Мир символов. Лекция по теории культуры

Символы, несомненно, один из важнейших классов культурных элементов, задающий общий культурный контекст наряду с семантикой вещей и природных объектов. Хотя символы вторичны (они возникают в уже существующем культурном поле и являются, по сути, результатом устойчивых культурных предпочтений), они более заметны – как раз во многом благодаря этой вторичности. Мы видим картину и не замечаем мазков кисти художника, её создающих. Однако именно пятна краски только и есть на полотне, а итоговый образ существует в нашем восприятии. Так и тут: когда мы обращаем наш взгляд на культуру, в первую очередь нам на глаза попадаются символы.

Под символом мы здесь понимаем некоторую смысловую единицу являющуюся выражением других смысловых единиц. Как правило, то, что служит самим символом, знаком, конкретнее и проще того, на что этот символ указывает, то есть чем его денотат. Часто денотат символа вообще не может быть строго или исчерпывающим образом описан. Именно эта неопределённость с одной стороны при наличии потребности в культурном осмыслении с другой стороны и создают запрос на выражение чего-либо через символ.

Допустим, Париж – город фривольности, первой революции, моды, гламура, богемы, мечты о лёгкой жизни, - как собрать воедино все эти множественные черты? Понимание города, настолько засвеченного в культуре, может вылиться в многотомный роман. Если же мы попытаемся сжать наше понимание до единственной эмоционально-семантической вспышки, воплотить его в одном знаке, то получится символ. Таким символом может быть, например, Эйфелева башня. Башня причастна Парижу, является туристическим объектом первой величины, и этого достаточно. В самой башне нет ничего такого, что мы приписываем культурному образу Парижа, но ничего такого и не требуется – нам необходим лишь пусковой механизм – картинка, слово, связывающее нас с денотатом, а нужное смысловое наполнение символа будет подгружено нашим сознанием.

С помощью символов мы перемещаемся – но не в реальном, а в культурном пространстве. Географический Париж, реальная столица Франции может и не очень-то совпадать с тем Парижем, который воспроизводится в нас с помощью символа Эйфелевой башни… Возникающие несоответствия дезориентируют, тем более, что человек как существо символическое склонен больше доверять привычным ему символам, нежели непосредственному наблюдению. Вернее, чистое наблюдение невозможно, поскольку символы уже снабжают нас заготовками, искажающими восприятие. Однако, несмотря на подобное несовершенство, символы являются эффективным методом освоения действительности, поскольку с помощью символов мы встраиваем воспринимаемую информацию в уже усвоенное нами мировоззрение. Всё сущее занимает надлежащее ему место в нашей картине мира. Картина, конечно, может быть неверна, а символы могут больше обманывать, чем объяснять, но это неизбежная оборотная сторона. Символы необходимы, потому что с их помощью мы сохраняем цельность нашего мировосприятия. В символах мир предстаёт осмысленным, культурно освоенным, то есть именно нашим миром.

Символы позволяют осваивать мир не только в проекции пространства, но и в проекции времени. Например, традиционным символом Октябрьской революции является крейсер «Аврора». Крейсер отсылает нас к залпу, прозвучавшему в ночь штурма Зимнего, а сам залп также является глубоко символичным: это знак случившегося перелома русской истории. Россия меняет свою судьбу, и то, что было прежде, навсегда останется в прошлом. Эту символику хорошо прочувствовал Сергей Эйзенштейн и использовал в своём фильме «Октябрь». 

Революция не может не быть драматичной, поэтому реальная, практически бескровная история свержения Временного правительства не годилась в качестве символа. И Эйзенштейн снимает совсем другую историю: рабочие и матросы взламывают парадные ворота, сбивают орлов, буквально врываются в Зимний… Красиво, эффектно. Эта кинематографическая сцена сама стала символом падения прежней России, а убедительность её такова, что многие поколения зрителей воспринимали её на уровне кинохроники.

Теперь говорят, что Эйзенштейн участвовал в мифологизации революции… Это неверное словоупотребление. То, что обычно называется мифом, представляет собой символ, утративший функциональность. Пока он работал, пока обеспечивал восприятие человеком окружающего его культурного пространства, его можно было вообще не замечать. Но как только начинаются сбои в передаче синтетических смыслов, символ сразу становится заметным. Появляется внешний наблюдатель, способный отделить сам символ от его значения. Возникает дискуссия, подходит ли символ для адекватной передачи этого значения. Отсюда – один шаг до признания символа неадекватным, искажающим культурную реальность. Это – процесс демифологизации, то есть превращения символа в миф.

Искусственно создать миф нельзя. Мистификация, закрепившаяся в качестве неосознаваемого символа, как это случилось со сценой штурма Зимнего, неизбежно должна отвечать определённому комплексу ожиданий. В культурном пространстве оформилось нечто, на что требовалось иметь возможность указывать. Эйзенштейн лишь отвечал на запрос времени. Точно также, как это случилось с идеей эволюции – символом, которому дал жизнь Дарвин. Однако если бы Дарвин не написал «Происхождение видов», нечто подобное сделал бы другой, поскольку общество жаждало найти какое-либо основание в картине мира, из которой исключён Бог. История символа Эйзенштейна оказалась более короткой, чем история символа Дарвина: последний до сих пор ещё не перешёл окончательно в разряд мифов, хотя общеизвестны основания для сомнения в его адекватности. Коммунистическая парадигма, в рамках которой работал Эйзенштейн, распалась, и запрос на подобные символы иссяк. Атеистическая парадигма по-прежнему процветает.

Из этих примеров видно, что символическую реальность образуют очень нестабильные структуры. Показательна история самого слова «миф». Изначально «миф» (греческое μῦθος) означало «сказание, повествование», т.е. рассказ о том, что было. В русской культурной истории можно найти аналоги – былина («подлинно бывшее») или сказ («рассказанное»). В том, о чём рассказывалось, не сомневались, так как в подобной форме передавались знания от поколения к поколению, а иных форм хранения и передачи знаний не существовало. Сегодня и миф, и былина воспринимаются прежде всего как литература. Если мы и признаём за ними функцию передачи знаний, то, на наш взгляд, знания эти были представлены в весьма искажённых формах.

Древнегреческое общество, скажем, времён Сократа уже позволяло себе довольно вольное обращение с мифом. В одно и тоже время разные люди воспринимали эти тексты по-разному – для одних они уже были литературой, то есть мифом в нашем понимании этого слова, для других ещё оставались адекватным способом культурного освоения действительности. Нечто подобное происходит всегда. То, что для одних является рабочим символом, другими воспринимается как некая иллюзия.

Символическая система всегда избыточна. Символов обращается всегда больше, чем необходимо для коммуникации и миропознания. Это связано с тем, что общество постоянно вырабатывает новые символы, но при этом уже существующие, как правило, сохраняются и не выводятся из культурного поля. Особенно ярко это стало заметно в современную эпоху, вслед за коммуникационной и экономической глобализациями пришедшей и к глобализации культурной. Языческая символика примет, традиционная для Европы христианская символика сочетаются с символикой восточных иероглифов и со многим другим, казалось бы, столь же экзотическим.

  Человек постоянно находится под давлением символической среды и ощущает его как раздражающий фактор. Призванные облегчить восприятие мира, символы, тем не менее, нас запутывают. Мы хотим упорядочить символическое пространство, но разнородность символов мешает это сделать. В результате человек оказывается перед дилеммой полного потеря ориентиров в дискретном символическом мире или жёсткого отбора используемых им символов. В этом случае символы делятся на свои и чужие, и для создания собственной картины мира используются только те, что прошли изначальный отбор. Подобные системы отобранных символов образуют традиции. Традиция помогает человеку ориентироваться в культурном поле. Фактически, она сохраняет за ним возможность сознательного освоения мира культуры, поскольку предоставляет инструментарий, позволяющий двигаться шаг за шагом, накапливая позитивное культурное знание. Вне традиции подобное невозможно, так как новые символы постоянно заставляют переосмысливать былой опыт.

Современный человек не хочет быть человеком традиции. Культура последнего времени взрастила атомарную личность, стремящуюся к автономному бытию. В результате, человек сегодня испытывает давление символической среды так сильно, как никогда ещё не случалось в истории. В отсутствие традиции ничто не может быть достаточно фундаментальным основанием. Это создаёт возможность для массовых символических манипуляций. Сегодня можно, при наличии достаточных финансовых и информационных ресурсов, убедить огромное количество людей практически в чём угодно. Современная культурная среда, таким образом, представляет собой арену столкновения различных символических манипуляций.

Лекция 1. Мир вещей