Освобождение или дедоместикация

Это - третья глава из книги Веганство: обнажение смыслов 

Предыдущая глава: Идеология веганства
Следующая глава:  Веганство и история

 ***

Итак, эксплуатация животных недопустима. Как, в принципе, недопустима всякая эксплуатация.  

Идея бороться с эксплуатацией животных возникла не сама по себе, она – лишь результат расширенного применения идеи о неприемлемости эксплуатации человека человеком. Прежде чем появилась возможность говорить об эксплуатации в отношении животных, необходимо было составить само понятие эксплуатации. Это понятие было сформулировано социальной наукой и стало одним из ключевых элементов левой идеологии.[1]

[1. История негативного восприятия слова эксплуатация (от французского exploitation – «использование, извлечение выгоды») восходит к экономической теории Карла Маркса.] 

В этой перспективе защита прав животных оказывается своеобразным навершием мощной волны социальной борьбы. Патетика веганских высказываний в значительной степени восходит к традициям левых движений, привычно употребляющих такие обороты как борьба за права или освобождение. Эти формулировки активно заимствуются веганством. Так, заметная в истории веганства книга австралийского философа Питера Сингера (Peter Singer) называется "Освобождение животных" (Animal Liberation). 

Пока речь идёт об освобождении людей, всё кажется понятным. Вот человек сидел в тюрьме или, – как принято говорить о тех, кому сочувствуют, – в застенках, его выпустили, и он стал свободен. Или раб, находившийся в полной зависимости от своего господина, получает свободу, – теперь он принадлежит самому себе и волен жить, как ему заблагорассудится. Или крестьянин освобождается от крепостной зависимости, и больше не обязан работать на помещика бесплатно. 

Но даже с человеческим освобождением не всегда всё так просто. В русском канцелярите – языке официальных документов – есть такой устоявшийся оборот: "освободить от занимаемой должности". С одной стороны, это действительно освобождение. Человек был отягощён необходимостью определённым образом трудиться. Возможно, ему было нужно приходить в конкретное место к определённому часу, совершать действия в соответствии с производственной необходимостью, а вовсе не со своими желаниями, выслушивать и принимать к исполнению распоряжения начальства. Можно допустить, что человек устал от подобного состояния, и вот его освобождают, и он чувствует эту свободу: теперь он предоставлен самому себе. Но, с другой стороны, весьма вероятно, что потерянная должность была основным или  даже единственным источником его доходов, и теперь, хотя и получив свободу, он лишился средств для дальнейшего существования. Является ли подобное освобождение благом?

Ценность свободы вовсе не является абсолютной. "Человек свободен от обязательств" – звучит, вроде бы, хорошо. Но это означает, что никто от него ничего не ждёт, и такой человек, в сущности, никому не нужен, а это уже плохо. Чего стоит обретённая свобода, может сказать лишь тот, кто её получил. Если освобождённый – человек, мы можем его об этом спросить. Но с животными так не получится. Животные не обладают самосознанием и не могут дать оценку изменению своего состояния. Они не в состоянии поведать, что для них исконная или новообретённая свобода – дар или проклятие. Мы вынуждены оценивать ситуацию за них, перенося на животный мир чисто человеческие представления. 

Бернард Шоу – известный британский драматург – был убеждённым вегетарианцем. Когда он довольно серьёзно заболел (на фоне истощения у него развился некроз кости), близкие пытались побудить его оставить вегетарианскую диету и поесть мяса. Но Шоу заявил, что "лучше смерть, чем каннибализм". Развивая этот тезис, он пишет: "В моём завещании содержатся указания насчёт моей похоронной процессии, в которой не будет похоронных экипажей, но зато будут шествовать стада быков, баранов, свиней, всякой домашней птицы, а также передвижные аквариумы с живыми рыбами, причём у всех сопровождающих гроб будут повязаны белые шарфы в память о человеке, который предпочёл умереть, но не есть себе подобных". Впрочем, тогда он поправился, а когда всё же скончался (это произошло более чем 50 лет спустя), во вскрытом завещании оказался совсем другой текст. Так что мы не знаем, была ли описанная им постановка собственных похорон хорошей шуткой, или планировалась всерьёз. Во всяком случае, Шоу использовал хорошо понятную всем символику: белые шарфы (повязки) – знак несогласия с насилием, шествие за гробом – выражение уважения и признательности усопшему. Общая картина должна читаться так: животные благодарят Шоу за то, что он их не съел. Зрелище могло получиться весьма впечатляющим. "Если не считать процессии, направляющейся в Ноев ковчег, это будет самая замечательная процессия, какую доводилось видеть людям", – заключает Шоу своё описание. [2] 

[2. Цитируется по: Эмрис Хьюз Бернард Шоу М., «Молодая гвардия», 1966. Стр. 91] 

Однако сами собой животные похоронной процессии не составят. Если бы фантазию Шоу всё же решили воплотить в жизнь, кому-нибудь пришлось бы взять в руки кнут и организовать движение этих стад. Без участия человека ничего бы не было. Поведение животных строится на других основаниях. Но человек, привыкший воспринимать мир эмоционально, готов приписать чисто человеческие эмоции и животным, увидев некое подобие собственной мотивации там, где её быть не может. В частности, животные не могут быть благодарны за то, что их не съели, или за то, что кто-то решил их больше не эксплуатировать. Человек судит по себе. Если бы нас осудили на смерть, а потом это решение отменили, то разве мы не должны были бы проникнуться благодарностью к тому, кто принял решение о помиловании? Впрочем, тут взгляд, скорее, с другой стороны. Тот, кто подписывает помилование, всегда уверен, что заслуживает благодарности. Тогда как помилованный сам может думать, что если бы не было приговора, не потребовалось бы его и отменять, так что помилование просто восстанавливает должный порядок вещей, а за исправление ошибок благодарить как-то не принято. 

Как бы то ни было, сохранение жизни – очевидное благо. Его легко приложить к миру животных. Вот этого поросёнка должны были заколоть к празднику, но если ему сохранить жизнь, он станет замечательным боровом. Петушок, не попавший в суп, сможет ещё не раз прокукарекать навстречу восходящему солнцу. Нечто похожее можно сказать и про людей, надо лишь заменить одни слова на другие. 

Но привычка проецировать человеческие взаимоотношения на мир животных не всегда укладывается в осмысленные аналогии. Вот, скажем, избавление от эксплуатации. Человек, которого принуждали к труду, получив свободу, просто переберётся на новое место и найдёт себе другое занятие. А что будет с "освобождённым" животным? 

Веганы не очень-то хорошо представляют себе ответ на этот вопрос. Сказывается удалённость от занятий сельским хозяйством. Если бы вдруг идея об избавлении животных от эксплуатации пришла в голову фермеру, ему бы пришлось заниматься освобождением совершенно конкретных существ, возможно, даже имеющих имена. Дядя Джордж, про ферму которого говорилось в прошлой главе, должен был выпрячь Каурку из двуколки и поставить в стойло. Хотя, нет, с точки зрения веганства, это – плохая идея, поскольку в стойле свобода животного ограничена, и оно страдает от отсутствия пространства и естественной среды. Обеспечить естественную среду поросятам и курам, видимо, следовало так: нагрузить ими телегу (пусть уж Каурка потрудится в последний раз), отвезти подальше куда-нибудь в лес, и там выпустить на свободу. Если волков в этом лесу полностью не выбили, то-то они порадуются. 

Это, конечно, шарж на грани фола. Однако конкретному фермеру (тому же дяде Джорджу), может быть, именно потому и не приходилось задумываться об освобождении животных, что любая попытка их практического освобождения превратилась бы в подобный абсурд. 

Об освобождении удобно говорить, когда животные, избавляемые от гнёта и страданий, находятся далеко, вне пределов видимости. Лучше всего, если их не придётся конкретизировать (если указать, какие именно животные освобождены, надо будет говорить и как их освободили), – пусть это будут животные вообще. 

Но этот ход не избавляет нас от необходимости ответа на вопрос: в чём будет заключаться освобождение животных? Переход к "животным вообще" позволяет ответить на уровне общих понятий. Если человек подчинил себе животных, заставив их отдавать ему свою мускульную силу, продукты своей биологической активности (шерсть, молоко, мёд и т.д.) и, наконец, саму жизнь, и это закабаление носит название доместикации(одомашнивания), то освобождение должно означать возвращение животным существования, независимого от человека, то есть дедоместикацию или раздомашнивание. 

Таким образом, мы приходим к мысли, что целью веганства является дедоместикация. Вероятно, нельзя сказать, что это – его конечная цель, ведь веганы формулируют свою задачу иначе: они хотят избавить животных от страданий, которые им причиняет человек. Но эта задача имеет только одно решение –раздомашнивание. 

Обычная жизнь вегана протекает совсем на другом семантическом горизонте. Он просто воздерживается от употребления определённых продуктов, не носит кожаных и шерстяных изделий, не делает прививок вакцинами, в состав которых входит куриный белок. Он не думает о раздомашнивании. Его заботит, прежде всего, личное неучастие в причинении страданий животным. Веганство подчёркнуто персонально, солидарная ответственность человечества вытеснена на задний план. Веганы же никого не принуждают, они просто показывают пример правильного отношения к животным. Кому это отношение по душе, сам может стать веганом, прочих веганы оставляют наедине со своей совестью. 

Несмотря на то, что число веганов растёт, их пока ещё слишком мало, чтобы они могли чувствовать себя социальной силой. Люди в основной своей массе спокойно потребляют продукты, полученные в результате эксплуатации животных. Власть человека над животными оставляет впечатление незыблемого, хотя и сомнительного этически принципа общественного быта. Веганская модель – это торпеда, направленная в борт непотопляемого дредноута, призванная вызвать беспокойство, но не способная отправить его на дно; по крайней мере так это выглядит глазами веганов. Веганство по своей сути – форма социального протеста, и, как любое протестное движение, оно негативно ориентировано. Веганы сконцентрированы на том, против чего они выступают, при этом позитивная программа практически полностью отсутствует. Что будет, если вдруг дредноут потонет?  Очевидно, дедоместикация. 

Раздомашнивание является прямым следствием из повседневных действий каждого вегана. Разве веган отказывается от продукции животноводства не для того, чтобы животные меньше страдали? Разве он не хочет, чтобы другие люди тоже выбрали веганской образ жизни и тем самым уменьшили страдания животных ещё больше? И разве избавление от страданий полностью не лучше частичного освобождения? И если можно полностью избавить от причинённых человеком страданий хотя бы одно живое существо, разве не стоит этого сделать? И, наконец, неужели полное освобождение всех порабощённых человеком животных не является лучшим состоянием, чем освобождение одного? Всё просто: невозможно быть носителем какой-либо идеологии и не желать ей полной победы. В противном случае возникает противоречие, убивающее исходную идею. Веган, не стремящийся к максимуму освобождения животных, и не веган вовсе. Стоит ли отказываться от молока, если считаешь нормальным продолжающееся где-то страдание ещё не освобождённой бедной коровы? Конечно, страдание не может быть нормой, а потому каждый веган должен воспринимать дедоместикацию как идеальное состояние.

Следующая глава:  Веганство и история