Потерянные смыслы

Это - девятая глава из книги Веганство: обнажение смыслов

Предыдущая глава: Существовать, а не служить  
Следующая глава:  Играть или жить

Жить просто так, не задумываясь, для чего ты живёшь, и легко, и сложно. С одной стороны, ты избавлен от внутреннего конфликта: каким бы ты ни был, ты не обязан оправдываться. С другой стороны, разум взыскует осмысленности, и, оставаясь существом разумным, человек не чувствует полной удовлетворённости, не объяснив себе логику своего присутствия в мире. Человеку мало оставаться тем, кто он есть; он всё время к чему-либо стремится. Состояние, естественное для животных, ему внутренне чуждо: если человека поставить в ситуацию, когда он будет вынужден просто длить своё бытие, повторяя изо дня в день одни и те же обстоятельства жизни, он будет томиться, словно находясь в заключении. Человеческая жизнь должна быть подсвечена какой-то целью, тогда она приобретает смысл, и человек получает удовлетворение – в той мере, в какой продвигается к намеченной цели. 

Цели могут быть разными. Человек может хотеть чего-то исключительно для себя. Но удовлетворение, которое даёт достижение подобной цели, обычно имеет серьёзный изъян. Оно растёт по мере приближения к цели, но как только цель оказывается достигнутой, истаивает, – если не полностью, то в значительной доле. Это происходит потому, что смысл нужен человеку не как итог, а как начало. Смысл – это основание, на котором человек строит своё бытие. Если цель достигнута, а жизнь продолжается, человек вновь ощущает, что его существование лишено смысла. И он снова конструирует себе цели. Идёт непрерывная гонка за смыслом: одна цель сменяет другую, но жизнь так и не становится осмысленней. Накопления качества не происходит: смысл каждый раз обнуляется. И страшно подумать, что будет в конце этой гонки: очередная цель так и не будет достигнута, на это однажды просто не хватит сил. Жизнь оборвётся, и сказать, что было её смыслом, не получится, поскольку актуальный итог будет равен нулю. Именно поэтому сегодня смерть принято игнорировать. Человек живёт так, как будто умирать ему не придётся. Это даёт возможность уйти от проблемы итога жизни, довольствуясь теми смыслами, которые ещё актуальны на текущий момент. 

Рядом со смыслом находится ещё одно понятие – назначение. У вещей смысл и назначение совпадают. Всякая вещь к чему-нибудь да предназначена. Это означает, что смысл её существования заключён не в ней самой, а в её способности взаимодействовать с человеком, природой или другими вещами. Иначе она не потребовалась бы человеку, и человек ею бы не обзавёлся. Используя вещи, мы каждый день оперируем множеством смыслов и, казалось бы, давно должны усвоить их нехитрый секрет: если мы хотим найти смысл какого-либо объекта, то искать надо не в нём самом, а снаружи. Однако перенести это правило на нас самих довольно трудно. Человек ведь не вещь. Видеть в человеке лишь инструмент для решения прикладной задачи – предосудительно. Весь разговор о правах животных начинается с утверждения, что человеческая индивидуальность самоценна, и это понимание ценности индивида нам предлагается распространить на другие биологические виды. Мы не должны получать пользу от разведения животных именно потому, что нехорошо подходить к индивиду (в первую очередь имеется в виду человек) чисто утилитарно, как к источнику возможной пользы. 

Но вот парадокс: запрет считать человека лишь средством для достижения какой-либо цели означает, что человек рассматривается как нечто пассивное. Необходимость сказать, что он не является вещью, возникает потому, что подобное отношение в принципе возможно. В системе либерального индивидуализма человек действительно становится похож на вещь, поскольку главное внимание уделяется тому, как с ним обращаются. Между тем, человек активен. Каждый из нас – это источник различных действий, в число которых входит и целеполагание. Мы ставим цели и стремимся к ним. Для того, чтобы добиться желаемого результата, человек использует средства, которые оказываются у него под рукой, и в первую очередь – самого себя. И чем больше человек вкладывается, чем больше себя использует, тем лучше получается результат. 

Если человек увидит в себе средство для достижения внешнего по отношению к нему результата, он обретёт своё предназначение, и его жизнь исполнится смыслом. Сделанное для других не теряет значимости и после своего завершения. По мере того как жизнь превращается в служение, она становится всё более осмысленной и способной удовлетворить человека. И даже если служение создаёт ситуацию, когда человеку приходится рисковать или жертвовать самой жизнью, кризиса смыслов не возникает. Смерть утверждает и закрепляет итог жизни, а вовсе не обнуляет его. Поэтому для тех, кто выбрал служение, нет причин делать вид, что смерти не существует. Наоборот, к ней надо готовиться, чтобы жизнь завершилась достойно. Итог жизни не должен быть подпорчен в самый сложный последний её период. 

Взаимное служение всех членов общества можно считать формулой социального идеала. Этот идеал рисовали по-разному, но идея общественного служения и взаимопомощи присутствует в тех или иных формах на всём протяжении истории человечества, докуда только может дотянуться историческая память. И только культуры, переживающие период упадка, утрачивали идеал служения. Как следствие, возникал кризис смыслов, который подталкивал культуру к неизбежному концу. 

Всякое общество строится на том, что люди, его составляющие, зависят друг от друга. Служение – это усвоение отношений зависимости не как способа осуществления своих прав, а как добровольное принятие обязанностей. Обязанности создают смыслы, права – нет. Через обязанности, которые несёт человек, определяется его место в мироздании. Если эти обязанности возникают правильным, естественным образом, то можно сказать, что что в их исполнении и состоит предназначение человека. 

Наблюдая природу, человек видит, что она вся построена на принципе взаимообусловленности. Различные виды растений и животных так или иначе нуждаются друг в друге; их сложное взаимодействие образует равновесие, обеспечивающее выживание всех видов, которое мы называем экологической системой. У каждого вида – своё место в экосистеме, которое в большинстве случаев легко может быть интерпретировано как функция. Существование организмов одного вида служит к пользе других видов или работает на повышение устойчивости системы в целом. Так, хищники ограничивают рост популяции копытных и грызунов, не давая им уничтожить растительную компоненту системы. 

Принадлежность к целому (экосистеме) позволяет увидеть если не смысл, то хотя бы целесообразность в существовании любого животного. У него есть предназначение. Предназначение волка – быть грозой зайцев, позволяя выжить лишь тем, кто обладает в полной степени достоинствами заячьего рода. Предназначение зайца - продолжать свой род, составляющий кормовую базу для хищников. Взаимообусловленное существование живых существ в естественных, природных условиях неизбежно включает в себя использование смерти. Смерть особей – это форма взаимодействия или даже сотрудничества видов. 

Современный человек не готов принять предназначение, исполнение которого достигается смертью. Человечество упорно строит мир, в котором смерть становится всё менее вероятна. И результаты, которых удалось достичь, особенно за последние сто-двести лет, действительно впечатляют. Мир стал более гуманным, а жизнь человека приобрела ни с чем не сравнимую ценность. Но этот гуманистический прорыв привёл к перестройке этической системы. Раньше человек знал, что жизнь, в сущности, коротка, и от смерти не спрячешься. Поэтому большое значение имеет, какою смертью ты умрёшь. Смерть может быть достойной, если ты умираешь, не поступившись честью и не нарушив своего долга, а может быть позорной. Страшна была именно позорная смерть. А смерть, обретаемая в результате исполнения долга (следования своему предназначению), конечно, тоже страшила, но человек с ней мирился, поскольку позор, неизбежный в случае уклонения от такой смерти, был гораздо страшнее. Принимая своё предназначение и зная, что смерть подступает сразу с двух сторон – как наказание за отступление от должного и как последний шаг на пути исполнения долга, человек не чувствовал этической проблемы в том, чтобы воспользоваться чужой жизнью, если это не нарушает предназначения того, кто может тебе её отдать. Военачальник имеет право послать подчинённого ему воина на верную смерть, поскольку таков удел воина: забирать чужую жизнь, рискуя своей. Действуя в этой же логике, человек имеет право убить животное, чтобы утолить голод, поскольку предназначение некоторых видов животных – быть пищей. 

В современном мире смерть выведена из повседневности. Уклоняться от смерти больше не считается дурным тоном. Наоборот, принято продлевать жизнь всеми возможными способами. На этом фоне убийство животных выглядит этическим преступлением. Человек ищет возможность обеспечить себе технологическое бессмертие. Всерьёз обсуждается концепция трансгуманизма, предусматривающая переход человеческой личности из биологического в информационное состояние, с заменой человеческого тела механическими приспособлениями. Считается, что биологический человек обречён: он выпестовал разум, который в дальнейшем должен принять более совершенные, не связанные с органикой формы. Для тех, кто видит совершенство в автомате, жизнь кажется слишком грязной. Живой организм пахнет, линяет, испражняется. Это пренебрежение жизнью присутствует и в веганстве: среди веганов принято называть мясо трупами животных (слово труп указывает на нечистоту разложения); про молоко могут сказать, что это секрет молочной железы, то есть разновидность выделений из организма, нечто, подобное поту. Такие уподобления призваны придать продуктам животного происхождения отталкивающие черты, сделать их менее привлекательными. Но они также приучают к брезгливому отношению к органике вообще. 

Жизнь нестерильна. К тому же она слишком близка к смерти и в силу этого кажется жестокой. При желании дикую природу можно представить чуть ли не как эссенцию жестокости. Англиканский теолог и проповедник Уильям Ралф Индж (William Ralph Inge), прозванный современниками "хмурым Настоятелем" (он действительно был настоятелем лондонского Кафедрального собора св. Павла и прославился яркими, но пессимистическими высказываниями), выразился так: "Вся природа есть спряжение глагола «поедать» в пассивном и активном залоге"[1]. Если смотреть на животный мир под таким углом, то нетрудно прийти к решению предоставить его своей судьбе, а самому не вступать с ним ни в какие отношения.

[1. Уильям Ральф Индж не был вегетарианцем, поскольку понимал, что смерть из жизни не выкинешь. Он говорил:  «Принятые резолюции в пользу вегетарианства для овец бесполезны, пока волк остаётся другого мнения». Однако у него можно найти высказывания, под которыми могли бы подписаться и веганы:  «Мы поработили весь остальной животный мир и обращались со своими дальними родственниками в мехах и перьях так плохо, что, вне всякого сомнения, если бы они смогли сформулировать религию, они изобразили бы дьявола в облике человека».  «Хмурый Настоятель» был в некотором отношении, как говорится, «прогрессивным» мыслителем: он ратовал за контроль над рождаемостью и покровительствовал евгенике – «науке» о выведении «правильного» человека.] 

Но может ли человек оставить природу в покое, чего так хотят веганы и другие защитники прав животных? Два варианта решения этой задачи мы, вроде бы, обнаружили. Человек должен отказаться от своего участия в жизни. Трансгуманисты зовут человека за пределы биологии, где он не только перестанет быть живым организмом, но и потеряет право именоваться собственно человеком. Если на этом пути и есть какое-то будущее, то оно принадлежит не человеку. Очертания второго пути проступают при обращении к индийской культуре. Это – аскетизм, понятый как цель бытия. Человек должен приучить себя брать от природы как можно меньше. В идеале он вообще не должен брать ничего. Достижение идеала приводит к прекращению жизни (благочестивая голодная смерть в джайнизме). На этом пути у человека также нет будущего. 

Непринятие жизни, неизбежно связанной с болью и страданием и которая заканчивается смертью, закономерно оборачивается той же смертью или небытием. Обхитрить мир и устроить себе жизнь, на которую бы не падала тень смерти, не получится. 

Вегану тоже надо поддерживать своё существование и что-то есть. Отвергая животноводство, он оказывается сторонником производства агрикультур. Засеянное поле, не важно, что на нём растёт, – кукуруза на силос или пшеница на хлеб, – представляет собой преобразованную среду, в которой нарушены естественные взаимозависимости. Значительное пространство отдано лишь одному виду. Другие виды растений, пытающиеся проникнуть на поле, расцениваются как сорняки. Животные, рассчитывающие кормиться выращенным урожаем, считаются вредителями. Если повсюду развивать растениеводство, оно полностью уничтожит естественную среду. "Агрикультуры плотоядны: их пища – это экосистемы, и они заглатывают их целиком"[2], – так формулирует Лирр Кит (Lierre Keith) в своей книге "Вегетарианский миф" (The Vegetarian Myth).

[2. Keith L. The Vegetarian Myth РМ Press, 2009 P. 42] 

Традиционное животноводство, предполагающее выпас животных в естественных условиях, экосистему не уничтожает. Конечно, если животных слишком много, экосистема может не справиться с возросшей нагрузкой и начать разрушаться. Но даже в этом случае она будет деградировать постепенно, а не исчезнет единомоментно, как произойдёт, если территория будет использоваться для выращивания культурных растений. Тот, кто ест растительную пишу, должен понимать, что она тоже куплена ценой смерти живых существ. 

Лирр Кит была веганкой почти двадцать лет. Совсем молоденькой девушкой она решила, что не будет участвовать в причинении зла животным. Однако, повзрослев, Кит поняла, что растениеводство в промышленных масштабах тоже не обходится без жертв в животном мире, только страдают уже другие виды. Кит стала выращивать себе пищу сама. Несмотря на своё чрезвычайно трепетное отношение к чужой жизни, она столкнулась с тем, что её действия неизбежно приводят к смерти живых существ. Обработка почвы отнимает множество жизней тех, кто живёт в земле. А если она хочет собрать урожай, ей что-то надо делать со слизнями, которые тоже имеют на него виды. Наконец, она пришла к выводу, что "жизнь невозможна без смерти: неважно, что ты ешь – кто-то всё равно умрёт, чтобы тебя накормить".[3]

[3. Keith L. The Vegetarian Myth P. 3] 

Вот её признание: "Я полностью построила свою идентичность на том, что смерть – это этическое табу, моральный ужас, вгоняющий в дрожь моё тело и душу. Но жизненные процессы не предлагают нам опции "быть свободным от смерти". Как говорит один мой друг, выращивающий пищу для себя сам: "Мы можем либо доминировать, либо просто участвовать, но мы не можем выйти вон". Мы можем бить в набат и кричать всё, что нам вздумается, но в итоге нам придётся примириться с мироустройством, с доброй зелёной землёй, в любви к которой мы так часто клянёмся, но которую совершенно не понимаем. Да, следуя за мечтой, можно обрести чувство ответственности, но с пониманием приходит большее. В конечном счёте, у нас есть лишь один выбор: смерть, которая разрушает жизнь, или смерть, которая составляет часть жизни".[4]

[4. Keith L. The Vegetarian Myth P. 77] 

К этому стоит добавить, что веганство или вегетарианство нельзя использовать в качестве ширмы, за которой человек мог бы спрятаться от своего предназначения. Принимая жертву, которую приносят животные, чьё назначение – давать пищу другим[5], человек может быть морально оправдан, только если сделает свою жизнь наполненной смыслом, то есть служением. Тратя свою жизнь не на себя, а на других, мы тем самым подтверждаем осмысленность того, что кто-то потратил свою жизнь на нас. Не принять жертву – не вариант, ведь животное всё равно погибнет, или его жизнь просто не состоится. Не принимая служения животных, мы не привносим в мир дополнительных смыслов, наоборот, существование становится более бессмысленным. Поэтому отказ человека от создания вокруг себя культурной среды, будь то одомашнивание животных или разведение культурных растений, лишь перечеркнул бы его историю, обкорнав сущность человека, ничего к ней не прибавляя. А что сказать об остальном мире? Существование, не освещаемое светом разума, не имеет ценности, поскольку только разум способен оценивать и ценить. Животные чувствуют, что человек обладает качеством совершенно особого рода. В чрезвычайных обстоятельствах даже дикие звери могут прийти к человеку за помощью. Животные вообще тянулись бы к человеку, если он был бы к этому готов.

[5. Например, среди телят соотношение бычков и тёлочек приблизительно 1:1, тогда как на взрослого быка приходится стадо коров. У диких видов самцы гибнут, выясняя отношения между собой. Раненный самец становится жертвой хищников, а убитый – добычей тех, кто питается падалью.]  

У человека есть место в биосфере, которое ему досталось не случайно, а в силу обладания разумом. Разум – такая же часть мироустройства, как крылья птицы, плавники рыбы, когти хищника. Существующий мир включает в себя разум, и у человека нет оснований исключать его из плана бытия даже чисто гипотетически. Разум нельзя считать отклонением или сбоем программы. Иначе подобные претензии можно предъявить к любому качеству, присутствующему в живой природе, или даже к жизни как таковой. Разум дан только человеку, но эта уникальность не может интерпретироваться как основание для противопоставления человека природе. Исходя из известной нам логики жизни, скорее уж природу следует счесть устроенной так, что в ней может существовать только один носитель разума – человек. 

Человек определяет судьбу всех живых существ, меняет и создаёт условия существования жизни. От этого не уйти. Он может делать это стихийно и безответственно, а может принять надлежащую ему роль и действовать сознательно. Окультуривание мира, то есть превращение окружающего пространства в культурную среду, неизбежно, но от нас зависит, какой будет эта среда; в частности, будет ли в ней отведено место другим биологическим видам, и каким оно будет. Одомашнивание животных – естественный процесс, но человек несёт ответственность за то, в какой форме оно реализуется. Господство не должно превращаться в тиранию. Жестокость начинается там, где власть используется сверх меры, без должного на то основания. И подобное поведение – этическое преступление.

Следующая глава:  Играть или жить