Социальная справедливость и духовное возрождение

Достижима ли социальная справедливость? Можно ли её не хотеть? Как мы можем сделать наше общество более справедливым?

I. Диалектика социальной справедливости

Социальное в природе человека

Власть и социальная справедливость

Модели социальной справедливости

Борьба за социальную справедливость

II. Совесть как фактор социального

Открытие собственной несправедливости

Духовное возрождение как общее место

Персональное духовное возрождение

Социальная справедливость как личная модель поведения

Единственно реальный путь

I. Диалектика социальной справедливости

Социальное в природе человека

Человек – существо социальное. Это означает, что жизнь наша проходит среди людей – таковы и обстоятельства жизни, таково и наше желание. В иную минуту кто-нибудь может подумать, что другие люди только мешают, и лучше было бы, если бы он остался предоставлен самому себе и отвечал только лишь за себя. Но это заблуждение. Одиночество для человека – непереносимая ноша. В рассказе М.Горького «Старуха Изергиль» абсолютное одиночество становится наказанием для жестокого и гордого Ларры, и одиночество превозмогает его гордыню. Одиночество разрушает человеческую личность, угашает наш дух. Истории об одичавших жертвах кораблекрушения, попавших на безлюдные острова, - типичный поворот классического литературного сюжета, и повествование о Робинзоне Крузо, прежде всего, является рассказом о том, как человек смог противостоять именно вызову одиночества и остаться при этом человеком. А как же монашествующие? Образ инока, одиноко творящего молитву в глухом скиту, казалось бы, опровергает мысль о губительности одиночества. Несмотря на свою уединенность, монах остаётся человеком, в ином смысле более человеком, чем многие и многие, живущие в миру. Однако тут нет опровержения. Истинный монах не один, он – с Богом; келейное одиночество возможно для него лишь в случае устремленности навстречу полноте Божественной Личности. Если же обращенности к Богу нет, а есть лишь внешнее одиночество, то оно навалится на бедного монаха грузом, не меньшим, чем на любого другого человека. Именно поэтому монашествующие обычно объединяются в монастыри, а благословение на отшельничество даётся очень немногим – тем, кто способен не ослабевать в своём устремлении к Богу.

При сотворении человека Господь Бог  сказал «не хорошо человеку быть одному» (Быт. 2:18)  и создал Еву из ребра Адама. Так возникла первая социальная общность – семья. Семья – первичный социум не только исторически; она представляет собой базовую модель социальности. Эта модель легко угадывалась в организации общества ещё довольно долго:  то, что называется родоплеменными отношениями, является проекцией отношений в семье на значительное множество людей, состоящее  в большинстве своём из кровных родственников. Род нельзя всё же назвать семьёй, поскольку в многочисленном роду установить и поддерживать личные отношения каждого с каждым оказывается невозможным.  Но некоторая общность, взаимная заинтересованность предполагается.  В родовом обществе, как и в семье, необходимости в понятии социальной справедливости не возникает. Если все вовлечены в единую жизнь на основании правил, созданных для этой жизни и проверенных повседневностью, то справедливым оказывается то, что этим правилам соответствует, а несправедливостью –  то, что их нарушает.  Социум, построенный на принципе семьи, подразумевает, что у каждого человека есть своё место, обусловленное его положением в семейной иерархии; он отвечает за то, чтобы соответствовать требованиям, предъявляемым к человеку на этом месте, а социум обеспечивает ему необходимые для этого условия (в том числе, если необходимо, снабжает пищей и даёт защиту). Нарушение установленных правил, от кого бы оно ни исходило – от тех, кто руководит социумом или тех, кто подчиняется,  угрожает гибелью самого социума. Это осознаётся всеми его членами.

Власть и социальная справедливость

С возрастанием численности рода происходит его деление. До какого-то момента система воспроизводит себя в простом тиражировании – возникает множество родов, помнящих о родственных отношении своих предков-основателей. Однако жизненное пространство ограничено, и начинаются межродовые конфликты. Постепенно осознаётся потребность в силе, способной эти конфликты решать наиболее приемлемым образом. Так формируется власть как надродовая функция. Надродовая – значит внешняя по отношению к конкретному роду. Власть  обособляется от родовых отношений. Возникает новая система организации общества, где с одной стороны находится народ – множество людей, объединенных уже не родством, а социальной историей (родство сохраняется как предпосылка единой социальной истории, оно в большей степени домысливается, а не наблюдается непосредственно), а с другой – направляющая и отвечающая за народ власть.

Власть может быть своей, выращенной из народа, а может быть приглашенной со стороны. Система допускает оба варианта. Принцип родства уже не важен, на первый план выходит принцип эффективности.  Здесь разверзается некий мотивационный разрыв: интересы власти не являются естественным продолжением интересов народа. Власть, по идее, должна заботиться о народе.  Но эта формула – есть внешнее требование по отношению к власти, а не свойство её природы. Хорошая, правильная власть будет заботиться, но отнюдь не любая власть. Власть может презреть потребности вверенного ей народа и озаботиться собственными интересами, к народу отношения не имеющими.  А раз так, то действия власти  требуют дополнительной легитимации: народ должен убедиться, что то, что предпринимает власть, действительно заслуживает доверия. Не всякое действие власти  направлено на то, чтобы разрешить конфликты  в обществе интересах всего  общества (всего народа), и тем более способно действительно это сделать. Возникает функциональный парадокс: обособленная власть допускается народом специально для эффективного (непредвзятого) управления, но при этом эффективность не вытекает из природы власти, и потому управляемое ею общество может прийти в довольно печальное состояние.  И требование социальной справедливости рождается из потребности обеспечить разрешение данного парадокса.

Любое понятие предполагает выделение своего содержания из континуума (непрерывности) бытия. Для того чтобы понятие возникло, необходимо осознание, что его содержание ограничено, т.е., что есть нечто, от него отличающееся.  Соответственно, для возникновения понятия социальной справедливости необходимо осознание того, что организация общества может быть несправедливой. Требование социальной справедливости есть требование к власти вернуться к своему предназначению – обеспечивать устроение социальной среды в интересах всего общества, а не отдельных его членов или классов.   Но коллизия заключается в том, что само это требование выдвигается людьми, находящимися внутри конкретных классов и социальных групп, исходя из их собственного понимания, что есть интересы общества, а что ими не является. Как правило, люди исходят из мысли, что для общества будет хорошо то, что хорошо для них лично.  Именно в этом они видят социальную справедливость.  На самом деле, как показывает история, при победе тех, кто ратует за социальную справедливость, справедливого общества всё равно не возникает, просто одна несправедливость сменяется другой.  А лица, пришедшие к власти, очень быстро обнаруживают, что власть требует обособленности от породившей их среды, и происходит перерождение власти: она обретает собственные интересы, которые становятся для неё главными, а интересы той части общества, которая обеспечила торжество этой власти, оказываются вторичными.

Модели социальной справедливости

Проблема социальной справедливости не имеет легкого решения и на теоретическом уровне. Существует несколько популярных моделей.  Первая из них основывается на идее равенства в распределении общественного продукта. Никто не должен выделяться бедностью или богатством. Сразу же возникает проблема стимулирования членов такого общества к труду или общественно полезной деятельности. Что будет мотивировать человека на труд, тем более на самопожертвование –  превозмогание обстоятельств или хотя бы собственной лени? Кое-кем предполагалось, что человек в таком обществе будет внутренне мотивирован, то есть делалась ставка на сознательность человека. Но человек слаб, он ещё может действовать по совести в тех или иных обстоятельствах, но жить по совести способны очень не многие. Массовый человек  в условиях тотального равенства  демотивируется. При этом данная модель несовершенна с точки зрения внутренней логики: равное распределение продукта среди всех членов общества по-своему несправедливо. Один трудится больше, другой меньше.  Один делает всё что может и даже сверх этого, другой достигает результата, не напрягаясь. Где же справедливое воздаяние?

Другая модель социальной справедливости пытается это учесть. В соответствии с ней справедливым считается такая организация социума, при которой статус каждого члена определяется его заслугами перед обществом. Но при таком подходе возникает вопрос, а кто будет определять эти заслуги, и как привести к единому знаменателю такие разные вещи, как мера отпущенного Богом таланта, усилия по достижению результата, взятые на себя риск и ответственность? Объективных методик тут не создашь, поневоле конечное решение о заслугах будет принимать человек, опираясь на какие-то свои представления и предпочтения.

Ещё один вопрос: а как быть с иждивенцами – с теми, кто не может внести вклад в создание общественного продукта или социально значимых ценностей? Если мы говорим о социальной справедливости, то просто так отмахнуться от существования подобных людей  нельзя. Человек есть человек, даже слабый, больной или заблудший, он нуждается в социальной защите и помощи. Какой должна быть эта помощь в сравнении с тем, что получает активный и продуктивный член общества? Опять-таки, системы, заведомо учитывающей все обстоятельства, не создашь. Определять меру потребной помощи человеку может лишь человек.  А  это значит, мы возвращаемся к проблеме власти. Собственно говоря, назначение власти в том и состоит, чтобы решать подобные вопросы. Если власть хорошо выполняет свои функции, учет заслуг членов общества будет организован более-менее приемлемо. А если нет? Система социальной справедливости как раз и должна страховать общество от несправедливой власти, а поскольку данная модель замыкается на людей, то в ней никаких подобных гарантий быть не может.

Ещё одна распространённая модель видит социальную справедливость в предоставлении всем членам общества равных базовых прав. Список прав может варьироваться. Некоторые будут считать достаточным тот перечень  прав, что представлен  во Всеобщей декларации прав человека, кто-то захочет что-то добавить или как-то модифицировать заявленные там права. Однако то, что у человека есть какое-то право, не означает, что он им сможет или захочет воспользоваться. Например, право на образование может быть реализовано через обучение в муниципальной школе или в частном учебном заведении.  Обучение в муниципальной школе бесплатно и доступно всем, а в частной школе  – стоит немалых денег, и позволить себе его могут немногие. Полученное образование и перспективы дальнейшего жизненного обустройства в этих двух случаях будут различными. В результате, при равных правах богатые имеют больше возможностей для реализации этих прав. Общество, допускающее подобное, не является социально справедливым.  Если следовать требованию социальной справедливости, необходимо применять дополнительные меры, обеспечивающие не только равенство прав, но равенство стартовых возможностей. А эта задача – опять из тех, что не имеют формального, абстрагированного от человеческого фактора решения. Что считать равными стартовыми возможностями для умного и активного человека, и, например, записного лодыря? На каком этапе надо добиваться реального равенства, а на каком – считать, что меньшая доля лодыря  досталась ему по заслугам? Снова возникает необходимость, чтобы решению по конкретному случаю принимал человек.

Эти решения не должны вытекать из формального следования установленным правилам. Каждый из нас – неповторимая личность, и столкновения наших личностей порождают уникальные ситуации. Справедливость возникает лишь в момент учета этого множественного своеобразия: что справедливо в одном случае, окажется несправедливым в  другом, при том  что внешняя канва обстоятельств и в том и в другом случае может выглядеть одинаковой.  Власть, принимающая решения, должна знать, с кем она имеет дело, и постоянно учитывать это. У нас как-то забылось, что подлинная природа власти – это власть над людьми. Мы обычно видим во власти силу, распоряжающуюся ресурсами: финансовыми, информационными, организационными, техническими. Но все ресурсы становятся доступны только через управление теми или другими людьми. Власть – не есть некоторая группа людей в мире ресурсов, власть – это люди в мире других людей. Отношения между людьми более важны, чем отношения людей к идеям или предметам. Любое управленческое решение – это, прежде всего, решение по отношению к людям, и справедливым такое решение может быть лишь в том случае, если оно принимается не только разумом, но и сердцем. Справедливость – функция не разума (логики), а совести (сердца).

Система, в которой обычно именно так и принимаются решения, это – семья. Правильное решение в семейной жизни - не всегда рациональное; эффективность в семье измеряется не собственно эффектом, а полученным состоянием внутрисемейных отношений. Внутрисемейная гармония свидетельствует о том, что реализованное решение ничем не нарушило справедливость.

Получается, что общество ушло от семейной организации в силу невозможности жить по-родственному в многолюдстве последующих поколений, но в то же время другой модели правильной, справедливой организации общественной жизни так и не нашлось. Рисуя себе некий идеал,  общество стремится воплотить или хотя бы сымитировать модель семьи.  Когда мы говорим о братстве между людьми, мы ссылаемся именно на семейные отношения. Когда требуем, чтобы глава государства был отцом своему народу, мы также опираемся на модель семьи.  Нас привлекает в подобных словах их эмоциональная составляющая, перекрывающая столь нам знакомое отношение к человеку как функции. Наша жажда справедливости – это на самом деле жажда человечности, отхода от холодного автоматизма. Автоматизм хорош, пока он работает в нашу пользу. Но, как говорится, «от сумы и тюрьмы не зарекайся», в любой момент шестерни общественного механизма могут нас затянуть в себя и стереть в порошок. И  страховкой от этого может быть лишь человечность.

Но и в семье  человечности иногда не хватает. Внутри самой первой семьи возник конфликт, который разрешился трагедией: Каин убил Авеля, брат брата. Ещё одна известная история, как братья продали Иосифа в рабство в Египет.  Сказки любого народа рассказывают и о тяжелой жизни падчерицы (порой при живом отце), и о неурядицах между братьями. Трагические, страшные, а порой и кровавые сюжеты то и дело возникают на страницах семейной жизни в любую эпоху.  Реальные семейные отношения не соответствуют высокому предназначению быть образцом, идеалом социальной организации. У социальной справедливости оказывается выбита опора, ей не с чем соотнестись, она остаётся лишь общим пожеланием, далёким от исторической конкретики. Любая конкретизация социальной справедливости превращается в сугубо субъективную точку зрения: «я считаю это вот справедливым, а то-то – нет».  

Борьба за социальную справедливость

Естественно, что где субъективный подход, там и споры. Мнения сталкиваются, возникают конфликты. Сторонники какой-либо точки зрения на социальную справедливость пытаются распространить её на других людей, используя для этого имеющиеся у них ресурсы: интеллектуальные, информационные, силовые – вплоть до прямого навязывания. Те, кто навязывает своё представление другим, убеждены, что интерпретируют социальную справедливость наиболее правильным образом, и возмущаются нежеланием других признавать эту их правоту. А те, кто сопротивляются, уверены, что имеют все основания оспаривать мнение первых, и считают, что принуждение  к такой модели социальной справедливости, обладающей очевидными недостатками, само по себе  несправедливо. 

Подобные конфликты составляют основное содержание борьбы за социальную справедливость. Идеологией  борьбы за социальную справедливость предполагается, что в процессе борьбы несправедливое общественное устройство будет заменено на справедливое, то есть жало борьбы направлено, вроде бы, против несправедливости. Однако на практике получается, что несправедливость – лишь повод начать борьбу, а все усилия в конечном итоге сводятся к утверждению собственного понимания справедливости, несмотря на сопротивление тех, кому подобная справедливость кажется неприемлемой. То есть борьба всё же ведётся не против несправедливости, а за интересы конкретной группы лиц.

Необходимо осмыслить это различие в мотивации. Если мы боремся за интересы группы лиц,  мы неизбежно оказываемся внутри картины со смещенным пониманием справедливости. Несправедливость против своей группы мы видим и с болью ее переживаем, а несправедливость против всех остальных нам кажется незначительной, и мы легко можем с ней смириться, убедив себя, что так лучше для общей пользы. Между тем, об общей пользе может высказываться только тот, кто не является представителем чьих-то интересов, а способен воспринимать всю картину, как она есть. Только управление с такой позиции и способно быть справедливым.

Таким образом, борьба за социальную справедливость, как правило, является ширмой для реализации групповых интересов. Не стоит покупаться на лозунги, с помощью которых обычно осуществляется вербовка солдат для этой борьбы. Следует помнить, что социальной модели, гарантирующей справедливость, как не было, так и нет. А значит, в любой социальной ситуации можно обнаружить признаки социальной несправедливости. И, поднявшись на борьбу и, возможно, даже устранив эти недостатки, в результате мы можем получить более тяжелую ситуацию.

II. Совесть как фактор социального

Открытие собственной несправедливости

Так что же, неужели надо смириться с окружающей нас несправедливостью и просто отказаться от борьбы? Нет, конечно. Чаяние справедливости – нечто большее, чем просто популярная в массах рациональная установка; необходимость справедливости имеет духовную природу и вложена в нас как часть нашей духовной организации. Быть человеком среди прочего изначально означало - желать справедливости.

Отклонение от справедливости порождает в нас душевный дискомфорт. Если это отклонение произошло по нашей вине, нас начинает мучить совесть. Предназначение совести – задавать нравственные координаты  в  каждой ситуации. Обладая свободой воли, мы можем проигнорировать требования совести, пытаться придумать себе какой-нибудь компромисс между тем, к чему она нас призывает, и тем, что нам приходится делать. Иногда совесть просто не реагирует на явную несправедливость, что говорит о глубоком  нравственном нездоровье. Однако общая тенденция такова, что мы не можем спокойно пройти мимо несправедливости. 

Наш эгоцентризм пытается сыграть и на этом.  Острее всего мы чувствуем несправедливость по отношению к нам самим. Также мы легко включаемся в обсуждение несправедливости, проявленной кем-то в отношении кого-то другого. Но очень сложно признаться себе, что мы тоже зачастую оказываемся несправедливы.

Борьба за справедливость, если её рассматривать в этом ключе, часто является сублимацией спазмов совести: мы пытаемся компенсировать собственную несправедливость, в которую время от времени неизбежно впадаем, тем, что стараемся преодолеть несправедливость, допущенную кем-то другим. Нам кажется, что главное – выйти на положительное сальдо, а какая именно несправедливость будет устранена – наша или чья-то ещё – не очень-то важно.  Если в результате общая сумма несправедливости в мире будет уменьшена, значит, мы трудились не зря. 

Однако невнимательность к собственной несправедливости приводит к тому, что в погоне за справедливостью как идеей, мы начинаем плодить несправедливость в реальном соприкосновении с другими людьми. Верность идее, к сожалению, часто оборачивается предательством конкретного человека. А люди важнее идей. Общество создаётся людьми, идеи лишь описывают возможные человеческие отношения. Какие бы прекрасные идеи ни озвучивались, жизненная реальность будет определяться поступками людей, а не их идеологией. Идеология призвана призывать людей к тем или иным поступкам, но есть и обратная зависимость: если личные поступки тех,  кто поддерживает ту или иную идеологию, ей соответствуют, идеология усиливается, а если поступки противоречат идеологии, она слабеет. Поэтому при снисходительном отношении к справедливости собственных поступков, никаких успехов в построении справедливого общества достичь нельзя.  Путь к социальной справедливости начинается с борьбы с несправедливостью в самом себе, то есть с личного духовного возрождения.

Духовное возрождение как общее место

Быть патриотом России значит желать ей  духовного возрождения. Подобное пожелание, звучащее как с высоких трибун, так и в разговорах за чашкой чая, - характерная черта современной эпохи. Она подчеркивает трагичность момента: если страна нуждается в возрождении, значит, дело обстоит поистине ужасно. Духовное состояние России – стояние на краю бездны.

В то же время пожелание возрождения означает, что избавление мыслится возможным. И это вселяет надежду. Мы ожидаем возрождения, и этим приближаем его. Слова создают семантическое поле, притягивающее смыслы. Одно слово цепляет другое, выстраивается контекст, формируются установки, задаётся система координат.

Но для того, чтобы возможное стало действительностью, одних слов недостаточно. Нужны поступки, соответствующие достигнутому пониманию, реальное движение в том направлении, которое было описано словами. И вот тут мы обычно попадаем в интеллектуальный тупик. Мы никак не можем выйти за рамки модели социального действия. Ещё с советского времени, с эпохи господства марксистской философии, принято считать, что социальное – это основа, а личное формируется как результат воздействия социального. Поэтому мы сразу пытаемся воздействовать на сферу публичного, перепрыгнув уровень персонального бытия. Вместо воспитания (и самовоспитания)  у нас предпочитают заниматься пропагандой. Иногда такой подход может и сработать, но в некоторых случаях он категорически противопоказан. И духовное возрождение – как раз такой случай.

Мы тщимся обеспечить духовное возрождение с помощью регулирования публичного пространства.  Предполагается,  что если публично поощрять и поддерживать нечто, что мы считаем правильным (например, с нравственной точки зрения), оно сможет укрепиться и возобладать. И в какой-то мере  это действительно так. Проповедь добра необходима. Множество проводимых мероприятий заслуживает самой высокой оценки. Не было бы их, публичное пространство оказалось бы полностью несовместимым с  нравственной ориентацией личности. Но и сегодня человеку, заботящемуся о своей нравственности, в публичном пространстве довольно непросто. Постоянно приходится чем-то поступаться, идти на моральные компромиссы, использовать принцип «икономии». Это происходит, потому что наряду с проповедью добра, в сфере публичности пребывает и то, что принадлежит пороку. Порок не просто присутствует в публичном пространстве, он явно преобладает. Очевидно, что подлинное духовное возрождение в подобных условиях невозможно.

Современный либеральный подход допускает, что человек может предаваться любому пороку, если он не принуждает к чему-либо других людей. Порок предосудителен, лишь когда он превращается в преступление против личности.  Грань принуждения – довольно тонкая, в одном случае информационное воздействие может расцениваться как принуждение, в другом – соблазнение к недостойному поведению не считается  преступлением. Многие пороки не выходят за рамки личностного пространства (такова, например, жадность). По отношению к ним либерализм занимает индифферентную позицию: какой бы ни была степень тяжести подобного нравственного недуга, в какой бы поведенческой модели это ни проявлялось, пока нет нарушения воли других людей, это поведение социально допустимо. А значит, и пропаганда таких пороков не является преступлением.

Падшесть человеческой природы проявляется, в частности, в том, что порок стимулирует человека быстрее, чем добродетель. Добродетель требует участия нашей воли, а порок часто существует  на уровне рефлекса. Опираясь на пороки, нами легче управлять и манипулировать. В том числе – побудить сделать покупку. Покупая, мы обеспечиваем прибыль продавцу, а прибыль – и главная движущая сила, и центральная ось капиталистической экономики. Продавец, взывающий к порокам покупателей, быстрее реализует товар и получит бóльшую прибыль.  Поэтому пропаганда порока неотделима от капиталистической системы. Вся реклама и значительная часть маркетинга построены на эксплуатации склонности человека к греху. Либерализм, являющийся идеологией капиталистического уклада, никогда не допустит полного запрета пропаганды порока, иначе владелец капитала останется без привычного инструментария, с помощью которого он управляет продажами. В результате, в условиях капитализма любые ограничения, вводимые для защиты нравственности, всегда будут неполными и недостаточными. Нравственный человек  не нужен и опасен для капитализма, поскольку  его поведение будет последовательно нерыночным. Любая борьба за нравственность при господстве капиталистического уклада будет неизбежно профанироваться и выливаться в скорее символические, чем реальные действия.

Но представим себе, что социальная среда выстроена так, что в ней нравственное поддерживается, а безнравственное ограничивается и пресекается. Будет ли этого достаточно, чтобы духовное возрождение состоялось? Нет.

 Если все стимулы духовного действия принадлежат лишь сфере публичного, собственно духовное действие так и не начнётся. Субъектом духовного является не общество, а человек. О духовном состоянии общества мы можем говорить лишь как о некой проекции духовного состояния его членов. Если люди ведут духовную жизнь, то это отражается и на общественных отношениях. Но если в людях ничего не происходит, все потуги общества простимулировать модель «правильного» поведения окажутся симуляцией – либо пиар-кампанией, своего рода информационной шумовой завесой,  либо (в лучшем случае) добросовестным социальным самообманом.

Мы можем бесконечно долго обсуждать необходимость духовного возрождения, прилагать усилия по созданию для этого в обществе необходимых условий, но продуктивность подобной деятельности стремится к нулю. Единственный реальный путь – это заниматься духовным состоянием конкретного человека.

Персональное духовное возрождение

Таким образом, мы приходим к мысли, что духовное возрождение страны – это не социальный процесс, это некое суммарное качество возрождения душ её граждан. Нравственное состояние общества является следствием нравственного состояния каждого из нас. Борьба за нравственность как таковую, за нравственность вообще, может быть, и вдохновляется лучшим, что в нас есть, но результат подобной борьбы будет ничтожен.

Если же мы обращаем свой взор к персональному нравственному состоянию, то тут возможно только две позиции: это позиция воспитателя по отношению к воспитаннику или позиция каждого в отношении самого себя.

Воспитание нравственности – одна из основных составляющих воспитания вообще. Воспитание не может осуществляться как типовая операция, или как поточное производство.  Тем более это справедливо для нравственного, духовного воспитания. Задача воспитателя  – пробуждать совесть, воздействуя на своего подопечного так, чтобы человек, обращаясь к вопросам, требующим нравственной оценки, не выходил из состояния искренности. Подобная деятельность невозможна без плотного контакта друг с другом, а также без взаимного доверия и максимальной открытости воспитанника.  В идеале  такую задачу решает священник, являясь пастырем для своего стада и духовным отцом для своих чад. Долгое время близким аналогом была также фигура учителя. Сегодня, вроде бы, у нас опять заговорили о том, что учитель должен заниматься, в том числе, и воспитанием. Но общая ситуация в образовании такова, что авторитет учителя продолжает падать. Замученные различными инновациями и бюрократическими изысками учителя уже не находят ни времени, ни сил на душевный контакт с учениками, довольствуясь формальными методами оценки их знаний. Однако ученик поначалу неизбежно тянется душою к учителю, поэтому воспитательный потенциал из учительства не выкинешь. Учитель может воспитывать, а потому – в идеале – должен это делать. Но для того, чтобы заниматься подобной работой, нужен  талант.  И не только. Апостол Иаков писал: «Братия мои! не многие делайтесь учителями, зная, что мы подвергнемся большему осуждению…» (Иак., 3:1). Ответственность воспитателя велика. Для того чтобы заниматься взращиванием нравственности в других, надо уметь отслеживать собственное нравственное состояние, грубо говоря, самому быть нравственным человеком. В противном случае велик риск, что вместо добра ты будешь сеять в душах доверившихся тебе плевелы порока. Единственное учительство, от которого нельзя уклониться, - это воспитание собственных детей. Впрочем, дети, возможно, нам даются также и для того, чтобы мы нравственно росли вместе с ними. Становясь родителями, мы неизбежно начинаем предъявлять к себе новые требования и серьёзнее относиться к их соблюдению.

Однако родительство, как и учительство, это – дополнительные, необязательные опции. Необходимость нравственного воспитания, которая ими предусматривается, касается далеко не всех. Главным условием духовного возрождения России является другое, а именно – нравственное воспитание каждым самого себя.

Для этого необходимо осознать своё несоответствие известным нам нравственным требованиям, захотеть измениться и начать корректировать своё поведение. Путь давно известный. Православные христиане призваны идти именно этим путем – через  покаяние, получая помощь в Таинствах Исповеди и Евхаристии, под чутким руководством духовных наставников. Однако порою значимость духовной жизни (а описанное выше, собственно говоря, и есть духовная жизнь) не воспринимается в полной мере. Бытует мнение, что то, что происходит в душе конкретного человека, имеет смысл только для него самого. Мы с готовностью произносим фразу, что наша духовная жизнь это наше личное дело.  И это действительно так. Никто не проживет нашу жизнь за нас, и разобраться внутри себя можем лишь мы сами, потому как для этого нам придётся совершить множество персональных нравственных выборов. Однако то, что мы и только мы отвечаем за нашу духовную жизнь не означает, что последствия сделанных нами выборов больше никого не коснутся. Каковы мы внутри, таковы и снаружи. А,  следовательно, путь, по которому мы идем, меняясь в худшую или в лучшую сторону, становится мощнейшим фактором изменения мира вокруг нас. 

Более того, иные способы изменить мир, в той или иной степени  иллюзорны. Когда мы организуем  какие-либо социальные изменения, вынося своё собственную личность за скобки, мы не даём тому, что возникает, надёжного фундамента. Нам сложно быть принципиальными и последовательными в том, что не исходит из нас самих. Если наша субъективность не гармонирует с создаваемой объективной реальностью, она неизбежно будет её разрушать. Вспомним из Евангелия: «что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего», а вот, в твоем глазе бревно?  Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего.»  (Мф. 7:3-5) Это не только обличение, но и рецепт. Изменив себя, можно помочь другому, а такая помощь с определенного момента  становится уже социальным действием (количество переходит в качество). Таким образом, ключ к позитивным социальным изменениям – в работе над собой.

Мы не желаем идти этим путем, поскольку нам кажется, что так ничего не добьёшься. Нас впечатляют большие числа, а мы сами, как ни крути, единичны, чтобы с нами ни произошло, мы так и останемся единицей. Из единиц складываются множества, но это процесс долгий. К тому же, нам не хочется ему доверять, так как, вставая в общий ряд, будучи лишь одним из многих, мы, вроде бы, уже не можем им управлять, а нам кажется, что мы вправе и в силах управлять значимыми процессами. Если эту психологию как следует поскрести, то обнаружится властолюбие: нам хочется управлять другими, чувствовать свою власть. А если это ощущение власти объявить вне закона, то и мотивация к борьбе за лучшее если и не пропадает совсем, то снижается, и весьма значительно.

Кризис нашего времени как раз во многом вызван именно потерей готовности у большинства людей быть единицами – то есть трудиться на своем месте, видя лучшее в должном исполнении своих обязанностей, а не в карьерном росте. Поэтому и выход из кризиса состоит в переносе центра своей жизни внутрь себя, в сосредоточении на тех изменениях, которых мы можем достичь на этом поле, поскольку, в конечном счете, мы отвечаем перед  Богом именно за состояние своей души, а не за что-то иное. А всё остальное – приложится.

Социальная справедливость как личная модель поведения

Принцип совершения социального действия через личное отношение может быть применён и к социальной справедливости. Более того – он должен быть применён именно здесь, поскольку иного пути к реальной социальной справедливости, как мы убедились, не существует. Между тем, последовательно сохраняемая личная позиция в случае, если её будет придерживаться достаточно большая часть населения, способна дать серьёзный социальный эффект.

Общая формула тут выглядит довольно простой: необходимо всегда и во всём стремиться быть справедливым, то есть поступать по правде. Однако механизм реализации личной справедливости простым не получается. Поступать по правде нам мешают  личные предпочтения, которые, по сути, являются проявлениями эгоизма. Поскольку эгоизм в нас укоренён весьма глубоко, нельзя сказать, что вот завтра я вдруг избавлюсь от предвзятости и буду поступать исключительно справедливо. Глубина собственной несправедливости  может раскрываться перед нами лишь постепенно, по мере обретения навыка оценки собственных действий.  Это нужно учитывать – наша текущая оценка ситуации, скорее всего, повреждена эгоизмом, а стало быть, совершаемые нами поступки идеалу справедливости не соответствуют.  Мы, как правило, несправедливы. И речь может идти лишь о сокращении меры собственной несправедливости. То, что нам удалось обнаружить нечто несправедливое в собственном поведении или предшествующей ему интерпретации ситуации, нельзя считать финальной победой (есть вероятность, что наше восприятие по-прежнему повреждено, просто мы ещё не созрели до выявления ещё какой-то несправедливости), но всё равно является значимым результатом.

В отличие от иных упрёков совести, выявление в себе несправедливости неизбежно имеет социальную проекцию. Несправедливость выражается в нашем отношении к другим. Если нам удаётся хоть как-то исправить эту свою погрешность, то это сразу сказывается на других людях. Социальный эффект достигается, даже если мы не выходим за рамки элементарного бытового общения. Несправедливость разрушает социум, разрывая межличностные связи.  Почувствовав несправедливость, человек обижается, замыкается в себе, становится сам склонен к несправедливым поступкам. Бытовое общение, в котором несправедливое отфильтровывается, укрепляет социальные структуры, способствует восстановлению социальной ткани – люди начинают больше неформально общаться, доверять друг другу, открываются новые возможности к совместной и продуктивной деятельности.  А этого нам в последнее время так не хватает!

Не менее важен результат, который достигается при профессиональном общении. Где бы мы ни работали, нам, так или иначе, приходится пересекаться с другими людьми, выполняя наши служебные функции. И здесь мы также бываем несправедливы. Любые шаги по преодолению этой несправедливости способствуют созданию качественно новых производственных отношений.

Такой подход – от справедливости – отличается, например, от марксистского подхода, при котором рассматриваются интересы различных сторон, чаще всего не совпадающие друг с другом и нередко находящиеся в противоречии.  Интерес  безнадежно эгоистичен. При опоре на интерес борьба  неизбежна – не обязательно в радикальных формах, это может быть тривиальное перетягивание одеяла на себя (например, получение каких-либо дополнительных преимуществ по договору). Следование принципу справедливости подрезает крылья у капиталистической мотивации.  Безудержное стремление к максимизации прибыли должно наталкиваться не на рыночные ограничения, которые легко продавливаются наиболее сильными игроками, а на возражения совести.

Тут следует оговориться, что справедливость в производственных отношениях должна оцениваться по безусловным критериям нравственности, а не по относительным критериям достигнутых договоренностей. Так, можно было бы сказать, что справедливость определяется соответствием наших действий написанному в договоре, инструкциях  или прочей документации. Если не нарушаешь договора, стало быть, действуешь справедливо. Однако это лукавство.   Наличие в документе  подписи другой стороны или визы начальника не означает, что бумага  составлена справедливо. К тому же изложенное в бумаге – это общая норма, не предусматривающая специфичности конкретной ситуации. И, следуя такой норме и будучи в принципе правым, легко оказаться несправедливым именно в данном случае.

Поскольку сегодня в основу профессиональной деятельности положены принципы, игнорирующие понятие справедливости, а фундаментом современной экономики является мотив извлечения прибыли, то любая попытка ввести справедливость в число основных критериев, будет вызывать сопротивление всей системы. Гораздо проще действовать по устоявшимся правилам, нежели пытаться прислушиваться к голосу совести. В экономическом плане желающий поступать справедливо обречен на финансовые потери и аутсайдерство в конкурентной борьбе.  То есть путь восстановления справедливости собственных поступков в профессиональной сфере – это своего рода подвиг. И немалый.

Но последствия такого подхода могут быть поистине впечатляющими. Особенно в том случае, если по роду занятий приходится ежедневно общаться с большим количеством людей, –например, обслуживать поток посетителей. Каждый в этом потоке, соприкоснувшись с несправедливостью, укрепляется в мысли, что и его личная несправедливость вполне допустима. Но если посетитель будет чувствовать, что тот, кто решает его дело, подходит к нему не формально, а действительно пытается помочь (только такой подход и есть истинно справедливое отношение), то человек, во-первых, обрадуется, а во-вторых, при некотором закреплении опыта и сам будет стараться аналогичным образом решать вопросы других.

На бытовом языке человек, не оставшийся к нам равнодушным, называется добрым. Подлинная доброта, конечно, есть нечто большее, - когда человек, забывая о себе, живёт для другого. Это – вершина добродетели, но путь к ней начинается со справедливости: мы должны отнестись к другому как к человеку (поскольку он и есть человек), а не как к объекту, предмету или информационной помехе.

Эффект от ущемления личной несправедливости возрастает тем больше, чем выше позиция человека, который решается следовать этому методу. Начальствующий должен приложить особенные усилия, чтобы ввести справедливость в список своих приоритетов, так как это приведет к пересмотру привычных критериев эффективности его собственной деятельности.   Но зато социальная значимость стремления к справедливости в этом случае будет особенно велика и видна, что называется, невооруженным взглядом. При распространении такого подхода «наверх», мы получим справедливые  законы, праведный суд, менеджеров с человеческим лицом, способных видеть человека, а не только отдачу от инвестиций. 

Единственно реальный путь

Это выглядит несколько утопично, не правда ли? Но все остальные конструкции социальной справедливости – ещё бóльшая утопия. А данный путь, несмотря на всю его кажущуюся утопичность, предельно конкретен. По нему может двинуться каждый, кем бы он ни был. И в любой момент времени. Главное – не оглядываться по сторонам, не соизмеряться с тем, следуют ли этим путём другие, а просто идти самому. И в какой-то момент количество обязательно перейдёт в качество, и окружающая нас социальная реальность начнёт меняться. Мы можем даже и не заметить, что изменения происходят. Просто жизнь постепенно станет другой. И мы почувствуем себя комфортно (духовно комфортно), словно, наконец, пришли в надлежащее место, вернулись домой, к правильному порядку вещей. Если и возродится наша традиционная, русская христианская цивилизация, то только так.