Музыкальная медиевистика в России: советский период

Авторское название статьи: Западная медиевистическая проблематика в трудах советских музыковедов

Статья посвящена осмыслению логики развития музыкальной медиевистики в нашей стране.

Музыкальная медиевистика в России с досоветских времён имеет своеобразие по отношению к медиевистическим школам других стран. Обусловлена она следующими обстоятельствами. В России средневековое музыкальное наследие присутствует: в живой практике (у старообрядцев),  в виде древних рукописей  (преимущественно русских) и в форме сведений о западноевропейском наследии [здесь мы подразумеваем знания как собственно о Средневековье, так и об эпохе Возрождения]. Последнее, хоть и не родное, но и не экзотическое, потому что с петровскими реформами русская культура усвоила восходящую к западному Средневековью европейскую музыку Нового времени как свою, активно включившись в её распространение. Появление католических культовых мелодий в сочинениях русских композиторов Х1Х-ХХ веков – очевидное тому свидетельство.

Такие обстоятельства имеют для науки большое значение и в психологическом и в организационном смысле. Сам факт довольно интенсивного развития музыкальной медиевистики западного направления по сравнению с аналогичными исследованиями в области китайской, арабской или индийской музыки подтверждают это.

Работа с древнерусскими рукописями в Х1Х веке больше напоминает реанимационные практики солезмских монахов, нежели способы изучения византийского наследия балканскими протопсалтами (к примеру, А. Панном в Румынии),  для которых  средневековые песнопения никогда не были архаичными и забытыми.

В России, несмотря на  активность старообрядческих уставщиков, аналогичную творчеству балканских распевщиков, живая практика знаменного пения находилась далеко за пределами тезауруса профессиональных музыкантов. выросших в лоне новообрядческой церкви. Их представления о Древней Руси сопоставимы с представлениями о Древней Греции, хотя разрыв во времени совершенно иной: всего-то лет двести. Условия сосуществования музыкантов европейского воспитания со старообрядцами были таковы, что до манифеста о веротерпимости 1905 года последние оставались чем-то запредельным – странным осколком древности в современной жизни.

Таким образом, если изучение русского средневекового наследия для старообрядцев – практическая необходимость, то для учёных новообрядческого  круга – сугубо исследовательская задача. Что касается западной медиевистики – она долго находилась в поле исключительно учебных компиляций. Наибольшие достижения Х1Х - начала ХХ веков связаны с изучением древнерусского наследия. Труды классиков русской музыкальной медиевистики – С. Смоленского, А. Преображенского, В. Металлова, Д. Разумовского, Н. Финдейзена – составляют  золотой фонд музыкальной науки, в то время как авторы первых историй музыки, где есть разделы о западном Средневековье – А. Размадзе, Л. Сабанеева, Е. Браудо воспринимаются сегодня исключительно в качестве деятелей музыкальной культуры конкретного времени.

С такими наработками русское музыкознание вошло в советскую эпоху. На несколько десятилетий для любых подобных исследований наступили «глухие» времена. Поскольку доминирует здесь церковная проблематика, медиевистика оказалась «неактуальной» надолго. Даже в 70-е-начале 80-х годов религиозные темы во многих учебных заведениях (по крайней мере, в провинции) рассматривались как сомнительный материал. Это касалось и практического музицирования и музыковедения. В Улан-Удэ (в Восточно-Сибирского институте культуры) мне довелось быть свидетелем, как руководителю учебного хора пришлось объясняться с сотрудниками госбезопасности по поводу «религиозной пропаганды». Речь шла об исполнении концерта Д. Бортнянского с оригинальным текстом. Исследования средневекового материала в таких условиях могли осуществляться весьма ограничено. В сущности, только подвижническими трудами М. Бражникова и Н. Успенского древнерусское музыкальное наследие не было закрыто для науки до 60-х годов.

Знакомство с западным Средневековьем, хотя и не осуществлялось широко, всё-таки было. Труды М. Иванова-Борецкого, Т. Ливановой, Р. Грубера,  носили компилятивный характер, тем не менее, стали заметным приращением по сравнению с дореволюционными «историями музыки».

В 60-е годы общая духовная атмосфера несколько смягчается. Возникает парадокс «оттепели». Усиление давления на Церковь после ХХ11 съезда КПСС (вспомним, что Н. Хрущов обещал показать последнего попа) сочетается с некоторым уменьшением ограничений на изучение культурного наследия отдалённых эпох, имеющего религиозное содержание. Странным образом музейные работники, искусствоведы, музыковеды, филологи начинают распространять знания, которые традиционно находились в ведении  церковнослужителей. В этой ситуации постепенно расширяется круг людей, изучающих средневековую музыку. В Москве, Ленинграде, Киеве, Новосибирске, Владивостоке образуются кружки исследователей и древнерусского и западного наследия. Труды выходцев из этих сообществ и сейчас определяют стратегию научных исследований. В. Протопопов и Ю. Холопов, Н. Герасимова-Персидская и Е. Герцман, Ю. Евдокимова и И. Котляревский, Н. Симакова и А. Конотоп, М. Сапонов и В. Карцовник, С. Кравченко и Ю. Кудряшов, С. Фролов и Б. Шиндин, Т. Дубравская, Н. Серёгина, Г. Пожидаева, Р. Поспелова, С. Лебедев, И.Лебедева,  И. Лозовая, И. Сухомлин, Д. Шабалин, О. Шелудякова…  Живую практику старообрядцев начинают изучать Т. Владышевская и Н. Денисов.  Нет смысла продолжать перечисление: на разных уровнях научного обобщения к этой проблематике подключились сотни музыковедов. Показательно, в этом смысле, знакомство со статьёй В. Федотова, посвящённой деятельности кафедры истории музыки Дальневосточного института искусств, где перечислены 41 название дипломных работ, подготовленных в этом вузе по медиевистической проблематике с 1977 по 1992 годы [1].

В 80-е годы сообщество советских медиевистов оказывается достаточно многочисленным и заметно дифференцированным. При этом, несмотря на разность задач, медиевисты западного и восточного направлений тесно общались друг с другом и составляли единую референтную группу среди музыковедов. Так, опыт изучения древнерусского наследия и современного старообрядческого опыта оказался широко внедрённым в труды по западной медиевистике.

Основные направления исследований находятся в теоретической плоскости: проблемы нотации, ладообразования, жанровые системы, попевочные структуры, - это, в первую очередь, интересует музыковедов. Активизируется палеографические и источниковедческие изыскания.

В эти годы сгладились различия в подходах к западному и отечественному материалу. Более того, в монографиях последних советских и первых постсоветских лет (подготовленных, разумеется, в советские годы) есть отчётливая тенденция к сравнению своего материала с инокультурным.

Наряду с такой «знаточеской» линией медиевистики развивается  музыковедческая концептуалистика – опыты осмысления средневековой музыки в художественных и мировоззренческих процессах своего времени (В. Шестаков, В. Медушевский, Б. Селиванов, В. Мартынов, Н. Ефимова).

Крупнейший  содержательно самостоятельный труд по западной музыкальной медиевистике был создан Михаилом Александровичем Сапоновым; «Менестрели» (докторская диссертация защищена в 1992, монография опубликована в 1996г) [2] . Значимость его велика именно в том смысле, что здесь раскрывается сама суть явления средневекового светского творчества, вынесенного в название, преодолеваются стереотипы медиевистики романтического времени.

Следует пояснить, что в отношении менестрельного наследия существует два подхода. Один выработан в Х1Х веке и строится на отношении к письменным памятникам канонического типа, в том числе, к наследию рыцарей, как  к главному продукту творчества, подобно произведениям литераторов и композиторов Нового времени. В этой концепции функционирование куртуазной культуры Х11-Х111 веков  представляется аналогичной функционированию сети концертных учреждений: наиболее подготовленный и высокоодарённый и грамотный композитор пишет текст «произведения». Рождается оно в эпицентре художественной жизни. Оттуда посредством исполнителей произведение передаётся всюду от центра к периферии. В такой концепции роль главных субъектов отведена рыцарям-аристократам, сочинявшим тексты. Они называются – трубадурами, труверами, миннезингерами (показательно, что все эти термины изобретены в Х1Х веке). Были ещё простолюдины-исполнители, не допускавшиеся в круг рыцарей и не могущие сочинять новые произведения, а только воспроизводящие сочинения аристократов. Они называются менестрелями, жонглёрами, хугларами, шпильманами (вот, эти наименования аутентичны рассматриваемой культуре).

Несовершенство такой концепции чувствуют сами её создатели, так как знают, что многие аристократы – авторы песен - не были грамотными, что среди авторов немало людей не имевших рыцарского достоинства, что многие памятники вообще анонимного происхождения, что никакого центра у рыцарской культуры не было ( «замок» и «рыцарский турнир» для такой роли годятся плохо). То есть, соотносить это с укладом концертной жизни можно только с большой натяжкой. Однако, поскольку рыцарскую культуру изучали, в основном, филологи, а для них имеет значение фактически только письменный памятник, эти детали оставались на третьем плане, Музыковеды, хоть и со смущением, но соглашались с подходами своих коллег-литературоведов. Однако вопросы оставались и накапливались.

Во второй половине ХХ века в музыковедении осуществляются попытки подойти к наследию европейского рыцарства не с изложенной кодексоцентристской позиции, а при помощи методов  этнографии и фольклористики. Здесь подразумевается, что сохранившиеся письменные тексты совсем не есть смысл творчества. Это лишь образец записи памятника устного выступления, подобный тем, который делает собиратель в фольклорной экспедиции, хоть и с другой целью. Такой подход наиболее систематически  выражен и разработан в докторской диссертации и монографии М. А. Сапонова о культуре менестрелей. При этом подходе требуется трансформация всей системы понятий, которые применяются к рыцарскому наследию. Михаил Александрович ясно показал, что нет никакого устойчивого разделения труда между аристократом и простолюдином в художественной деятельности. Поэтому он отказывается от терминологии Х1Х века, Делает главным термин аутентичного происхождения – менестрель. Поэтому он избегает употребления слова «произведение» как несущее на себе кодексоцентристскую нагрузку, предпочитая слова «образец», «памятник» и другие. Поэтому он старается охватить в своём труде все аспекты деятельности менестрельной культуры типологически (без разделения по языкам и территориям). Обращается к самым различным источникам, как бы расчерчивая карту ареалов этой культуры, а не сосредотачиваясь на одном из них как всегда делают филологи, зависящие от языка, на котором написаны памятники.

Безусловно, исследование Сапонова о менестрелях – большой вклад в отечественную медиевистику. Кроме того, прежде чем написать этот труд, учёный сделал ряд других медиевистических работ, относящихся к более позднему времени.  Следует упомянуть о большой статье, посвящённой ритмической организации произведений Гийома де Машо и брошюре «Искусство импровизации в музыке Средних веков и эпохи Возрождения».  Оба исследования до сих пор являются настольными для всех музыковедов, обращающихся к подобной проблематике [подробнее  см 3, 4].

Говоря о медиевистике позднесоветского времени нельзя не остановиться также на личности и трудах  В.Г. Карцовника. Именно личности, а не только автора некоторого количества исследований. Обладатель незаурядной эрудиции и разнообразных музыкальных способностей, в студенческие годы (Ленинградская консерватория), Вячеслав Григорьевич сделал вклад в музыкальную практику, став одним из организаторов ансамбля «Res facta», продолжившего линию первых советских коллективов старинной музыки –  ансамблей «Мадригал» А. Волконского и «Hortus musicus» А. Мустонена. Безусловно, это было большим стимулом и к исследовательской активности в области средневековой музыки.

Став сотрудником научно-исследовательского сектора ЛГИТМиКа (ныне – Российский институт истории искусств), Карцовник сосредоточился на изучении средневековых западных рукописей, хранящихся в архивах Санкт-Петербурга. Его источниковедческие штудии  значительно расширили диапазон не только российской медиевистики, но и европейской науки в целом. Особое внимание Карцовник уделял проблемам нотации, литургических тропов и драм, древнейших памятников европейской инструментальной музыки. В 1980-х  годах  он нашёл  ряд рукописей средневековой музыки и музыкальной теории, в том числе неизвестный манускрипт трактата «Микролог» Гвидо д’Ареццо. Опубликовал  и сделал  перевод на русский язык. По словам профессора М. Сапонова, «его легендарная образованность и память поражали, «пугали» и радовали. В Петербурге он вырос от студента-провинциала до блистательного сотрудника Института истории искусств. Как текстолог и палеограф В.Г.Карцовник исследовал все латинские рукописи в петербургских хранилищах. Попутно он заглядывал и в иные исследовательские области столь глубоко, что соответствующие специалисты принимали его сразу как давнего собрата, поскольку он никогда не теснил коллег, а помогал им. Каждая беседа с Вячеславом Григорьевичем, каждая его статья одаривала неожиданным поворотом идей и неведомой темой»[5]. «Даже сам список трудов Вячеслава Карцовника читается как детектив», - продолжает Сапонов. «Невольно рвешься узнать, что скрыто за такими заголовками, как «Григорианское пение в Киевской Руси» (!), «Юрий Крижанич о византийском многоголосии», «Маленькая музыкальная апология рукописи, найденной близ Тулузы», «Звукоряд, монохорд и грамматика. Рукопись трактата Гвидона Аретинского „Микролог“ в Санкт-Петербурге», или конечно же «Отзвук литургической поэзии в романе А. С. Пушкина „Евгенiй Онѣгинъ“»… Прочитав все статьи, обнаруживаешь, что это не просто сенсации, а фундаментальные  работы, тонко выверенные» [6].

Карцовник оставил россыпь текстов, относительно небольших по объёму, но очень содержательных по информации и аналитической насыщенности. Особенно это касается его любимой григорианской проблематики: «О невменной нотации раннего Средневековья», «О подготовке каталога музыкальных рукописей западноевропейского Средневековья, хранящихся в Ленинграде», «Himnologica I: Тропы входных антифонов в истории западноевропейского средневекового хорала», “Himnologica II: у истоков литургического театра западноевропейского Средневековья», а также ёмкие и точные  статьи о григорианском пении в «Музыкальном энциклопедическом словаре», в «Православной энциклопедии» ...

На излёте советских времён начались тесные контакты русскоязычных медиевистов с иностранными коллегами, во время которых стало очевидно, что наша наука выглядит вполне достойно в общеевропейском контексте. Провал 20-х-50-х годов, вызванный идеологическим давлением на все гуманитарные науки был, в целом, преодолён. Когда началась постсоветская эпоха, исследователи средневековой музыки чувствовали себя на равных с европейскими коллегами,  представляя интересные материалы и по западному и восточному средневековому наследию.

В последующие годы медиевистическая проблематика в нашем музыкознании заметно укрепилась и диверсифицировалась. Вследствие этого советское наследие нередко воспринимается как устаревшее. Тем не менее, историческая значимость у этих трудов есть и сейчас, а многие современные разработки были бы невозможны без опоры на советскую школу.

Литература:

1. Федотов В. Исследования музыкальных культур Средневековья и Возрождения на кафедре истории музыки Дальневосточного института искусств // Периферия в культуре: материалы международной конференции. – Новосибирск: НГК, 1994. – С.341-350.

2. Сапонов М. Менестрели. – М.: Прест, 1996. -  360с. (2-е изд., исправ., допол.  М.: Классика-ХХ1, 2004. – 400с).

3.  Лесовиченко А. Рыцарь музыкальной медиевистики //  Лесовиченко А. Труженики музыкальной нивы. – Новосибирск: НГОНБ, 2004. – С. 4-12.

4. Насонов Р. Непредсказуемый Сапонов // электронный ресурс http://www.musigi-dunya.az/new/read_magazine.asp?id=1450

5. m-music.ru

6. www.conservatory.ru/files/Karzovnik.pdf

Статья публиковалась: Вестник музыкальной науки, 2014, №4 (6). – Новосибирск, 2014. – С.103-108.