Что такое художественная литература, и можно ли православным её читать?

В последнее время в православной среде проявилась тенденция, отрицающая пользу чтения художественной литературы. При этом под огонь критики попадает не бульварное чтиво, а классика, составляющая фундамент нашей национальной кльтуры, в частности, такие авторы, как Пушкин и Достоевский. Подобную направленность имеют, например, статьи священника Георгия Селина "Наш паровоз, вперёд лети! В коммуне остановка... "  и Алексадра Буздалова "Пророчества Достоевского: мифы и реальность", опубликованные на Русской народной линии. Желание отбросить светскую культуру как избыточный и даже вредный для православного сознанияэ лемент  встрчалось и ранее. Так что тенденция эта не нова. Время от времени она всплывает в истории. И определённые основания у неё есть. Но всё же Пушкина и Достоевского жалко: если мы от них откажемся, то с чем останемся? Можно ли обойтись вообще без художественной литературы? Этот вопрос нуждается в рассмотрении. 

Уместно рассмотреть феномен художественной литературы вообще, определить её основные функции и место, которое она занимает в культуре. В частности, следует ответить на вопрос, допустимо ли чтение художественной литературы людьми православными, или её следует оставить людям исключительно светским, а с точки зрения православия художественная литература не может обладать никакой ценностью? Может быть, человеку, избравшему для себя путь ко Христу, следует сразу же убрать с полок все книги художественного содержания?

Функции художественной литературы

Итак, каковы функции художественной литературы?

1. Высказывание

Всякий художественный текст – это, прежде всего, высказывание. За произведением стоит авторский замысел; автор хочет что-то сказать читателю.

Тут можно возразить, что современных авторов не очень-то заботит то, что может получить читатель в результате прочтения их текстов. Их больше волнует другое: деньги, которые они могут получить в результате своего творчества, или слава (громкое имя). Однако парадокс состоит в том, что если автору уж совершенно нечего сказать, ему не приходится рассчитывать на успех. Его произведения будут никому не интересны, и их никто не станет читать. Для того чтобы получить славу и деньги, нужно, чтобы тексты продавались, а значит, автору неизбежно придётся вложить в них какой-то смысл. Т.е. мы возвращаемся к тому, что текст должен быть высказыванием.

Нечистоплотные авторы будут имитировать наличие авторского замысла, создавать его эмуляцию. Для них вложенная в текст функция быть носителем сообщения является глубоко вторичной, но поскольку она для читателя по-прежнему необходима, они будут поддерживать читательскую убеждённость, что текст создавался исключительно ради своего содержания.  

Те же, кто пишет не ради коммерции, а в силу призвания, конечно же, искренне формируют послание к читателю. Это не означает, что читатель обязательно получит то сообщение, которое хотел вложить в текст автор. Текст семантически автономен и вступает в диалог с читателем помимо авторской воли. Но это – тема для отдельной статьи.

В качестве адресата текста автор может рассматривать и самого себя (как это часто бывает, когда автор пишет не для публикации, а, как говорится, «в стол»). Тогда произведение становится формой рефлексии, разговором автора с другой стороной своей души (альтер-эго) или со своей совестью.

Сосредоточенность автора на содержании не исключает и коммерческого успеха, поскольку, как заметил Пушкин, «не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать».

Однако высказывание не требует обязательно художественной реализации. Высказать свою мысль можно, и оставаясь за пределами художественной литературы. Высказыванием являются философские и богословские тексты, проповеди и публицистика.

2. Иллюстрация

Художественное изложение позволяет не только выразить какую-либо мысль, но и придать ей нужный акцент, показать в необходимом ракурсе, выделив наиболее существенные моменты. Данное выделение может быть сделано с помощью чисто языковых средств (например, фигур речи, тропов, поэтического инструментария – рифмы, ритма, аллитерации, и т.д.), а может осуществляться семантически – с помощью создания умозрительных картин-иллюстраций.

Наиболее прямой аналогией иллюстрации является словесное описание. Можно просто сказать «красивый вид из окна», а можно, как у Пушкина: «Под голубыми небесами/Великолепными коврами,/Блестя на солнце, снег лежит;/Прозрачный лес один чернеет,/И ель сквозь иней зеленеет,/ И речка подо льдом блестит». Описание может быть косвенным. Вместо того чтобы сказать «Раскольников страшно волновался», Достоевский пишет: «Солнце  ярко блеснуло ему в глаза, так что больно стало глядеть, и голова его совсем закружилась, – обыкновенное ощущение лихорадочного, выходящего вдруг на улицу в яркий солнечный день». Созданная картинка является отражением внутреннего состояния героя.

Есть и ещё более высокий уровень реализации иллюстративной функции – это сам сюжет. События, происходящие с героем, как раз и нужны для того, чтобы проиллюстрировать авторский замысел. Одно дело просто высказать какую-то мысль, а другое – показать, как это может выглядеть. Череда ситуаций – это последовательный ряд иллюстраций, выполняющих роль и средств выражения, и авторских доказательств. Мысль голая и мысль проиллюстрированная обладают разной убедительной силой.

Но и для иллюстрации необязательно прибегать к художественному слову. Примеры, делающие высказанное суждение более наглядным, можно найти и среди исторических событий (в частности, в священной истории), и в житиях святых. Книга книг – Библия – чрезвычайно богата; в ней достаточно материала, чтобы проиллюстрировать практически любое (в первую очередь, адекватное, истинное) высказывание. 

Если мы остановимся на этой функции литературы, то художественность текста  для христианского сознания окажется избыточной.

3. Модель

Но функционал литературы не исчерпывается функциями высказывания и иллюстрации. Они – необходимая база для реализации главной функции, которая и обусловила существование художественной литературы в качестве культурного явления первой величины.

Искусство слова изначально не предполагало вымысла. С точки зрения наших далёких предков, излагать несуществующее, которого никогда не было и никогда не будет, – пустое дело.  Кому интересно знать, что происходило с людьми, которых нет ни среди живущих, ни среди живших ранее? Литература началась как способ хранения исторической памяти, повествуя о событиях былых времён, подвигах реальных героев, о которых следует рассказать потомкам. 

Откуда же появился вымысел?  Распространённое мнение, что выдумывать стали для развлечения, – это мнение человека гораздо более поздней эпохи. Мы, сегодняшние, думаем, что обладаем избытком времени, часть которого можно потратить просто так – ни на что, на пустое времяпрепровождение. Но нельзя же сидеть и плевать в потолок, – скука заест. Поэтому мы убиваем время, пользуясь достижениями технологии и образования: гуляя по интернету, смотря фильмы, играя в компьютерные игры, читая книги. Чем меньше труда требует занятие, тем более оно популярно как способ проведения досуга. Книги по этому критерию, кстати, явно проигрывают.

Но у наших предков чистого досуга не было. Много труда уходило на добывание пищи и обустраивание жизни. Мир вокруг был более дик, его требовалось окультуривать, а для этого сначала его надо было познать. Опасностей было гораздо больше, – в любой момент болезнь, стихийное бедствие или нашествие врагов могли оборвать жизнь конкретного человека и историю его социума. Чтобы история продолжалась, об этом надо было заботиться особо. Поэтому отдых проводили с пользой – обучаясь и передавая знания. Все фольклорные игры имеют прагматическое измерение. Слушание сказаний или сказок у вечернего костра – тоже было осмысленным действием. Так почему же рядом со сказаниями появились сказки?

Художественная литература рассказывает о жизни вымышленных персонажей. Но они ведут себя как настоящие люди. Ситуаций, в которые попадают герои, в реальности никогда не было, но, в принципе, они могли бы быть. Художественный текст создаёт мир, который, будучи ненастоящим, всё же вполне узнаваем. Литература предлагает модель, на которой можно не только показать проблемы (это ещё – иллюстративная функция), но и попытаться подобрать методы их решения. Мы ставим героя, имеющего такие-то личные характеристики, в такую-то ситуацию. Как он поступит? Как вообще в такой ситуации можно поступить?

Художественный текст имеет свою внутреннюю логику. Если автор её соблюдает, мы ему верим. Это означает, что мы доверяем модели и можем использовать её для мысленного эксперимента. Если автор не выдерживает заданных им самим правил, текст получается слабым. Мы ему не верим, что говорит о том, что качественную модель построить не удалось. Лев Толстой (хрестоматийный пример) не хотел, чтобы его Анна Каренина бросалась под поезд, но не мог нарушить логику поведения, соответствующую характеру и предшествующим обстоятельствам жизни героини. Ценность, таким образом, имеют только те произведения, в которых внутренняя логика не нарушается, то есть качественнаяхудожественная литература.

Сложность жизни постоянно увеличивается – это ось, вдоль которой проходит технологическое и социальное развитие цивилизации. Человеческие отношения, не меняясь по существу, всё время меняются по форме. Возникают всё новые и новые аспекты. И человек теряется, не понимая, как ему надо поступать ввиду произошедших изменений. И появление художественного вымысла было способом, с помощью которого стало возможным обработать новые вызовы (новые как по отношению конкретному человеку, так и к обществу в целом). Чем сложнее становилась жизнь, тем большее место в культуре занимала художественная литература.

Конечно,  и применительно к функции модели какие-то аналоги подобрать художественному тексту можно. Например, биографический жанр. Разные люди – разные биографии.  Ситуацию, которая для тебя внове, скорее всего, кто-то уже прожил. Если его биография записана, то ты можешь подсмотреть в ней какие-то варианты решения собственных проблем.  Однако в случае с биографией мы имеем два существенных ограничителя.

С одной стороны, биография показывает нам лишь внешний фасад. Мы не знаем, что происходило у человека в душе, а ведь это – самое главное.  Об этом внутреннем измерении событий может поведать автобиография, но особо доверять автобиографиям не следует:  человек не может говорить о себе объективно. В результате мы не можем пользоваться биографией как полноценной моделью: мы знаем, что за чем следовало в рассказанной нам истории, но не можем однозначно сказать – почему.

С другой стороны, биография всегда слишком конкретна. И неудивительно, ведь это – история живого человека, а люди всё-таки не повторяются. Как уникальны отпечатки пальцев, также уникальны и человеческие биографии. До определённой степени мы можем проецировать себя на того человека, о котором рассказывается, но лишь какое-то время, а потом его жизненная траектория выпишет такой кульбит, что от нашего сходства не останется и следа.  Использовать биографию как модель можно только в том случае, когда под рукой нет лучшего инструмента.

Художественная литература позволяет читателю найти в книге себя. При этом довольно часто это делается сразу на двух уровнях. В произведении, написанном в рамках классического канона, существует главный герой. Он и является основной «стендовой моделью». То, что с ним происходит, находится в центре повествования, к нему приковывается наш интерес. Испытания, которые переносит этот персонаж, и должны стать материалом для выработки нами правильного разрешения жизненных ситуаций.  Если главный герой – положительный, он наделяется качествами, которые средний читатель хотел бы у себя обнаружить. Видя в нём эти идеальные черты, читатель отождествляет себя с героем. Он как бы поднимается на уровень идеала, и рассматривает сюжетные перипетии с точки зрения того, как в таких случаях следует поступать. При этом по ходу повествования могут встречаться герои второго плана, обладающие нашими реальными чертами. И, узнавая в их действиях свои поступки, мы можем увидеть их такими, какими они выглядят со стороны. Причём  эти  действия будут встроенными в цепочку причин и следствий, не составляющими для нас тайны, тогда как в реальной жизни мы погружены в происходящее и, как правило, ничего не видим за пределами того, что творится здесь и сейчас.  В результате, мы лучше понимаем, чем мотивировано наше собственное поведение, и какова его реальная цена на суде совести. 

Важный момент: герои могут быть отрицательными или совершать плохие поступки. В этих случаях литература позволяет нам отработать ситуации, в которые желательно не попадать. Причём ситуации эти могут быть максимально приближенными к нашей повседневности. Литература может научить не только проводить разграничительную линию между добром и злом в их внешних проявлениях, но и находить ту трудноуловимую грань, что отделяет меня хорошего от меня плохого. Остаётся надеяться, что это поможет мне лишний раз её не переходить.

Польза от чтения

Конечно,  литература  может быть всякой. В художественную форму может быть облачена любая мысль. Автор может желать читателю только хорошего, а может стараться причинить вред.  Иллюстрации, создаваемые словом, не всегда соответствуют канонам эстетики: красивое может быть показано безобразным, и наоборот. Сплошь и рядом моделируется не то, что действительно важно. Создаются модели, навязывающие ложные решения, способствующие духовной и нравственной деградации человека.  То, что написано, необязательно нужно читать. От многих текстов следует держаться подальше.  И всё же читать современному человеку обязательно нужно. 

Сегодня  легко обойтись без чтения, поскольку существует кинематограф, выполняющий, на первый взгляд,  те же функции. Фильм так же, как и книга, моделирует ситуации. Однако диалог с фильмом менее индивидуален.  Написанный текст оставляет детали непрорисованными, и читатель додумывает их сам, уже в контексте личной истории.  Книга по сравнению с фильмом даёт больше места для интерпретаций. Процесс чтения регулируется самим человеком: что-то опускается, что-то перечитывается по нескольку раз. Фильм подобной вольности не допускает. Поэтому польза от книги гораздо выше: те модели, которые мы берём из книги, к нам подходят более точно. Выводы, которые мы делаем над книгой, значительно полезней. Книга учит жить лично меня, фильм  способен дать только самые общие рецепты.

Можно не смотреть фильмы, но читать книги.  Но можно ли не читать книг?  Теоретически допустить можно и это. Но что это означает практически? Человек, который не читает художественной литературы, не получает материала для моделирования ситуаций.  Он будет действовать в соответствии с устоявшимися личными привычками или «как все», то есть используя чужие модели.  Довольно быстро он выйдет на ситуацию, в которой привычные методы решения сработают неправильно. Человек, читающий книги, тоже может попасть на подобную «мину», для разминирования которой у него не будет правильного решения. Но если он читал достаточно много хороших книг, вероятность этого не слишком высока.

Избавляет ли православная вера от проблем, связанных с дефицитом моделей жизненных ситуаций, который может возникнуть в результате отказа от чтения художественных книг? Иными словами сохраняется ли необходимость читать книги для православного человека?

Ответ неоднозначен. Если развитие художественной литературы обусловлено нарастанием сложности человеческой жизни, то её упрощение снижает объективную потребность в чтении. Истинная христианская жизнь проста. Человек, у которого земные потребности сведены к минимуму  и который общается с Богом больше, чем с людьми, не имеет нужды в моделях незнакомых ему ситуаций.  Но многие ли из нас смогли достичь такой жизни? Чтобы выстроить себя таким образом внутри современной цивилизации, надо быть настоящим героем духа.

Можно допустить и ещё один вариант, когда в чтении нет нужды. Настоящая мудрость состоит в том, чтобы видеть  истинное положение вещей в любой ситуации. И тогда не нужна модель. Такой человек действует не по модели, а единственно верным для данной ситуации образом.  Зачем ему тогда книги с их художественным вымыслом? Он читает раскрытую книгу жизни. Но такая мудрость граничит с прозорливостью.  Очевидно, это тоже не может быть опцией, которая открыта для каждого.

И простецу, и прозорливцу книги без надобности. Пусть каждый спросит себя, относится ли он к одной из этих двух категорий. Если же нет, то он уязвим. Без чтения художественной литературы, он будет делать в жизни ошибки, некоторые из них могут быть очень серьёзными.  Могут пострадать и окружающие люди, и сам человек.  Есть , правда, ещё один вариант, страхующий от ошибок: это полная отдача себя в волю духовно зрячего человека, то есть послушничество.  Если ты каждый свой шаг совершаешь по благословению, ты будешь ведом чужою мудростью, и тебе не потребуется ни становится самому прозорливцем, ни пользоваться моделями, почерпнутыми из книг. Опять-таки вопрос: много ли среди православных тех, кто идёт этим путём?

К тому же, следует заметить,  отказ читать художественную литературу не приближает человека ни к одному из описанных трёх состояний. Хотя простец  и не читает книг, перестав читать, ты не обретёшь и капли душевной простоты, ибо она – в другом. С послушником ещё проще: нужен наставник, а ещё – решимость сделать его волю своей. Не в чтении (или нечтении) дело. Про прозорливость и говорить нечего. Её даёт Бог.

Критики художественной литературы, думается, прочли немало. Они перестали испытывать в ней острую нужду, поскольку литература им уже много дала, и они запаслись моделями на разные ситуации.  Имея подобный багаж, можно длительное время не обращаться к художественным тестам.  Книги будут казаться скучными, а чтение – пустым, негодным занятием. Ведь интерес возникает тогда, когда мы можем взять из книги что-то новое для понимания самих себя и взаимоотношений между людьми. Есть ещё и такая проблема, что современная литература неглубока. Значительный массив художественных текстов последнего времени является или эмуляцией смыслов (эти тексты создавались ради коммерческого успеха, а смыслы попадали в текст лишь как технически необходимый элемент) или прямым высказыванием  (что говорит о нежелании или неумении автора работать над текстом). Такие тексты заведомо не могут ничего дать духовно требовательному человеку. Получается, что возникающие новые аспекты человеческих отношений не отрабатываются на модельном уровне, а более фундаментальные вещи уже давно промоделированы в классических текстах. И если ты читал классику, то тебе можно больше ничего не читать.

Эта ненужность чтения является результатом образования и начитки лучших произведений мировой и отечественной литературы.  То есть мы говорим об итоге культурного процесса. Это – «ненужность-для-меня». А критики, заявляя о бесполезности художественной литературы, присущей ей по природе, превращают её в «ненужность-для-всех».

Установка, что читать художественную литературу неполезно (а значит – плохо) создаётся не для того, кто уже прочёл всё, что следует, а для тех, кто ещё не брал лучших художественных текстов в руки. Им говорят: и не надо. Не читайте. Это лишь разовьёт у вас привязанность к миру, а, следовательно, отдалит от Христа. При этом мир ведь никуда не девается.  Поверившие критикам по-прежнему остаются среди людей. Они оказываются в море человеческих отношений без знания возможных ситуаций и их правильного или неправильного разрешения.  Соответственно, вероятность того, что они будут действовать неправильно, возрастает. Почему с некультурным человеком тяжело общаться? Потому что он хуже чувствует окружающих. Его действия неуклюжи, он легко причиняет боль и себе и другим. Он может легко растоптать добро: не по злому умыслу, а случайно. И может дать дорогу злу, не распознав его. Чтение правильных книг растит в человеке чуткость.  Что, в конечном счёте, является частью духовного образования.

Мы приходим к следующему выводу: если человек нуждается (или, скажем так, ещё нуждается) в духовном образовании, ему не обойтись без чтения художественной литературы.