Покорённые структуры - Ценности

Ценности. Полное название повести Вольтера - «Кандид или Оптимизм». Термин «оптимизм» (от латинского optimus - "наилучший») был сконструирован для описания учения Лейбница (1646-1716), выраженного в его труде «Опыты теодицеи о благости Божией...» (1706-1710), где проведена мысль, что хотя в мире и присутствуют зло и пороки, сам по себе этот мир наилучший из всех возможных миров. В этом смысле его и использует Вольтер, посмеиваясь над Лейбницем. То и дело, после очередных несчастий, выпадающих на долю героев «Кандида», кто-нибудь из них изрекает, что всё к лучшему. В глазах Вольтера оптимизм смешон.   Но мы помним, что смех, благодаря его матричной природе, может быть легко транслирован.  Когда Вольтер раз за разом сталкивает контекст оптимистических утверждений с чередой жизненных неурядиц, читатель начинает смеяться вслед за ним. Эта  технология, применённая против оптимизма, может быть направлена на что угодно.  Смех - универсален, любые взгляды, любые жизненные ценности могут быть высмеяны, так как несложно подобрать контрастирующий с ними контекст и чисто механически пересечь их с помощью шутки. Немного литературного таланта - вот и всё, что нужно для этого. Иронический образ мыслей подразумевает постоянное обращение смеха на объекты, которые, на первый взгляд, ни в коем случае не могут быть осмеяны.  Александр Блок, осознав это, потрясённый, пишет свою «Иронию» (1908):

«Самые живые, самые чуткие дети нашего века поражены болезнью, незнакомой телесным и духовным врачам. Эта болезнь - сродни душевным недугам и может быть названа "иронией". Ее проявления - приступы изнурительного смеха, который начинается с дьявольски-издевательской, провокаторской улыбки, кончается - буйством и кощунством. 

Я знаю людей, которые готовы задохнуться от смеха, сообщая, что умирает их мать, что они погибают с голоду, что изменила невеста. Человек хохочет - и не знаешь, выпьет он сейчас, расставшись со мною, уксусной эссенции, увижу ли его еще раз? И мне самому смешно, что этот самый человек, терзаемый смехом, повествующий о том, что он всеми унижен и всеми оставлен, - как бы отсутствует; будто не с ним я говорю, будто и нет этого человека, только хохочет передо мною его рот. Я хочу потрясти его за плечи, схватить за руки, закричать, чтобы он перестал смеяться над тем, что ему дороже жизни, - и не могу. Самого меня ломает бес смеха; и меня самого уже нет. Нас обоих нет. Каждый из нас - только смех, оба мы - только нагло хохочущие рты»

Блок называет иронию свирепствующей «эпидемией». Но его свидетельство о том, что болезнь иронии поразила многих, «самых живых и чутких»,  позволяет сделать вывод об её ограниченности. Многие - это ещё не все. Более того, «живые и чуткие» - это, прежде всего, носители прометеевского сознания, интеллектуальная элита общества, подмятая ПРОЕКТОМ, но не общество в целом. Процесс распространения смеховых матриц на всё содержание общественного сознания во времена Блока ещё не достиг завершения. Он был завершён с приходом постмодернизма. Теперь возможность направить смех на любой объект утвердилась в массовом сознании. В России это привело к возникновению такого явления как стёб. Сущность стёба - высмеивание ценностей. (31)

В принципе, ценности всегда были уязвимы. Неприятие той или иной ценности могло быть выражено и в виде глумления над ней. Человек довольно часто утверждает собственную значимость через  принижение значимости другого, мы говорили об этом, разбирая природу смеха.  Новое тут - в неприятии ценности как таковой. Любая ценность, любая значимость подозрительна и вызывает ёрническую реакцию. Такая ситуация представляет собой результат развития ПРОЕКТА. Уничтожение религиозности, развал иерархии и дискредитация традиции основываются на отрицании ценностей. Сначала отбрасываются вполне определённые ценности: Бог, которому человек обязан своим самосознанием, иерархическое государство, обременяющее гражданина обязанностями, семья, не дающая личности схлопнуться в самодостаточную монаду. Взамен этих ценностей находятся другие: наука, с помощью которой человек думает подчинить себе мироздание, открытое общество, основанное на личных решениях индивидуальностей, свобода сексуального поведения, раскрепощающая человека. Этот «внутрипроектный» ряд ценностей генетически вторичен. Неизбежно сказывается то, что он построен на отрицании. Наука, попавшая на место Бога, в силу этого оказалась обязана обладать  абсолютным знанием и всемогуществом. Это объясняет и обильное финансирование заведомо бесполезных или опасных фундаментальных исследований, и болезненную реакцию учёной общественности на отсутствие единой теории поля и многое другое... Концепция открытого общества, построенная путём вычитания из государства принципа иерархии, так и осталась невоплощённой идеей. В реальности место официальной иерархии заняли центры влияния, предпочитающие оставаться в тени, и потому современное государство в действительности  оказывается абсолютно непрозрачным, несмотря на декларативную демократичность. Сексуальная свобода неизбежно тяготеет к извращениям. Если традиция основывается на том, что  представляет собой естественную норму, то отвержение традиции приводит к отрицанию нормы. Следом за пренебрежением к семье и предписываемым ею ролевым функциям, идёт пренебрежение и к ролевым функциям, предписываемым полом.

Возможно, именно слабость вторичных ценностей подтолкнула ПРОЕКТ к следующему шагу. Прометеевская идеология в лице экзистенциализма дезавуировала правомочность любой системы априорных ценностей. Камю в абсурдистском эссе «Миф о Сизифе» (написан в 1941, опубликован в 1943) пишет:

«Вселенная абсурдного человека - это вселенная льда и пламени, столь же прозрачная, сколь и ограниченная, где нет ничего возможного, но все дано. В конце его ждет крушение и небытие. Он может решиться жить в такой вселенной. Из этой решимости он черпает силы, отсюда его отказ от надежды и упорство в жизни без утешения.

Но что значит жить в такой вселенной? Ничего, кроме безразличия к будущему и желания исчерпать все, что дано. Вера в смысл жизни всегда предполагает шкалу ценностей, выбор, предпочтение. Вера в абсурд, по определению, учит нас прямо противоположному [...]

Если я убежден, что жизнь абсурдна, что жизненное равновесие есть результат непрерывного бунта моего сознания против окружающей его тьмы; если я принимаю, что моя свобода имеет смысл только в положенных судьбой границах, то вынужден сказать: в счет идет не лучшая, а долгая жизнь. И мне безразлично, вульгарна эта жизнь или отвратительна, изящна или достойна сожаления. Такого рода ценностные суждения раз и навсегда устраняются, уступая место суждениям фактическим. Я должен выводить следствия из того, что вижу, и не рискую выдвигать какие бы то ни было гипотезы»

Сартр формулирует эту мысль следующим образом:

«Экзистенциалисты [...] обеспокоены отсутствием Бога, так как вместе с Богом исчезает всякая возможность найти какие-либо ценности в умопостигаемом мире. Не может быть больше блага a priori, так как нет бесконечного и совершенного разума, который бы его мыслил. И нигде не записано, что благо существует, что нужно быть честным, что нельзя лгать; и это именно потому, что мы находимся на равнине, и на этой равнине живут одни только люди»

Без ценностей нельзя, но человек сам определяет, что составляет для него ценность и сам выстраивает эти ценности в шкалу. Формально личная шкала ценностей может совпасть с моралью, утверждаемой обществом, но это будет только наложение, совпадение в конечной точке, но не в процессе выработки и систематизации ценностей.

Таким образом, экзистенциализм декларировал предельную фрагментизацию мира ценностей. Если раньше ценности объединялись в устойчивые комплексы, работающие как матрицы, формирующие индивидуальные установки  многих людей, то теперь матричный принцип оказался нарушен.  Человек может объединить ценности в некоторую систему, но эта система не подлежит трансляции. О том, что эта установка ПРОЕКТА реализована на практике, мы можем судить по многим признакам. В частности, налицо деградация стилей.  Стиль представляет собой проекцию ценностной матрицы на поведение и материальную культуру людей. Вещи или действия человека становятся знаками, указывающими на отражённую в них систему ценностей. Восприятие стиля строится на прочтении этих знаков: мы расшифровываем эти ценности, что позволяет нам увидеть отражающий их стиль. Но чтобы  прочтение стало возможным, система ценностей, стоящая за стилем должна иметь определённый уровень повторения. В мире индивидуальных ценностных комплексов повторения нет. Следовательно, невозможны и стили.

Разрушение ценностной общности - явление достаточно свежее. Поэтому  в обществе ещё существует ожидание стиля.  Человек  смотрит на окружающие его вещи и ждёт  своей реакции ценностного узнавания. Её нет, но ему кажется, что такая реакция происходит, пусть не в явном виде, но хотя бы частично.  Отсюда возникают часто повторяемые тезисы, что в том-то и том-то присутствует сочетание различных стилей. В подобном контексте слово «стиль» лишается всякого смысла, ибо ПРОЕКТ на современной нам его стадии не может явить ничего, кроме сочетаний.

Это приводит к некоторой очевидности кризиса идеологии ПРОЕКТА. Ценностные комплексы, выработанные проектом, также перестали транслироваться. Энтузиазм научного познания иссяк. Фантастика, поднявшаяся на осмыслении прометеевских установок науки, и бывшая подлинно научной фантастикой, переродилась в сказки об иных мирах. Сама наука перестала быть личным делом учёных и превратилась в один из видов хозяйственной деятельности. Испытывает трудности и революционная идеология. Ценность будущего общего блага больше не является вдохновляющей. Понятие общего в мире индивидуальностей весьма абстрактно. Да и будущее проблематично: в мире разобщённых ценностей временная перспектива весьма незначительна. Для того чтобы оперировать эпохами, нужна устойчивая ценностная шкала. Экзистенциальная установка на то, что шкала формируется в процессе осуществления человеком его жизненных выборов, исходит из того, что происходит сейчас. Масштабные экстраполяции здесь неуместны. Вообще, идея прогресса  в значительной степени утратила свою привлекательность. В лучшем случае прогресс воспринимается как неизбежность; современный индивидуалист не готов вкладываться в него лично.

На этом фоне понятно и охлаждение к символу Прометея. В «Бунтующем человеке» Камю пеняет Прометею за ограниченность его бунта. Бунт Прометея узко целесообразен. Прометей знает, чего хочет, и посредством бунта достигает желаемого. Это отнюдь не метафизический бунт, не бунт по природе, не восстание против мироздания. Прометей выступает против одной системы ценностей ради другой; он не отменяет  сам принцип существования априорных ценностей. И потому место Прометея - в прошлом. Современное состояние ПРОЕКТА не нуждается в этой фигуре.

Следующая глава: ПРОЕКТ как проект

Назад: Покорённые структуры. Традиция