Проблемы экономики социализма: Эксплуатация

В последнее время интерес к социализму значительно возрос. Есть признаки самой настоящей ностальгии по СССР. О том, что Советский Союз пал, не справившись с грузом экономических проблем, уже подзабылось; кажется, надо вернуться к хорошо известным социалистическим принципам хозяйствования, и у нас получится лучше, чем у наших предков. Данная статья имеет целью напомнить о существовании теоретических проблем в политэкономии социализма, по крайней мере, об одной такой проблеме – а эксплуатации. Решения у неё нет. А без разрешения ряда подобных ключевых проблем устойчивое существование социализма невозможно. И, воспроизведя сегодня опыт СССР, мы получим те же процессы и тот же итог, только уже за более короткий отрезок времени.

Тема эксплуатации является одной базовых для социалистического мировоззрения. Через понятие эксплуатации, а, вернее, через критику эксплуатации и отрицание её и выстраивается система справедливого нового мира, общества, которое следует построить, чтобы обеспечить земное социальное счастье человечества.

Эксплуатация как очевидная социальная несправедливость

Социализм начинается с осознания социальной несправедливости. Один человек трудится всю жизнь, напрягая все силы своего существа, и при этом никак не может выбраться из бедности, а другому повезло родиться в богатой семье, и только поэтому он оказывается избавлен от необходимости заботиться о хлебе насущном и может заниматься тем, к чему у него лежит душа, или просто пребывать в праздности. Явная асимметрия. Казалось бы, как с ней можно мириться? Это индуистское общество могло смиренно наблюдать социальное неравенство, считая его порождением кармы, то есть проявлением последствий событий и поступков, которые имели место в твоей прошлой жизни, и потому судьба каждого справедлива. А если ты проживёшь достойно, то в следующей жизни твоя участь изменится, и ты займёшь более высокое положение. Но мы ведь христиане! Мы знаем, что человек живёт лишь раз, и что перед Богом все равны – и душа бедняка может быть светильником Господу, и богач может быть исполнен греха (что, кстати, весьма вероятно, так как богатство облегчает человеку доступ к грехам). Не случайно социализм имеет европейское происхождение, это такое своеобразное эхо христианского прошлого Европы. 

Почему – эхо, а не прямое проявление христианства? Прежде всего, потому что социалистическая посылка неизбежно приводит к атеизму. Если Бог есть, почему Он попускает социальное неравенство? Собственно христианский ответ, что жизнь человека не зависит от его имения, что человек должен искать не достатка, а Царства Божия, а обстоятельства нашей земной жизни, это лишь заданные условия для этого поиска, социалиста не удовлетворяет. Если он и не становится сразу отъявленным безбожником, всё равно он не может принять социальную реальность такой, какова она есть, ему требуется её улучшить. Бог недоработал, а человек исправит. Верующий социалист объясняет это себе так:  Бог специально дал мне  понимание и политическую волю, чтобы я поучаствовал в творении и создал наиболее подходящее, христианизированное общество. Именно этого и хочет от меня Бог. Социалист чувствует себя избранным, а то, что он делает, представляется ему настолько высоким, что избавляет его от необходимости оценивать свои поступки по критерием обычной, так сказать, житейской этики. 

Христианская Европа долгое время существовала в виде сословного общества. Теперь это время принято определять как Тёмное Средневековье. Будучи равными перед Богом, люди жили в условиях социального неравенства и не видели в том особой беды, ведь главным было то, что происходило с душой. Земной план бытия определялся происхождением. Родившись в определённом сословии, ты получал не только имущественный статус, но и соответствующие твоему положению обязанности. Это казалось справедливым. Но по мере ослабления веры внимание человека постепенно перемещались с внутреннего на внешнее. С себя на других. Вопрос социальной справедливости становился всё более острым. Почему вот этот бездельник и греховодник из господствующего сословия обладает большим количеством прав, чем я, не покладающий рук и вообще весьма достойный человек. Права должны принадлежать не по рождению, а по делам. 

Это был первый шаг на пути реализации социалистической идеи. Традиционная система обрекалась на слом, иерархия упразднялась. Лозунг свободы сделался знаменем социальной борьбы. Свобода мыслилась как право стать тем, кем ты можешь. Потом эту свободу объявили буржуазной, а в социалистической теории появился тезис, что построению социалистического общества должна предшествовать буржуазная революция. 

Именно с этого момента тема эксплуатации занимает своё центральное место в социалистическом учении. До появления буржуазии эксплуатации в её классическом понимании не было. Конечно, и прежде один человек мог пользоваться трудом другого человека. Но это было сословным правом одного и обязанностью другого. Подобные отношения составляли часть социального устройства и были освящены традицией. Но вот эту традицию сломали, сословные обязанности аннулировали. И что же? Наступила ли эпоха всеобщего братства? Нет. 

Получив равные права, люди оказались вовсе не равны по своим потребностям, способностям, возможностям и, главное, ценностям. Кто-то возрадовался возможности весь свой труд направлять на благо своей семьи, а другой рассудил, что два работника сделают больше, чем один, а при определённой организации труда три работника вместе сделают больше, чем каждый из них по отдельности. Началась концентрация производства. При этом одним из ключевых факторов стал наёмный труд. 

Вроде бы одинаковые люди, с одинаковыми правами, ничто в мироздании им не мешает поменяться местами, и всё же один из них трудится, создавая продукт, который получает другой, выплачивая первому не цену продукта, а некоторую согласованную сумму – плату за труд. Все выгоды оказываются на стороне второго, а первый должен просто работать и получать, за сколько подрядился. Вот внешняя, бросающаяся в глаза сторона капиталистической эксплуатации. Она воспринимается более остро, чем эксплуатация в сословном общества, поскольку выглядит как предательство: тебя эксплуатирует (пользуется твоим трудом) тот, кто мог бы быть тебе братом.

Экономический аспект эксплуатации

Экономическая суть эксплуатации в социалистической традиции раскрывается с помощью категории прибавочной стоимости. 

Работник создаёт стоимость большую, чем затрачивает на своё участие в производстве. Стоимость, расходуемая работником в процессе труда, образует стоимость рабочей силы, и это вовсе не деньги, которые платятся работнику, это – сумма благ, которые необходимы, чтобы работник восстановил себя для продолжения производственной деятельности. Благ как материальных – в виде пищи, одежды, крыши над головой, так и духовных – таких, как образование, книги, развлечения, возможность завести семью, вырастить детей, поддерживать общение с друзьями и т.п. Без достижения некоторого уровня удовлетворения потребностей работник будет просто не в состоянии трудиться так же хорошо, как раньше. Вот этот минимальный уровень благ, необходимый для воспроизводства его способности к труду, и составляет стоимость его рабочей силы. Деньги же, которые выплачиваются ему работодателем (заработная плата работника), могут соответствовать стоимости рабочей силы, а могут и не совпадать с ней. Однако в любом случае работник производит стоимости больше, чем необходимо для воспроизводства его рабочей силы. Это превышение и есть прибавочная стоимость. 

Всё достояние человечества создано трудом. Даже та его часть, которая представляет богатство природного происхождения, не вошла бы в культурный или хозяйственный оборот, если бы оно не было добыто и обработано. Таким образом, любой рост, будь то рост уровня жизни, технической оснащенности или просто валового продукта, проходит за счёт накопления прибавочной стоимости. 

Однако накапливается прибавочная стоимость в распоряжении тех, кто является собственником производства. Наёмный работник, как правило, доли в прибавочном продукте не имеет. Это и составляет экономическую суть эксплуатации. 

Здесь важно подчеркнуть, что эксплуатация состоит вовсе не в том, что работнику платят мало, стремятся всё время урезать зарплату и при этом заставляют работать как можно больше. Подобные предприниматели, конечно, встречаются. Но капиталистический работник свободен, он может уйти от дурного хозяина и найти другое место приложения своего труда. В итоге возникает определённый баланс, при котором средний уровень оплаты труда стремится к усредненной стоимости рабочей силы. Более квалифицированные работники представляют собой более дорогую рабочую силу и, соответственно, имеют более высокие зарплаты. Но даже в том случае, когда работник получает достаточно для сытой и безбедной жизни, эксплуатация никуда не девается. Она всё равно существует, поскольку создаётся прибавочная стоимость, остающаяся на стороне собственника предприятия.

Как избавиться от эксплуатации?

Социалистическая идеология оказалась привлекательной для громадного множества людей в немалой степени именно потому, что пообещала избавиться от эксплуатации. Пафос социалистических революций, да и социалистического движения вообще заключался в простом для понимания массами тезисе: трудящийся должен получать весь продукт своего труда (включая прибавочную стоимость), так устранялась эксплуатация и обеспечивалась социальная справедливость. 

Однако легко сказать, что прибавочный продукт теперь должен доставаться тому, кто его производит, но как обеспечить это на практике? Прибавочная стоимость составляет часть стоимости конечной продукции. Один из вариантов – раздать готовую продукцию работникам. Очевидно, что это – плохой вариант. В период крушения СССР и перехода к постсоветской экономике у предприятий иногда не было денег, и вместо зарплаты людям выдавали продукцию. Доставалась ли им при этом часть прибавочной стоимости? Возможно. Но, помимо работы на предприятии, люди должны были потратить массу усилий, чтобы реализовать свою долю товара, фактически выполняя обязанности сбытовой службы. Это равносильно тому, как если им пришлось бы работать сразу на двух работах. А если продукция предприятия такова, что на долю одного работника приходится меньше одной произведённой единицы? В некоторых отраслях, например, в тяжёлом и транспортном машиностроении дело обстоит именно так. 

Таким образом, распределение прибавочной стоимости должно осуществляться, несомненно, в денежной форме. Самым логичным способом выглядит вариант с раздачей валового дохода предприятия пропорционально вкладу труда каждого работника в достигнутый результат. С определённой натяжкой долю труда каждого определить можно, – вводился же в экономическую практику позднего СССР коэффициент трудового участия (КТУ), а это была ещё докомпьютерная эпоха. Сегодня рассчитать КТУ можно с большей методологической обоснованностью и более точно. Однако долевое распределение валового дохода основой социалистической экономики так и не стало. Почему? 

Необходимость фондирования

В обществе существуют не только работники, но и, как это определялось в советской терминологии, иждивенцы. Иждивенец – слово, изначально эмоционально нейтральное, имеющее чисто экономический смысл. Оно означает человека, не имеющего собственного дохода и живущего за счёт доходов других лиц. Иждивенец – это необязательно бездельник. Мало ли по какой причине не работает человек, – например, он может не работать в силу своего возраста или нездоровья. Но жить-то ему надо!  Хорошо, если у такого человека есть близкие, которые готовы его обеспечивать. А если таковых нет? Общество, претендующее на социальную справедливость, не может бросить людей без средств к существованию на произвол судьбы. Но откуда взять деньги на социальных иждивенцев, если весь доход распределён между работниками? 

Логика веры в человека, которой пропитана вся социалистическая идеология, казалось бы, подсказывает решение: после распределения дохода люди могли бы добровольно передавать часть средств на социальные нужды. Но человек имеет падшую природу, неизбежным проявлением которой является эгоизм. Эгоистические мотивы поведения людей столь очевидны, что социалистическую практику пришлось строить совсем по-другому, не полагаясь на самого человека. Теоретически это оправдали так: трудящиеся находились не только под экономическим, но и под культурным гнётом правящих классов, поэтому классовое сознание у них замутнено, и сознательность в них ещё только предстоит воспитать. Впрочем, массово обеспечить необходимый уровень сознательности так и не удалось за весь период существования исторического социализма. Поэтому средства на общественные нужды взимались принудительно. Это касалось не только установления объёмов отчислений (размеров платежей и налогов с физических лиц), но и самого порядка их взыскания  – обязанности налогового агента были возложены на предприятия. Предприятие, а не сам работник, рассчитывало сумму обязательного платежа, удерживало эти деньги из зарплаты работника и осуществляло платёж в пользу государства. Работнику в этом вопросе не доверяли совсем. 

То, что общественные нужды существуют, а, стало быть, часть прибавочной стоимости должно уходить на их покрытие, понять легко. Но вот отчисления произведены, как следует распорядиться оставшимися доходами? Если их все поделить между работниками предприятия (а, вроде бы, так и надо действовать, если мы хотим вернуть работнику выработанную им прибавочную стоимость) возникнут другие проблемы, более низкого уровня. 

Предприятие должно развиваться. В системе социалистических ценностей "лучше" означает, в том числе, и "больше". Выпуск продукции должен расти, а для этого необходимо обеспечить прирост оборотных средств. Ассортимент продукции должен обновляться, качество – повышаться. Это не может произойти само собой, для достижения результата необходимо вложить силы и средства в специальные изыскания, в то, что получило название НИОКР – комплекс научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ. 

Иными словами, часть прибавочной стоимости должна фондироваться на предприятии, её нельзя передавать работникам, иначе предприятие придёт в упадок. Какая часть? Кто её должен определять? С точки зрения логики социалистической теории, правильнее, чтобы это решали сами работники, например, на собрании трудового коллектива. Именно в этом случае можно говорить об отсутствии эксплуатации. И мысль о том, что предприятием должны управлять сами рабочие, даже попытались претворить жизнь. Но от подобной практики довольно быстро пришлось отказаться. 

На излёте социализма, когда разрешили создавать кооперативы, по этому кругу прошли ещё раз. Массово возникшие кооперативы оказались нежизнеспособны, и, прежде всего, именно потому, что их члены должны были сами определять, какую долю прибыли следует направить на развитие, а какую распределить между собой. Фондируемой прибыли всегда оказывалось недостаточно. Человек склонен реализовать своё право на социальную справедливость, как можно быстрее конвертировав его в сумму жизненных благ, которые он хочет получить прямо здесь и сейчас. Добровольно финансировать будущее человек может лишь в весьма ограниченных суммах. 

Таким образом, перед социалистами, пришедшими к власти, встала не только практическая задача (им требовалось остановить падение экономики и обеспечить её расширенное воспроизводство), но и теоретическая проблема: необходимо было обосновать, почему система, в которой у работника без его согласия изымается значительная часть прибавочной стоимости, имеет право по-прежнему называться социалистической.

Официальная версия победы над эксплуатацией

Ключом к решению стала категория общенародной собственности. 

Все основные средства производства были объявлены собственностью сразу всего народа, а не только тех работников, которые с их помощью реализуют свою способность к труду. Соответственно, и весь прибавочный продукт становился собственностью всего народа, агентом которого выступает государство. Государство определяет, какую часть дохода необходимо фондировать на уровне предприятия, какую следует передавать на общие нужды (в центр), а также то, что должно быть выплачено работникам. Работнику же платилась не доля от полученного предприятием дохода, а заработная плата, то есть внешне система выплат ничем не отличалась от капиталистической. Работник не мог знать, сколько прибавочной стоимости он создал; не мог знать, сколько из неё получил. Его убеждённость в том, что новый порядок является справедливым, могла основываться исключительно на доверии к государству, которое заверяло трудящихся, что единственной целью его существования является обеспечение и защита их интересов. 

Доказательством этого служило то, как государство распределяло фондируемые средства. Деньги вкладывались не только в создание новых производств, но и в социальную инфраструктуру – образование, здравоохранение, культуру. С помощью широкого перечня бесплатных услуг прибавочный продукт возвращался работнику. То, что при историческом социализме, государство имело социальный характер, несомненно. 

Но достаточно ли этого, чтобы утверждать, что при социализме эксплуатация была полностью ликвидирована?

Сущность эксплуатации при социализме

Напомню, что под эксплуатацией с точки зрения теории социализма следует понимать присвоение работодателем прибавочного продукта, производимого работником. Если же взять за отправную точку самого работника, то эксплуатацией  будет недополучение им произведённой прибавочной стоимости. 

Мы выяснили, что часть прибавочной стоимости необходимо должна уходить на социальные нужды. Но тогда работник должен получать весь остаток. То есть скорректированное определение должно звучать так: эксплуатация – это необоснованное недополучение работником произведённой им прибавочной стоимости. Если какая-то часть прибавочной стоимости не доходит до работника, а направляется на то, что не несёт ни ему, ни социуму в целом никакой пользы, то это будет самая настоящая эксплуатация. И такая эксплуатация при социализме имела место. 

Проблема промысловых артелей

Следует признать, что работник социалистического предприятия мог получать больше. Так работники артелей в СССР получали больше работников государственных предприятий. Заработок члена артели выплачивался в зависимости от результатов его труда, плюс к этому ему причиталась доля от прибыли. Сколько прибыли направить на выплату артельщикам, решало общее собрание членов артели. Государство лишь устанавливало верхнюю планку (не более 20%) – это гарантировало, что в распоряжении государства и предприятия останется достаточно средств для развития и удовлетворения социальных нужд. 

Очевидно, что при таком подходе работник артели гарантированно получал часть прибавочной стоимости в денежной форме прямо от предприятия, тогда как работник государственного предприятия не мог знать, получает ли он хоть какую-то часть прибавочной стоимости в виде зарплаты. Прибавочную стоимость в виде бесплатных услуг государства они получали на равных условиях. Таким образом, сам факт существования промысловых (то есть производственных) артелей был доказательством того, что государство изымает у работника государственного предприятия больше необходимого (ведь в артелях этого изъятия не происходило), а, стало быть, изъятие было частично необоснованным, а это равносильно признанию эксплуатации. 

Существование артелей допускалось лишь из чисто прагматических соображений: они были более гибкими и быстрее реагировали на потребности населения. Поэтому с помощью промысловых артелей расширялась линейка ширпотреба (товаров широкого, то есть массового потребления), удовлетворялся пиковый спрос и таким образом снималась острота конфликта спроса и предложения. Ликвидация промысловых артелей стала предпосылкой развития проблемы дефицита в позднем СССР: исчез механизм, посредством которого производство могло оперативно и в достаточном объёме реагировать на изменение спроса. 

Но артели сами по себе тоже были проблемой – чисто теоретической. Их существование нарушало логику теории социалистического общества. Хрущёв ликвидировал артели как отдельный сектор экономики не потому, что хотел зла советскому народу, просто он стремился устранить бросающиеся в глаза противоречия между теорией и практикой. Он хотел жить строго по идеологии, и дело даже не в его личном желании, а в повышении уровня рефлексии в обществе. Люди стали более образованными. Они начали замечать несоответствия теории и практики и задавать вопросы. Руководство страны встало перед выбором: надо было или отказаться от всего, что противоречило идеологии, или заняться ревизией социалистической картины мира. Хрущёв выбрал первый путь. В частности, он решил убрать свидетельства эксплуатации при социализме и сделал экономику менее устойчивой. 

Но убрать свидетельства  – не значит убрать саму эксплуатацию. Как раз в артелях уровень эксплуатации был минимальным; унифицировав типы предприятий, эксплуатацию просто спрятали под сукно, проблема же осталась. 

Государство – главный эксплуататор при социализме

Но если есть эксплуатация, значит, есть и эксплуататоры. Кого можно считать эксплуататором при социализме? Эксплуататором будет тот, кто получает неоправданно изъятую у работника прибавочную стоимость. В первом приближении эксплуататором является само государство. 

Тут надо разобраться с одним устойчивым мифом. Для большинства социалистов недопустима сама мысль, что социалистическое государство может эксплуатировать своих граждан. И вовсе не потому, что изъятия прибавочной стоимости нет, а только лишь на основании тезиса о том, что такова природа государства при социализме. Широко известна вдалбливаемая социалистической идеологией формула: социалистическое государство есть государство нового, высшего типа, созданное трудящимися путём слома старого аппарата государственной эксплуатации. То есть была эксплуатация, а стало социалистическое государство; или одно или другое, а иначе – за что боролись? Социалистическое государство предстаёт не просто формой реализации социалистических отношений, а, поскольку другие формы –  более низкого уровня, только оно и идёт в зачёт, иными словами: социалистическое государство – это и есть социализм. Социализм должен быть всем хорош,  – значит, и все действия государства при социализме оправданы. 

Это – миф. В принципе, в подобной категоричной форме он никогда официально не озвучивался, и это понятно: теоретически его оправдать невозможно. Государство – всего лишь система институтов, выстроенная людьми, и воплощать социалистические отношения оно может лишь в определённой мере, – насколько его к этому приспособили. Но на уровне идеологии ощущение актуальной непогрешимости государства в социалистических странах активно поддерживалось. Если и были ошибки, то они разоблачены и остались в прошлом, а текущая государственная практика – безупречна. 

Однако в реальности социалистическое государство от ошибок не застраховано. В какой-то степени оно даже запрограммировано на ошибки. Социализм представляется качественно новой реальностью, в которой обновление касается всего, и, значит, изменить можно всё, было бы только желание, – природную среду, психологию человека, законы общества. Возникают амбициозные замыслы, рождаются мегапроекты. Всё это требует средств, источник же только один – прибавочная стоимость. Изымая её у работников и направляя на финансирование переустройства мира, государство обосновывало это тем, что, в конечном счёте, прибавочная стоимость вернётся трудящимся в виде открывшихся новых возможностей, нового качества их жизни. И в каких-то случаях это действительно так и было. Выход в космос позволил установить связь с самыми удалёнными уголками страны, обеспечить их телесигналом, более точно предсказывать погоду и так далее, – перечисление приобретенных новых возможностей можно длить и длить. Самый яркий пример: вложение в геологоразведку труднодоступных районов привело к открытию громадных запасов полезных ископаемых, разработка которых обеспечило наполняемость бюджета страны и превращение её в ведущую сырьевую державу. Простые люди получили безбедное существование в сытые 70-е годы. 

Но бывало и так, что затраченные средства не давали должного народно-хозяйственного эффекта. Преобразовательный замах был красивым, но ошибки в теоретической базе, расчётах или исполнении не позволяли сказку превратить в быль. Иногда дело было  безнадежным изначально, как выведение под руководством Т.Д. Лысенко чудо-сортов, способных решить все проблемы сельскохозяйственного производства. Иногда горизонт, на котором прибавочная стоимость может быть полностью возвращена народу, приходилось отодвигать в туманное будущее (пример – БАМ, который, будем надеяться, когда-нибудь всё же станет полнокровной артерией транспортной системы страны; до сих пор же загрузка магистрали сильно отстаёт расчётной). 

Прибавочную стоимость, ушедшую в затраты государства, которые так и не обернулись для трудящихся какой бы то ни было пользой, следует счесть неоправданно изъятой у работника. Таким образом, существует непосредственная зависимость между эффективностью государства и эксплуатацией при социализме. Чем более эффективной оказывается деятельность государства и его экономических агентов (в том числе предприятий), тем меньше будет эксплуатация. И наоборот. 

Эта зависимость интуитивно понятна любому работнику. Психологическая усталость населения СССР, проявившаяся в виде исчерпания энтузиазма и снижения уровня добросовестности в отношении к своему труду, – а это как раз признаки перехода от сознательного труда  (на благо себя и ближнего своего) к труду вынужденному ( "на дядю", как определяет народный фразеологизм) – совершенно чётко указывает, что народ перестал отождествлять свои интересы с интересами государства. Во многом это объяснялось тем, что человек видел, как его усилия перерабатывались государственной машиной в труху. Качество того, что государство предлагало человеку, неуклонно снижалось. Главным в экономической деятельности становилась работа не на реальный результат, а ради отчётности ("для галочки"). Любая инициатива съедалась бюрократическим аппаратом. Человек спрашивал себя: а зачем ему в этих условиях трудиться с полной отдачей? Подобное отношение в рамках социалистической идеологии интерпретировалось как несознательность, но на самом деле оно было превращённой формой переживания эксплуатации. Чем сильнее работник чувствовал, что его эксплуатируют, тем более наплевательски и формально он относился к своим трудовым обязанностям. У кого-то это накладывалось на его собственные недостатки и усиливалось, у кого-то амортизировалось его достоинствами, но падение эффективности как рост эксплуатации ощущали практически все.

Что получало государство от эксплуатации

Благодаря эксплуатации социалистическое государство получало средства для осуществления масштабных экспериментов без необходимости жёсткого соотнесения затрат с достигнутыми результатами на контрольную дату.  Теоретически государство отвечало перед народом за то, как оно использует изъятую прибавочную стоимость. Но на практике механизм ответственности не был реализован. Более того, пожалуй, и невозможно выстроить механизм, позволяющий некомпетентному множеству (а таковым и является с точки зрения теории управления народ) эффективно контролировать работу ограниченной группы компетентных лиц (правительства). Поэтому, в итоге, социалистические власти сами определяли, насколько правильно они распоряжаются прибавочной стоимостью. В этих условиях необходимость того или иного проекта определялась не столько потребностями общества, сколько  настроением лиц, принимающих решения, в лучшем случае – их ожиданиями и представлениями об интересах народа. 

Таким образом, волюнтаризм, выраженный в той или иной степени, оказывался неизбежным. И вся коллизия вокруг снятия Н.С. Хрущёва была лишь необходимым выяснением допустимых границ персонального волюнтаризма. Подобные границы были установлены, но это не решало проблемы в целом: задачи всё равно отбирались на основе мнения – пускай не одного лица, а некой группы. Пусть даже постановке задачи предшествовало какое-то обсуждение, всё равно решение во многих случаях принималось политическое. Это означало, что нечто обязательно нужно сделать, а средства на это уж как-нибудь придётся сыскать. 

В определённом смысле такая система весьма удобна. Социалистическое государство аккумулировало в своём распоряжении громадные средства, которое могло использовать практически безотчетно. Конечно, существовали и ограничения, самым важным из которых была невозможность использовать государственные фонды для личного обогащения. Общенародное достояние не могло быть направлено в пользу отдельных лиц, любые действия должны были в пределе стремиться к общенародной пользе. Но в остальном свободу управленческого манёвра не сдерживало ничто. То есть, лица, находящиеся у власти, не получали от эксплуатации персональной выгоды, но если их рассматривать не в эгоистическом, а в управленческом модусе, то как управленцы они оказывались очевидными выгодоприобретателями. 

Естественно, что власти социалистического государства стремились закрепить и упрочить подобное положение, и поэтому были заинтересованы в максимальной централизации прибавочной стоимости, и, наоборот, увеличение доли прибавочной стоимости, получаемой работником непосредственно на руки, было нежелательно, и подобные механизмы практически отсутствовали.  Идеология приучала работника, что хотеть он не должен хотеть получать больше, – это интерпретировалось как мелкобуржуазность и классовая несознательность. Озвучивался тезис, что зарплата должна расти на основе опережающего роста производительности труда. С политэкономической точки зрения это означает, что работник сможет получить больше прибавочной стоимости на руки только при условии возрастания совокупного прибавочного продукта, при этом доля прибавочной стоимости, подлежащей фондированию, сохраняется. И это ещё в лучшем случае; на практике по мере возрастания производительности труда увеличивалась и доля изымаемой стоимости: достаточно сравнить зарплаты работников на производствах с низким и высоким уровнем технического оснащения, и мы не увидим существенного выигрыша занятых на высокотехнологичных участках, тогда как производительность труда может отличаться  в разы. 

При социализме было не принято повышать зарплаты. Платить за тот же труд больше казалось абсурдом, а ведь если бы ставилась задача повысить долю работника на первом этапе распределения прибавочной стоимости, без этого бы не обошлись. Вместо роста зарплат вводились новые тарифные сетки, новые должности. Предполагалось, что прежде, чем начать получать больше, работник должен повысить свою квалификацию. Более высокая квалификация как бы выступала маркером более высокой производительности труда. На самом деле однозначной зависимости тут нет. Это была такая игра. Государство говорило: я не буду платить вам больше денег просто так. Но и жёстко принуждать к более производительному труду оно не могло, это бы изменило характер эксплуатации с социалистического на капиталистический. Поэтому вводились дополнительные условия, заставляющие человека переходить из одной социальной клеточки в другую. Люди же принимали эти правила, получали новые знания и навыки, в результате чего повышали свою квалификацию, но при этом работали, как привыкли; если при этом и росла их производительность, то только за счёт внешних обстоятельств (например, организации производства), а не из-за усилий их самих. 

Поголовная погоня за высшим образованием, наблюдавшиеся в позднем СССР, как раз была проявлением стремления перескочить в новую социальную клеточку – с иным уровнем доходов. Рост народного благосостояния при социализме практически весь был обусловлен этим дрейфом народонаселения в сторону более высокооплачиваемых строчек штатного расписания. Какое-то увеличение выработки прибавочной стоимости при этом и происходило, но людям удавалось получать больше, чем отдавать. То есть происходило снижение эксплуатации за счёт того, что совокупный фонд заработной платы увеличивался, и таким образом доля прибавочной стоимости, остающейся в распоряжении государства, падала. Государство пыталось сдержать этот процесс, не выходя при этом за рамки, заданные социалистической доктрины, но потихоньку проигрывало.

Граждане-эксплуататоры

От изъятия у работника большей части прибавочной стоимости выигрывало не только государство, но и отдельные лица. Их тоже можно отнести к эксплуататорам. Общим правилом тут будет следующее: эксплуататором при социализме следует считать человека, не являющегося по своему статусу социальным иждивенцем, но получающим доход, превосходящий стоимость создаваемого им прибавочного продукта. 

Социальный иждивенец не может работать и получает от общества содержание, размер которого должен обеспечивать воспроизводство жизненных сил и качества жизни (аналог рабочей силы). Выплаты эти производятся за счёт фондированной прибавочной стоимости. Требование социальной справедливости можно интерпретировать и так, что на долю тех, кто не в состоянии трудиться, должна приходиться также и дополнительная прибавочная стоимость – в той же пропорции, какую составляет прибавочная стоимость в оплате труда работника. Но платить кому-либо сверх того было бы уже несправедливым.  Если человек получает доход, который значительно превышает размер создаваемого им прибавочного продукта, при этом доход больший, чем получает человек, за счёт которого ему обеспечивается этот доход, то можно  с полным на то основанием сказать, что первый эксплуатирует второго. 

Кто же были эти люди – эксплуататоры по-социалистически? Их было достаточно много. Какой-нибудь писатель, написавший очередной роман о победах на производстве, который был издан значительным тиражом, распространён по библиотекам и магазинам и обречён пылиться за отсутствием спроса, получал гонорар по тем же расценкам, что и другой, написавший действительно стоящую вещь. В СССР выходило масса общественно-политических и научных изданий, в которых могли кормиться люди, числящиеся литераторами, философами, теоретиками научного атеизма и прочими работниками слова, при этом размер создаваемого ими прибавочного продукта мог стремиться к нулю. Сюда же состоит включить и собственно научных работников; не всех, конечно, но очень многих, сидящих на ставках в различных НИИ, но наукой не занимающихся. 

Подобные "лишние" люди были и на производственных предприятиях. Предприятия были заинтересованы в том, чтобы раздуть штатное расписание – любую задачу легче выполнить, если ею занимаются больше людей. Дополнительный персонал – это резерв на случай непредвиденных обстоятельств, а также ресурс для выполнения и перевыполнения плана. По выполнению плана и готовности взять на себя повышенные производственные обязательства оценивалось качество руководства, именно поэтому каждый руководитель хотел заполучить максимально возможное число штатных единиц. Приходилось проводить специальные кампании по сокращению штатов и жёстко нормировать фонд оплаты труда. 

Но эти меры не очень-то помогали. Ведь помимо желания руководства иметь как можно больше работников существовало и фоновое давление: всё больше людей получало высшее образование, и их надо было куда-то устраивать. При социализме не могло быть безработицы, следовательно, под выпускников ВУЗов надо было создавать новые должности. В какой-то момент подобных специалистов стало избыточно много, и они начали превращаться в "лишних" людей, получающих зарплату, но практически не участвующих в создании прибавочного продукта. 

Стоит вспомнить и о привилегиях социалистического чиновничества. Любые привилегии, будь то государственная дача или заниженные цены в ведомственной столовой, представляли собой дополнительное перераспределение прибавочной стоимости в пользу лиц, которые этими привилегиями пользовались. Если пересчитать эти дополнительные выгоды на деньги и сравнить с доходами капиталистических олигархов, можно подумать, что все привилегии при социализме были ничтожны, и их можно не принимать в расчёт. Но это было бы ошибкой. Не случайно финал истории СССР был ознаменован озвучиванием этой темы и борьбой с привилегиями. Для народа это было важно. И именно потому, что привилегии, какими бы незначительными они ни были, являлись очевидным для всех нарушением социальной справедливости. В привилегиях присутствие эксплуатации ощущалось особенно остро, а ведь её при социализме, если верить идеологии, быть не должно! Народ ещё мог понять персональные привилегии тех, кто принёс государству особую пользу. Но ведь структуры власти также неизбежно обрастали "лишними"  людьми, и эта масса мелкого чиновничества законным порядком получала свою толику привилегий. Это казалось особенно возмутительным.

Общая картина

Подводя итоги, можно сказать, что эксплуатация при социализме не носила классового характера. Лица, получающие необоснованно высокую долю совокупного прибавочного продукта, не могли непосредственно влиять ни на размер присваиваемой ими прибавочной стоимости, ни на объём изъятия прибавочной стоимости у тех, кто её создавал. Отношения эксплуатации, в которых один становился эксплуататором, а другой эксплуатируемым, возникали исключительно в результате действий государства. Единственно, что мог сам человек, – это воспользоваться ситуацией и занять социальную ячейку, находясь в которой можно получить прибавочной стоимости больше, чем ты её произвёл. Главным же эксплуататоров выступало государство. Поэтому люди в эпоху позднего социализма, когда накопившихся неэффективность социалистического хозяйствования уже в полной мере давала о себе знать, относились к государству как к не очень рачительному барину, и обманывали его, где и в чём могли. 

Уровень эксплуатации при социализме был равномерным. Одной из задач, которую официального ставило перед собой и пыталось решать государство, было неуклонное повышение качества жизни и благосостояния народа. При этом рост благосостояния должен быть следствием роста совокупного прибавочного продукта  – без увеличения доли работника на первом этапе перераспределения (непосредственно на производстве). Пока это удавалось, трудящиеся не чувствовали эксплуатации. Остановка роста реальных персональных доходов, к тому же в сочетании с информацией об уровне доходов в развитых капиталистических странах, привела к переоценке ситуации. Именно поэтому граждане соцстран легко променяли социализм с его скрытой системой эксплуатации на капитализм, где отношения эксплуатации были более откровенны. 

При социализме никто не пытался выжать из трудящегося дополнительный прибавочный продукт прямо здесь и сейчас, как это часто бывает при капитализме. Но на уровне первичного распределения дохода работник капиталистического предприятия мог получить больше. Это достигалось за счёт большей эффективности капиталистических производств. 

В силу этого следует признать утопичными социальные конструкции, предполагающие параллельное существование различных укладов. Если рядом с социалистическим хозяйством расположится предприятие, реализующее частную инициативу, то оно сможет и, более того, наверняка будет платить работникам больше. Иначе ему не удастся привлечь персонал, способный обеспечить более высокую эффективность. Конечно, при отсутствии конкуренции укладов, владелец частного предприятия был бы избавлен от необходимости держать столь высокий уровень оплаты труда, но здесь анализируются проблемы социалистической экономики. 

Что должны делать социалистические власти, наблюдая, как частник обеспечивает своим работникам больший доход, чем государство может обеспечить своим? 

Вариантов всего два. Первый предполагает, что для частного сектора вводятся ограничения на доступ к благам, источником которых является фондированная прибавочная стоимость. Иначе говоря, проводится политика депривации – социалистические трудящиеся получают государственные услуги на лучших условиях или бесплатно, а для представителей других укладов эти услуги оказываются недоступными. Подобный подход был реализован на заре исторического социализма, именно его называли классовым подходом. Он применялся и в отношении самозанятых; в этом случае было принято говорить о борьбе с мелкобуржуазностью. 

Второй вариант – это полная ликвидация многоукладности. Все предприятия переводятся на социалистические принципы хозяйствования. Исторический социализм к этому пришёл, но это не помогло ему выжить. 

Изжить эксплуатацию – а это было бы наилучшим решением – при социализме не получилось, несмотря на громкие заверения официальной пропаганды. Для этого следовало бы построить поистине высокоэффективную экономику. Тогда вся изъятая у работников прибавочная стоимость возвращалась бы к ним в виде достижений государства, обеспечивающих всё более высокое качество жизни. Однако с переходом на социалистические принципы хозяйствования эффективность экономики неизбежно снижается. Впрочем, это уже другая проблема социалистической экономики.