"Джаз-фантазия" Карла Сэндберга

(Выступление  перед студентами политехнического института)

Мы присутствуем при рождении нового дня

или при наступлении новой кромешной ночи.

Н.А. Бердяев

Петербургский поэт Бессонов, один из персонажей романа Ал. Толстого “Хождение по мукам”, в канун первой мировой войны делает запись в своем дневнике: “Мы живем на стыке двух веков: один, пышный и великолепный, закатывается; другой – нарождается в грохоте стали, в дыму заводских труб, в вони и грязи улиц рабочих окраин”.

У Бессонова говорится о  веке  уходящем; но разуметь здесь под веком нужно   новейшее   время   в Европе, т.е. особенности жизни века XVIII и века XIX. Именно это время названо “пышным и великолепным”. Конечно, таковым его можно считать, если судить о нем исключительно лишь по достижениям человеческого духа. (Да, блеску материальной жизни было тоже очень много, но этот блеск – не самый главный блеск эпохи).

Высокое философствование нового времени…

Высокое этого времени искусство…

Именно, именно через них представляется прекрасным человек обозначенной эпохи.

О характере философствований о лучшем устроении человеческой жизни можно судить по таким строчкам живших в эту эпоху, как

“из чистого разума не произойдет ничего разумного” (это из Гёльдерлина, 1770-1843),

“Человек рождается свободным, а между тем всюду он в оковах” (это – Жан Жак Руссо, 1712-1778)

Гете: “И для тебя ещё вопрос,

           Откуда в сердце этот страх?

           Как ты все это перенес

           И в заточенье не зачах,

           Когда насильственно, взамен

           Живых и богом данных сил,

           Себя средь этих мертвых стен

           Скелетами ты окружил?”

                                        (“Фауст”)

О существе же, о духе высокого искусства можно судить по такому вот шедевру Федора Тютчева: “Хоть я и свил гнездо в долине,

                                    Но чувствую порой и я,

                                     Как животворно на вершине

                                     Бежит воздушная струя, –

                                     Как рвется из густого слоя,

                                     Как жаждет горних наша грудь,

                                     Как все удушливо-земное

                                     Она хотела б оттолкнуть

                                     На недоступные громады

                                     Смотрю по целым я часам, –

                                     Какие росы и прохлады

                                     Оттуда с шумом льются к нам!

                                     Вдруг просветлеют огнецветно

                                     Их непорочные снега:

                                     По ним проходит незаметно

                                     Небесных ангелов нога…”

Нет, мы не ошибаемся, мы не субъективны – утверждая, что в такой вот поэзии просматриваются ее родовые черты, т.е. черты поэзии как таковой.

Подлинные художники (= поэты) очень всегда это тонко понимают. У Льва Толстого в дневнике замечательно точно определено существо всякого   художественного: “Основной конфликт писания – это конфликт поэзию чувствующего и нет”.

Поэтическое – это само счастье или мечтание души о счастье.

А что есть счастье?

Это – ощущение полноты бытия.

А когда это ощущение бывает у человека?

Меняется ли понимание человеком того, что есть его счастье?

Думается, что нет.

Но меняются пути, ведущие к счастью.

Согласны с этим? Нет?

“Век шествует путем своим железным, // В сердцах корысть и общая мечта  // Час от часу насущным и полезным  // Отчетливей, бесстыдней занята”.

Подмеченные Евгением Баратынским особенности жизни нового времени первой трети XIX века – особенности эти еще резче обозначились в веке XX-м – веке торжества технологической цивилизации…

Нам в школе предложили написать сочинение – “Ваше отношение к симфонической музыке”.

И все написали.

А куда можно было деться-то?!

Написали об этой музыке даже те, которые знают о ней только понаслышке.

Но написали – как надо писать.

А как надо писать про симфоническую музыку – про это говорить не надо?

Я сейчас включу одну запись, а вы потом скажите – кто это и что это.

(Слушают одно из самых известных произведений Моцарта – 40-ю симфонию).

Не в упрек, не в обиду скажу вам сейчас – просто в констатацию факта: этого автора вы не знаете и не знаете этого произведения. Но главное не это. Печаль не в том, что вы несведущи в симфонической музыке, а в том, что эта музыка вам совершенно непонятна. Более того – она вам совершенно чужда.

К. Паустовский рассказывает в своей автобиографической “Повести о жизни”, как одна из его тёть, которая жила в какой-то там степной глухомани, приехала в гости в Киев. И ее повели в оперу. Она сидела в партере, вся, подавшись вперед, к сцене, и под конец, когда уже дали занавес, когда умолкли аплодисменты, и публика стала расходиться, эта деревенская женщина одною рукой схватила за плечо свою городскую сестру, которая привела ее в оперу, другую же руку протянула к сцене, заплакала и воскликнула: “Це, Дуня, мое мисто!”

Вы же не заплачете.

Потому не заплачете, что живете совсем другим – совсем не тем, не теми чувствами, которыми жили те, кто писал симфоническую музыку, и кто ее когда-то слушал – понимая, то есть, чувствуя ее.

Чем/как живем мы?

Прочту вам сейчас стихотворение Карла Сэндберга (американского поэта, писавшего в 20-х – 30-х годах – преимущественно в Чикаго). Стихотворение называется “Джаз-фантазия”.

“Барабаны, гремите – бум, бум. Изнывайте жалобно, банджо.

       Рыдайте извивами горл саксофоны. Играй, о джаз-банд!

Без жалости бейте суставами пальцев по жести кастрюль,

       отрыгивайте тромбами тромбы, верещите наждачной

       бумагой, хуша, хуша, хуш…

Войти, как ветер осенний в вершинах деревьев, вопите, как

будто от боли в ужасе, вопите, как бешеный автомобиль,

ускользающий от полицейского мотоцикла. Играй, играй,

джаз-банд, оркестр барабанов, банджо, рожков, саксо-

фонов, кастрюль, – пусть двое пьяных сцепившихся

на лестнице рьяно, бьют наугад, наобум и катятся вниз

по ступеням.

Вопите музыкой зычной… А там, на Миссисипи, ночной

пароход пробирается вверх по темной реке с ревом

гуу-уу-уу-уу – …и зелеными фонарями взывает к далеким

нежным звездам…

А красный месяц скачет на черных горбах прибрежных

холмов…

Играй, о джаз-банд!”

Можете сказать, о чем это стихотворение?

Что, опять непонятно?!

А интеграл взять можете?

А что такое в компьютерных технологиях “пузырьковая память” – про это понятие есть у вас?

Прекрасно! Замечательно!

Кусок хлеба вам обеспечен.

Но было бы неплохо, если б развитие нашего ума шло бы не за счет угасания в нас способности чувствовать (я, конечно, имею в виду чувствования высокие, а не физиологического характера).

Стихотворение Карла Сэндберга и посвящено главной драме нашей современности: драматическому столкновению того, что создается умом и того, чем живет человеческое сердце.

Да, плоть и ее запросы – это основное, т.е. это то, без чего не мыслимо само существование. Но когда чувство, душа то есть, не находит себе пищи… – плохо, очень плохо тогда человеку. Он попадает в ловушку своих плотских вожделений.

И не знает, не знает человек, как ему из этой ужасной ловушки выбраться. Не знает – и оттого протест его, как правило, – протест истерический: он пьет, он бешено пляшет, он дерется, он оглушает себя, гоняясь на своих машинах и мотоциклах, он опьяняет себя плотской любовью…

И – плачет, все равно плачет он – вспоминая Миссисипи, прибрежные ивы, кукурузные поля – вспоминает т.е. все вольное природное.

Но это у Карла Сэндберга плачет деревенский парень, подавшийся за счастьем в каменный кошмар Чикаго.

Плачет он, пьяный, в ресторанчике, где плачет-орет-хулиганит страстный но – больной, больной! – негритянский джаз-банд.

Мы с вами не плачем – ни о чем. Мы ничего другого, кроме того, что знакомо нам с рождения, – мы ничего другого не знаем. Но неопределенное недовольство – мы испытываем. Испытываем неясную тревогу. Есть у нас ощущение вроде бы какой-то неполноты нашей жизни. И эти неясные чувства чего-то не того – есть это плата за великолепные завоевания XX века.

Мы, создатели этого нового мира, мы просто тревожимся его (этого мира) и своим состоянием.

Мы, же среднестатистические создатели этого нового мира, мы просто тревожимся его (этого мира) и своим состоянием.

Те же, чья жизнь, чья деятельность – это жизнь чувства, запечатление этой жизни в краске, звуке, в слове ли – эти люди – художники – они страстно ненавидят этот мир. Ненавидят его настолько сильно, что А. Блок в 1912 году делает такую вот запись в своем дневнике: “Вчера страшно обрадовался, узнав о гибели “Титаника”. Океан, оказывается, еще существует”.

Нет, это не от цинизма. Это – от отчаяния. И не надо требовать от поэта, чтоб был он поспокойнее, поумереннее, т.е. чтоб был он более реально-трезво-здраво-мыслящим человеком. Ведь это все – не для поэта. Поэт ведь живет, прежде всего, чувством, отнюдь не мыслью.

И сила его вся – именно в этом.

Он – именно он! – первым улавливает всё наше хорошее и всё наше дурное. Улавливает – и запечатлевает все это. Запечатлевает его для нашего с вами осмысления и очувствования. Для осмысления того, как   со всем этим,  что есть сегодня в нашей жизни, – как со всем этим нам быть.

Пройдет полвека с того дня, когда Блок сделал эту запись о Титанике в дневнике, и Карл Ясперс, крупнейший философ XX века, основная проблематика которого – человек в ситуации технологического общества, скажет нам, живущим жизнью практического осуществления, – нам скажет в совет вот что: “Великолепные достижения человека, которые позволили ему заключить природу в нужные ему формы, привели с увеличением масс к душевной вялости бесчисленных людей… Однако если спросят, должны ли люди в своем большинстве отупеть на службе этому аппарату, то ответ может быть один: единственный путь – дальнейшее движение в рамках аппарата и усилия спастись, пребывая в нем”.

Как надо понимать у Ясперса это его “спастись”?  Речь идет, конечно же, о попытках человека организовать свою жизнь по своему волению.

Да, высшей ценностью для человека всегда была  свобода. Это потому так, что только у человека есть возможность делать выбор. И этим своим отличием от всего прочего живущего более всего дорожит человек: дорожит своим божественным созидательным произволением.

Больше или меньше стало свободы в новейшее время? Однозначного ответа на этот вопрос, наверное, никто не сумеет дать. Сказать определенно можно здесь только одно. Конечно, человек никогда не был настолько свободным, сколько ему про это страстно мечталось и сколько ему того удавалось достигнуть в его реальной жизни.

Верно, во времена, когда человек жил среди естественной природы, он всегда оставался её пленником. Но для той прежней пленённости человека характерны были две такие её особенности, через которые человек с этой своей несвободой сколько-то примирялся. Во-первых, прежде человек был пленником у безличных сил природы и, что очень важно, был он уделом всеобщим. Во-вторых, в положении своей прежней пленённости человек мог находить себе утешение в созерцании все той же, ему вроде бы  противостоящей, природы, – находить себе утешение в созерцании ее дивной, вечной гармонии.

Особенностями же нынешнего бытия человека является, во-первых, то, что он живет уже не среди живой, а среди  второй  природы,  т.е. среди реальностей технологической цивилизации. Силу и немощь этой природы мы очень хорошо осознаем… Вторая особенность сегодняшнего бытия человека заключается в том, что пленённость свою – зависимость от второй природы – человек переживает как пленённость силами, имеющими вполне определенное лицо – определенно-личное или определенно-классовое. И, естественно, такая несвобода – несвобода творимая теми, кто с тобой все-таки соизмерим переживается человеком куда как болезненнее, чем несвобода, определяемая нам в удел первой – живой – природой. Третья же особенность бытия современного человека заключается в том, что высоко-эстетическое почти совершенно ушло из нашей жизни. Разве можно найти что-либо сродное между высокими чувствами, которые пробуждаются в нас при созерцании бесчисленно-ликого живого природного и того, тоже несчетного, что мы производим на наших заводах и фабриках и с тем, что мы строим. А ведь эстетическое – не пустяк, а суть человеческой жизни, ибо область эстетического – это область наших  идеальных  потребностей – это область нашей предельно возможной свободы. Лишившись этой красоты, мы лишили себя высокого счастья – счастья духовной жизни. Потому-то и представляется нам, что на спасение может надеяться только лишь тот человек, кто сохранит в себе, разовьет в себе чувство красоты, – (= чувство гармонии.) И еще – если сохранит для себя  живую  гармонию, гармонию  Природы  – гармонию живой стихии. Исчезнет если она – конец тогда и всем нашим попыткам – дерзаниям! – создать что-то лучшее из отдельных элементов этой стихии.