Минимальная личность

Се­го­дня по­все­ме­ст­но лю­ди ста­но­вят­ся все бо­лее и бо­лее по­хо­жи­ми друг на дру­га, их ли­ца, их оде­ж­да, их чув­ст­ва, их мыс­ли штам­пу­ют­ся на од­ном и том же кон­вей­е­ре. Создается минимальный человек. Америка раньше других стран пошла по этому пути... 

«Не­за­уряд­ный в сво­их та­лан­тах че­ло­век пред­став­ля­ет опас­ность для де­мо­кра­ти­че­ско­го об­ще­ст­ва и дол­жен быть вы­бро­шен за борт. В об­ще­ст­ве рав­ных лю­ди долж­ны пе­ре­стать быть лич­но­стя­ми».

Про­све­ти­тель Жан-Жак Рус­со в «Об­ще­ст­вен­ном До­го­во­ре»

Принцип стандартизации в массовом производстве потребовал не только упрощения всех производственных процессов, но и упрощения человека, сведения всего объема его индивидуальной жизни до главной функции, рабочей.

В деловом, механизированном процессе от работника требовалось лишь точное следование инструкциям, его личностные качества не имели какого-либо значения. Приспосабливаясь психологически к выполнению элементарных операций, рабочий сам становился элементарен, прост как машина.

В 20-е годы, когда в производстве автомобилей стал использоваться конвейер, автомашины превратились в атрибут повседневной жизни, а количество работников конвейера во всех индустриях исчислялось миллионами, начал появляться новый человеческий тип, который было принято называть «basic personality», базовая личность. Человек ассоциировался с базовой, ходовой частью автомобиля, от личности оставалась лишь ее основа, база, лишь то, что необходимо для действия. Термины, обозначавшие этот упрощенный тип, менялись вместе с изменением технологии и усложнявшейся экономической структуры.  

В 1951 году президент Чикагского университета Эрнест Колвелл говоря о влиянии экономики и технологии на трансформацию личности, использовал термин «одномерный человек»: «Экономическое общество, которое мы строим, принесет многие блага и в то же время уничтожит объем личности и многообразие социальных типов».

Через 10 лет социолог Герберт Маркузе назвал свою книгу о качествах Нового Человека «One-dimensional man», человек одного измерения, заимствовав определение Эрнста Колвелла. В 1975 году появилась работа социолога Кристофера Лаша «Мinimal-self», минимальная личность.

Минимальный человек появился задолго до двадцатого века, он вырастал из самой почвы американской жизни. Его предшественниками в 18-ом веке были члены протестантских сект, проповедовавших всеобщее равенство, в котором простота была высшей добродетелью. Они  называли себя «plain people», простые, чистые люди, чистые перед богом в своих простых желаниях и целях, просты как Первозданный Адам. Общество равных ценило в человеке то, что делало его таким как все, неординарность, своеобразие противоречили идее зарождающейся демократии. 

Как писал философ Эмерсон, «Американец ценит в человеке простоту, похожесть, типичность... уникальность и оригинальность абсолютно чуждые ему качества.». Философ и поэт Уолт Уитмен, также как и Эмерсон, видел в этом положительную черту американского характера и, в поэме «Листья Травы», отмечал, что в демократическом обществе, в отличие от природы, каждый человек важен сам по себе, но ему вовсе не обязательно иметь свое лицо.

США страна индивидуализма, индивидуальной свободы, но индивид и личность не одно и то же. Личность противостоит массе и определяется качеством. Индивид  часть массы, которая определяется количеством. Индивид думает только о себе, личность ощущает себя частью огромного мира. Цель личности улучшение себя и мира, цель индивида приспособление к обстоятельствам необходимое для достижения личного успеха.

Американский индивидуализм качественно отличается от индивидуализма, как он понимается в Европе. На старом континенте он воплощается в своеобразии внутреннего мира личности, в США в своеобразии поступков.

Индивидуальность фундаментальное свойство природы, всего живого мира. Математик Лейбниц, однажды, предложил своим ученикам найти идентичные листья у растений одной и той же породы. Никто не смог этого сделать, каждый лист чем-то отличался от другого, каждый лист был уникален.

Но общество противопоставляет себя природе, цивилизация явление искусственное, она ставит своей задачей «укрощение  природы и человека», укрощает те качества человека, которые мешают рациональному устройству жизни.

Врожденные, естественные качества человека входили в противоречие с логикой и рационализмом Нового Времени, века Разума, века Прогресса. Европа с ее многовековым прошлым входила в этот новый рациональный мир постепенно преодолевая старые традиции гуманистической культуры. На новом континенте идеи Прогресса воплощались быстрее, Америка не имела балласта истории, культурные традиции в ней создавались заново.

В то время как Европа еще жила идеями, идущими от эпохи Возрождения, провозгласившей личность, уникальность человека главным общественным достоянием, его высшей ценностью, Америка, не имевшая европейской истории, ее корневой культурной системы, воплощала идеи Нового Времени, идеи Просвещения, отрицающие любое неравенство и, соответственно, ценность личности, в их наиболее чистом виде.

Французская революция 1789 года в своих лозунгах провозгласила всеобщее равенство, подтверждала его в первые годы гильотиной, снимавшей головы всем, кто не хотел быть «простым гражданином», но, после окончания якобинского террора, страна вернулась к системе социального и экономического неравенства.

А в Соединенных Штатах демократические принципы были не только закреплены законодательством еще до Французской революции, в 1785 году, они были реализованы в процессе экономической практики свободного индивидуального предпринимательства.

Америка страна простых людей, она создавалась, как говорил Авраам Линкольн в своей Геттисбургской речи, «простыми людьми для простых людей».

«Риторика Линкольна отражала национальную ментальность, которая предпочитает простое сложному, что неизбежно привело к торжеству плоской банальности и сделало нашу жизнь такой монотонной и механистичной.» Обозреватель газеты Нью-Йорк Таймс, Джейкоби Сьюзен.

Простые люди, строившие Америку, были иммигрантами, которые отправлялись в Новый Свет, чтобы получить то, чего они были лишены в своей стране, экономическую свободу, комфортабельную жизнь, и были готовы отказаться от своего прошлого и от самих себя, были готовы упростить, сузить себя до той формы, которая требовалась для получения благ, которые Земля Обетованная предоставляла.

Вступив на американскую землю, иммигрант терял не только социальный статус, но и саму личность, сформированную культурой его родной страны. Здесь его уникальные качества, его личность утрачивали какую-либо ценность не только в глазах других, но и в его собственных, так как он стремился стать таким, как все, т.е. стать американцем.

Как писал классик американской социологии Даниел Бурстин: «...(в Америке) каждый должен быть готов стать кем-то другим. Быть готовым к любой трансформации своей личности значит стать американцем».

«Иммигранты становятся американскими бизнесменами, и во втором поколении они похожи друг на друга не только в своих жизненных идеалах, они мыслят, говорят и ведут себя, как близнецы. В процессе естественного отбора иммигранты из разных стран Европы, люди разных культур, разных языков и традиций, пройдя через гигантскую мельницу, превратились в одну муку...», Американский публицист Джон Джэй Чапман.

Впечатление иммигранта из Советского Союза, журналиста Григория Рыскина: «Люди здесь какие-то плоские. Плоские, как спущенные колеса. Банальные».

Внешне американское общество чрезвычайно разнородно, оно сложилось в результате многовековой иммиграции, но множество культур, разнообразие религиозных и народных традиций прошли переплавку в котле экономики, создавшей унифицированные нормы мышления и поведения. Американский «плавильный котел» легко трансформировал сырой иммигрантский человеческий материал в продукт нужный индустрии, приспособление приносило ощутимые материальные блага и жизненный комфорт.

В Европе любой уровень адаптации не сделает иммигранта немцем, французом или итальянцем. Чтобы называть себя немцем, французом или итальянцем нужно впитать в себя многовековую культуру народа, а для этого необходим многослойный жизненный опыт, начиная с момента рождения. В Америке иммигрант, освоивший основные принципы деловой жизни и правила повседневного поведения, становится американцем.

Европейская философия и искусство утверждали, что человек осознает себя через поиск индивидуального пути, через понимание и приятие факта, что он чем-то отличается от других. Определяя и отстаивая свою особость, человек должен быть готов сопротивляться прессу общественного мнения. Даже если человек, в этой борьбе за свою уникальность, своеобразие, терпит поражение, он, тем не менее, ощущает себя личностью, личностью потерпевшей поражение.

Европейская культура занималась показом развития личности, показом, как строится уникальная индивидуальность. Индивидуальность, уникальность человека была его капиталом и важнейшей составляющей динамики общественного процесса. Характерным качеством героев европейской литературы были сложность, утонченность и глубина внутренней жизни. Они мучились неразрешимыми вопросами человеческого существования, бросали вызов обществу и судьбе. Человек, выделившийся из толпы, сумевший выработать высокий интеллект, твердые нравственные критерии, эстетическое чувство, был и остается, в определенной степени, в европейском сознании, героем, моделью для подражания.

Недаром элитой европейских наций всегда считались философы, писатели, художники, они представляли высшую человеческую породу, аристократию страны, которая была предметом уважения и обожания толпы, и была для нее образцом, пускай и недостижимым.

В глазах американцев философы, писатели, художники, люди творческих профессий никогда не были выразителями возможностей личности. Творческая личность оценивается лишь в критериях бизнеса. Чем выше гонорары художника, актера, писателя, тем выше его ценность. Героем Америки всегда был человек, создающий материальные богатства. Личность же строит внутреннее богатство, богатство духа.

Отстаивая свое право на уникальность, на свое видение мира, на свои убеждения, на свои вкусы, личность находится в постоянном конфликте с другими. Эти конфликты и есть движущая сила общества. Но экономическое общество нуждается в человеке лишь как в детали общего механизма системы, в которой, для того чтобы многочисленные компоненты легко притирались друг к другу, они должны быть стандартны и взаимозаменяемы. Личность же уникальна, конфликтна, непредсказуема и мешает экономическому процессу. Яркие личности — мина замедленного действия, которая взрывается неизбежной конфронтацией.

«Европейская идеология личности, противостоящей внешним влияниям, не так уж хороша, как это может показаться на первый взгляд», пишет автор книги «Europe in blood»», «Когда американец попадает в компанию европейцев, он сталкивается с непривычной и дискомфортной атмосферой, конфронтацией всех со всеми. Каждый яростно, до последней капли крови, защищает свою позицию, это война всех против всех. Каждый оттачивает свою индивидуальность, свою уникальную личность в непрекращающейся борьбе с другими. Атмосфера всеобщего антагонизма и конфронтации не может привести к конструктивному решению конкретной проблемы, для каждого победа над мнением другого важнее делового компромисса.»

В бизнесе главная цель решение конкретных проблем в процессе конфликта деловых интересов, а они решаются компромиссом. Конфликты гасит система ритуалов, стандарты поведения вынуждают каждого действовать внутри твердо обозначенных рамок. Жизнь по правилам вырабатывает качество, которое так удивляет иностранцев в американцах, уверенность в себе. Принимая решения в рамках общепринятых клише, американец бессознательно следует общепринятым ритуалам, и поэтому ошибок не боится. Будучи таким как все, он неуязвим, и это делает его таким уверенным в себе.

Ритуал, бессознательный автоматизм, отключает сознание и вынуждает человека делать даже то, что противоречит его личным интересам. В фильме режиссера Формана «Пролетая над гнездом кукушки» медсестра, вводя дозу транквилизатора в вену пациента, нарушающего правила «нормального поведения» и приговоренного медиками к лоботомии, ломает его сопротивление одной фразой: «Вы мешаете спать другим». Прививаемые с детства ритуалы становятся рефлекторными, человек действует и думает по заданной обществом программе, не подвергая ее критике или анализу.

Любое общество, вне зависимости от уровня цивилизованности, во все времена стремилось упорядочить стихию внутреннего мира человека, сузить его до приемлемой обществом нормы. Достоевский говорил: «Широк человек, слишком широк, я бы сузил».

«Человека приходится, ради его же пользы, либо дрессировать, либо просвещать»,  писал Лев Толстой и призывал к «опрощению». В его время этот новый, упрощенный человек только начал появляться в России, но не стал еще распространенным социальным типом.

В Америке он появился намного раньше. Александр Герцен называл этот человеческий тип мещанином: «Все правильно в американском джентльмене, он всегда корректен, скромен и бесцветен... ...но если отнять у него его дело, то вне дела ему нет никакой цены. ...увидев личностные, индивидуальные качества в другом человеке, мещанин может только возмутиться их присутствием. Для мещанства все черты индивидуальности должны быть сглажены...»

Герцен видел в человеке «Дела» мещанина, чья бесцветность и безликость возникает из его мировоззрения, он видит только материальный мир и, растворяясь в нем, утрачивает   индивидуальные черты. Тургенев, Гончаров, Чернышевский, однако, видели в материалистическом мировоззрении ту силу, которая способную встряхнуть «застойное болото русской жизни». Рахметов отправился в Северо-Американские Штаты учиться делать «Дело». Для Базарова, «Дело», оперирование лягушек, более ценно, чем вся культура мира, потому что оперирование лягушек это лепта в строительство рациональной, материалистической цивилизации, а духовной жизни не существует - это выдумка попов.

Однако отношение российского общества к этому социальному типу было противоречивым. С одной стороны, он нес идеи Прогресса, в которых Россия нуждалась, чтобы стать частью цивилизованного мира. С другой стороны, симпатий он не вызывал, так как был лишен тех качеств, которые выше всего ценились в русской культуре, искренности, спонтанной эмоциональности, яркости личностных качеств. «Новые люди», Базаров, Рахметов, Штольц как личности были бесцветны, одномерны, лишены объема.

Объемной личностью был другой характер русской литературы, Обломов. Штольц предлагает ему свою программу жизни, в которой, для того чтобы сделать Дело, нужно постоянно приспосабливаться к мнениям, вкусам «нужных людей». Обломов же хочет сохранить себя, сохранить свой внутренний мир, свои убеждения, свои симпатии и антипатии, вкусы и предпочтения. Обломов в новой, наступающей цивилизации Дела, «лишний человек». В советское время «обломовщина» стала понятием отрицательным, новому времени требовался человек изменяющий внешний мир.

Герои советской литературы, убежденные коммунисты, были прямыми потомками Базарова, Рахметова, Штольца, и в них явно проглядывали все те же черты. Это был новый тип российского мещанина, правда, новым в нем было лишь одно качество, агрессивность в достижении цели, во всем остальном он был выходцем из  гоголевского Миргорода.

Советский чиновник в «Зависти» Юрия Олёши, «поющий в туалете», персонажи пьес Маяковского «Баня» и «Клоп», Ильфа и Петрова, Зощенко, герой «Собачьего сердца» Булгакова, все они персонифицировали новый социальный тип, первобытное, примитивное существо, вооруженное самой передовой идеологией.

Простой человек получил статус Гегемона, хозяина жизни. Быть простым человеком стало обязательным для всех слоев населения, от рабочих до лидеров страны. В отличие от американского «минимального человека», советский мещанин не превратился ни в человека дела, ни в бесцветного, но цивилизованного индивида, он стал частью безликой толпы, «революционной массы».

«Единица? Единица вздор, единица ноль!», провозглашал глашатай индустриальной революции Владимир Маяковский.

Россия, с ее традицией насилия над личностью, вечной нищетой, аморфными формами общественной жизни и презрения к нормам и ритуалам, смогла создать только «совка». Советский минимум был на несколько порядков ниже минимума, которого требовал Запад, с его огромным арсеналом экономических, организационных. психологических методов воспитания.

«Общество, используя многочисленные рычаги, мягко и незаметно создает человека готового подчиниться любому приказу, в какой бы закамуфлированной форме он бы ни подавался, в человека, которым можно управлять без внешнего давления, в человека, который бы, тем не менее, считал себя свободным, действуя так, как требует от него экономика», Эрих Фромм.

Тот факт, что экономическое общество нивелирует и уничтожает личность, был очевиден уже в начале создания нового порядка жизни, и об этой опасности предупреждали многие.

Генри Торо, защитник прав личности на свободное творческое выражение, простодушно напоминал: «Главными продуктами общества должны быть не рабы-исполнители, а люди, эти редкие плоды, именуемые героями, святыми, поэтами и философами.»

Джеймс Труслоу Адамс в своей книге «Американский эпос»: «Если мы будем рассматривать человека только как работника и потребителя, тогда придется согласиться, что чем более безжалостным будет бизнес, тем лучше. Но если мы будем видеть в каждом человеческое существо, тогда нам нужно будет вмешаться и направить бизнес таким образом, чтобы он служил расцвету человека как личности».

Голоса  Генри Торо и Адамса звучат из наивного, далекого, забытого прошлого. Экономическое, массовое общество видит в человеке прежде всего работника, личность ему не нужна, в нем человек лишь часть массы. Воспитание личности не является его целью, из личности не получается хороший работник или покупатель ширпотреба.

Если индивид сопротивляется общепринятым нормам, стремится сохранить свою личность, свой внутренний мир и наполнить жизнь иными ценностями, внематериальными, то этим он уменьшает свои шансы на выживание, так как сопротивление рассматривается как социальная аномалия.

Жизненный успех требует приспособления, приспособления к различным обстоятельствам и к множеству людей. Необходимо проигрывать разнообразные типовые роли, установленные общественным этикетом, деловые контакты требуют гибкости, мастерства, Но это не мастерство социального хамелеона прежних времен, прятавшего за масками свое истинное существо. Это также и не мастерство актера, импровизирующего в рамках своих человеческих ресурсов.

Актер черпает материал из богатства и разнообразия своей индивидуальности. Актер  создатель образа, а человек дела, конструктор, собирающий себя из готовых образов-клише, созданных массовой культурой. В нем нет ни спонтанности чувств, ни той уникальной эмоциональной ауры, которая характеризует личность. Его внутренний мир хранилище стандартных образов, готовых для употребления, в процессе воспитания он утрачивает свое уникальное «Я», он сырая глина, которой придает форму любая внешняя сила.

«Вполне возможно, что при нашей способности приспосабливаться, нас можно превратить в кого угодно. Многие до сих пор помнят тот шок, который Америка испытала, узнав, что китайцы, захватив в плен наших солдат в Корее, провели с ними успешную операцию по промыванию мозгов, превратив их в коммунистов....», — писал автор книги «Europe in blood».

То, что произошло с американскими солдатами в Корее экстремальная ситуация, но она наглядно показала, как легко американец отказывается от своих представлений и взглядов, если они не соответствуют принципам выживания. Шок, который испытала во время Корейской войны Америка, особенно остро ощущала американская интеллигенция, ее «больное сознание». «Больная совесть» прокричала себя в произведениях искусств, предупреждающих об угрозе, которую нес в себе широко распространившийся в обществе конформизм.

Фрэнсис Капра, Элиа Казан, Скорсезе и Сидней Люмет в кинематографе 50-х - 60-х годов показывали бунтарей, отстаивающих свои убеждения, борцов со всем строем жизни, готовых идти до конца, способных сопротивляться внешнему давлению, способных отстаивать свои убеждения и свою личность в экстремальных условиях.

Но в конце 70-х годов появилась целая обойма фильмов, в которых у героев нет никаких других убеждений, кроме убеждения, что нужно жить и жить хорошо, они борются не за высокие идеи справедливого общества, а за право на личный успех, на персональный комфорт.

В фильме «Graduate» герой, Бенджамен, собирается после окончания колледжа заняться производством пластика, нового химического материала, который в будущем вытеснит традиционные материалы. Само слово пластик, т.е. гибкий, бесцветный материал, приспособляемый к любой ситуации, стал символом начала новой эры, показателем качества, необходимого для успеха, пластичности.

Этим качеством обладает герой фильма «Being There», Квинси, чье имя можно перевести как королевский, камердинер и садовник миллионера, человек с интеллектом дебила. Он шаг за шагом превращается в видную политическую фигуру, друга президента и его возможного преемника. Его ошеломляющая карьера не имеет ничего общего с его деловыми способностями. Своим взлетом он обязан  умению приспосабливаться к любым заданным условиям.

Мир, как его видит Квинси, понятен и прост, он  владеет необходимым набором клишированных мыслей и идей, которые позволяют ему чувствовать себя уверенно в любой ситуации. Он произносит ординарные фразы, плоские, как сама повседневность, но произносит их с необычайной непосредственностью и глубоким убеждением, как внезапное открытие новой истины, как вечную мудрость, также, как дети, рассказывая анекдот с огромной бородой передают его с ощущением необычайной свежести и ослепляющей новизной открытия. В заключительной сцене фильма герой, как Христос, идет пешком по поверхности озера.

Христа называли королем Иудеи, Квинси можно назвать королем американской жизни, его банальность, посредственность, одномерность и есть королевская истина, высшая истина. Последняя фраза, которую произносит Квинси в фильме: «Реальность - это состояние ума». Его состояние ума полностью запрограммировано, и им можно управлять также легко, как и компьютером, при необходимости можно сменить программу. Квинси карикатура на среднего человека с упрощенным, одномерным сознанием, мастера приспособления.

Герои фильмов Вуди Аллена живые, легко узнаваемые социальные типы, образованный средний класс, живущий в конкретных реалиях Нью-Йорка, с его улицами, кафе, сабвеем. И, в то же время, персонажи выглядят как марионетки, которых какие-то мощные, полностью анонимные силы дергают за ниточки, но сама манипуляция настолько совершенна, что сами герои уверены, что они полностью свободны и независимы. Хотя фильмы Вуди Аллена принято называть комедиями, это скорее  трагикомедии, трагикомедии самообмана.

Герои Вуди Аллена действуют, но действуют неосознанно, внутри принятых в их среде трафаретов, что-то чувствуют, но их чувства банальны и бесцветны, много говорят, но все их разговоры не больше, чем сотрясение воздуха претенциозными словесными клише. У них нет того, чем принято определять личность, убеждений, нет ауры внутреннего мира, человеческой уникальности. Их общение внешне чрезвычайно интенсивно, но каждый из них отдельный атом, сомнамбула, замкнутая на себе, самодостаточны, как и герой фильма Being There.

Самодостаточность принято называть словом self-reliance, опора только на себя, она возникла как реакция на условия жизни еще в период освоения Америки. В течение первых двух столетий население Нового Света добывало средства существования фермерством и скотоводством, одну ферму от другой отделяли десятки, а то и сотни миль, помощи просить было не у кого, одиночкам или отдельному семейному клану можно было надеяться только на себя.

В последующий, индустриальный период, американское общество сформировало сложные организационные структуры, и отдельный человек уже не мог добиться своей цели в одиночку, он должен был примкнуть к какой-либо группе, компании, корпорации. Любой деловой союз между людьми, однако, не предполагал ни человеческого интереса друг к другу, ни лояльности к партнеру. Союз с другими мог существовать только до того момента, пока существовала взаимная необходимость друг в друге. Такая форма отношений предполагает, что каждый использует возможности других людей или организаций для достижения собственных целей, кто кого переиграет.

Выживают в конкурентной борьбе только те, кто верит в свои силы и в правильность системы, кто, сталкиваясь с препятствиями, не теряет своего оптимизма. В других странах мира оптимизм качество индивидуальное, в США это национальная черта, она воспитывается всей атмосферой динамичного общества, в котором у каждого есть свой шанс.

Но это качество имеет и негативную сторону. Оптимизм нейтрализует любую критику. Сомнения в правильности системы являются угрозой личному благополучию, они не конструктивны, опасны, разрушительны для принятого порядка вещей, поэтому воспринимаются как форма асоциального поведения, что-то среднее между хулиганством и подрывной деятельностью.

«Даже те, кто проиграл в жизненной игре, впадая в критицизм, делают это в безопасных стенах своего дома», Социолог Абель.

Оптимизм специфическая черта всех общественных систем, ставящих своей задачей тотальную поддержку существующего статус-кво. Пропаганда тоталитарных обществ 20-го века создавала монументальные образы всенародного счастья, и оптимизм стал общественным долгом. Тот, кто не разделял это чувство, мог ожидать визита гестапо или НКВД.        

В тоталитарном обществе «1984» Оруэлла было запрещено иметь недовольное выражение лица, нельзя было даже хмуриться, отсутствие оптимизма считалось вызовом обществу, антиобщественным поступком.

«В Америке и в Советском Союзе для каждого гражданина обязательно быть счастливым. Если он публично заявляет, что несчастлив, это означает неприятие всего социального порядка в целом. Граждане этих двух стран обязаны быть счастливы, таков их общественный долг», Социолог Роберт Варшоу в начале 50-х годов.

В Советской России социальный оптимизм выражался бесформенно, аморфно, в русской культурной традиции выше всего ценилась свободная импровизация. В Америке, с ее традицией законченности и ясности форм, оптимизм выражается в стилистически отточенных формах, взвешенных и отработанных клише, результат многих десятилетий работы массовой культуры, предоставляющей большой выбор стандартных форм поведения и общения.

Оптимизм когда-то был индивидуальной чертой, в массовом обществе он должен был стать всеобщим, так как индивид сам по себе ничто, он лишь часть коллектива. В Советском Союзе «оторваться от коллектива», следовать собственным убеждениям, значило стать отщепенцем, «индивидуалистом», противопоставляющим себя обществу.

Но социолог Вильям Уайт в своей работе 50-х годов «Organization Man» показал, что американский индивидуализм это также коллективизм, просто другая форма. Уайт описывает жизнь в комплексе, построенном корпорацией для своих работников в сабербе Чикаго, Парк Форрест. Для жителей комплекса, молодых профессионалов, наиболее важное качество, необходимое для успеха, способность завоевывать популярность в своей среде. Работники корпорации стремились выработать в себе психологическую гибкость, способность адаптироваться к превалирующим вкусам и изменяющимся обстоятельствам внутри рабочего коллектива, умение жить и работать в коллективе, группе, что принято называть «teamwork», умение работать в команде.

Подчинение индивида коллективу в условиях корпоративной жизни такое же, как и в советском варианте, где «коллектив всегда прав», только подчинение личности в американском коллективе более тотально, так как полностью добровольно, и в процесс контроля вовлечены все, все контролируют всех.

«Контроль всех над всеми создает давление на индивида, несравнимое по своей мощи с насилием государства или автократической системы, которому он все-таки, хоть в какой-то степени, хотя бы внутри себя, может сопротивляться», Эрих Фромм.

В отличие от советского коллективизма, который предполагал полную лояльность по отношению ко всему обществу, американец лоялен лишь по отношению к той временной группе, к которой он принадлежит сегодня. Завтра он будет лоялен по отношению к другой группе, которая предоставит ему больше возможностей в достижении индивидуальных целей. Это и есть американская форма коллективизма.

Динамика экономического развития делает все человеческие связи временными, необходимо принимать правила каждой новой группы безоговорочно и менять свои убеждения (если они есть) в зависимости от меняющихся обстоятельств. Добиться же своих индивидуальных целей можно лишь приспосабливая свою линию к линии руководства и коллектива.

Социолог М. Макоби провел опрос тысячи менеджеров крупных корпораций: «Они стремятся удовлетворить любой взгляд, присоединиться к любой точке зрения, если чувствуют за ней какую-либо силу, и готовы поменять свою позицию на противоположную. Почти невозможно описать их личностные черты, этих черт у них просто нет. Они такие же личности, как личностна амеба, меняющая форму и цвет в зависимости от обстоятельств.»

Сегодняшние менеджеры корпораций,  бывшие битники, участники молодежной революции 60-ых годов. Во времена студенческих протестов они требовали индивидуальной свободы, и одна из песен протеста содержала всего четыре строчки :

Я должен быть сам собой.

Я должен быть свободен.

Я не хочу только выживать.

Я хочу жить.

I've got to be me.

I've got to be free.

I don't want just survive.

I want to live.

Уровень благополучия 60-х годов удовлетворял старшее поколение, помнившее времена Великой Депрессии. Для молодежи, не знавшей нищеты и отчаяния 30-х годов, этого было мало, материальное благосостояние было для них привычным. Молодежь протестовала против монотонного, стерильного, обезличенного существования своих родителей с полным холодильником и машиной в гараже, как плате за готовность быть винтиком в экономической машине.

С надеждой изменить мир молодежь шестидесятых годов вошла во все сферы экономики и культуры и, действительно, изменила принципы подхода ко многим проблемам, сформировав ту социальную и культурную ткань общества, которая существует сегодня. Превратившись в работников крупных корпораций, молодежь создала новые формы корпоративной жизни, которые, не угрожая фундаментальным принципам бизнеса, делали корпорации более эффективными.

Будучи людьми нового поколения, они видели тот ресурс, которого не видели старые зубры, последователи принципа откровенного «выжимания пота» — увеличение эффективности труда за счет создания у работников чувства психологического комфорта. Система стала более либеральной внешне, по своей сути оставаясь той же. Повышалась интенсификация труда, совершенствовался контроль работников, система требовала полного конформизма. Поколение, боровшееся за свободу личности, своими руками построило мир, в котором свобода индивидуального самовыражения была введена в еще более жесткие рамки необходимые для функционирования технологического общества.

Индивидуализм и конформизм как будто противоречат друг другу, но в современных формах жизни они соединились в органическое целое, воплотившись в новом типе конформиста, конформиста-бунтаря. Бунтарь, воспитанный в атмосфере общества, где индивидуальные интересы важнее общественных, не борется за всеобщую свободу, он ищет ее лично для себя, но получить более высокий уровень личной свободы он может лишь за счет свободы других, используя возможности все той же системы подняться наверх социальной иерархии. Недаром многие активисты молодежной революции 60-ых годов в восьмидесятые превратились в руководителей крупных корпораций.

Конформизм перестал восприниматься негативно, тем более, что сам процесс приспособления к системе происходит органически, без прямого нажима, в результате множества мелких толчков из ближайшего окружения, в семье, возрастной группы, рабочем коллективе, которые воспроизводят на житейском уровне неписаные правила игры экономической жизни и конкурентной борьбы. Силы, которые формируют индивида, настолько многочисленны, что определить, откуда исходит давление невозможно.

«Экономические силы анонимны и их анонимность дает им преимущество перед открытым давлением государства... О политических силах говорят, они. Об экономике говорят, это. Законы экономики, законы рынка растворены в самой ткани общества, они органическая часть общественного сознания. Их невозможно точно обозначить, а значит и обвинять. Можно ли защищаться от невидимого? Кто может восстать против «этого»?»,  Эрих Фромм.

Русский философ Николай Бердяев, также, как и Фромм, говорил об экономике как об огромной, анонимной сетке, которая незаметно стягивает и тащит человека в нужном ей направлении: «Экономика не подавляет индивидуальную волю, она лишь направляет ее в необходимое русло.»

Анонимность системы исключает не только возможность активного сопротивления, она создает ощущение, что каждый выбирает направление своей жизни сам, что он сам решил видеть себя как товар на рынке труда или рынке персональных отношений. «He knows how to sell himself», он знает как продать себя, самая высокая оценка индивидуальных качеств, и никто даже не осознает, что продажа себя унижает его как личность.

«Человек стал товаром на продажу, вещью, вещь же не может ощущать и осознавать себя», Эрих Фромм.

Социолог Кристофер Лаш утверждал, что продажа себя стала настолько органической частью общественного сознания, что проституция, когда-то считавшаяся пределом человеческого падения, не только утратила отрицательные черты, но превратилась в модель общественного поведения. Проституция — бизнес, и также как и в любой другой деловой игре, проститутка стремится переиграть партнера, дать меньше и получить больше.

Проститутка превратилась в образец для начинающих антрепренеров, ведь их успех, также как и в индустрии секса, зависит от умения манипулировать собственными чувствами, эмоциями и чувствами других. Высокооплачиваемая жрица любви сегодня приобрела высокий общественный престиж, так как она победила в конкурентной борьбе за более высокую оплату труда.

Возросший интерес к порнозвездам, связан с тем, что они достигли высокого уровня профессионализма и, таким образом, легализовали себя в качестве «money-makers», антрепренеров, чутко улавливающих рыночный спрос. В этой индустрии, как и в любой другой, необходимо отвечать требованиям рынка труда, создавать стандартизированный сервис, так как только стандарт принимается рынком.

Рынок не принимает все то, что не соответствует стандарту, личностные качества, убеждения, своеобразие личности, поэтому, как отмечал социолог Эдвард Стюарт, «деперсонализация желаемое качество для большинства американцев».

Деперсонализация формировалась специфическими условиями американской жизни, но отказ от европейских представлений о личности в Америке был сформулирован также и идеологией новой цивилизации, с ее культом простого человека и отрицанием рафинированности европейской культуры и обожествления личности.

Эти качества европейской культуры не принимались и многими европейскими философами эпохи Просвещения, чьи идеи стали фундаментом американского мировоззрения. Вольтер в своей программной работе «Кандид, Простодушный или естественный человек», показывал героя, не принимающего ценности личности, характерной для высшего общества. Новый, поднимающийся к власти буржуазный класс, требовал идеализации собственных качеств, посредственности, ординарности, которые Вольтер называл естественными качествами человека.

Американский Кандид это Гекльбери Финн, он, как пожалуй никакой другой герой американской литературы символизирует национальный характер. Он сам создает свои принципы и ведет себя так, как подсказывает ему не философия, религия, традиции или мораль, а здравый смысл. Гекльбери Финн и есть «естественный человек» в американских условиях.

Он одновременно бунтарь и мастер приспособления. Он руководствуется здравым смыслом, но твердой жизненной позиции у него нет. Его позиция меняется в зависимости от обстоятельств, обстоятельства диктуют позицию. Его индивидуальность выражается не уникальностью внутреннего мира, а уникальностью поступков. Он существует в пределах своего маленького мирка и не знает ничего ни о стране, в которой живет, ни о мире в целом. В ожесточенной борьбе за выживание он, приспосабливаясь к обстоятельствам, постоянно меняет себя. 

Это качество жизни, изменение себя, постоянное приспособление, прослеживается во многих произведениях классиков американской литературы 19-го века. Уолт Уитмен пишет в  «Песне о себе»:

Я всех цветов и каст, всех вер и рангов,

Я фермер, джентльмен, мастеровой, матрос,

Механик, квакер, врач и сутенер,

Бандит, буян и адвокат.

Бенджамин Франклин в своей «Автобиографии»: «Я печатник, почтмейстер, издатель альманаха, химик, оратор, жестянщик, юморист, философ, государственный деятель, профессор домоводства и экономики, знахарь, прожектер и творец афоризмов».

«Автобиография» была дискуссией Франклина с «Исповедью» Жан-Жака Руссо. Руссо описывает историю развития личности, со всей возможной искренностью рассказывая о том, что происходило в его душе, в потаенных уголках его внутреннего мира. Франклина же внутренний мир героя не интересовал. Он тщательно проследил его путь к практическому успеху, где каждое действие, каждое движение души направлено к достижению результата.

Бенджамин Франклин был первым, кто ввел в американскую литературу тип, не существовавший в европейской литературе, «self-made man», сделавший себя человек, человек, изменяющий себя для достижения успеха. Термин «self-made man» как будто предполагает личную волю, личный выбор, но выбор предопределен национальным идеалом, мечтой о богатстве.

Кроме фигуры автора в «Автобиографии» существует также и Бедный Ричард, оба относятся с огромным пиететом к успешным людям бизнеса. Богатство, ими созданное, приносит самоуважение и уважение других, а бедности общественное мнение не прощает и относится к ней с презрением. «Невозможно пустому мешку стоять прямо», «Теперь, когда я имею корову и овцу, все оказывают мне знаки уважения.»,  говорит Бедный Ричард.

Бедный Ричард через полтора столетия превратился в героя трилогии Апдайка «Кролик». Он, как и герой Бенджамина Франклина, «сделал себя» в бизнесе. В юности он был бунтарем, хотел найти себя, свое особое место в этом мире, но возможностей для этого общество не предоставляло, и он примирился. Он рос как бизнесмен, как личность остался подростком. Его лицо в пожилом возрасте, лицо постаревшего мальчика, как и у многих американцев среднего класса.

«Америка страна мальчиков, которые отказываются расти. Личность так и остается в том виде, в котором она пришла в этот мир, лицо младенца в пеленках», отмечал Салвадор Мардаркада, испанский писатель.

Говорят, что лицо это зеркало души, душа отражает краски внутреннего мира. Те лица, которые принято называть характерными, появляются в результате уникального индивидуального опыта, эмоциональных потрясений, внутренней борьбы, а в условиях борьбы за материальный успех они и не могут возникнуть. Вся внутренняя энергия расходуется на внешние конфликты, на преодоление лишь внешних препятствий, с возрастом появляются старческие морщины, но это морщины волевого преодоления, не результат эмоционального и интеллектуального опыта, а знак физической изношенности, старения организма.

«Отсутствие индивидуальности лиц в Америке поражает, персонализированных характеров просто нет. За лицами европейцев стоит целый круг собственных, индивидуализированных представлений о мире, людях, политике и культуре. Лица американцев представляют полный контраст, приспособление культивирует бесцветность». Французский социолог Бордияр.

«На их лицах нет никакого следа внутренней жизни, мыслей или эмоций. Выражение лиц трудно определить, их черты размыты, так как мускулы вокруг рта и глаз атрофированы, результат отсутствия сложных эмоциональных реакций», описание европейским наблюдателем средних американцев.

Американская культура, в отличие от европейской, экстравертивна, она предполагает, что все, что происходит с человеком, происходит через внешнее действие, а его внутренний мир может быть интересен его личному психологу, но не окружающим его людям, которые также стандартны, как и он сам. Постоянная адаптация к изменяющимся условиям создает лица «с общим выраженьем», или, точнее, без всякого выражения.

Но в кино, на телевизионном экране мы видим яркие личности, объемные характеры, они смотрят на нас с обложек журналов, с рекламных объявлений. Актерам, режиссерам, художникам, писателям индивидуальные качества необходимы, в этом бизнесе индивидуальность профессиональный капитал, на специфическом рынке искусств уникальность хорошо продаваемый товар.

Отсутствие характерных лиц в толпе американцев отмечают не только европейцы, но и сами американцы, имеющие хоть какой-то опыт жизни в Европе. Стюарт Миллер, американский психолог, проживший несколько лет во Франции:

«Когда вы встречаетесь с европейцем, перед вами не только «реальный человек», но особая, не клишированная система видения мира. В их глазах, имеющих поразительную глубину, прочитывается многообразный эмоциональный опыт, выражения лиц всегда индивидуальны, за ними стоит интенсивность внутреннего мира, которую мы, американцы, не можем себе даже представить. Их взгляд на мир с его глубиной проникновения в сущность социальных явлений, их понимание тончайших нюансов психологии  все это результат работы над собой, выработка личности, уникальной для данного человека. В них все говорит о глубине содержания, интенсивной внутренней жизни личности, то, что для нас, американцев, практически непостижимо. Все это создает резкий контраст с пресностью, однообразием выражения или просто отсутствием какого-либо выражения на лицах американцев».

В то же время американцы воспринимают себя как существа уникальные, независимые от внешних влияний. Им кажется, что их мнения, ценности, в которые они верят, формы поведения, они сформировали сами, они «сами себя сделали». Для них неприемлемо представление о том, что они, так же, как и представители любой культуры, русские, французы, немцы, испанцы, верят в определенные идеи и ведут себя определенным образом потому, что такими их сделала окружающая социальная среда.

Американцы чаще, чем любая нация мира, прибегают к стереотипам, определяя ими индивидуальность других, их постоянное использование и отсутствие зазора между стереотипом и объектом демонстрирует очевидный факт, американцы поразительно стереотипны.

Тема конформизма стала чрезвычайно острой во всем мире во второй половине 20-го века благодаря тому устрашающему эффекту, к которому он привел в нацистской, тоталитарной Германии. Конформизм тоталитарных режимов был насильственным подчинением интересов индивида интересам государства, конформизм в рыночной демократии строится на принципе личного интереса, на праве каждого думать только о себе.

Крайний индивидуализм, замкнутость на себе, формирует социальный тип, манипулировать которым значительно проще, чем людской массой. Эгоцентрик, обрывая все полноценные связи с другими с другими людьми, беспомощен перед любым внешним давлением, которое лепит его как сырую глину. Поэтому конформизм экономического общества гораздо более тотален, чем конформизм режимов, использовавших массовый террор.

Как это ни парадоксально, эгоцентризм современного американца  это форма аскетизма, характерного для протестантской этики 18 века. Но аскетизм протестантской этики требовал ограничений материальных потребностей и расширения духовного мира, а индивидуализм в потребительском обществе требует другого типа аскетизма, расширения материальных потребностей и сужения мира внутреннего.

«Человек, в глазах американцев,  работающая машина, и его мысли, переживания и чувства ни в коем случае не должны мешать процессу работы». Джеффри Горер, английский социолог.

Ценя себя, прежде всего, как продуктивного работника, американец рассматривает свой внутренний мир, свои эмоции и эмоции других как нечто мешающее делу.

Журналист-иммигрант Александр Генис: «С первых дней в Америке меня преследует навязчивый образ мира лишенного объема... Нарисованная, мультипликационная жизнь, которая вся исчерпывается поверхностью...»

В рисованных декорациях мультипликации нет деталей и нюансов, нет их и в плоских фигурках персонажей лишенных внутренних противоречий, человеческого объема, исчезающего в беспрерывном действии, которое и составляет основное содержание их жизни…

Америка раньше других стран пошла по пути создания минимального человека, конформиста, но сегодня, повсеместно, люди становятся все более и более похожими друг на друга, их лица, их одежда, их чувства, их мысли штампуются на одном и том же конвейере.

Когда-то конформизм воспринимался как определенная жизненная позиция, которую индивид выбирал сознательно. Сегодня у него нет выбора, сегодня индивид должен или принять принципы, в которые верят массы, или быть выброшенным из общества.

«Человек должен пройти обработку, из сырья превратится в продукт и стать эффективной частью машины. Все качества, не используемые машиной-обществом, должны быть отброшены, а человеческий аспект отношений должен быть сохранен лишь в той степени, без которой он психологически не выживает». Немецкий философ Ясперс.

Но, еще задолго до Ясперса, эту перспективу видели философы эпохи Просвещения. Один из них, Фуко, писал: «Могу поручиться, что личность исчезнет так же, как исчезает лицо, начертанное на мокром прибрежном песке».