм стремительно заполняет некий социальный и идеологический вакуум, доставшийся ему в наследство от прежних популяций антифашизма и антикоммунизма, хотя сам феномен вроде бы поднимается на дрожжах многоликого левого движения. Правда, в новых пространствах рамки прежней оппозиции ощутимо смещаются: в ряде акций, например, совместно участвовали такие непримиримые прежде враги, как анархисты и "скинхэды". Все же мегаломаничность и недружественность по отношению к человеку конструкций глобального капитализма скорее ощущается (или прозревается), чем осознается и просчитывается, еще раз свидетельствуя о пестром, разноликом характере и составе этого движения протеста.

Интеллектуальный и политический круг "детей Сиэтла" представляют сегодня прославленный сокрушитель одного отдельно взятого "Макдональдса" французский фермер Жозе Бове и его соотечественница-соратница Сьюзен Джордж, автор культового в данной среде романа-антиутопии "Рапорт Лугано" словенский философ Славой Жижек, бельгиец Ноель Годен, практический инициатор "тортовой войны" и автор ее теоретического обоснования "Торт и наказание", мексиканский партизан субкоманданте "Тата" Маркос, автор трактата о "Четвертой мировой войне" и знаменитый "шестидесятник" Режи Дебре... Из "симпатизантов" можно назвать экономистов Фредерика Джеймсона и лауреата Нобелевской премии Джеймса Тобина, автора знаменитого проекта, предлагающе-го обложить налогом финансовые трансакции, писателя Габриеля Гарсиа Маркеса и кинорежиссера Оливера Стоуна, актеров Сьюзен Сарандон и Тима Роббинса. Основные организации современных антиглобалистов: "Глобальное движение людей" (400 филиалов), "АТТАК", "Черный блок" ("Антикапиталистический блок"), "Ябаста", хакерское движение "Хактивист", а также система электронного обмена информацией "Индимедиа".

Антиглобализм, однако, не совсем то, что предполагает его карнавальный образ, предстающий на экранах TV, страницах газет и глянцевых журналов. Но и в этом случае после событий в Генуе в июле 2001 г. во время саммита "восьмерки" антиглобализм уже не воспринимается просто как хэппенинг, праздничное шоу анархистов и маргиналов, но, скорее, как спонтанный, эмоциональный ответ части общества на культурный шок Нового мира, на вызревание в нем определенных тенденций, ответ, в котором присутствует также "второе дно". Тем более что на протяжении последних десятиле-тий XX в., пусть менее зрелищно и громко, развивался своего рода правый антиглобализм, вершина айсберга которого представлена так называемой "милицией" (militia, vigilantes) в США и политическим усилением ультраправых консерваторов в Европе (наиболее яркий пример тому - Австрия). Да и первое породившее традицию антиглобалистское действо 1999 г. в Сиэтле в значительной мере было организовано и спонсировано отнюдь не радикалами, а профсоюзами США - традиционным оплотом консерватизма.

Влиятельная, хотя и оказавшаяся вне фокуса СМИ, часть движения антиглобализма, - религиозные лидеры и организации, острее других ощущающие глубину развертывающегося цивилизационного кризиса. О распространении в мире "культуры смерти", подрывающей основы общемировой цивилизации и грозящей новым тоталитаризмом, предупреждал в конце ушедшего века папа Иоанн Павел II. Выступая против тревожных аспектов глобализации, ее "структурных корней" и заложенных в них кодов социальной несправедливости, понтифик заявил: "Поскольку... глобализация руководствуется законами рынка в интересах наиболее могущественных, ее последствия могут быть только негативными. Таковы, к примеру, подход к экономике как к абсолютной ценности; безработица; упадок многих общественных служб; разрушение окружающей среды, природы; рост разрыва между бедными и богатыми; несправедливая конкуренция, ставящая бедные нации в положение еще большей униженности" 2 .

Идеология и практика глобального капитализма, особенно в форме "вашингтонского консенсуса", весьма неоднозначно воспринимается также большинством лидеров "третьего мира", диапазон активных критиков - от руководителей Ирана до премьер-министра Малайзии. Помимо претензий на мировую гегемонию критике подвергаются результаты двадцатилетнего эксперимента по реализации программ структурной адаптации и финансовой стабилизации, разработанных Международным валютным фондом и Мировым банком. Широко пропагандировавшиеся в развивающихся странах, эти программы оказались более чем двусмысленными, приведя, по сути, к созданию устойчивого механизма сжатия внутреннего потребления и форсированного изъятия природных ресурсов по низким ценам, в то время как доходы от этих операций шли на выплату практически неубывающего внешнего долга.

Однако параллельно с легальным протестом "третьего мира" против гримас глобализма на зыбких пространствах мирового андеграунда процветает также "иной формат" антиглобалистской риторики и энергичной агрессивной практики. Исходящие из этой социальной бездны флюиды питают новое поколение антицивилизационных идеологем и террористических организаций, провоцирующих своими действиями нарастание репрессалий и легализацию нового, жесткого формата международных отношений.

Сейчас ряд фактов и положений, связанных с привычным понятием глобализации, не вызывавших ранее ни вопросов, ни возражений, явно начинает восприниматься по-иному, вызывая и серьезные вопросы, и не менее серьезные контрположения. Антиглобализм выступает как часть гораздо более широкого феномена, как мутант новой, непознанной культуры; его корни лежат в "младом, незнакомом племени" Нового мира - плеяде сетевых организаций. Пионеры "эклектичного племени" пока напоминают неуклюжего ребенка, учащегося ходить, однако эти "дети" могут стать культурными героями наступившего века, сражающимися с очередным обличьем гидры тоталитаризма. Но и сами они способны обратиться в разновидность многоголового дракона, пожирающего цивилизацию и воцаряющегося затем в мире неоархаики. Пируэты монструозного глобализма и балансирующего на грани терроризма антиглобализма порой напоминают затейливые движения "нанайских борцов", скрывающих под своими пестрыми одеждами некую темную тайну XXI в., секрет, губительный для современной цивилизации, шаг за шагом сходящей с исторической сцены в маргинальное небытие. Однако именно это ощущение "свежей крови" и будущего мейнстрима привлекает сейчас в "сетевую культуру" самые разные силы, стремящиеся повлиять на судьбу крикливого малыша.

Образ Нового мира, его будущий социальный статус тем не менее, остаются загадкой, которая, наподобие знаменитых чань-буддийских коанов, не имеет однозначного ответа. Глобализм, равно как и антиглобализм, подчас демонстрирует совершенно неожиданные конфигурации прежних сил и течений, объединяя, казалось бы, несоединимое и разводя близкое. Тайна этой причудливой геометрии истории связана с какой-то иной, нежели привычная нам, системой мировых координат. Однако вопрос, что находится в фокусе инстинктивной, столь неровной, какофоничной реакции на реалии и эманации глобализма, что вообще скрывается под этим простым и звучным определением, остается открытым.

Постсовременная цивилизация


При демократии власть - это влияние...
Но в чистейшей форме такое влияние
может заключаться просто в тихом совете...
Фредерик Форсайт


В наши дни дискуссия о постсовременной цивилизации или даже более общее и менее обязывающее обсуждение нового цивилизационного контекста могут оказаться как тривиальной данью духу перемен, так и чрезвычайно взрывчатой, революционной темой. Весь смысл состоит, по-видимому, в том, что понимать под "постсовременной цивилизацией" (postmodern civilization). Если просто очередное обновление христианской, все еще (по своим культурным основам) христианской цивилизации, то подобные процессы уже не раз и не два происходили на протяжении последних двух тысячелетий. Если же в это словосочетание вкладывать буквальный смысл появления на Земле признаков какой-то иной цивилизации, то мы, конечно, присутствуем при революционном и вполне драматичном явлении.

 

Тэцуя Ишида Tetsuya Ishida  
Тэцуя Ишида (Tetsuya Ishida) (1973-2005) 


Между тем наше понимание проблемы именно таково. Более того, речь, видимо, идет о зарождении новой цивилизации не только в том широком смысле, который был привнесен в данное понятие в конце ХIХ в., - как тема культурно-исторических типов обществ, что позволило, например, Арнольду Тойнби насчитать 22 цивилизации, но и в русле гораздо более узкого, хотя и универсального словоупотребления этого термина, идущего от Мирабо. Правда, здесь мы вплотную приближаемся к парадоксу, неизбежно трансцендируя и переосмысливая прежнее значение, безнадежно запертое в триаде "дикость-варварство-цивилизация", предполагая возможность некоего таинственного четвертого состояния общества.

С подобной точки зрения всю историю цивилизации, в конечном счете, можно свести к двум гигантским периодам. Один - возникновение и развитие рафинированных культур Древнего мира, причем как восточных, так и античных, т.е. всего того разнообразия, которое можно объединить понятием традиционная цивилизация (традиционная культура). И второй - это христианская цивилизация (культура Большого Модерна). Именно данная форма человеческого общежития пребывает сейчас в состоянии системного кризиса и трансмутации.

Христианская цивилизация развивалась, отвечая особому статусу человека, создавая для него соответствующую среду действия. Но при этом новое мироощущение, мятущийся дух, оплодотворяя и трансформируя прежнюю Ойкумену, не раз и не два срывался в долгий и затяжной кризис. В результате вектор развития цивилизации - обретаемая человеком свобода - оборачивается мерой формального могущества и оказывается двусмысленным. Кризис культуры, несовпадение траектории внутреннего мира человека с техническими возможностями и границами общественного развития предопределили разрыв социальной ткани, одновременно усилив предчувствие исторической метаморфозы.

Анализ глобальной трансформации цивилизации составляет в настоящее время одно из основных направлений социогуманитарных наук, тем более что ее коррозия грозит превратить современный мир в хаотизированный калейдоскоп, мятущийся в поисках нового порядка. И дело не только в открывающихся горизонтах и столкновении социальных моделей. Надо ли особо отмечать, что с ростом мощи цивилизации повышается уровень и разнообразие сопутствующих ей рисков, а элементы высокоорганизованной системы особенно опасны именно в момент ее кризиса?

Многообразная, порой слишком многообразная и турбулентная, феноменология перемен вполне способна растворить в массе ярких, но второстепенных деталей свое типологическое своеобразие. А оно между тем, несомненно. В начале третьего миллениума обнаруживается присутствие на планете двух сопоставимых по своим возможностям смыслообразующих клише, двух кодов управления, их конкуренция и симбиоз.

Одна система, привычная и явная, связана с публичной политикой и национально-государственным устройством. Ее можно было бы назвать политической, но лучше, наверное, определить как легитимную или административно-политическую власть, ибо любые системы управления глобального масштаба, в конечном счете, - политические. И второй тип мирового управления - находящаяся в становлении, обезличенная транснациональная система разнообразных НПО и ТНК, которую по аналогии можно бы считать экономической, но тут нужен какой-то семантический сдвиг, и уместнее слова "экономистичная" или "геоэкономическая", поскольку речь идет именно о системе управления и власти организаций, а не просто о хозяйственной деятельности. Иначе говоря, рассматривается нечто, что содержит властные функции, далеко выходящие за рамки самых сложных производственных и рыночных связей, и относится к политической стороне жизни общества. Есть еще и такое значительное и масштабное по своему смыслу определение - "денежный строй".

Это, однако же, весьма общая схема, внутри которой существуют специфические коллизии. К примеру, международные организации неоднородны: коррозия национально-государственной системы захватывает также интернациональные бюрократические структуры, особенно прежнего, послевоенного поколения, наподобие ООН и связанных с нею учреждений. Одновременно проявляется неоднородный характер экономической среды, ее "двухъярусность". Это уже более сложная и гораздо менее отрефлексированная коллизия. В ХХ в. отчетливо проявилась тенденция к слиянию политических проблем с экономическими, стремление установить перманентный контроль над экономической деятельностью, реализовать в этой сфере тот или иной грандиозный управленческий проект. Методы хозяйствования при этом существенно разнились: от явных, грубых форм администрирования, свойственных социалистической и корпоративной моделям государственности, до гораздо более гибких форм косвенного управления, проклюнувшихся в системах финансового контроля или в некоторых тенденциях развития современного поколения ТНК. Так что наряду с "витринным" конфликтом ХХ в. между "социализмом" и "капитализмом" на протяжении всего столетия развивался гораздо менее очевидный, но, пожалуй, более универсальный процесс подавления экономического многоголосья, компрометации экономического либерализма, введения в эту сферу разнообразных форм контроля и управления 3 .

Выстраиваемый таким образом миропорядок обладает заметной ригидностью социальной конструкции, представляя (вполне в русле просвещенческой парадигмы) скорее механизм, чем организм. Между тем в окружающем нас мире - и в экономике, и в политике - все более заметную роль играет альтернативная генерация организационных схем и методов управления - то, что может быть определено как "сетевая культура" (net culture). В новом, XXI в. ощутимо, подчас агрессивно, начинают проявляться разнообразные анонимные, но влиятельные центры силы и действия. При этом непубличная власть, хорошо владея сложными схемами полифункционального организационного и хозяйственного управления, постоянно наращивает изощренность и мощь привычных ей финансово-правовых кодов, проделав впечатляющую эволюцию от господства над материальными объектами к управлению социальными субъектами, сливаясь таким образом с более привычным контуром власти.

В настоящее время дихотомия, расщепленность пронизывает всю социальную феноменологию - политическую, экономическую, правовую, подчеркивая ее транзитный характер. Можно составить обширный реестр близких по своему предмету, но различных по содержанию диад, связанных с жизнью современного человека, указующих на соприсутствие в социальной ткани достаточно несхожих реальностей. Скажем, гражданское общество и общество массовое; демократия представительная и управляемая; либерализм, понимаемый как свобода и полнота прав личности, и неолиберализм как универсальность ценностей рынка, акцентирующая функциональный аспект индивида (фактический субъект неолиберализма - не личность, а предприятие); национальный суверенитет и складывающаяся на иных принципах транспарентная система международных связей и т.д. В экономике же в последние десятилетия проявился столь широкий спектр характерных новаций, объединяемых, например, понятием "новая экономика", что сложно даже пытаться их перечислить. Но к экономике мы еще вернемся.

Серьезные трансформационные процессы развиваются в сфере культуры, чьи глубинные источники, кажется, иссякают. Ее плоды все чаще рассматриваются как особый интеллектуальный ресурс, своеобразное сырье для информационных и коммерческих проектов. Основное внимание при этом уделяется не трансценденции бытия, а аранжированию разнородного материала, стратегическая же цель видится не в познании смысла жизни, а в ее системной организации. Соответственно и усилия индивида также направлены не на обретение полноты личности, а на расширение пространства собственной актуализации. В результате все культурное наследие человечества превращается в компоненты эклектичного трансформера а la Lego, текущие штудии - в бесконечную "игру в бисер" или массовую культуру, и, как следствие, в мире распространяется феномен фрагментарного, "клипового" сознания. Так что читать толстые романы теперь не то чтобы не модно, но порой становится почти "физически" затруднительно. Иначе говоря, происходит декомпозиция культуры с последующей экстенсивной эксплуатацией ее достижений (элементов), их произвольной реконструкцией и оптимизацией в соответствии с той или иной конкретной задачей, случается, противоположного свойства. К тому же создатель культурного объекта (или продюсер) нередко заранее учитывает маркетинговую стратегию, встраивая ее компоненты непосредственно в художественную ткань произведения. Последний, хотя, может быть, и не самый яркий пример тому - две версии фильма "Пёрл-Харбор": для мировой аудитории и отдельно - для японской, исходя из интересов проката.

Подобные изменения в социальной и культурной жизни можно, конечно же, объяснять усиливающейся прагматизацией бытия современного человека. Действительно, нередко приходится сталкиваться со следующей точкой зрения: долгое время в мире доминировали ценности, а сейчас начинают превалировать интересы, т.е. происходит движение от сущности к видимости или в конечном счете простое уплощение современной цивилизации. На первый взгляд дела обстоят именно таким образом. Однако можно ли всю феноменологию перемен объять подобной рационализацией? Пожалуй, нет. Это было бы поверхностным прочтением ситуации: помимо очевидного упрощения и даже примитивизации ряда сторон жизни мы имеем дело с интенсивным процессом социального творчества, со сменой социальных и культурных ожиданий, с многообразным проявлением некоего энергичного и специфического мироощущения, оригинальным переосмыслением системы взаимоотношений в рамках триады "человек-мир-Бог".

Попробуем еще раз перечислить реалии современного мироустройства: феномен массового общества, неолиберализм, управляемая демократия, поствестфальская система международных отношений, унификация и транспарентность национальных правовых систем, элементы глобального управления, сетевые организации, финансовая экономика, виртуальная реальность... Кроме того, ряд достаточно специфичных явлений, связанных с кодексом политкорректности: от феминизма, утверждения полноты прав сексуальных и любых других меньшинств, права распоряжаться собственным телом (аборты, фетальная терапия, новые репродуктивные технологии, смена пола, генетические манипуляции и в перспективе - клонирование) до начавшейся легализации эвтаназии, легких наркотиков и т.п. В этом пестром собрании просматривается комплекс понятий, ломающий ровный горизонт идеалов христианской секуляризации. Комплекс, который базируется не на плоских интересах, а скорее на разветвленной, глубокой системе каких-то других ценностей, пусть неотчетливой, укрытой инерцией жизни и эклектикой повседневности.

Что все это означает? Быть может, дело в том, что обретенная на пике христианской культуры универсальная свобода в конце концов предопределила наступление исторического момента легализации иных кодов бытия. И то, что наблюдается сегодня, есть не что иное, как неизбежное смещение времен, смешение цивилизации и одичания (но это уже не прежняя цивилизация, как и не прежняя дикость), плавильный тигель нового, синкретичного состояния общества - альтернативной квазицивилизации, где человеку будет дано распорядиться своей свободой как никогда и одновременно испытать небывалое угнетение. Вообще складывается парадоксальная на первый взгляд ситуация, когда дальнейшие материальные успехи с точки зрения прежней логики истории постепенно лишаются смысла...

Вглядевшись в этот калейдоскоп еще пристальней, мы начинаем различать, как сквозь расплывающийся фон привычных реалий проступает облик некой неопознанной культуры, и нам остается лишь распознавать ее, в частности, за сухими политическими и экономическими феноменами.

Правда, при этом возникают проблемы: с некоторых пор большинство исследователей инстинктивно избегают делать широкие обобщения, а социальные явления предпочитают рассматривать в функциональном ключе, по возможности отдельно от общих тем мировоззрения и культуры. В свою очередь, короткий горизонт рефлексии, утрата вкуса к большим смыслам бытия (в немалой степени поддерживавшегося традицией богословия) приводит к тому, что действующие в недрах социума политические и экономические закономерности начинают восприниматься как самостоятельные универсалии, незыблемые в своих основах для всех культур и на все времена. А происходящие в обществе изменения - как их прямое следствие, чуть ли не механический результат этих процессов. Поэтому, чтобы увидеть и прочесть новый социальный текст, опознать его скрытую культурную традицию, приходится отступить на шаг, вспоминая некоторые распространенные мнения и положения той поры, когда в обществе еще царила тяга к широким теоретическим обобщениям.

Но тут веберовская шинель становится тесной. Макс Вебер, как хорошо известно, затрагивая данную тему, уверенно говорил о протестантских корнях капитализма. Если внимательно прочесть строки его работ, то можно сделать, пожалуй, лишь одно уточнение - речь идет не столько о протестантских корнях вообще, сколько о корнях кальвинистских (да еще о влиянии американских пуританских сект). Разницы на первый взгляд почти никакой, но все же она фиксирует определенный вектор, который, если следовать ему и приложить определенные усилия, позволяет отыскать неопознанное "второе дно" современного мира. Ибо феноменология социального Постмодерна, по-видимому, и есть реальный пунктир нового контекста, претендующего на роль исторической альтернативы христианской цивилизации. Эта возводимая в недрах современного общества антропологическая и социальная конструкция имеет весьма глубокий, гораздо более древний, чем протестантизм, мировоззренческий фундамент, который, на наш взгляд, принадлежит гностицизму. И соответственно прорисовывающийся постхристианский универсум, чей контур с каждым годом становится все четче, может быть определен (с точки зрения его начал и постулатов) как гностический.

Novus Ordo


С Богом можно встретится везде - даже в аду...Есть только один род места, где встреча с Богом заведомо невозможна по определению, -это место воображаемое.
С.С.Аверинцев


Что есть гностицизм, его внутренняя картография применительно к современному кругу проблем, т.е. к общественному мироустройству, экономической и политической практике, основам поведения человека в мире? Каким видится влияние его идей и шире - присущего ему мироощущения на начала культуры и практическую жизнь? Наконец, какова наиболее соответствующая его духу модель социального универсума?

Отличительной чертой гностицизма является особый статус материального мира как области несовершенного, случайного; как пространства "плохо сделанного" земного и человеческого космоса, которому присущи произвол, инволюция и самоотчуждение. Бог обособляется здесь от чуждого ему творения, трансформируясь, по сути, в Аристотелев перводвижитель; миру же придается тот же механицизм, что и у язычников, нет лишь страха и пиетета перед ним. Характерны также абсолютизация роли зла, презумпция отдаленности и неучастия "светлых сил" в земных делах при близости и активном соучастии в них "сил темных", а также вытекающий из данной ситуации деятельный пессимизм.

Кроме того, гностицизму свойствен глубокий, порой онтологичный дуализм, который предопределил специфическую антропологию. Речь, однако, идет не о сложных кодах соединения разнородного, как, скажем, в дохалкидонской полемике о сочетании двух природ в Богочеловеке, а о двух породах людей, о двух жестко разделенных слоях человечества: высшем и низшем (избранных и отверженных), являющих собой радикальный, обостренный элитаризм. Другой "родовой признак" - эзотеризм, эволюция степеней посвящения и практика создания особых структур управления, скрытой власти, действующей параллельно официальной, но невидимой для нее; структур, применяемых и используемых также во вполне прагматичных целях. Еще одно немаловажное свойство - это, конечно же, специфическое, абстрактное, системное мышление, стремление к строительству бесконечных миров, числовых, нумерологических систем и т.п.

Иначе говоря, гностицизм серьезно подошел к проблеме зла, решив ее совершенно по-своему, через призму негативного восприятия вселенной и его умопомраченного творца. Пытаясь отыскать простое (линейное) и понятное (рациональное) решение этой тайны, адепты учения усложняют по форме, но упрощают по сути и модель мира, и саму проблему, и ее решение, придавая им какой-то скорее механистичный, нежели метафизический привкус дурной бесконечности. И тем самым они вольно или невольно творят представление о творце и творении редуцированное, жесткое, неблагое. Рискую сказать, что гностицизм - своего рода "упрощенное христианство", что, однако, влечет за собой совсем непростые следствия. Но как раз этой своей стороной данное мировоззрение наиболее близко современному человеку, развращенному потребительской логикой, эманациями поп-культуры и обожающему именно эффектные упрощения. Особенно если есть возможность заменить реальное усилие души необременительными квазимистическими спекуляциями ума (имеющими к тому же - как и всякое средство для повышения комфорта, в данном случае душевного, - коммерческую перспективу 4 ). Искушение - призрак головокружительного простора для людских слабостей; гностицизм же в своей основе есть действенная иллюзия и энергичная попытка достижения истины и свободы без обретения любви.

Порой создается впечатление, что наиболее характерная черта данного мироощущения - присущая только ему удивительная смесь элитаризма и вульгарности (вполне, кстати, отражающая Zeitgeist эпохи уплощения цивилизации и освобождающейся дикости). Двойственный же характер представления о реальности проявился в разделении людей на настоящих, обладающих гнозисом, что бы под этим ни подразумевалось, и ненастоящих, имеющих лишь обличье человека, но являющихся, по существу, разумными животными. Гностический универсум, таким образом, делится на виртуальную сферу настоящих свойств (сакральный Север) и материальный мир поделок (десакрализованный Юг).

И наконец, главное. Если мир и большинство его обитателей не вполне настоящие (механические объекты), то и действия в отношении них лишены реального груза моральной ответственности. Высшее состояние этой юдоли зла - "ночь творения", грядущий распад и аннигиляция, освобождающие избранные души от власти материи.

Наверное, нельзя не упомянуть еще об одной слишком очевидной и потому неотчетливой черте гностицизма - о его тяге к христианству (особенно к наиболее напряженной и интенсивной форме последнего - исихазму), о его двойничестве-оборотничестве, о соприсутствии на одной территории "абсолютной религии", подчас в одних и тех же душах и умах. Гностицизм весьма близок христианству как основной его оппонент, "близнец"; в некоторых случаях различие кажется столь тонким, словно из сферы субстанции оно переходит в область акцентов. В Древнем мире гнозис вообще стал своеобразным провозвестником христианского века, зачинателем "осевого времени", будучи метафизически глубже и деятельнее язычества традиционных культур. Он свидетельствует о христианстве как полноценная тень свидетельствует о светиле, он что-то знает о христианской истине, но по слишком многим причинам предпочитает дать собственный ответ, в котором оказывается разъятой триада свободы, любви и реализма. Гностик - это безумец, несчастливо соприкоснувшийся с отраженной истиной, ставший пленником ее зазеркалья.

Адепты "лжеименного" учения подменяют личное и жертвенное сочетание свободы и любви в реальном мире на соединение свободы и универсального, но безличного знания в мире иллюзий. Их бог - не личность, ибо гностическим даром, "утешеньем" можно уверенно обладать и обогащаться, управляя как силой, что подчас сближает гностицизм с магией. Различие двух ответов на тайну бытия проявляется также в отношении к несовершенствам жизни: гностицизм, копя нигилизм, отрицает жизнь и, тяготея к силе искусства, "изобретает несуществующее" (плодит утопии), в то время как христианство приходит в падший мир, чтобы попытаться его спасти 5 . Проще говоря, гностицизм склонен уничтожать несовершенное, а не исцелять. Но и гностицизм, и христианство пребывают в трансцендентном отношении к обыденности, постоянно сталкиваются в метафизических пространствах и деятельных душах. Хотя, конечно же, земное пространство распространения гностицизма, универсалистский дух которого проклевывается еще в буддийском нигилизме и зороастрийском дуализме, не ограничено иудео-христианским миром.

Оставим за пределами нашего исследования времена появления мандеев и ессеев, фрагменты учений Симона Мага и Саторнила, Василида и Валентина, офитов и каинитов, сифиан и архонтиков и даже столь важные для избранной темы фигуры, как Маркион и Мани, а также весь пестрый калейдоскоп околомусульманской мистики и иудейской каббалистики, имевших, пожалуй, бo2льшие возможности для полулегального существования в космосе средневековой Европы, образуя подчас симбиотические конструкции с привычными структурами повседневности. Если же попытаться сжать время и выделить какую-то отправную точку, момент для исторического дискурса, когда многовековой подспудный процесс выходит наружу и значимо социализируется, то наибольший интерес, пожалуй, представит предыдущий перелом тысячелетий, точнее говоря, первые века второго миллениума христианской эры.

Тогда, после тектонического раскола универсального пространства спасения в ХI-XII вв., массового перемещения людей и ценностей в ходе крестовых походов, в Европе так же, как и сейчас, велись разговоры о новом мировом порядке, даже словосочетание употреблялось то же: Novus Ordo 6 . В XIII в. стали явственными мутации прежнего духовного порыва, кризис ожиданий, связанных с половодьем движения крестоносцев, сопровождавшегося, кстати, обратной волной культурной экспансии, социокультурной диффузией, привнесением в европейский круг "восточного наследства". То же относится и к Реконкисте, и к некоторым составляющим обретенного Западной Европой в начале XIII в. "наследства византийского". В этот период наряду с утверждением в качестве основного субъекта исторического действия христианского мира - цивилизации универсалистской и прозелитической - к древу истории прививается иной побег, произраставший из зерен антропоцентризма протовозрождения и гностических ересей. Эта ветвь, разросшись и укрепившись, со временем произвела мутацию могучего европейского организма, создав современный нам экономистичный универсум.

Амальгама западноевропейского ума эффективно соединила стремление к ясности и демифологизации мира с механицизмом его формального прочтения, проявившись, в частности, в новом дискурсивном пространстве схоластики, а затем в феномене естественнонаучного мышления, развитии технических, социальных и гуманитарных дисциплин, породив ряд характерных для современной цивилизации феноменов и предопределив ее энергичную экспансию.

Но что же такое "новый порядок" в социально-политических реалиях того переходного времени? Это был фактический распад прежней, импероцентричной государственной системы и своеобразная "приватизация" власти, что нашло выражение в феномене кастелянства; затем произошла аграрная революция, сопровождавшаяся ростом населения, а чуть позже - урбанистический взрыв. Начиналась эпоха географических открытий, усиливались миграция, колониальная экспансия, менялись торговые и финансовые схемы и т.п. В сущности, уже тогда возникают первые сполохи зари Реформации, происходит пассионарный толчок, направленный, в частности, против эксцессов и духовного оскудения Рима, складывается новая, динамичная социальная общность.

Распад прежнего мироустройства привел позже к формированию системы суверенных национальных государств, в которых закат идеала христианского народа и его единого царства выразился в альтернативном чувстве земного патриотизма. Впоследствии идеалы вселенской социальной общности рассматривались уже в иной системе координат: сначала как движение к "союзу наций", а затем как преодоление национальной власти и государственной суверенности на пути к миру, реально управляемому новой универсалией - "союзом международного права и свободной экономики".

Кстати говоря, Novus Ordo переводится не только как "новый порядок", но и как "новое сословие" (сословие и порядок - одно и то же слово на многозначной латыни). Проблема эта столь глубока и многомерна, что осознавалась и схоластически осмысливалась уже в период великого перелома первых веков второго тысячелетия, иначе говоря, у самых истоков современной фазы западной цивилизации. Хорошо известны стереотипы трех сословий, но гораздо хуже - четвертого. А полемика вокруг четвертого сословия велась не один век, в этой концепции проявилась сама квинтэссенция динамичного состояния мира, смены, ломки мировоззрения человека Средневековья. Контур нового класса, равно как и изменившегося статуса мира, проступал в дерзких исканиях мысли, в нетрадиционных торговых схемах, в пересечении всех и всяческих норм и границ, географических и нравственных, в области теории и практики. Диапазон его представителей - от ростовщиков и купцов до фокусников и алхимиков. Так, в немецкой поэме XII в. утверждалось, что четвертое сословие - это класс ростовщиков (Wuocher), который управляет тремя остальными. А в английской проповеди XIV в. провозглашалось, что Бог создал клириков, дворян и крестьян, дьявол же - бюргеров и ростовщиков 7 .

Здесь мы вплотную подходим к загадке капитализма. В этой области много химер и мифологем. Капитализм - не просто метод эффективной хозяйственной деятельности, естественным образом возникающий в лоне рыночной экономики. В определенном смысле это выход за пределы экономики, психологический и социальный прорыв, малодоступный язычнику, человеку традиционной культуры. От рынка капитализм, впрочем, отличает не столько объект деятельности, сколько ее масштаб и цели. Это не рынок per se, но его особая организация. Ф.Бродель, описывая это непростое явление, назвал его "противорынком", поскольку его суть "в явно другой деятельности", "в неэквивалентных обменах, в которых конкуренция, являющаяся основным законом так называемой рыночной экономики, не занимает подобающего места". А.Тойнби выразился еще резче: "Я полагаю, что во всех странах, где максимальная частная прибыль выступает как мотив производства, частнопредпринимательская система перестанет функционировать. Когда это случится, социализм в конечном счете будет навязан диктаторским режимом" 8 .


Загадка капитализма


Правление народа, посредством народа и для народа
не должно исчезнуть с лица земли
Авраам Линкольн


Субстанция капитализма - это по сути энергичная социальная стратегия, целостная идеология и одновременно далеко идущая схема специфичного мироустройства, уже упомянутого выше "денежного строя", субстратом которого является не само производство или торговые операции, а операции системные, направленные на контроль над рынком и имеющие целью перманентное извлечение системной прибыли (устойчивой сверхприбыли) 9 . Капитализм обретает универсальную власть не через административные, национальные структуры, а главным образом посредством хозяйственных, интернациональных механизмов. Такая власть по самой своей природе не ограничена государственной границей и распространяется далеко за ее пределы, рассматривая всю доступную Ойкумену как единое пространство для своей деятельности. В конечном счете параллельно проекту создания на земле универсального пространства спасения, Universum Christianum, этот мир-двойник создает собственный амбициозный глобальный проект - построения вселенского Pax Oeconomicana.

Питательная среда капитализма, его магнитное поле и силовые линии складываются в контексте финансовых схем и трофейной экономики крестовых походов, преимущественно в приморских ареалах Европы (исключение - "сухопутный порт" ярмарок в Шампани). Его родовые гнезда - это прежде всего север Италии: Ломбардия, Тоскана, Венеция, Генуя; а также побережье Северного моря: города Ганзейского союза, Антверпен, позже - Амстердам. Духовным же источником капитализма стали, по-видимому, "разно-конфессиональные", но единые в своей основе гностические ереси, уже тогда прямо и косвенно оплодотворявшие семена будущего бунта Реформации против Рима. В этот период секты и ереси активно распространяются в европейском регионе: эстафета передается от павликиан и богомилов к патаренам и альбигойской ереси, т.е. к общинам катаров и вальденсов. Это также тамплиеры, активно занимавшиеся финансовой деятельностью и сама система организации которых является впечатляющим прообразом будущих ТНБ, ТНК и виртуальных "сообществ-государств".

Особенно интересны для нас в данном контексте вальденсы, определение которых различными авторами разнится от "еретической секты манихейского толка" до "дореформационной протестантской конфессии", но, возможно, тут и нет никакого противоречия. В годы гонений, последовавших за альбигойскими войнами, вальденсы разделились, причем наиболее радикальная их часть, отказавшаяся принести покаяние, переселяется в германоязычные страны, в Нидерланды, Богемию, Пьемонт, в Западные и Южные Альпы, где, по некоторым сведениям, уже существовали общины, ушедшие от "государственного христианства" еще в IV в. Там, в труднодоступной местности, в суровых условиях борьбы за выживание формируется "дух протестантизма", отмеченный особым отношением к труду, личным аскетизмом, энтузиазмом, самоотречением, честностью и скрупулезностью, корпоративизмом. Развивается также институт тайного прозелитизма, охвативший со временем едва ли не всю Европу, вплоть до Скандинавии и Тартарии-Руси. Бывшие "лионские бедняки" активно внедряются при этом в оптовую и розничную торговлю, что позволяет им свободно перемещаться и устанавливать множественные связи. Контакты с вальденсами приписываются практически всем значимым фигурам "дореформационного протестантизма": от Джона Уиклифа до Яна Гуса.

Изгнанные из легального мира, вынужденные жить "в масках", общаться между собой непрямым образом, сектанты вскоре обнаружили, что именно вследствие данных обстоятельств обладают серьезными конкурентными преимуществами и великолепно подготовлены для "системных операций", иначе говоря, владеют готовым механизмом для успешной реализации сговора и контроля над той или иной ситуацией, для разработки и проведения в жизнь сложных, многошаговых проектов, осуществления крупных (часто коллективных) капиталовложений, доверительных соглашений, требующих долговременного оборота средств и деятельного соприсутствия в разных точках земли, т.е. для формирования структур энергичного private market в рамках гораздо более аморфного public market. Эффективность подобного механизма была впоследствии подтверждена сохранением и даже развитием его элементов и модификаций, а также появлением различных его аналогов уже во времена торжества секулярного общества, когда прежние причины для данных форм поведения перестали существовать.

В XIV и XV вв. происходит разделение ересей в социальном отношении. Во-первых, выделились плебейские ереси ("народные религии", своего рода крестьянский New Age с хилиастическими ожиданиями и социалистической перспективой), получившие собственную историческую реализацию, в том числе в ХХ в. И во-вторых - ереси бюргерские ("городские", "буржуазные"), ставшие закваской радикальной трансформации западноевропейского мира, равно как и ереси "университетские" или "интеллектуальные". Вся же гамма данного спектра, его системная реализация проявилась к концу второго тысячелетия в таких на первый взгляд различных политических и идеологических конструкциях, как коммунизм, нацизм, глобализм (странным образом напоминая о знаменитых трех искушениях) 10 . Однако и по сей день эти разрозненные фрагменты мозаики уверенно контролируемого мира все еще не соединились.

В XVI в. "буржуазная религия" окончательно выходит на поверхность в феномене Реформации, этой фактически "второй схизмы" христианской Ойкумены 11 . Реформация по-своему легитимизирует ряд еретических течений, включая их в западнохристианский круг, образуя с ними специфический симбиоз в форме скрытого синкретизма протестантских сект. "Когда-то Евангелие вызвало к жизни новую человеческую расу, - писал Эразм Роттердамский. - О том, что зарождается сейчас, я бы предпочел умолчать" 12 . В этом контексте для нас особенно интересен генезис гугенотов и кальвинистов. Не менее плодотворным является анализ зарождения и истории тайных обществ (а также тайных торговых и финансовых соглашений) Нового времени, чье мировоззрение и практика прямо противопоставляются вполне определенному "вероучению толпы".

В результате серьезно меняются принципы взаимодействия человека с окружающим его миром, утверждается новый тип мироощущения. Важнейшей оказывается такая характерная черта кальвинизма и в той или иной степени протестантизма в целом, как "деятельный фатализм", рассматривающий земное богатство в качестве доказательства призвания, а успех - как признак харизмы. (В средневековой Европе доминировала совершенно иная логика: при обязательности труда подчеркивалось противопоставление необходимого - necessitas - избыточному - superbia - с соответствующей моральной оценкой.) Как известно, основы подобной трактовки пространства человеческой свободы были заложены еще Блаженным Августином. В сущности, центральный вопрос здесь - принадлежит ли человеческая свобода вечности или времени. От ответа на этот вопрос напрямую зависит либо открытость и живая драматичность текста бытия, либо прочтение судьбы как книги с заранее известным концом.

Для человека подобных взглядов деньги имеют прежде всего символическое значение: они не столько богатство или средство платежа, сколько показатель статуса и орудие действия в этом не вполне реальном мире, инструмент управления им. Экономика сама по себе для него вторична - она лишь основа для иных схем и планов; психологически гораздо ближе ему оказывается стилистически рафинированная и отвлеченная Аристотелева хрематистика, но облагороженная и очищенная от низкой алчбы. Горизонт планирования отодвигается, что позволяет развернуть совершенно иное поколение соответствующих технологий. Подобное мироощущение, однако, провоцирует постоянное искушение, сближающее с еретиками и адептами тайных наук, ибо романтика цифр незаметно сливается здесь с каббалистикой и алхимией - финансовые формулы наделяются силой, обладающей несомненной властью в этом мире, в том числе над поведением и душами людей.

Отрицая человеческую и божественную синергию, т.е. возможность подвига преображения, приближения освобождения от греха собственными усилиями 13 , протестантизм превращает личность в индивида, активно практикующего ту или иную социальную функцию ради достижения максимального результата - зримого доказательства избранности. Таким образом, личный труд по преодолению нарушенной природы человека теряет смысл и подменяется деятельным гаданием, в результате чего индивид попадает в беличье колесо фетишизации успеха. Мир оказывается расколотым, и для определения своего статуса в вечности, принадлежности к спасенным или проклятым, к избранному народу Uebermenschen или сонмищу Untermenschen, человеку требуется не восходить лестницей духа, но постоянно испытывать собственную профессиональную состоятельность, а "милость к падшим" при этом сменяется почти ритуальным их презрением.

Погружаясь в эти неблагие пространства, порой испытываешь тягостное ощущение, что в их жестких, эсхатологических проекциях, пусть в отраженной (искаженной) форме, все же присутствует некая значимая для человеческой души реальность: предчувствие не столько сущего, сколько грядущего вселенского разделения и отдельные черты будущей космогонии огненного мира отверженных, лишенного реальной сотериологии. Так, читая о тех или иных ужасах Средневековья, невольно задаешься вопросом: а какой была бы "европейская ночь" после великого переселения народов, если бы в ней не засияла звезда Рождества, т.е. отсутствовал бы христианский вектор истории?

Учение о предопределении - квинтэссенция новой веры. Именно здесь наиболее ощутимо присутствие своеобразного дуализма (проявляющегося, например, у Лютера в его рассуждении о двойственной воле Бога), жесткость и механистичность всей новой антропологии, формирующей в обществе собственную аристократию житейского успеха. Уже в этих конструктах можно различить истоки современного состояния мира, когда происходит "постепенное формирование все более контролируемого и направляемого общества, в котором будет господствовать элита... Освобожденная от сдерживающего влияния традиционных либеральных ценностей, эта элита не будет колебаться при достижении своих политических целей, применяя новейшие достижения современных технологий для воздействия на поведение общества и удержания его под строгим надзором и контролем" 14 .

Но вернемся к непростым перипетиям генезиса капитализма. Его зарождение, первую, торгово-финансовую, фазу обычно связывают с XV-XVIII вв., хотя по ряду параметров эти истоки можно датировать более ранним временем, что, правда, нередко и делается с использованием понятия "протокапитализм". Расцвет данной фазы был тесно связан с эпохой географических открытий, кардинально изменившей экономическую картографию, сместив центр тяжести из средиземноморского в атлантический мир. Одновременно растущий приток материальных ценностей и драгоценных металлов вызывал к жизни все более изощренные формы кредитно-денежных отношений, сдвигая вектор активности в виртуальный космос финансовых операций, рождая такие эпохальные изобретения, как, например, центральный банк или ассигнация. Закат же торгово-финансовой фазы совпал с упрочением на исторической арене национального государства, которое забирает себе наиболее прибыльную часть всей этой деятельности - кредитование правителей, приступив к самофинансированию собственных нужд, путем выпуска государственных ценных бумаг и эмиссии национальной валюты, особенно в форме банкнот.

Капитализм, однако же, успешно преодолевает кризис, занимая и одновременно формируя новую нишу для деятельности, иногда прямо отождествляемую с ним (что порождает ряд аберраций и иллюзий), - индустриальное промышленное производство. Эта сфера хозяйственной активности развивалась в тот период по стремительно восходящей линии, с лихвой (в том значении, которое заложено в этом слове) оправдывая практически любые капиталовложения и создавая на основе столь характерных для христианской цивилизации радикальных инноваций и перманентного технического прогресса все более обильный прибавочный продукт. От подобного стратегического союза получало свою выгоду и государство, чьи инфляционные и эмиссионные риски, как правило, оправдывались интенсивным промышленным развитием, ростом национальной экономики. В общем энтузиазме эпохи, в обретении рыночной конкуренцией второго дыхания и в звездном часе либерализма временно растворяются, отходят на второй план многие специфические черты денежного строя. Здесь, кажется, особенности капитализма, действующего в христианском обществе, принимаются за черты самого общества, и наоборот. Однако в завершающем второе тысячелетие веке индустриализм пережил как стремительный взлет, так и серьезный кризис.

Промышленное производство на протяжении всего ушедшего столетия испытало на себе действие ряда фундаментальных факторов, препятствующих дальнейшему динамичному росту промышленности, ведущих к падению нормы прибыли в ее традиционных отраслях. Во-первых, - это ограниченность платежеспособного спроса по сравнению с резко возросшими производственными возможностями и, как следствие, необходимость либо вовлечения в процесс расширенного потребления все новых групп населения, либо развития новых, порой искусственных потребностей у платежеспособной его части, либо же создания механизмов целенаправленной деструкции ранее созданных материальных ценностей. Во-вторых, - отчетливо обозначившиеся границы хозяйственной емкости биосферы, перспектива серьезного ухудшения ее качества, а также исчерпания критически важных видов природного сырья. В третьих, - усложнение отношений с научно-техническим прогрессом, в частности, из-за его двусмысленного воздействия на норму прибыли, учитывая необходимость перманентного перевооружения основных фондов вследствие их быстрого морального устаревания, а также из-за потенциальной способности неконтролируемых инноваций, "открывающих" и "закрывающих" технологий выбивать почву из-под ног у сложившихся хозяйственных организмов и даже целых отраслей. Произошли, кроме того, серьезные изменения в направлении реализации творческого дара, в характере инновационной динамики и, пожалуй, в диапазоне ее возможностей.

Последнее утверждение, впрочем, - наиболее спорная часть триады. Однако, если мы сравним состояние инновационной сферы в начале ХХI в. и, скажем, с ХХ, перечисляя конкретные прорывные достижения, то с удивлением обнаружим, что инновационный подъем в последнее время не возрастает, а скорее затухает, правда, не равномерно, хотя и достаточно заметно, начиная примерно с 80-х годов. При общем росте значения интеллектуальных технологий фундаментальные открытия - radical innovations - сменяются и размываются многочисленными эффектными рационализациями этих открытий - progressive innovations, происходит универсальная технологизация науки. Переживают расцвет информационные и финансово-экономические технологии (оптимизационные по своей природе), социальные инновации, другие "мягкие" инновации и технологии.

Завершающее столетие второго миллениума стало, таким образом, пограничной территорией, на которой кристаллизовались стратегические замыслы конкурирующих в обществе сил. Наметилась трансформация социального дизайна, начался распад прежних смыслов, разрушение сложившегося контекста. С этого же времени интересы капитализма и промышленного производства, индустриальной цивилизации больше не совпадают.

Глобализм и "сетевая культура"


К. прибыл поздно вечером,
Франц Кафка


Момент истины ХХ в., это, пожалуй, 1968-1973 гг. - эпицентр социокультурной революции, обозначившей рубеж трансформации протестантского мира и одновременно - выхода на поверхность, социальной реабилитации ряда его подсудных течений. Границы периода были охарактеризованы социальными мыслителями как: "вступление в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории" (З.Бжезинский), "великий перелом" (Р.Диес-Хохлайтнер), "мировая революция" (И.Валлестайн). В то время, в условиях "позолоченного века", материального торжества цивилизации и раскрепощения человека от многих тягот природных и социальных ограничений в мировом сообществе, как на Востоке, так и на Западе, происходят серьезные, системные изменения.

В последней трети столетия сама обезличенная секулярность, светскость per se предстает универсальной наследницей протестантского мира, новой культурной основой цивилизации, ее осью и пределом, будучи носительницей "политически корректной" версии христианской культуры и соответствующего цивилизационного содержания (если не идеала) на очертившихся глобальных просторах. Но она же (новая глобальная секулярность), являясь все-таки мировоззрением "неосновательным" и по-своему хрупким (в ситуации фактической утраты глубинных начал, полудобровольно наложенного на них эмбарго), все чаще поддается многообразному и интенсивному воздействию со стороны как неоязычества, так и фундаментализма, не имея при этом ни соответствующего иммунитета, ни энтузиазма прежней культурной традиции. В результате сложившийся на планете культурный консенсус скорее всего является ситуацией недолговечной и транзитной, а на постсовременном пейзаже заметны множащиеся трещины и контуры иной, уже и не секулярной, и не христианской, цивилизации. Культурный ландшафт планеты вполне ощущает тектонические толчки от пробуждения какого-то иного, тоже глобального по своим потенциальным возможностям, но подавленного в прошлом универсализма, становящегося, однако, творческим ферментом нового мира.

После политической и культурной деколонизации Незапада, образования эклектичного пространства "третьего мира", семантика глобальной революции реализует себя как "деколонизация" самого Запада (отмеченная, в том числе, прямым и косвенным демонтажом его прежней культурной конструкции, элементами дехристианизации и квази-ориентализации). Ветшают прежние социокультурные устремления и концепты, в то время как иная шкала ценностей и иные исторические горизонты утверждаются в стремительно меняющемся мире. Распространяется (вызывая, как положено, различные чувства - от недоумения и насмешек до активного неприятия и сопротивления) иная формула политически корректного поведения, соответствующая этой системе ценностей и новым поведенческим стереотипам. "Глобальная деколонизация", борьба за мультирасовое общество, повсеместное признание гражданских прав, главенство принципа суверенитета человека независимого от его личных свойств и убеждений прочитывается как многоликий и многослойный универсальный процесс постмодернизации мира.

Одновременно на поверхность выходит феномен "сетевой культуры", проявившейся как в новых формах социальной организации, так и экономической деятельности, в кризисе прежней системы социальной регуляции и в становлении новой группировки элиты, получившей название "новый класс". Постепенно преображается структура международных связей, номенклатура ее субъектов, под сомнением оказывается вся "классическая", вестфальская система международных отношений.

Человек новой культуры окончательно выходит за пределы религиозного патернализма, социального и культурного контроля "над его разумом и языком", за пределы прежних форм метафизического и психологического программирования его действий. Он расстается при этом не только с оболочкой обрядности и суеверий, подавлявших его волю, но со всем прежним прочтением культурной традиции, реализуя практическую и метафизическую свободу выбора, равно как и свободу существования вне какого-либо зримого метафизического модуса. Это позволяет ему по-своему толковать основы и цели бытия, проявлять свою истинную сущность, какой бы она ни оказалась. Человек становится самостоятельным актором, деятельно формируя пространство новой метафизической и социальной картографии, очерчивая рубежи обновленного театра действий, который в одном из его важных аспектов можно было бы определить как "власть без государства".

Диапазон прочтений будущего мира необычайно широк (что вполне естественно для пространства проявлений человеческой свободы), и на пороге XXI в. можно разглядеть некоторые перспективы, неведомые ранее историческому взору. К примеру, та же террористическая активность, индивидуальный акт деструкции, является устойчивым спутником бытия в новом мире, будучи в своей основе извращенным проявлением все тех же тенденций христианской цивилизации к децентрализации и индивидуальной свободе, что и лежащие в основе феномена гражданского общества. Это своего рода обугленный остов обостренной гражданской инициативы в тотально недоброжелательной или агрессивной среде. Фрустрированная личность, отчужденная от общества, но наделенная социальным инстинктом, сама отчуждает подобный мир от бытия, пусть даже ценой аннигиляционной вспышки. Дело, таким образом, не в полной смене цивилизационного кода, а в изменившихся обстоятельствах и возможностях последовательной реализации и масштабного проявления истинного внутреннего выбора индивида. Это вместе с тем уже совершенно иной модус цивилизации, лишенной определенных нравственных границ.

В меняющихся условиях принимаются энергичные меры для осмысления открывающихся перспектив, разрабатываются начала и принципы транснациональных механизмов для воплощения идеалов управления новым миром и долгосрочного планирования стержневых событий. Вектором новой исторической динамики становится реализация масштабного проекта глобализации.

В 1966 г., в ситуации нарастания кризиса (в разгар бомбардировок Северного Вьетнама, серьезных разногласий с европейскими союзниками, прежде всего с Францией), в преддверии наметившихся масштабных валютных неурядиц, президент США Линдон Джонсон начинает постепенно разворачивать громоздкий двухпалубный корабль, в частности, он выступает с заявлением о необходимости "поскорее наладить связи между Западом и Востоком". Создается рабочая группа на базе Совета национальной безопасности во главе с Френсисом Бейтором; Белый дом и влиятельнейший Совет по международным отношениям инициируют серию дискуссий и консультаций по новой "дальней границе" (high frontier) американской и мировой истории. Весной следующего года в Европу и СССР с соответствующей миссией отправляется специальный представитель президента США Макджордж Банди, а уже осенью происходит инициированная им встреча американского президента и советского премьера А.Н.Косыгина в Гласборо 15 . Дальнейшее развитие событий идет по линии как государственных контактов, приведших в итоге к реализации детанта, так и создания многоступенчатой системы неправительственных организаций, занятых поиском новой формулы мироустройства.

Интеллектуальное пространство данной проблематики фиксируется при помощи понятия "глобальные проблемы человечества". Под этим тезисом на рубеже 60-х и 70-х годов инициируется появление ряда интеллектуальных центров и международных неправительственных организаций, среди которых привлекает внимание тот же Римский клуб, созданный в 1968 г. во многом благодаря подвижническим усилиям Аурелио Печчеи и Александра Кинга. Одновременно на основе "Нобелевского симпозиума" были сформированы Международная федерация институтов перспективных исследований (IFIAS, 1972), а в результате переговоров по линии Запад-Восток создан междисциплинарный Международный институт прикладного системного анализа (IIASA, 1972), в чьей деятельности участвуют ученые противостоящих политических блоков. Идея мониторинга будущего, необходимости "искать пути понимания нового мира со множеством до сих пор скрытых граней, а также познавать... как управлять новым миром" кристаллизуется в виде задачи "создания принципов мирового планирования с позиций общей теории систем" 16 .

Вскоре появляется Трехсторонняя комиссия (1973), объединившая влиятельных лиц, перспективных политиков и ведущих интеллектуалов США, Европы, Японии, а затем, после вашингтонского совещания министров финансов крупнейших держав (1973), рождается и такой влиятельный институт наших дней, как ежегодные совещания "большой семерки" (1975).

 

Тэцуя Ишида Tetsuya Ishida  
Тэцуя Ишида (Tetsuya Ishida) (1973-2005) 

Выделим по традиции три фактора, играющих ключевую роль в становлении глобального капитализма как универсальной системы. Во-первых, это появление "новых денег" (логическое завершение многовекового процесса "порчи монет"), на практике превратившихся из средства платежа в универсальную меру стоимости и инструмент управления. Доллар, окончательно утратив рудименты золотого стандарта (1971-1973), позволяет проявиться феномену ничем, в сущности, не обеспеченного (кроме умелого управления) алхимического кредита последней инстанции. Во-вторых, это масштабные финансовые технологии. Нефтяной кризис 1973 г. стал пусковым механизмом их реализации, ведя к образованию перманентного глобального долга. А с момента выхода ситуации за некоторые пределы и балансирования на грани глобальной нестабильности развивается параллельная система управления рисками, которая, кажется, претендует на то, чтобы сменить кредитный замысел в качестве камертона неоэкономической практики XXI в. Наконец, в-третьих, в те же годы разворачивается революция в микроэлектронике и средствах телекоммуникации, продуцируя активно осваиваемые и практически не ограниченные физическими параметрами информационные пространства. Появляются сеть ARPANET (1968) как прообраз Интернета и системы глобальной биржи, спутники связи, микрочип (1971), персональный компьютер, а также универсальные коды UPС-А и EAN-13 (1973) как основа будущего глобального каталога товаров и людей, трансформирующего субъекта в объект.

Специфику новой формулы мировой экономики можно определить следующим образом: если до некоторого момента она представляла сумму национальных экономик, которые были самостоятельными субъектами, действовавшими на глобальном поле, то теперь ситуация как бы переворачивается. Появляется глобальный субъект, "штабная экономика", которая через системы ТНК и ТНБ уверенно действует на национальных площадках, превращая их в универсальный объект. Одновременно утверждается единый тип хозяйствования, формируется система перераспределения (посредством финансово-правовых технологий) мировых ресурсов и дохода.

Все эти тенденции позволяют очертить контур третьей фазы капиталистической мир-экономики - геоэкономической. Ее базовая цель - получение системной прибыли уже не столько за счет теряющего былую привлекательность промышленного производства (как когда-то торгово-финансовые операции), сколько в результате развития многообразных форм контроля над хозяйственной деятельностью в целом, наиболее простым, хотя и частным, примером которых служат "ножницы цен". Новые финансовые технологии и организационные схемы придают этому процессу второе дыхание и глобальный размах.

В некотором смысле происходит как бы возврат к алгоритмам первой, торгово-финансовой, фазы, но уже на глобальном уровне, позволяющем осуществлять системные операции в экономике и реализовывать коды управления социальными процессами в мировом масштабе. И здесь социалистический эксперимент ХХ в. получает неожиданную перспективу. Опыт коммунистического Постмодерна можно в этом случае рассматривать как футуристическое забегание вперед, отрицание публичной власти ради полуанонимной, законодательно нечетко фиксированной, но фактически тотальной власти организации - треста или госкорпорации, которая через систему назначаемых управляющих (номенклатуру) контролирует пространство страны (группы стран, а в идеале - весь мир). Положение вещей, когда крупная транснациональная корпорация направляет деятельность марионеточного правительства небольшой страны "третьего мира", может тут сослужить роль своеобразной лабораторной реторты.

Создавшаяся ситуация есть своего рода завершение "гегелевской триады" становления глобального капитализма, где роль антитезы сыграл его временный союз с христианской инновационной динамикой и промышленной революцией. Институциональные же формы этой фазы со временем могут свести воедино все проклюнувшиеся ранее версии социального Постмодерна (запечатлев торжество обновленной и широкой конвергенции), проявив их столь неочевидную поверхностному взгляду типологическую родственность. Сохранится ли при этом уже сейчас отмирающий ярлык "капитализм"? И стоит ли подчеркивать, что мировоззренческая основа его "высшей стадии" выходит за пределы протестантской этики, вскрывая гораздо более интригующие истоки рукотворного универсума?

Моделью проектируемого геоэкономического мироустройства (геокона), своеобразного аналога гебдомады гностического космоса, может служить известный многоярусный "китайский шар" 17 . Геокон последовательно соединяет хозяйственные диады (сизигии) в единую сложноподчиненную конструкцию экономистичного универсума. На "нижнем", географически локализуемом, уровне - это добыча природных ископаемых и их использование природозатратной экономикой; другой, более "высокий" локус - производство интеллектуального продукта и его высокотехнологичное освоение. На транснациональном ярусе - это производство финансовых ресурсов и применение технологий универсальной процентной дани в качестве механизма управления индустриальными объектами (в свою очередь, плодящими потребность в данных ресурсах). Но транснациональна и изнанка, "подполье" геоэкономической конструкции - сдерживаемый цивилизацией порыв к инволюционному, хищническому использованию ее потенциала с целью извлечения краткосрочной прибыли, а также контроль над различными видами асоциальной практики. Отсюда в легальный сектор продвигаются правила игры, в которых правовой, а тем более моральный контекст утрачивает свое былое значение. Наконец, на "высшем" этаже - это находящаяся в становлении паутина "штабной экономики", система глобального управления метаэкономикой в направлении унификации источника легальных платежных средств, тотального контроля за их движением и выстраивания единой, диверсифицированной системы налоговых платежей, превращающих со временем все земли геоэкономического универсума в плодородную ниву Нового мира - волшебный источник специфической квазиренты.

Торжество "денежного строя", его влияние и амбиции стать основной мерой человеческой практики и устремлений очевидным образом свидетельствуют об истощении христианской нити кальвинистского вектора; иная же его компонента, напротив, усиливается и начинает доминировать, причем уже лишенная параферналии "призвания" и "предопределенности к спасению", по крайней мере в прежнем смысле. Идеалы заметно меняются: современные строители уходящей в дурную бесконечность конструкции говорят теперь на едином для всех стран и народов языке финансовых операций, на глазах обретающих смысл и жесткость "естественных законов" бытия, а социальная анатомия все чаще демонстрирует принципы и цели, в недавнем прошлом плохо различимые под флером христианской культуры. Прежние ценности при этом переживают не только девальвацию, но и семантическую коррупцию, выступая в роли своеобразных симулякров, скрывающих под ветхими одеждами новые смыслы.

Впрочем, семантическое двоевластие, по-видимому, продлится не так уж и долго: "...В отношении христианина к Новому времени оставалась постоянная неуверенность. Повсюду обнаруживал он идеи и ценности несомненно христианского происхождения, но объявленные всеобщим достоянием. Повсюду он сталкивался с тем, что было изначально присуще христианству, а теперь обращено против него. Откуда было ему взять уверенности и упования? Теперь, однако, двусмысленности приходит конец. Там, где грядущее обратится против христианства, оно сделает это всерьез. Секуляризованные заимствования из христианства оно объявит пустыми сантиментами..." - писал еще в середине XX в. немецкий теолог и философ Романо Гвардини 18 . К примеру, в сфере неоэкономики откровенно спекулятивный характер финансовой деятельности, переворачивая с ног на голову прежнюю архитектуру хозяйственной пирамиды, заодно повергает в прах логическую эквилибристику Кальвина, обосновывавшую легитимность взимания процентов, равно как и оговорку Адама Смита по поводу "законов справедливости", ограничивающих действие механизмов конкуренции.

Финансовый успех - уже не просто признак благодати, но сама благодать, истекающая из единого центра - квазиплеромы кредита последней инстанции, активно перераспределяемая нисходящими божествами - управляющими средне- и краткосрочными сценариями и рисками, при этом нижнее божество использует ее в самых низменных и преступных целях. В круговороте этой совсем не призрачной жизни цифр и множеств, тщательно взвешенных устремлений и просчитанных порывов финансовые ресурсы, заменив собой харизму, действенно определяют статус индивида, его положение в обществе, спектр возможностей в Новом мире, становясь творческими энергиями, источником созидания и уничтожения. Финансовый успех в качестве мерила здесь универсален, но по-настоящему крупный успех действительно все чаще оказывается выше личных усилий, труда и морали, являясь признаком особой благосклонности воплощенного Абраксаса.

В сущности, по крайней мере в эстетических категориях, все это напоминает то ли планомерное строительство химеры вселенского лабиринта, то ли воссоздание мистифицированного кафкианского Замка; кодовым же ключом к подобной сборной конструкции земных иерархий является нехитрая модель политкорректного Севера (мировой град) в обрамлении прo2клятых стран остального мира (мировая деревня) с их в общем-то не вполне легитимной, с точки зрения новой ситуации, и подведомственной властью.

Наши представления о глобализме, однако, до сих пор пребывают под влиянием социополитических стереотипов, между тем как вероятность реализации мегаломаничного проекта в формах, основанных на прежней логике социальных связей, вызывает серьезные сомнения. Новый статус мира, вектор его транснационализации, экспансия сетевых организаций, возросшая степень рисков - все это вынуждает систему переходить на другой, гораздо более широкий "режим" контроля: введение методов глобальной безопасности, осуществление тотального, мобильного надзора над личностью и неформальными организациями, построение планетарного каталога ландшафта, ценностей и людей. В рамках существующей сегодня социальной конструкции все это вряд ли осуществимо - ни характер политических институтов, ни мировоззренческая мотивация не позволяют эффективно управлять мобильной реальностью транснациональных сетей сотрудничества, тем более контролировать автономных и безликих субъектов. Привычная типология антиутопии предлагала моральный в своей основе конфликт тоталитарного зла и жертвенного, гуманистического протеста. Гораздо менее познанной оказалась ситуация прямой конкуренции различных способов управления и организационных начал, к примеру, противостояние институтов "гуманитарного тоталитаризма" и "террористического индивидуализма".

Новые организационные коды преображают общественные институты и методы их работы. Основа происходящего обновления - активная, пассионарная личность, деятельное, подчас агрессивное, целеполагание (проект), динамичная "виртуальная иерархия". Если старая среда была формальна, институциональна, то новая - турбулентна, субъективна, подчас иррациональна (по крайней мере может выглядеть и восприниматься таковой). Для нее характерны гибкость, мобильность, высокая степень разделения рисков, кластерные, синергетичные формы организации. Новая культура, подобно вирусам, может соприсутствовать в прежних институтах и социальных организмах, в недрах которых прочерчиваются свои границы новоявленного "столкновения цивилизаций" - конфликта между централизованной иерархией и "сетевой культурой", между администратором и творцом, между центростремительными и центробежными тенденциями. В экономике это выражается, к примеру, в расхождении (подчас значительном) оценки основных фондов корпорации с уровнем ее капитализации, в резком повышении роли "человеческого капитала", широком распространении аутсорсинга и т.д.

В 1995 г. в Сан-Франциско, в знаменитом отеле "Фермонт", состоялась встреча 500 ведущих политиков, предпринимателей, ученых планеты. В ходе одного из заседаний произошел показательный диалог между Дэвидом Паккардом, одним из основателей империи "Хьюлетт-Паккард", и Джоном Гэйджем, управляющим высшего звена уверенно развивающейся корпорации "Сан-Майкросистемс". "Сколько служащих вам на самом деле нужно, Джон?" - формулирует Паккард центральный в контексте данной темы вопрос. "Шесть, может быть, восемь", - отвечает Гейдж. Ведущий дискуссию проф. Рустум Рой обостряет ситуацию: "А сколько человек в настоящее время работает на „Сан-Системс"?" Следует молниеносный ответ: "Шестнадцать тысяч. Но все они, кроме небольшого меньшинства, являются резервом для рационализации" 19 .

В меняющемся контексте возникает и принципиально иной уровень угроз. Это не только борьба интеллекта, финансов, организационных принципов, технических возможностей и технологических решений, но прежде всего борьба мировоззрений, кодекса поведения прежней цивилизации и моральных начал новой культуры. Деградация прежней социальной среды все чаще напоминает историческую ситуацию поздней Античности - синкретизм и размывание культурных горизонтов, общее падение уровня морали и глобальное распространение идеологии "общества потребления". В этих условиях на планете выстраивается своего рода глобальный Undernet, эксплуатирующий открывающиеся возможности для иллегальных организаций, не скованных моральными ограничениями форм деятельности, где неформальность и гибкость подобных организмов оказывается их существенным преимуществом...

На сегодняшний день просматриваются, пожалуй, два стратегических сценария дальнейшего развития событий на планете. Одна логическая траектория, чей дизайн достаточно внятен, - завершение строительства геоэкономического каркаса Нового мира, или, проще говоря, создание глобальной и тотальной налоговой системы. Однако если наметившаяся каталогизация мира, трансформирующая социальный организм в механизм, все-таки споткнется о ряд возникающих противоречий и ограничений, то произойдет нечто иное: замена статичной схемы международных отношений на динамичную систему управления социальными процессами (в русле типологии управляемого хаоса). Результатом станет утверждение перманентного силового контроля, новых форм конфликтов и путей их урегулирования, отчуждение прав владения от режима их реализации, масштабное перераспределение объектов собственности, ресурсов и энергии - и еще, пожалуй, радикальное изменение структуры цен, в том числе за счет целенаправленно взорванного мыльного пузыря финансов...

И все-таки то, что наблюдается сегодня, - это лишь социальный Постмодерн, предместье призрачной цивилизации, полярного града освобожденного Франкенштейна, симбиоз разнородных, плохо сшитых меж собою систем, подчас, как и всякая химера, весьма причудливого свойства. Однако даже первые картинки волшебного калейдоскопа - распад СССР и Балканский кризис, "новая экономика" и виртуальная реальность, гиньоль на тему "золотого миллиарда" и карнавал антиглобализма, экзотические сетевые организации и системный терроризм - заметно изменили наши представления о мире, обществе, человеке. История, нанося ощутимые удары, творя прорывы и зигзаги, ускорения и перестройки, расплачивается по счетам особой, но полновесной валютой - опытом. Исследователь же открывающихся горизонтов, вычерчивая картографию постсовременного глобуса, рано или поздно задумывается над ключевым в данной ситуации вопросом: что принесет человеку торжество новых ценностей и каковыми окажутся радикально обновленные на их основе правила игры на планете?

Завершая данный экскурс, посвященный поиску корней Нового мира, начал его аксиологии, но также и его горизонтов, его "дальней границы", экскурс, нитью которого было, в сущности, искусство землемера (скорее, стремление очертить проблемные поля, нежели попытка дать уверенные ответы), заметим в качестве последней ремарки (отталкиваясь от формулы Чеслава Милоша о причинах и свершениях), что временами слишком пристальный взгляд, брошенный в прошлое, рискует увидеть фрагменты невероятного будущего.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Типология продвижения этого нового цивилизационного стандарта в окружающий мир подчас напоминает методы освоения пространств планеты в предшествующее тысячелетие - процесса, приведшего в конце концов к образованию вокруг христианской Ойкумены "внешнего кольца" колонизированного Юга.

2 В 2000 г., объявленном католической церковью юбилейным годом, в акциях антиглобалистов заметным компонентом был призыв к прощению долгов беднейшим странам (в соответствии с библейскими нормами отпущения рабов и долгов). О "неподконтрольной народам и правительствам и не знающей пределов власти", сосредоточенной в транснациональных финансовых и экономических структурах, говорится в концепции социальной доктрины РПЦ. Вообще в документах, принятых за последнее время на международных встречах религиозных деятелей, отмечается драматичное изменение природы власти в эпоху глобализации, утрата демократически избранными правительствами контроля над ситуацией, а сама "глобальная власть" противопоставляется так и не сложившемуся на планете "глобальному гражданскому обществу".

3 Впрочем, генезис квазигосударственности ТНК можно отнести еще ко временам Ост-Индской компании, когда он проявился даже ярче: компания обладала собственными вооруженными силами (флотом), деньгами, администрацией и т.п.

4 Кстати, проекты именно класса "( l( интеллектуальный поп-арт", ориентированные на поддержание иллюзии принадлежности к престижной высокой культуре (hаut culture) или на своего рода духовный материализм и поиск специфического душевного утешения, считаются сейчас весьма перспективными в этом смысле.

5 Смысл и результат христианского творчества все-таки не спиритуалистичен, а реалистичен, конкретен и даже персоналистичен; его цель - не искусство как апогей бесконечного процесса, а спасение как торжество результата. Не идеальный проект здесь отделяется от какофонии случайного, но человеческая личность отъединяется от греха и его последствий (искажений), так что объект творчества охватывает своей рамкой в конечном счете весь мир, не предрешая, однако, результат, а воплощая его в соответствии с милосердием и свободой икономии спасения.

6 Так, сентенции типа: "Есть много на земле такого, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам..." противостоит почти банальное в своем скептичном реализме: "Ничто не вечно под луною...".

7 См.: Ле Гофф Ж. Цивилизация Средневекового Запада. М., 1992, с. 244.

8 Бродель Ф. Динамика капитализма. М., 1993, с. 50, 57, 58.

9 Некоторым не слишком приглядным аналогом тут может служить деятельность мафии в "классическом" смысле этого понятия, т.е. не как преступность сама по себе, а, скорее, как система управления сумеречным миром, контроля над ним, взимание дани.

10 Любопытно совпадение привычных "мест обитания" данных идеологий с ареалами преимущественного распространения определенных христианских конфессий (конечно же, не со стопроцентной точностью): коммунизм - православные страны, фашизм - католические, глобализм - протестантские.

11 В исторической реальности это все же третье потрясение христианского мира, если помнить об отпадении восточных православных церквей в V-VI вв.

12 Цит. по: Гобри И. Лютер. М., 2000, с. 315-316.

13 Тут, однако, вспоминается одна непростая логия из Нового Завета, содержащая призыв к подвижничеству - постоянной трансценденции себя и мира: "Царство Божие силою берется, и употребляющие усилие восхищают его".

14 Brzezinski Z. Between Two Ages. America's Role in the Technotronic Era. N. Y., 1976, p. 252.

15 Тогда же, к середине 60-х годов, в России - СССР также ощущался, если не осознавался, стратегический характер создавшейся ситуации, необходимость введения каких-то новых принципов социального и экономического управления, обновления политики. Однако после 1968 г. процесс реформ ставится "на реверс" и консенсус достигается в русле предложенной стратегии детанта. (Эта извилистая тема все еще ждет своего внимательного исследователя.)

16 Декларация Римского клуба. - Римский клуб. История создания, избранные доклады и выступления, официальные материалы. М., 1997, с. 310. В 1966 г. Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) инициировала исследование одного из будущих отцов-основателей Римского клуба Эриха Янча "Перспективы технологического прогнозирования", в котором была выделена тенденция к интеграции прогнозирования и планирования, приводящая к новой области интеллектуальной рефлексии и практической деятельности - "активному представлению будущего". Название следующей записки Янча: "Попытка создания принципов мирового планирования с позиций общей теории систем". Основная идея работы - базовым элементом социальной эволюции является человек, способный формировать свое будущее. Критическое условие процесса - контроль над системной динамикой общества и окружающей средой. Схожие идеи содержатся в "Проекте-1969" Аурелио Печчеи, где формулируется необходимость "нормативного планирования от будущего к настоящему" для обеспечения контроля над "некоторыми важными вопросами" (демографическая ситуация, продовольствие, безопасность) (подробнее см.: Peccei A. The Chasm Ahead. Toronto, 1969).

17 Подробнее см.: Неклесса А.И. Новая картография мира. - Экономические стратегии. М., 2001, № 1.

18 Гвардини Р. Конец нового времени. - Вопросы философии. 1990, № 4, с. 162.

19 Цит. по: Мартин Г.-П., Шуман Г. Западня глобализации. Атака на демократию и на процветание. М., 1999, с. 7.

Перепечатано: http://www.theology.kiev.ua/article.php?cid=13&aid=376

 


20.07.2012 г.

Наверх
 

Вы можете добавить комментарий к данному материалу, если зарегистрируетесь. Если Вы уже регистрировались на нашем сайте, пожалуйста, авторизуйтесь.


Поиск

Знаки времени

Последние новости


2010 © Культуролог
Все права защищены
Goon Каталог сайтов Образовательное учреждение