«Согласие в мыслях и стремлениях»

«Согласие в мыслях и стремлениях»: Н.С. Лесков о браке и семье

Николай Семенович Лесков (1831 - 1895) - один из крупнейших русских мастеров художественного слова - оставил в наследие непреходящие идеи о мире и человеке. Говоря о Лескове, академик Д.С. Лихачев подчеркивал неисчерпаемость «всей гаммы сочувствия и любви, которая свойственна творчеству писателя» [1]. Художник был наделен способностью «к глубокому проникновению в святая святых человека». «Я очень люблю литературу, - признавался Лесков, - но еще больше люблю живого человека с его привязанностями, с его нервами, с его любовью к высшей правде» [2].

Проблема брака, семьи, отношений мужчины и женщины как сложная   область человеческих взаимосвязей глубоко волновала Лескова: «это мне очень важно, т.к. этого приходится касаться в вымыслах» [3], - писал он критику М.О. Меньшикову.

Самобытный, духовно самостоятельный художник постоянно подчеркивал «свое уединенное положение» [4] - как в жизни общественно-политической, так и в решении социально-этических вопросов. Чрезвычайно показательна следующая самохарактеристика Лескова: «Дело просто: я не нигилист и не аутократ, не абсолютист и не ищу славы моея, но славы пославшего мя Отца» (XI, 425) - (курсив мой. А.Н.-С.). Писатель и интересен прежде всего самостоятельностью и независимостью своих воззрений, основания которых - любовь к ближнему и деятельное добро - оставались неизменными.

Семью, в которой царят взаимопонимание, взаимоуважение, любовное единение духовно близких людей, Лесков считал одной из важнейших человеческих ценностей. В то же время, по мысли писателя, благополучная семья не данность, а результат непрестанной работы души. Для того чтобы выстраивать и поддерживать внутрисемейные отношения, необходимо обладать не только житейским тактом, но и духовной зоркостью, постоянно «упражняться» в делании добра. Упоминая о семье, которая собирается «у стола с лампою и с простою дружною речью», Лесков в одном из своих писем говорит о важнейшем способе строительства такой семьи: «Добро, как сила, развивается от упражнений души в добродействе людям, а к этому надо иметь вкус, а вкус (душевная эстетика) развивается примером, растет в атмосфере доброты» [5].

По вопросам практической этики семьи и брака Лесков вступил в творческий диалог и мировоззренческую полемику со своими выдающимися современниками - Ф.М. Достоевским и Л.Н. Толстым. Откликаясь в 1890 г. на толстовскую повесть «Крейцерова соната», Лесков начал работу над тремя произведениями, оставшимися незавершенными: «По поводу ’’Крейцеровой сонаты’’», <«Особенно чувствительно уязвила…»>, «Короткая расправа» [6].

«Остро психологический опус»[7] «По поводу ’’Крейцеровой сонаты’’» (1890), написанный, правда, только «вдоль» (как говорил художник о своих незавершенных произведениях), имел вариант заглавия: «Дама с похорон Достоевского» [8].

Отправной точкой рассказа Лескова становится реальная предыстория дамы, «духовным наставником» которой был Достоевский.  К писателю, имевшего огромный духовно-нравственный авторитет,  нередко обращались за советам люди, ищущие достойный выход из непростых жизненных ситуаций. Дама, явившаяся впоследствии прототипом героини рассказа Лескова, также адресовалась к Достоевскому с вопросом: стоит ли ей признаться мужу в совершенной измене? Убежденный в целительной роли страдания («Пострадать хочу - и страданием очищусь», - важнейший показатель духовного роста героя в вершинном романе Достоевского «Братья Карамазовы»), писатель дал  посетительнице «рецепт» очиститься страданием: «Лучше открыть свою гадость, перенести наказание и быть униженной, разбитой, выброшенной на мостовую…» Истеричная, экзальтированная дама, находясь под сильным влиянием проповеди писателя, пытается вести себя «по Достоевскому», но все же не решается немедленно последовать  данному ей указанию. «Грешница» пребывает «на распутье»: «эти похороны… эти цепи… этот человек, который производил на меня такое необыкновенно сильное, ломающее впечатление, это  лицо и воспоминание обо всем, что мне приходилось два раза в жизни рассказывать, перепутало все мои мысли» (IX, 34). После похорон Достоевского с тем же вопросом дама обратилась к Лескову.

Первый биограф писателя А.И. Фаресов, освещая этот эпизод, вспоминал: «Лесков часто говорил мне о ней» [9]. Жизненная ситуация, когда разные лица обращались к известным писателям за советом или духовной помощью, ища разрешения недоумений, облегчения в бедах, утешения в скорби, была привычной для того времени. В этой связи рассказ Лескова можно рассматривать «как образ памяти писателя» [10].

Однако же рассказ «Дама с похорон Достоевского» как художественное произведение во многом отличается от воспоминаний Лескова, переданных в его биографии А.И. Фаресовым. Если в рассказе героиня уже сделала свой нравственный выбор, и ее тревожит лишь вопрос о покаянии: расстаться ли ей с любовником, признавшись мужу в своей многолетней связи, или же не открываться перед ним, - то в  передаче Фаресова посетительницу писателя волнует иная дилемма: «признаться ли ей мужу в том, что она любит другого, или продолжать ей обманывать его» [11]. Обе ситуации чреваты семейной трагедией и неизбежно ведут к страданию - не только самой «грешницы», но и близких ей людей.

Достоевский категорично предписывал философско-универсальный жесткий вариант поведения. Лесков же, по верному замечанию О.В. Евдокимовой,  «видел в сочетании «отвлеченной философии» и ярких образов порождение соблазняющей литературности, то есть искусственности, закрывающей истинную глубину жизни» [12].  Истина для Лескова не может быть теоретически абстрактной, отвлеченной - она всегда живая, конкретная. Суровому этическому максимализму Достоевского Лесков противопоставил сострадающий, божеский взгляд: «Бог вам судья в этом деле, а не я» [13] (выделено мной. А. Н.-С.).  «Даме с похорон Достоевского» писатель дает совет, прямо противоположный тому, что получен ею от проповедника очистительного страдания: «если можно не вызывать страдания, зачем вызывать его» (IX, 39), - такова наиболее безболезненная, взвешенная и приемлемая развязка клубка семейных проблем: «разойтись с человеком труднее, чем сойтись» [14].

Это вовсе не означает, что Лесков упрощает проблему, «переводя конфликт с высоких трагических переживаний и противоречий в разряд обыденного, повседневного» [15], «соскальзывает, - как рассудил А.А. Измайлов, - в область того меркантильного практицизма, той земной и будничной рассудочности, от к <ото> рой, к сожалению, часто не умел воздерживаться и к <ото> рая однажды бесконечно возмутила Меньшикова, когда пророческому требованию от человека исповеди Достоевским он противопоставил глубоко пошлую «невыгодность» очистительной грозы покаяния для обеих заинтересованных сторон» [16]. Напротив, разбирая чужие грехи и проявляя большую чуткость в отношении ошибок и заблуждений людей, Лесков подходит к проблеме как христианин, с духовной осторожностью. Именно проявлению милости к людям учил преподобный Серафим, Саровский Чудотворец: «Дух смущенного или унывающего человека надо стараться ободрить словом любви. Все мы требуем милости Божией… Осуждай дурное дело, а самого делающего не осуждай» [17]. Глубоко религиозный христианин, как замечал          И.А. Ильин, всегда готов признать, что «в человеке есть грех наследственный, который трудно вменить ему или во всяком случае - ему одному», «есть грех невольный, грех пассивности (неделания), грех беспомощности и неумения», «грех от страха и иные различные, трудно исчислимые и непредвидимые грехи, которые допускают снисхождение <…> и удерживают <…> человеческие суд и приговор от строгости» [18]. «Нельзя предъявлять ко всем слишком больших требований, удовлетворить которым может только любовь совершенная» [19], - размышлял Лесков в статье «О рожне. Увет сынам противления» (1886).

Свободу выбора, перед которой оказалось человечество со времен грехопадения, писатель рассматривает как христианскую проблему самоопределения и самовоспитания личности: «Чужую жизнь легко устраивать, а надо бы испробовать прежде всего <…> собственные силенки. <…> Характер не калач покупной. Оттого я ничего не советую Вам, пока Вы сами не начнете борьбу с своей природой. А у Вас в ней есть и много хорошего: это стыд природы и боязнь чужих страданий», «победите самую себя, а не убивайте других, делая их несчастными»[20].

Важную этико-психологическую нагрузку несет в рассказе едва заметная  художественная деталь: дама передвигает зеленый кружок абажура, пытается закрыться от света лампы. Домашняя настольная лампа - это не просто бытовая деталь. У писателя с ней было связано излюбленное представление о дружной семейной жизни. В лесковской беллетристике, в письмах неоднократно рисуется картина сбора «всех членов семьи для мирной беседы или чтения за круглым семейным столом и тихой семейной лампой, льющей ровный свет из-под абажура, сделанного женской рукой» [21] (курсив А.Н. Лескова).  На приглашение погостить Лесков отвечает в одном из писем: «Если у вас когда-нибудь пьют чай у семейной лампы, - позовите меня, и я приеду» [22]. Не имея собственной семьи, писатель стремился к общению «с добрыми людьми за их круглым столом и у их тихой, домашней лампы» [23].

В рассказе своей взволнованной посетительнице писатель пытается внушить ту же мысль о сохранении семьи у «домашней лампы»: «стакан чаю, самовар и домашняя лампа - это прекрасные вещи, около которых мы группируемся» (IX, 40).  Однако психологически многозначителен жест героини, закрывающей зеленый кружок абажура: свою семью она почти разрушила, и ей страдальчески нестерпим уютный свет чужой домашней лампы.  В то же время совершившая грех женщина безотчетно пытается укрыться и от иного света - Света Христовой истины. Лесков духовно «врачует» свою «пациентку», отчаявшуюся, болезненно спутавшую религиозно-нравственные ориентиры. «Измену принес мне сам дьявол, - если хотите, я верю в дьявола» (IX, 37), - мрачно вскрикивает экзальтированная дама. Но веровать ей надо в Бога, идти к Нему, не прятаться от Его света.  Рецепт духовного выздоровления есть: необходимо и возможно «найти достаточно поводов жить для других» (IX, 42), то есть выйти «за узкие пределы эгоистического сознания и самолюбования жертвенностью - к деятельному добру, незаметному подвигу самопожертвования» [24].

По поводу собственно «Крейцеровой сонаты» - повести Л. Толстого -  Лесков, полемически заостряя свою позицию против максимализма Достоевского, в то же время усмотрел в толстовском произведении идеи, созвучные собственным: «если женщина такой же совершенно человек, как мужчина, такой же равноправный член общества и ей доступны те же самые ощущения, то человеческое чувство, которое доступно мужчине, как это дает понять Христос, как это говорили лучшие люди нашего века, как теперь говорит Лев Толстой и в чем я чувствую неопровержимую истину, - то почему мужчина, нарушивший завет целомудрия перед женщиной, которой он обязан верностью, молчит, молчит об этом, чувствуя свой проступок, иногда успевает загладить недостоинство своих увлечений, то почему же это самое не может сделать женщина? Я уверен, что она это может» (IX, 39).

Однако в отношении толстовской позиции Лесков выдал желаемое за действительное: перерабатывая «Крейцерову сонату», Л. Толстой явил  «разномыслие»с  толкованием его повести Лесковым, усилив аскетизм и резкость концепции. В проблеме отношений между полами Толстой усматривал  «несвободу и неполноту» из-за «неотдельности мужчины от женщины» [25],  тогда как, согласно лесковскому пониманию, солидарному со святоотеческим учением, союз мужчины и женщины является божественным установлением и не только не обедняет человека духовно, но - наоборот - способствует полноте реализации личности. По мысли Отцов Церкви (Климента Александрийского, Блаженного Августина), жена - подруга и помощница, необходимая своему мужу: «Только вместе с нею человек становится существом цельным и полным, каким он должен быть сообразно Божественным целям» [26].

В доктрине Л. Толстого Лесков не мог согласиться с требованием воздержания от плотской любви - не только потому, что для человечества это «хомут не по плечам», но прежде всего  - это «противно великой необходимости призыва на землю для воплощения множества душ», которым необходимо реализовывать Божественный замысел. «Но как по его же словам, - пишет Лесков о Л. Толстом, - не выберешь «дубинки без кривинки», то мне в его толковании «кривинкою» кажется то, что касается отношения полов - брака, чадорождения и проч. к сему подходящего. Здесь я чувствую какую-то резкую несогласимость с законами природы и с очевидною потребностью для множества душ явиться на земле и проявить себя в исполнении воли Творца. Тут я Л. Н-ча не понимаю и отношу его учение к крайностям его кипучего, страстного духа, широкого в своих реяниях во все стороны: а сам я смелее прилежу к практичному москвичу Кавылину (основат<елю> Преображенск<окого> кладбища), который думал и учил, что «естественно есть мужа к жене соизволение», и в том есть «тайна Создавшего», а «установление к сему человечнее: да отец будь чадам, а не прелюбодей». И это мне кажется еще очень «довлеет злобе дня», и не за чем было сочинять «хомут не по плечам», и тем людей пугать и давать против себя орудие пустословам. Пусть-ка каждый, поддавшийся «соизволению», «будет отцом, а не прелюбодеем», и это еще будет хорошо, и впору, и натуре вещей сродно, и не тягостно, и не противно великой необходимости призыва на землю для воплощения множества душ, все высшего и высшего порядка и совершенства <…> Множиться людям надо, - иначе род наш станет на том, на чем мы сейчас стоим, и в этом состоянии человечество еще не годится к воссоединению с тем, от чего оно отпало, после того как ’’была брань на небеси’’» [27](выделено мной. А. Н.-С.).

Уже через несколько дней после этого письма критику Меньшикову Лесков вновь обращается к нему по поводу волнующего вопроса «естественного мужа к жене соизволения», полемизируя с толстовской позицией, противопоставляя ей собственное решение проблемы: признавая влечение полов и естественность «плотской любви», писатель желает, чтобы во главе союза мужчины и женщины стояли не только «кровь и плоть», но также душа и разум, чтобы физическое пребывало в гармонии с духовным, нравственным. «Нам надо очищать вкус людей, а не вырывать вон естественного закона природы, - считает Лесков. - Дурно, что сближением полов до сих пор главным образом руководят «плоть и кровь», а не дух, не разум, - любовь родится только потому, что «аппетит манит», а не по благоразумию, и Шопенгауэр об этом говорил лучше, чем в ’’Крейцеровой сонате’’» [28].

Отрицая брак, Л. Толстой обращался к христианской истории:  «Христос не давал никаких определений жизни, Он никогда не устанавливал никаких учреждений, никогда не устанавливал и брака» [29]. Однако даже в святоотеческом духовном наследии наряду с прославлением  безбрачия и целомудрия существует понятие о том, что и жизнь в браке не является препятствием к достижению вечного блаженства, но, напротив, «есть средство, облегчающее путь к нему, когда супруги взаимно помогают друг другу. Особенно замечательно мнение, высказанное Иоанном Златоустом о людях, которые, увлекшись аскетизмом, разрывают брачный союз для подвигов отшельнической жизни. Он указывает на опасность подобных разрывов брака. Оставляя свою жену, чтобы удалиться в пустыню, муж подвергает ее искушениям, и в случае ее падения вся ответственность падает на него самого» [30].

Союз мужчины и женщины является одним из первых даров, преподнесенных человеку Богом. Ева, сотворенная из ребра Адама, плоть от плоти и кость от кости, - его alter ego: «любящий свою жену любит самого себя» (Ефес. 5: 28); «Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как Господь Церковь» (Ефес. 5: 29), «посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть. Тайна сия велика» (Ефес. 5: 31 - 32). Апостол Павел в своем учении о браке возносит супружество и семью на такую высоту, где правит абсолютная христианская любовь: «Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее» (Ефес. 5: 25).   Христианская Церковь никогда не осуждала брака и благословляла его. Лесков также брака не отрицает и расходится с автором «Крейцеровой сонаты» в исходной позиции: «Я все хотел видеть хороший, нравственно устроенный брак, а не зарекательство от этого» [31], - пишет Лесков Т.Л. Толстой.

В недатированном отрывке «Особенно чувствительно уязвила генерала Попятина «Крейцерова соната»…», как и в короткой заметке «О браке» (1891) [32], писатель справедливо считает, «что надо, чтобы человек выбирал себе жену за ее ум, характер и хорошее уменье жить, а не за джерси да за нашлепку» [33].  В статье «Карикатурный идеал» (1877) Лесков замечал, что для девушки, мечтающей выйти замуж, явно недостаточно «некоторой способности ловить мужчин в женские тенета»; ей должно хватать и «благородства характера», «и живой веры, кротости и упования, которые так возвышают нравственный облик женщины» (X, 224).

Свободное согласие супругов - одно из главных условий брака. Однако выбор «второй половины» - шаг чрезвычайно важный, поскольку супруги в своем союзе  несут ответственность друг за друга. В письме к своему приемному сыну Б.М. Бубнову от 14 мая 1891 г. о цели сближения полов («паровании») Лесков высказывается более определенно и судит с религиозных позиций:  «парование»должно происходить «не по облюбованию бёдр и ’’сосковой линии’’», но «по согласию в мыслях и стремлениях к достижению высших целей бытия <выделено мной. А. Н.-С.>» (XI, 488). Цели же эти, по Лескову, - в том, чтобы «Царство Божие настало на земле» [34].  Писатель напоминает: «любовь есть величайшая и всемогущественная сила, и ее игнорировать нельзя: ’’она творит святых и героев’’» (XI, 489).

Если Л. Толстой в «Послесловии к ’’Крейцеровой сонате’’» утверждал: «Вступление в брак не может содействовать служению Богу и людям» [35], -  то Лесков считал, что в своем союзе мужчина и женщина могут стремиться «к достижению высших целей бытия» (XI, 488). Более того - женщина не только не «разъединяет» мужчину с миром и людьми, но писатель говорит о «возвышающейженщине» (курсив Лескова.  А. Н.), «возносящей дух мужчины выше и объединяющей его с Божеством » (XI, 489) - (курсив мой. А. Н.-С.)