Человек как традиция

К началу ХХI века человечество "догадалось" о своей смертности. В целом, как рода. И множество людей, особенно в сфере науки стали мечтать о бессмертии:  не в Боге и  на небесах,  как было веками, а техническом, на Земле.

Посредством новаций-инноваций. Путем перехода на «кремниевую основу», в «виртуальные реальности», «жить в интернете», «стать гомутером», «голограммой» и т.п. Небольшое размышление, если оно  честное и сколько-нибудь глубокое,  показывает, что это  –  иллюзии. Став «бессмертным», человек перестанет быть самим собой. Потеряет идентичность живого. Бессмертие будет, но  «Иного».  Аватаров, роботов, матрицы …

 Хорошо бы эти новационные, простирающиеся вплоть до создания био или кремниевых имитаторов  человека планы и  тенденции опровергнуть, остановить,  отвергнуть. Но,  увы, процесс создания  аналога человека, его «самозамены» симулякром,  сначала «по частям», отдельных органов (почти все в той или иной степени воспроизводятся), а в  последнее время и как целого, набирает обороты. То и дело объявляют о новых версиях человекоподобных роботов (последняя модель показана   в Америке под именем «Frank» –  циничный намек на когда-то пугавшего всех  Франкенштейна). Туда же, как известно, устремилась и  Россия: предлагается считать целью всего общества,  его «национальной идеей»  создание  аналога человека. Так называемая доктрина «Бессмертие – 2045». И не только предлагается, под нее собирают  деньги, созываются научные конференции,  идут  работы в лабораториях, ведется пропаганда преимуществ будущего «трансхъюмана» –  бездумно и с восторгом. Ряды энтузиастов постчеловеческого  трансгуманизма быстро растут, поток сообщений о  достижениях в симуляции  функций человека превращается в девятый вал.

В рядах «классических гуманистов» смятение и неопределенность, сомнения и дискуссии. Решается задача:  как признавая  трансгуманизм, одновременно остаться гуманистами. Эта проблема  стоит перед теми,    кто   колеблется, однако,  мысля  ответственно,  не готов «просто так» и «сразу»  отбросить  идеалы человечества[1].    В отличие от легкомысленных и  коньюктурных,  которые их или никогда не знали,  или отрекаются, для чего готовы   грубо  искажать и порочат:  «Ни одно преступление не совершалось без примеси каких-то гуманистических ценностей, идеалов. И чем крупнее преступление, чем больше его масштаб (и война, естественно, является таким преступлением), тем больше и значимее этот гуманистический посыл, который содержится внутри тех, кто совершает это преступление, или тех, кто развязывает войну. Любые гуманистические обобщения, любые гуманистические декларации, лозунги, транспаранты всегда склеиваются с помощью крови[2]. А спасет  мир и принесет всем счастье, по мнению автора,  отказ от гуманизма как идеологии возвышения человека в пользу трансгуманизма как идеологии того, что будет после него. И лучше него.

В академических текстах не принято давать жесткие оценки, но иногда, по-видимому, надо. Это, конечно,  бред, но он симптоматичен как  показатель того, что  уже стало возможным городить про людей и их духовные ценности. По  всему чувствуется, что, пусть смягченные, но  похожие взгляды на гуманизм будут распространяться все шире и его  «сдадут» в самое ближайшее время. Сдадут человека. Ибо: 1) под трансгуманизмом имеется в виду не преодоление  гуманизма как доктрины эпохи Возрождения, поставившей на место Бога человека, а преодоление самого человека как Homo sapiens. Трансгуманизм, говоря точнее,   есть  трансгомонизм, или,  говоря благозвучнее,  трангоманизм; 2) продолжая мыслить в парадигме универсального эволюционизма, которая  стоит на вооружении современной науки и обслуживающей ее философии,  этого нельзя не сделать. «Снятие» живого человека  искусственным конструктом, киборгом и т.п.  является логическим следствием, неизбежным  этапом  дальнейшего  технологического прогресса,  если смотреть на него как на   однонаправленный к какой-то  цели процесс.  Человек вовсе не ко(ве)нец непрерывного эволюционного развития.   Им может  быть и  что-то другое. (Или же надо мыслить бытие без  ве(ко)нца).

Замена человеком самого себя,    скорее всего,   будет происходить под  каким-нибудь соусом, прикрытием, новым именем, которое сейчас усиленно ищут.  «Имяожидаемого результата эволюции очень и очень важно. Постчеловечность ассоциируется с бесчеловечностью, постчеловек – с нелюдью. Названия «киборг» или «биоробот» также не являются подходящими, поскольку изначально соответствующие устройства предназначаются для того, чтобы выполнять волю человека, а их выход из подчинения  рассматривается как катастрофа.  Между тем, название «техночеловек»как синоним и обозначение новой стадии эволюции «человека технологизирующегося»  не только лучше характеризует существующую направленность эволюции, но и больше подходит для создания положительного ценностно-эмоционального контекста, столь необходимого для формирования мировоззренческой программы технобиоразвития»[3].  Мировоззрение нужно для программы технобиоразвития, а не человека!  Сможет ли исполнить эту роль гуманизм?

Имя, конечно,  важно. Но еще более важна  для технобиоразвития    цель, обозначение перспективы.  Этой целью  как  «последним  другим»,  приманкой,  за которой  можно  пойти  куда угодно, является идея Human enhancement (усовершенствования человека), предполагающая «преодоление обезьяны»  вплоть до  состояния его/её бессмертия. Прельщение бессмертием стало  главным способом (само)обмана людей  в русле  идеологии как ложного сознания техногенного общества. Достичь бессмертия! Эту идею вполне можно признать  самой   великой  целью  человечества. Тогда трансгуманизм, с его обещанием бесконечного продолжения конечного человеческого индивида, достигаемого в процессе  универсальной эволюции,  можно (по)считать  высшим проявлением  гуманизма,  его наиболее полным, завершенным выражением. И волки сыты и овцы целы. Вот оно, абсолютное благо. Трансгуманизм – это гуманизм?

Как видим, человека и идеологию гуманизма можно сдать, не отвергая его прямо, «не пороча» и не отправляя в состояние «пост»,  как  это делается экстремистами  трансгуманизма, или делалось,  особенно на  его начальной стадии, когда была поставлена задача  скорейшей замены человека «трансхьюманами» и «постлюдьми». Теперь, по мере институциализации, эти идеи  пропагандируются  осторожнее. Для основной массы людей они будут подаваться в маске гуманизма, скорее всего «современного», обосновываться необходимостью  «улучшения» человека для его же лучшего будущего,  хотя с  предупреждениями, указанием на опасности, оговорками и добрыми пожеланиями,  что де-факто   происходит в настоящее время в рядах ответственных, но, как уже отмечалось,  «колеблющихся»,  «сомневающихся»  классических  гуманистов.  «Пока что, по крайней мере, человек еще не столь безнадежен, не успел стать марионеткой технического прогресса и, вообще говоря, сегодня нет сколько-нибудь убедительных свидетельств   предопределенности именно такого вектора развития человека»[4].Пока еще нет.

 Культивирование  философии «еще не(т)»,  «пока что», «не успели»  не служит сохранению ни гуманизма, ни человечества. При действительно ответственном подходе к собственной судьбе, всем кто чувствует себя человеком и хочет оставаться им, пора (по)смотреть правде в глаза: под флагом стихийного, неограниченного и ничем нерегулируемого развития технологий человечество   готовит некий, сначала себе равный, но потом, поскольку «прогресс не остановишь», по все большему числу параметров превосходящий себя артефакт.  Который, поскольку технологии  меняются  непрерывно и  этот артефакт с  искусственным интеллектом  можно просто переписывать на новые носители,    будет  бессмертным.  Больше того, на создании «кибернетического человека», предполагаемого доктриной «Бессмертие-2045»  его энтузиасты  задерживаться  не намерены. О чем говорят уже сейчас, «еще не» достигнув  намеченной  цели.  «Вместе  с тем,   возможен  и более «запредельный» вариант пост-постчеловека  как живого универсального  разумного существа (ЖУРС), при котором антропоморфность – лишь один из вариантов … Переход от сценария постчеловека  как КБЧ к новому сценарию постчеловека как ЖУРС,  позволяет поставить и  решить проблему бессмертия на новом парадигмальном и технологическом уровне»[5].   

Подобные    радужные перспективы   обсуждаются  не в фантастических  романах,  а в текущих научных и философских текстах, постах, блогах,  журналах. Значит, они здесь и сейчас, «при дверях».

Таким образом,  по мере распространения трангсуманизма «вширь» и отказа от первоначального радикализма, его сторонники   начинают уверять,  что  дальнейшее   развитие  технологий, даже «до ЖУРС-а»    нужно   ради  блага  людей, особенно,  опять-таки,  их(!?) бессмертия. И озабочены «именем», «наз(ы)ванием»  процесса  осчастливливания человечества.  Во что,  конечно, было бы наивно и глупо верить. Нельзя верить. Это обман и (само)обман, с которым сколько-нибудь  серьезно мыслящим людям надо бороться.  Однако одновременно  им  надо набраться мужества и признать, что   наряду с человеческой формой, существование  разума  возможно  не только  на живой  основе. Он может не иметь   образа человека. Безобразный разум  на наших глазах появляется на Земле. Он будет не человеческим, это  нечто Иное. И пора  ставить, обсуждать  действительно актуальный вопрос:  как  жить людям, когда они будут  «не одни». Как добиться положения, чтобы  можно было сказать: роботу – роботово, человеку – человеческое. В обстоятельствах, когда  живой и смертный человек,  на фоне и в сравнении с более прогрессивными конструктами, если продолжать мыслить в парадигме эволюционизма, оказывается  превзойденным, становится только этапом развития некоего вселенского Разума, другими словами, его  «историческим  видом». Становится Традицией.  

***

В трактовке  традиций      широко распространено убеждение: все на свете когда-то возникло, бывает новым, а потом стареет, уходит в прошлое; все, ставшее традицией, когда-то было новацией. Традиции – это "выпавшие в осадок" результаты перемен, спрессованные временем продукты развития. Новое предшествует старому и потому субстанцией культуры, ее фундаментом следует считать не традицию, а новацию. Новации первичны, они причины возникновения культурных феноменов, традиции вторичны, они следствие их пребывания во времени. Конечно, можно возразить, что "новое – это хорошо забытое старое" или "ничто не ново под луной", но подобные метафоры и крылатые выражения не способны опровергнуть логику вышеприведенного варианта трактовки соотношения традиции и новаций.  Это логика универсального эволюционизма и безоговорочной веры в прогресс, в то, что новое лучше старого по определению. Она подкрепляется  деятельностью по созданию "новых традиций". Проведя какое-то мероприятие, акцию часто призывают сделать их постоянными, повторяющимися – традиционными. Думается, что хотя результаты такого рода социальной активности принято называть традициями, они  представляют собой нечто условно традиционное и скорее паратрадиции. За воспроизведением внешней структуры данного явления, в них теряется его суть, которая  состоит в том, что традиция есть выражение  первичности существующего, наличия у него «природы»  и собственной идентичности в сравнении с фактом возникновения новаций.

Несколько более глубокая, но все же близкая к поверхностной трактовке традиций как устаревших новаций это:   передача (передавание, перенос, пре-дание), когда предполагается сохранение предмета или явления при его переходе в другое состояние. Это некая связь между "тем" и "этим", между прошлым, настоящим и будущим. Связь как наследование (унаследование, наследие). Как движение по ранее избранному направлению, некая непрерывно летящая стрела, но не просто во времени, а что-то несущая сквозь время. В этом смысле не всякую связь можно считать традицией, хотя бы она воспроизводилась, сохранялась и повторялась как закон. Ведь говорят и о законах возникновения нового, связях изменения и преобразования, когда наследие отвергается. В таком случае может традиционными нужно считать связи функционирования, циклизм и движение по кругу? Тоже вряд ли, ибо тогда понятие традиции будет излишним, потому что здесь нет перехода к другому, нечего и некого "передавать".

Философская суть понятия традиции – это не изменение само по себе, но и не сохранение как таковое, это не сохранение илиизменение, а нечто постоянное внутри перемен, константное в развитии, абсолютное в относительном, вечное во временном. Традиции включены в поток времени, но по своей бытийной сущности есть то, что не развивается. Они развертываются и трансформируются в соответствии с переменой обстоятельств. Традиция – это не прошлое и  выражает не то, что "позади нас", а то, что непрерывно существует в мире среди нас самих. Любое явление противоречиво, пронизано борьбой тенденций к устойчивости и изменчивости, а развитие в целом есть результат этой борьбы. Жизнь организма есть противоречивое единство генотипа и фенотипа. Жизнь общества есть противоречивое единство традиций и новаторства. Жизнь человека как целостного телесно-духовного существа есть …  но об этом позже.

В традициях  выражает себя  устойчивое в бытии, вечное во временном, "природа" предмета. Его историческая определенность. Традиция – культурная форма выражения вечности бытия вообще и определенного отрезка  времени бытия любого предмета или явления как сущего.  И как о  существовании мы говорим раньше, чем об изменении (прежде чем меняться, надо быть), так традиции предшествуют новациям. Они наличествуют ipso facto – изначально.

В предметах, явлениях, опыте жизни и феноменах духа абсолютно и постоянно, константно и вечно то, что делает их тем, что они есть. Абсолют и вечность не какая-то отдельная внебытийная  трансцендентальная сфера. Они присутствуют везде, в любом предмете. Это свойства, которые делают каждый предмет совершенным в своем роде и  без которых он  не существует, трансформируясь в инобытие. Если сжать теннисный мяч, он сплющится, потеряет свою форму. Но мяч есть и может восстановиться. Если его сжать очень сильно, он лопнет и превратится в нечто другое, кусок крашеной резины.  Изменение превысило меру сохранения и "традиции мяча" больше не стало. Если в реке помыть машину, на воде образуется грязная пленка, однако через несколько сот метров река очистится. А если из этой машины  в нее попадет несколько тонн бензина, она как природный объект, погибнет, превратиться в иное, – в пруд, лужу, болото, но для реки это – ничто. Гибель.  Если человека  поместить в условия, когда  …  но об этом позже.

Любое явление имеет меру сохранения собственных свойств – меру идентичности, в пределах которой оно остается самим собой. Это область, задаваемая родовыми качествами явления, его иммунитетом к изменениям, что  фиксируется в понятии традиции. Оно  принадлежит и как бы продолжает смысловой ряд – субстанция, качество, абсолют, универсалии, относясь  к системе понятий, выражающих   существование предмета, его наличие. И когда в словарях пишут, что кроме "передачи" под традицией имеется в виду и то, что передается, никогда не расшифровывая это "что" или заменяя его перечислением чего-угодно (табу, обычаи, нравы, ритуалы и т.д.), то исходя из общефилософского видения проблемы, можно сказать, что под "что" имеется в виду факт передачи бытия. (Ближайшим аналогом традиции в русском языке является слово "обычай" – обытяй, быт, бытие). Не становление, не исчезновение, не проект, не творчество, а именно бытие.Традиция передает эстафету существования. И возможно, что ее более точным теоретическим переводом на русский язык было бы не "передача" как таковая (слишком похоже на чистую коммуникацию) и не просто "наследие" (несет в себе черты статики), а преемственность. Преемственность предполагает, что передача "дошла" (перенята, переемственна, пере-есть-венна),  эстафета принята,  и явление продолжает существовать в новых условиях.

Итак, в предельно широком плане традицией можно назвать область сохранения меняющихся характеристик любого предмета.Традиция – это проявление универсалий бытия, иммунная система общества, его фундамент и субстанция.  Она  является социокультурной формой сохранения сущности чего угодно:  идентичности, тождественности, самости и самобытности явлений. Будучи проявлением абсолютного, вечного (положенного богом или природой) и существующие до всяких перемен, традиции тождественны так называемым универсалиям (константам, элементам) культуры. И присутствуют  в каждой ее форме.   В религии –  это догматы, предание, заповеди. В психологии – архетип, тайна, бессознательное. В философии   – первичное,  абсолют, истина. В точных науках – аксиомы. В  искусстве – собственно традиции  в узком смысле данного слова. У человека как Genus homo …  но об этом позже.

В конечном счете,  константы существуют потому, что люди, в какой бы части света  не жили, психофизически устроены одинаково и имеют одни и те же биологические потребности, сталкиваются с общими проблемами в борьбе за жизнь. Они рождаются и умирают, поэтому у всех народов есть обычаи и ритуалы, связанные с рождением и смертью. Поскольку они живут совместно, у них есть общение – труд, танцы, игры и т.п. Эти константы есть у каждого народа, независимо от его судьбы и истории. Они действительно универсальны. И они же традиционны. А различие между универсалиями и традициями в том, что если первые обозначают абстрактное признание существования общего у всех народов, то вторые – традиции – то, что общее может выступать в своеобразной форме. Во всех человеческих культурах умерших хоронят – это универсалия, но в одних с плачем, в других – со сдержанной улыбкой: такова традиция. То есть для определенного типа культуры традиционно то, что делает ее особенной и гибель традиции означает гибель этой культуры, ее замену другой. Традиции – историческая форма бытия констант, их путешествие во времени, но без растворения в нем – на то они и константы. В любом случае, пока есть та или иная культура, есть определяющая ее традиция. Это положение верно и наоборот: пока есть определенная традиция, есть выражающая ее культура. Как та или иная, как тип культуры и "вообще" – как таковая.

Итак, мы "прошли" по области значения традиции от самого широкого и расплывчатого, от простого выражения принадлежности к прошлому, когда явление, более не рождаясь, наличествует в силу инерции, до глубинного, выражающего самость и, несмотря на непрерывные "удары ничто", тождественность себе любого предмета или явления. Традиция – это настоящее, присутствующее как в прошлом, так и будущем, но это действительность, а не потенция, это вечное в потоке времени. И если считать мир несотворенным и неуничтожимым, существовавшим всегда, то есть бытием, то он в целом – "традиционен". Как и Бог. Мир ни откуда "не выводится", не порождается и был до всякого проектирования нового. Новации, ничто есть лишь принцип смены, пре-вращения его конкретных форм. И наоборот, если фундаментально небытие – пустота, вакуум, время, то мир есть становление, непрерывное творение-смерть ("смерте-творение"). В первом случае он довлеет себе – идеология субстанциализма и традиционализма, во втором случае он из «ничто» и устремлен туда же – идеология креационизма  и прогрессизма.

Какая из этих идеологий может служить нашему выживанию, если под "нашим" иметь в виду существующего человека, Homo sapiens, а не человекообразных роботов или чистую технику?  Который теперь должен как-то обосновывать свое право на дальнейшую жизнь в  качестве «устаревшей модели».  Развивать идеологию выживания,  начинать думать как ему быть, сосуществуя в мире с параллельно развертывающимися формами   Иного. 

***

У каждого человека много разных свойств. Наряду с   историческими,  на каком-то этапе  возникающими, а  потом   исчезающими,  есть неотъемлемые, без которых мы не имеем  права говорить о его существовании.  Как у индивида, так и у родового человека. Первые, на языке традиционной  метафизики  – акциденции, вторые  – атрибуты.  Одной из главных забот  философской антропологии должно быть их  различение  по этим параметрам: что в человеке  можно отдать случаю,  времени и обстоятельствам, а что отстаивать как его природу, сущность, идентичность. Самое его жизнь,  бытие  в  мире.  Наличие  атрибутов как неотделимых от существования  и сохранения человека  свойств выражается в понятии его природы. «Под человеческой природой, – пишет  П.С. Гуревич, – чаще всего в философской антропологии  понимается совокупность стойких, неизменных черт, общих задатков и свойств, выражающих особенности человека  как живого существа и присущих человеку разумному во все временанезависимо от биологической эволюции и исторического процесса.  Раскрыть эти признаки – значит выразить человеческую природу»[6].

Для сохранения  природы человека как  Genus Homo  в ходе своего исторического развития  необходимо поддерживать традицию, био и социо-культурные  константы себя как сущего – так, как поддерживаются иммунная система  организма и определенные параметры  среды его обитания.  С точки зрения бесконечности и вечности бытия в нем никто никуда не исчезает. Это в принципе. И столь же принципиален вывод, что любая форма имеет конец, погибает. "Нелогичная" реальность отдельного существования всегда находится между этими принципиальными крайностями. Утратив религиозную веру в вечное бытие и догадавшись о своей смертности, человечество   попало в положение индивида и должно  научиться   жить в контексте сознания,   что теперь  мы смертны  как  родовое существо. Жить,   несмотря на превращение, если мыслить в  контексте эволюционизма,     в «низшую форму» –  вопреки "прогрессу к смерти".  Человек есть "нечто", живущее в  действительном времени. Сей-час. Ч(т)ело-век. Живая традиция – не прошлое, а настоящее. Все это вписывает проблематику сохранения традиции как хранителя ценностей жизни в борьбу человека за выживание вообще.

Указания на историческую временность  человечества не должны  смущать и демобилизовывать нас в борьбе за свое продолжение.   Рассуждая чисто логически, надо  признать конечность не только  человека и человеческого рода, а также и мира, Вселенной, ее схлопывание или рассеивание. Подобным образом можно рассуждать относительно любой отдельно взятой вещи, о любом нечто. Стремление "остановить время", сохранить молодость и здоровье – абсурдная цель, а посещение тренажерных залов и косметических салонов вопиюще бессмысленное занятие, но  благодаря неприятию этой фатальной временной логики  мы  живем. Де-факто человек исповедует мировоззрение  сопротивления. Оно реализуется в его природе: желании жить, продолжаться,   влечься к другому как представителю  великого целого,   размножаться, чувствовать, переживать. Все остальные его цели производны от этой. Ибо быть, т.е.  сохранять себя  является   первой и последней,  исходной, фундаментальной, основной, главной и определяющей  целью  любой, выделившейся из хаоса системы.  Тем более   живой,  в том числе человека как целостного телесно-духовного существа.

В философско-мировоззренческом плане задача сохранения  природы человека  как его традиции  предполагает  ориентацию  на феноменологический реализм, утверждающий «явленность Бытия», его фактичность  (М. Хайдеггер) и вторичность рефлексии над ним, ориентацию на положение, что существование предшествует сущности. Установка феноменологического реализма и экзистенциализма должна быть принята как принцип гуманистического философствования, отличающий его от всех других форм. Некорректна, хотя ее поднимали, ломали над ней голову, начиная с Канта,  многие выдающиеся  философы, сама проблема: "как возможно бытие". Она некорректна, ибо бытие обладает атрибутом действительности по своей сути. Оно первично, это «дар», «таковость», «данность»,  оно ниоткуда не выводимо и не обязано оправдываться перед  своей рефлексией, о чем,  защищая материализм,  в  свое время писал К. Маркс, а в ХХ веке М. Хайдеггер, считая скандалом не отсутствие ответа на подобный  вопрос, а саму его постановку.Primum vivare deindefilosofare (сначала жить, потом философствовать) – таков девиз подлинно философского отношения к жизни.  Если вперед бытия можно поставить Мысль или даже Ничто и из него выводить все, то этот акт сразу превращает саму ее/его в бытие.  Только Иного.  Или предполагает Творца, который, само собой, все равно обладает бытием.  Различные возможности, вплоть до наиболее абстрактных, являются возможностями именно бытия. Ставящий  проблему обоснования бытия философ сам обладает модусом существования и допускает существование обсуждаемой им проблемы, подтверждая таким образом, что ее решение заключается в отказе от решения. Это случай, когда ответ состоит в раскрытии несостоятельности вопроса.

  После появления  формы Genus homo и тем самым прогрессивного отрицания всех предшествующих форм живых существ как "низших", многие из них продолжают сосуществовать с нами миллионы лет. Они –  ко-эволюционируют друг с другом и человеком.  Подобно этому, "вопреки прогрессу", могут существовать, длиться разные формы разума, в разном качестве, на разном субстрате. Мы, следовательно, имеем основание вести речь об их  со-развитии, взаимо-действии.  Более того, в отличие от истребляемых нами бессловесных животных, человек обладает преимуществом в возможности сознательного отстаивания ниши своего обитания. Делать это можно тем успешнее, чем раньше мы отдадим отчет в изменившемся положении. "Ничто" приближается само, стихийно, а традицию человеческого бытия надо культивировать. В этой цели может быть найден новый смысл, новая "идея для существования" человека как личности и частично как актора, позволяющая задержать его перерождение в бессубъектного агента-фактора.  Или разделиться на тех, кто готов раствориться в технологии, служа пищей (смазкой на стыках) в системе машин (трансгуманисты), и тех, кто хотел бы сохранить традицию, т.е. свою антропологическую природу (гуманизм).

 Одной из самых  ключевых мировоззренческих идей, бастионом надежды в борьбе за сохранение  «идентичности и традиции»  человека, фундируя и коэволюцию, и феноменологический реализм,   является идея вечного возвращения. В сравнении с прогрессом, она более глубоко укоренена в культуре,  авторитетнее, доказательнее  его. Перед лицом бесконечности идея вечного возвращения "крепче", обоснованнее прогрессизма, "логичнее" идеи восхождения к цели, которой нет, из-за чего ее приходится обозначать точкой, называя, например, "омегой", этой последней буквой греческого алфавита.  (Тейяр-де-Шарден). Математический смысл точки – обозначение конца, "ничто". Ее принятие в качестве цели есть  неосмысленная маскировка бессмысленности непрерывного становления, отсутствия в нем какого-либо нечто. Напротив, логика вечного возвращения –  всегда "наполненная", т.е. бытийная, завершенная, а значит более совершенная, хотя она вступает в конфликт с некоторыми областями современной науки, их  ориентацией на универсальный эволюционизм и абстрактность. В свое время этот конфликт между бытием  и опирающейся на  эволюционизм  наукой заметил Ницше. "Под воздействием науки сотрясается почва понятий, отнимая у человека фундамент, на котором покоятся его уверенность и спокойствие, а также вера в устойчивое и вечное. Должна ли господствовать жизнь над познанием, над наукой или познание над жизнью? – обострял он вопрос и предлагал подход, который перед фактом все более устрашающих достижений науки становится прямой потребностью нашей эпохи  –  "Наука нуждается в высшем надзоре и контроле; рядом с наукой должно возникнуть учение о гигиене жизни, а одно из положений этого учения гласило бы так: неисторическое и надисторическое должны считаться естественными противоядиями против заглушения жизни историческим, против исторической болезни"[7]. 

Если человек стоит на позиции универсального эволюционизма  и практикует преимущественно рефлексивно-логическое  отношение к миру, он,  как  не парадоксально,  теряет смысл жизни, потому что жизнь –  фундамент смысла. Охватившая мир истерия инновационизма продуцирует чувство временности и неукорененности человека, отсюда нарастание у него ощущения бессмысленности бытия.  За потерей смысла жизни  обычно стоит потеря чувства жизни, которое теперь называют депрессией и  суть которой в истощении, вплоть до утраты,    непосредственного, не экранированного информацией и теориями   отношения к миру.  Когда человеку становится все – равно. Высшим выражением чувственного восприятия мира  является состояние любви, так как  любовь – цветения бытия, его  экстремальная точка.   Низшим – падение в равно-душие, «объективность» =  смерть.  Чисто теоретическое обретение смысла жизни невозможно вообще. Его надо не столько "искать", или "задавать", или "проектировать", о чем без конца спорят в литературе, – сколько воспринимать себя  частью живого, включенным в вечное бытие.  В диалоге Алеши и Ивана Карамазовых у Ф.М. Достоевского хорошо показан фундаментальный характер природного чувства жизни в сравнении с ее смыслом.

     « Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить.

     - Жизнь полюбить больше, чем смысл ее?

     - Непременно так, полюбить жизнь прежде логики, как ты говоришь, непременно, чтобы прежде логики, и только тогда я и смысл пойму».

Опора на природу, любовь и волю  к жизни должны лежать в основе современного гуманизма, а,  в конечном счете,  любого человеческого философствования.

И когда мы говорим о необходимости сохранения традиции, то  имеется в виду  проявление этой любви и воли. Воли к сохранению атрибутов  человека  в потоке перемен. Следовательно,   нашей высшей мировоззренческой  ориентацией  должен быть не универсальный эволюционизм, а коэволюция,  не прогресс, а вечное возвращение, или, говоря точнее, "возвращение к вечному". Проявление «вечности» в отдельном существе – его идентичность. Назначение  философии в таком случае состоит в том, чтобы вместо обслуживания науки и техники, их «оператора по клинингу» быть защитницей бытия вещей как жизненного мира человека. Привычный смысл экологии  как  заботы о природе, должен быть расширен до заботы о предметном макромире. Это будет «глубинная»,   подлинно философская экология.  Свою роль она лучше всего может выполнить в качестве perennial philosophy – вечной философии, т.е. поддерживающей  устойчивость в потоке перемен.  Для этого ей нужно  сделать  актуальный исторический  поворот: вместо философии прогресса, переросшего в настоящее время в трансгресс,  стать  философией  сопротивления трансгрессу. Его логике «снятия человека». Другими словами, стать философией  Традиции.

Философия традиции, которая необходима сейчас для обоснования «права» человека на существование в прогрессистско-техницистском мире,  не означает, что  она предполагает  существование чего бы то ни было  вне времени вообще. Не впускает в себя ничего нового и никогда не меняется. Нет, она  допускает изменения, но те, что ее укрепляют,  и противится  тем, которые ее подрывают. Философия традиции – историческая  форма идентичности, выдерживающая напряжение существования и перемен. И до тех пор, пока она это напряжение выдерживает, она существует.   По-настоящему не противоречат  энтропии  развития  одни самоубийцы, досрочно осуществляющие конечный результат. У-держание своей природы в форме идентичности – в этом Мудрость продолжения нашего бытия. Общефилософским  онтологическим направлением, адекватным философии традиции  является, подчеркнем еще раз,феноменологический реализм, исходная  позиция которого не требует оправдания. Он противодействует засилью инструментализма и функционализма в современном  технологизированном  мире, превращающим субъектов в агентов, отводя им роль элементов, существующих "ради организации" и потому теряющих психологическую базу для чувства самоценности, а следовательно и смысл существования. Нам   важна, для нас  существенна наша реализация возможных миров.

  Когда признают, что традиция не пепел, который надо хранить, а огонь, который надо нести, или повторяют хайдеггеровскую мысль, что бытие требует возврата к истокам, редко додумывают эти положения до конца. Для своего исполнения они  требуют "консервативной революции", изменения характера цивилизационной    активности, ее направления и целей, признания, что человечество прошло фазу подъема на вершину и теперь свою энергию должно прилагать к тому, чтобы тормозить, а не рваться вперед,  в «бессмертное никуда». Это наиболее ответственный этап бытия. Альпинисты чаще гибнут на спусках, чем на подъеме. Прогресс приобрел силу инерции, поэтому управлять теперь,  значит,  прежде всего,  регулировать творческую деятельность, особенно в части внедрения ее новых результатов в практику. "Если вы думаете, – писал М. Мамардашвили, –  что можно естественным образом продолжать традицию, как если бы она была просто самой жизнью, –  то это заблуждение. Можно подумать, что традиция – как твое дыхание: ты дышишь и живешь, чему-то следуешь,  и тем самым она продолжается. Между тем человеческий опыт кричит о том, что нет этого, что ткань, которая ткется над бездной, иная"[8].  Хотя в целом  М.  Мамардашвили  был чуждым экологической проблематике интеллектократом, его пафос, что человек есть усилие и быть человеком не  объективное естественное состояние, представляется весьма ценным. Оно сугубо ценностное. Человек – это  непрерывное напряжение, своего рода воля к существованию. К бытию. Не к «белокурой бестии»,  не к «новому» или «пост-транс-сверхчеловеку»,  а к сохранению идентичности  существующего. Для этого теперь  нужны усилия. Борьба.  Как  борьба за сохранение природы и культуры, всего, что является нашим домом. Домом бытия. А держит этот дом, служит его фундаментом, в живой природе – геном, в культуре – традиция. Традиции – это геном человеческой цивилизации вообще и ее конкретных культурных  форм, в частности.  Телесно-духовный человек –  генно-традиционный человек.

   Не прогресс, а гомеостазис,  оптимизация по критериям продолжения своего бытия как особой системы – вот непосредственная задача современного  человечества, попавшего в пограничную ситуацию параллельного возникновения  иносущего. Ограничение и регулирование его развертывания:  «Manage  the development»  (управляемое развитие). Только тогда оно  будет служить устойчивости,  т. е. сохранению того, что развивается. Этот лозунг должен прийти на смену истерии  самоценного  и стихийного  про(транс)гресса, патологического комфорта и  сверхпотребления.    Не лучше было бы людям, если бы исполнялось все, что они пожелают, –  говорил Гераклит, рассуждая, что есть   благо человека.  Непрерывные  перемены, реформы ради реформ,  без(д)умный инновационизм,   наращивающий  во всех сферах искусственное и техническое, есть выражение «воли к смерти». Или безволия, непонимания ситуации, в которой находится  человечество. Чтобы сохраниться   надо – для начала  –   понимать. Это  относится к сфере мировоззрения  и задачам философии. Дальнейшее условие –  проявление воли к  жизни в действии.  И тогда: да здравствует (хай,  живе!) Традиция Человека, если и насколько у него хватит  Благоразумия.