Коммуникация через игру

Средневековые монахи и монахини как создатели и распространители увеселительных игр

История игр, спорта, отдыха, работы издавна интересовала историков, так как в этой теме, несомненно, содержится важный феномен человеческого существования, некое обращение к сфере повседневной жизни, в которой отражаются фундаментальные антропологические и социологические категории. Я разделил свой доклад на три части: в первой монастырь рассматривается как место игры, во второй как место мануфактурного производства, а в третьей я разбираю различные научные трактаты об игре, написанные церковными людьми. В каждой части по-своему исследуется явление коммуникации и передачи знаний в контексте религиозной жизни, в особенности между мирами внутри и снаружи монастыря. Я собираюсь рассмотреть те возможности, которые монастырская жизнь открывает для развития и передачи игр, социальное и теологическое значение игры в средневековом обществе. Тем самым я попытаюсь показать, что именно в таком неожиданном месте, как монастырь, происходило не только рождение новых игр, но и фундаментальная христианизация процесса игры, что в целом стало важным вкладом в средневековую культуру. Прежде всего, конечно, стоит отметить, что средневековое слово ludus – «игра» – имело множество значений. Оно могло обозначать различные виды спорта, процесс принятия ванны, настольные игры, азартные игры, светские и духовные театральные постановки, поэмы или иметь другие окказиональные не вполне ясные значения. В переносном смысле ludus даже могло обозначать сексуальные отношения. Сегодня я, в основном, сосредоточусь на развлекательных играх – настольных, карточных, играх с мячом. 

Монастырь как место игры

Очевидно, что существует явное противоречие между созерцательной монастырской жизнью и развлекательными играми. Основная проблема заключалась в так называемой семантике телодвижений. Как говорится в Уставе Святого Бенедикта, смех должен навсегда покинуть монастырские стены. В середине XI века, аббат-бенедиктинец Иоанн Фруттуарийский предостерегал молодых послушников от утраты страха божьего (timor Dei), потому что монахи, усердно предающиеся шумному веселью и играм, слабеют духом, теряют мужественную серьезность (gravitas), быстрее поддаются пороку.

Во второй половине XII века «Зерцало», созданное неизвестным мастером-клюнийцем, содержало описание идеального поведения для монахов и монахинь. Взгляд должен быть направлен прямо перед собой, не опускаясь слишком низко и не поднимаясь слишком высоко. Ладони всегда следует держать вместе, ходить неспешно, любой смех, как проявление «озорства сердца» (Übermut), был запрещен. Вместо этого отличительным знаком монаха или монахини должна быть легкая улыбка и внутреннее спокойствие. Цистерцианец Конрад Эбербахский († 1221), автор Exordium Magnum, политический философ Франческо Петрарка († 1374), францисканец Бернардин Сиенский († 1444), религиозный фанатик доминиканец Савонарола († 1498) – все они порицали любое проявление игры.

Согласно Ин.19:24; Мф.27:36; Лк.23:34; Мк.15:24, римские солдаты кидали жребий, чтобы решить, кому достанется одежда Иисуса Христа. Любая азартная игра сразу отсылала игроков к этому библейскому эпизоду, символически превращая их в богохульствующих римских солдат. Азартная игра считалась двойным вызовом божественному провидению. Во-первых, любой, кто стремился выиграть в игре, где все зависит от удачи, явно был недоволен своим нынешним положением в мире. Во-вторых, такой игрок пытался насильно добиться проявления божественной любви. 

Проповеди монахов нищенствующих орденов часто заканчивались эффектным сожжением принадлежностей для игры, париков, других предметов роскоши. Для таких событий даже был создан специальный термин – «Костер тщеславия». Я приведу лишь один пример. После проповеди францисканца Иоанна Капистрана († 1456) в Нюрнберге, на глазах шестидесятитысячной толпы якобы было сожжено три тысячи шестьсот двенадцать игральных досок, двадцать тысяч игральных костей и карточных колод.

Очевидно, что такой подход создавал не лучшие условия как для требовавших физической подготовки подвижных игр, нередко сопряженных с искажением черт лица, так и для шутливых развлечений. Это тем более верно для сферы собственно религиозной жизни.

С другой стороны, в Библии существует множество упоминаний «хорошей» игры. Средневековые монахи сами являлись примером и воплощением того мирного небесного края, где, по пророчеству Исайи, должны будут играть непорочные благословенные младенцы. Согласно Зах.8,5, невинные дети будут играть на улицах Нового Иерусалима. А разве, как следует из их клятв, монахи и монахини не являются названными детьми божьими? Танцы, упоминающиеся в Ветхом Завете – например, танец Давида вокруг Ковчега завета (2Цар.6,16;6,5) – выражают радость, принятие жизни. Эти танцы стали символом праведного, совместного духовного сосредоточения в Яхве.

Игра в мяч упоминается в Ис.22,17. Умение ездить на лошади и обращаться с луком и стрелами, копьем, пращой восхваляется и в книге Самуила (1Цар.20,20;17,40;1Пар.12,2). Тертуллиан, несмотря на осуждение всех видов физических упражнений, утверждает что мученики в раю будут встречены музыкой и играми. Бенедиктинец Ноткер Заика († 912), например, уже употребляет выражение «играющая Церковь» (ludens […] ecclesia) для обозначения непорочности монахов и церковных служителей в целом.

Историк постоянно сталкивается с этим противоречием между запретом и разрешением игры. Средневековая религиозная жизнь (vita religiosa) попыталась преодолеть эту пропасть, создав два дополнительных условия. Во-первых, игры разделили на две категории – разрешенные игры на знание и запрещенные игры на удачу (азартные). Сложность провести между ними четкую границу открывала большое поле для интерпретаций. Во-вторых, именно личное намерение игрока должно было определять игру как положительную или отрицательную. Я вернусь к этой мысли чуть позже. 

На самом деле, и хорошие, и плохие, и запрещенные, и разрешенные игры всегда существовали в церковной среде. «Хроника Констанца» сообщает об аббатах и монахах бенедектинского монастыря Райхенау, которые, верхом на собственных лошадях, даже принимали участие в рыцарских турнирах. Францисканцы из Гейдельберга были знамениты своим искусством владения мечом. Гаттон I, архиепископ Майнца, уже в начале X века играл в кости с аббатом-бенедиктинцем Соломоном III, и даже папы Иоанн XII (964), Сильвестр II (1003) и Бонифаций VIII (1303) прославились как страстные игроки в кости. Епископ Уипольд из Камбре, напротив, изобрел «хорошую» игру. Он создал так называемую ludus clericalis, игру в кости специально для монахов, которая должна была воспитывать в них добродетель. Это очень интересная игра, но я не буду сейчас вдаваться в подробности.

Монахи знали, что власть Бога, principium, проявляется в числах и счете. Битва чисел или Ритмомахия – это игра, направленная на развитие математических способностей и понимание божьего замысла. В нее играли на двойной шахматной доске, фигурами служили треугольники, квадраты, круги и пирамиды. Целью игры было сведение противоположностей: полярных цветов, четного и нечетного, равного и неравного – ради великой гармонии, открытия божественного всеобъемлющего замысла. Ритмомахия была создана бенедиктинским монахом Тассилоном примерно в 1030 году. Игра быстро распространилась по школам и монастырям всей Европы. Ритмомахия была единственной настольной игрой, которой обучали наряду с семью свободными искусствами. 

Под новым названием «игра философов» она скоро стала любимым интеллектуальным развлечением и за стенами монастыря. Известный математик Томаc Брадвардин († 1349) писал о ней, Томас Мор († 1535) позволил жителям вымышленной Утопии играть в нее ради развлечения, а Роберт Бертон († 1640) рекомендовал эту игру как средство от меланхолии. Небесные шахматы и нарды также стремились вместить в себя как человеческую, так и божественную перспективу. Настольные игры показывали путь в рай, помогали разгадать тайны небес.

Существует также множество примеров и упоминаний подвижных игр, иногда даже тренировок. В XIII веке в монастырской школе в Санкт-Галлене бег, борьба, метание камней и другие упражнения входили в светскую учебную программу. Особые упражнения для монахов упоминаются уже в XII веке, в автобиографии Гвиберта Ножанского. На капители придверной колонны при входе в комнату капитула в клюнийском монастыре в Шарлье есть вырезанная в камне надпись, предписывающая монахам играть с колесными ободами не здесь, а в каком-нибудь другом месте.

Игры с мячом с целью улучшения физической формы появляются в монастырской культуре Высокого средневековья. Своим появлением они не в последнюю очередь обязаны широкому распространению трудов античных философов в XI – XII вв., в особенности это касается римского медика Галена Пергамского († 216). В трактате «Упражнения с маленьким мячом» Гален отмечает, что игры с мячом являются самым удобным видом физических упражнений: они безопасны, не слишком дороги и оказывают благотворное воздействие не только на тело, но и на разум. Более того, вполне возможно, что новочтимые святые Коcма и Дамиан († 303) оказали не меньшее влияние на возрождение спортивных упражнений. В своем труде «Вопросо-ответы о блаженстве души и тела» (Quaestiones de beatitudine animae et corporis), прекрасно образованный францисканец Джон Пекхэм († 1296) подверждает полезность игр с мячом для укрепления и восстановления человеческого тела, так как мяч можно использовать во множестве различных упражнений – например, бить им не только об стену, но и об землю.

В целом, можно утверждать, что большую часть информации об играх с мячом мы получаем из различных запретов, наложенных местными властями или правителями. Часто за запретом следует совет пойти заняться чем-нибудь более полезным. Так, например, французский король Филипп V в 1314 году запретил игру в шары. Английский король Ричард II в 1338 году запретил кегли, аргументируя это тем, что его подданным лучше упражняться в стрельбе из лука. С 1314 по 1615 год футбол, известный с XII века во Франции как Soule, в Англии запрещали двадцать три раза. Причины этого вполне очевидны. Матчи проводились между соседствующими городами и деревнями, и количество игроков не ограничивалось, что в результате выливалось в борьбу стенка на стенку, в процессе которой огромная масса людей пыталась загнать надутый свиной мочевой пузырь в определенное место, например, к дверям церкви противников. Нередко бывали убитые. В самом деле, истоки и причину широкого распространения игры в кегли в Европе следует искать в монастырях XII века. Кегли были забыты еще со времен античности, но во времена крестовых походов в эту игру вновь стали играть монахи, и из-за монастырских стен она вновь вернулась в европейское общество. В монастырях этой игре было присвоено символическое название, которое тогда несомненно нравилось публике, – «Убиение язычников». Мирским посетителям предлагалось сбить шаром флажки с мусульманской символикой. Каждый удачный бросок сопровождался общим смехом, восторгом, и через это символическое уничтожение язычников внутри социальной и духовной коммуникации, которую предоставляли игры с мячом, рождалось что-то новое – чувство христианской гордости, общности. Доказательством популярности этой игры является основание многочисленных обществ и даже гильдий для игроков в кегли. Первая такая гильдия была основана в Ксантене, в нижнем течении Рейна, в 1265 году. В XIII веке монахи северной Франции открыли для себя агрессивный футбол и приспособили его к своим монастырским нуждам. Они создали неагрессивную, бескровную игру, в процессе которой монахи учились повиноваться правилам и заодно упражнялись в физических навыках. В эту игру, которая называлась jeu de paume, играли открытой ладонью (без помощи ракетки) прямо под круглой аркой монастырского двора, или рядом с ней. Игра начала свое победоносное шествие по монастырям, ею даже заинтересовались мирские правители. Некоторые из них приказали создать копию монастырских построек при своем дворе, чтобы иметь возможность играть в эту игру – теннис – которая к тому времени уже стала считаться благородной игрой для высших слоев общества. Самым успешным игроком своего времени была Марго из Хеннегау, которая стяжала славу Филиппу Доброму, герцогу Бургундии († 1467), принимая участие в теннисных матчах в качестве члена его свиты. Позже она приняла постриг и обучила играть в теннис монахинь и жителей близлежащего городка Намюр. 

Однако вхождение jeu de paume в традицию французского королевского двора имело и негативные последствия. В 1316 году король Людовик X так увлекся игрой в мяч, что после игры выпил слишком много воды, простудился и умер. В 1498 году король Карл VIII умер от кровоизлияния, ударившись головой о низкую каменную притолоку по пути на теннисный матч. К слову, по легенде, первым теннисную ракету в 1505 году стал использовать король Филипп Кастильский, стремясь выиграть у маркиза Дорсета.

Теннис вновь вернулся в религиозную жизнь, частично приобретя новые символические значения. В качестве примера можно привести Генеральный капитул регулярных каноников Ордена святого Креста. Во время этого события происходившего в XV веке, епископ Орлеанский подарил монахам белого голубя. Взамен он получил теннисные мячи, а чуть позже и теннисную ракетку. Очевидно, что теннисные мячи и ракетки приобрели новую социальную коннотацию – теперь они являлись принадлежностью высших слоев общества. Но это не единственное изменение. Именно в этом конкретном случае получалось, что тот символизм, который заключал в себе белый голубь, оказался по значимости равен спортивным принадлежностям. Это интересно, потому что раньше мяч считался языческим солярным символом, символом плодородия. В религиозном контексте мяч превратился в знак того, что было гораздо более понятно и близко христианству, – в знак, который мог даже стать символом святости. Для монахов и монахинь Христос был их солнцем, sol salutis, sol iustitiae (солнцем спасения, солнцем правды). Мяч обозначал солнце, и этот символизм напрямую отсылал к Христу. 

В любом случае, уже очень скоро мотив мяча и связанного с ним символизма вошел в сюжет рождественских драм, как впрочем, и в другие мистерии. В восьмой сцене «Второй пастушеской пьесы», английской рождественской пьесы, написанной около 1475 года, один из пастухов передает мячик младенцу Иисусу со словами: «Дорогой Иисус, возьми этот мяч и иди играть с ним в теннис».

Еще одним примером символического религиозного значения мяча является игра, бытовавшая в городе Осер и являвшаяся ритуалом инициации под названием pelota, который был предназначен для монахов, входивших в религиозную жизнь. В монастыре Осера мужчины, желавшие стать канониками, должны были принести с собой мяч, который невозможно поймать одной рукой. Во время пасхальной игры настоятель брал мяч, произносил нараспев антифон ‘Victimae Paschali laudes’ («Да восхвалишь Жертву Пасхальную») и исполнял одиночный размеренный танец в центре лабиринта на полу. Остальные братья водили вокруг него хоровод, двигаясь вдоль границы лабиринта. Настоятель кидал мяч каждому брату по очереди, и тот должен был кинуть его обратно. Этот порядок игры в мяч описан в монастырском «правиле» «Ordinatio de pila facienda» («О том, как играть в мяч») 1396 года. Похожие обряды практиковались в монастырях Франции и Австрии.

Предметы искусства и археологические находки

В монастырях найдено множество разных артефактов. Маленькие деревянные лошадки, марблы (стеклянные шарики) – в основном, это игрушки для детей – pueri, – живших в монастырях в раннем и высоком Средневековье.

Но, как мы уже поняли, взрослые тоже любили играть. Очень важная находка была обнаружена в уборной августинского монастыря во Фрайбурге – три юлы, двадцать пять марблов, две игральные доски и тридцать девять игральных фигур. Вплоть до XIII века самые ценные игральные доски и фигурки изготовлялись на монастырских мануфактурах. Вокруг Кельна и Турне существовала целая сеть подобных мануфактур. Драгоценные доски, фигурки украшались сценами как из античной, так и из библейской истории – так, например, сейчас вы видите на экране изображения подвигов Самсона или Геркулеса. Функция передачи знаний здесь соседствует с выдающимся мастерством. Некоторые игральные доски даже украшались крестами – как, например, вот эта, найденная в сокровищнице Сен-Дени.

Даже таким образом игры становились носителями и передатчиками культурных концептов и, следовательно, культуры в целом. Я не искусствовед, поэтому лишь вкратце упомяну еще два интересных момента. Во-первых, на мизерикордиях (откидных сидениях для хора), часто вырезали изображения игроков в мяч – так, например, было в Глостере или Барселоне. Во-вторых, существует множество рекомендательных книг, написанных и проиллюстрированных церковными людьми.

В качестве примера приведу так называемую Salomonis Los, найденная в бенедиктинском аббатстве в Адмонте – это древнейшая немецкая книга своего жанра. Она принадлежит середине XIV века. Здесь говорится, что выполнение особых очистительных обрядов и прочтение особых молитв, взятых из Псалтири, должно обеспечить верное предсказание будущего при бросании костей в какие-то определенные дни. Вскоре подобные полусерьезные предсказания превратились в особую городскую или придворную настольную игру. 

Стоит упомянуть, что большинство сборников игровых правил для настольных и карточных игр были разработаны церковными людьми. Единственное серьезное исключение – Книга игр 1284 года, приписываемая королю Альфонсу X Кастильскому и Леонскому. Это самая известная и самая красивая книга в области истории игр. Несмотря на то, что книга была написана монахами и в ней встречаются разные изображения церковных людей за игрой, составлена она была арабскими, иудейскими и христианскими экспертами в Университете Саламанки. 

Поучительные трактаты об играх и их духовное и социальное преломление

В трактате «Puechlein von Guldin Spil» («Маленькая книга о золотой игре»), написанном в середине XV века, доминиканец Ингольд Базельский описал и объяснил происхождение, особенности, опасности семи игр. Первыми шли шахматы, потом настольные игры, в которые играли плоскими фигурками (tabulae), третьими – кости, четвертыми – карточные игры, под пятым пунктом шла стрельба из лука, причем туда же входили все игры с мячом и другие игры, в которых главной задачей является попадание в цель; шестыми были танцы, включавшие в себя бег, плавание, борьбу и езду на лошади, и последней, но не менее важной – игра на арфе. Если человек правильным образом играл в эти игры, они превращались в орудие противоборства семи смертным грехам: шахматы усмиряли гордыню, настольные игры – обжорство, карты – похоть, кости – алчность, стрельба – гнев, танцы – лень, а игра на арфе – зависть и ненависть.

Ингольд знал, что шахматы были изобретены язычником по имени Ксеркс или Филометор Халдейский. Он изначально преследовал три цели. Первая – исправить злокозненного Эмордаха, сына персидского царя Навуходоносора. Эмордах – здесь он изображен отдающим приказ разрезать отца на куски – проигрывал каждую игру, и таким образом научился контролировать свой гнев.

Второй целью было создать эффективную панацею против скуки, третьей – предоставить игрокам возможность развить в себе добродетели. Другие настольные игры, как считается, были придуманы греческой армией, стоящей у ворот Трои, а первым арфистом был царь Давид.  

Другой доминиканец, Стефан Бурбонский († 1261), автор самого известного собрания примеров (exempla) для проповедников, уже в середине XIII века объявил дьявола создателем и покровителем всякого танца. В этом он, естественно, ссылался на Иоанна Златоуста. 

Интересно, что эти и другие подобные мифы о возникновении игр в течение долгого времени принимались всеми повсеместно. Большинство этих мифов произрастают из сферы религии, но все они передавались в среде верующих. Пытаясь разгадать всеобъемлющий божий замысел, верующие стремились внедрить все виды игр в этот замысел и в христианскую концепцию о зарождении этих игр в Европе. Так называемый универсальный символизм, в основном базирующийся на трудах Блаженного Августина († 430) и в дальнейшем доработанный Гуго Сен-Викторским († 1141), создал необходимую почву для подобных концептуализаций.

Эта теория строится на предположении о том, что Бог, для того, чтобы предоставить человеку возможность разгадать тайны небес, создал все существующее на земле – и следовательно, игры – как отражение неких божественных архетипов. Per visibilia ad invisibilia (Через видимое к невидимому). 

Несмотря на то, что немало церковных соборов и провинциальных синодов снова и снова выносили решения о запрете даже «классических» шахмат для церковнослужителей, верующие не прекратили играть и тем более не прекратили интерпретировать эту игру. На самом деле, именно благодаря монастырской культуре шахматы смогли проникнуть из Индии и мусульманской культуры в придворную светскую жизнь. 

Вплоть до XII века европейские игроки в шахматы играли «заграничными» фигурками, которые являлись отражением персидско-индийского боевого построения. Но мир церковнослужителей преобразил эти фигуры, вписав их в основные позиции европейского средневекового общества. Христианский король занял место шаха, боевой слон стал «епископом», вместо верховного визиря на доске появилась королева, обязанная этим популярности куртуазной любви. 

Экспонируемые в Британском музее шахматы с острова Льюис – набор из семидесяти восьми шахматных фигур, вырезанных в XII веке из моржового клыка, являются наиболее доказательным примером этого процесса культурной трансформации. 

Фигурки короля и королевы обычно вырезаны сидящими на троне. На коленях король держит меч. Королева, кроме короны, не имеет никаких знаков отличия. «Епископы» носят митры, рыцари, экипированные щитом и мечом, изображены верхом на коне. Вместо ладей – фигурки пехотинцев, не вооруженных пиками. 

Мейстер Ингольд приписывал каждому ходу на шахматной доске определенный смысл, который обеспечивал каждого члена средневекового общества полезным советом относительно его положения в мире и соответствующей модели поведения. В контексте этого, Ингольд также отсылал к видению пророка Даниила о четырех царствах, он писал о трех способах стать королем в Средневековье (с помощью рождения, избрания или узурпации), а также называл Еву первой христианской королевой. Хорошо известно, что уже в конце XIII века доминиканец Якопо да Чессоле († около 1322), в своем труде Liber de moribus ludi scaccorum («Книга о правилах игры в шахматы»), создавал новаторские концепты социо-политической символизации, в том числе и заходя гораздо дальше, чем Ингольд. Опираясь на опыт процветающих североитальянских городов, Якобус описал модель общества, в котором, в отличие от «Поликратика» Иоанна Солсберийского, акцент сделан скорее на отношениях между отдельными членами общества и королем, с учетом их прав и обязанностей, чем на идее общего блага. 

К тому же, Ингольд знал, что пятьдесят две карты, из которых составлена современная ему карточная колода, обозначают пятьдесят две недели, составляющих один год. Он в деталях рассуждал о неравноправии мужчин и женщин. По его мнению, танцы являются подтверждением того факта, что женщины совершенно подобны собакам. Собака, посаженная на цепь, очень быстро устает, но стоит отвязать ее, и она тут же убежит. Женщина, посещающая литургию, всегда ходит неспешно. Но если муж отпустит ее на танцы, он увидит, что она способна протанцевать всю ночь напролет.

Игру, способствующую развитию добродетелей (этот концепт отчетливо прослеживается не только у Ингольда) можно, по философской модели Аристотеля († 322 до н.э.), назвать Eutropolia. Мейстер Ингольд снова ссылается на доминиканца – всем известного Фому Аквинского († 1274). Это неудивительно, потому что, на мой взгляд, в пределах средневековой vita religiosa (религиозной жизни), и даже шире, Фома Аквинский был главным интерпретатором процесса игры, внеся большой вклад в теологизацию и христианизацию игр. Фома Аквинский был первым религиозным деятелем, кто считал игры необходимостью, помогающей смягчить суровость человеческой жизни: Ludus est necessarius ad conversationem humanae vitae (Игра необходима для образа жизни человека). Он даже утверждал, что мир был создан Богом в процессе игры. Из этого следует, что каждый человек должен играть, подражая Богу, что, в свою очередь, помогает людям найти Бога. 

Основываясь на этом, Фома Аквинский исследовал каждый вид игры (ludus), их последствия и, в свою очередь, приписывал их разным социальным уровням. Он утверждал, что качество игры зависит от характера и намерений играющего в нее, от условий и соответствия игры разуму (ratio). Посыл был ясен: хорошие игры, в которые играют, строго следуя определенным правилам, помогают сбалансировать внутренний мир каждого человека и создать необходимые условия для совместной радостной жизни всех людей, в том числе монахов. Так как души монахов подвергаются большему искушению, им и полагается играть больше, чем всем остальным людям. В целом, около ста семидесяти фрагментов в основных работах Фомы Аквинского – Сумма теологии и его комментариях к Этике – посвящены раскрытию его необычной позиции по отношению к играм. 

Все яснее становится, что в доминиканском окружении игра из объекта порицания постепенно переросла в важнейшую самостоятельную тему. В 1377 году Иоганн Райнфельдский, доминиканец из Фрайбурга, написал Ludus cartularum moralisatus (Нравоучительная игра в карты), в которой описывал карточную игру как средство влияния на мораль. 

Ссылаясь на Фому Аквинского, Иоганн оправдывает карточные игры, демонизируемые чаще остальных, утверждая, что они являются необходимой и полезной частью человеческой жизни. Спустя шестьдесят лет, Мейстер Ингольд, в свою очередь, во многом основывался на этом трактате. Более того, Ингольд использовал работу доминиканца Иоганна Герольта († 15 в.) из Базеля о танцах, а также так называемые «24 goldenen Harfen (24 золотые арфы)», автором которым являлся Иоганн Найдер, еще один доминиканец из того же региона.

В некоторых трактатах сообщалось, что Иисус, самый знаменитый «игрок», пожертвовал всем ради того, чтобы быть распятым на Кресте. Его тремя «игральными костями» считались вера, надежда и любовь. В других работах утверждалось, что сам Иисус уже станцевал двенадцать танцев: первый в утробе девы Марии, последний – при восхождении на Голгофу. Верующий, подражающий Христу в процессе игры с ним, мог приблизиться к Богу и обеспечить себе место в раю. Существовала даже специальная духовная игра в кости для монахинь, которые, мысленно должныбыли проигрывать каждую игру Христу. Затем монахиня должна была постепенно раздеваться, мысленно становясь, с каждой снятой частью одежды, идеальным сексуальным партнером для Христа.

Различные формы все нарастающей спиритуализации игры и ее аксессуаров с начала XIV века являются ясным отражением типичной „dingallegorische Erbauungsliteratur” позднего Средневековья. Появление этих новых образов как средства передачи общепонятного мистического содержания впервые стало возможным лишь благодаря все большей христианизации игры. Верующие оказались замешаны в обоих феноменах. «Открытие совести» в ходе различных стратегий по легитимации игры придало намерению играть все большее уважение. Тот, кто играл честно, мог сохранять спокойствие во время игры. Многие церковные авторы снова и снова возвращались к этому мотиву – верующие люди как невинно играющие дети божьи. С XII века даже в изображении младенца Христа появляется мотив невинной игры. Это стало образцом для монахов, стремившихся подражать Христу, и придало понятию игры мистическое измерение, типичное для позднего Средневековья.

Выводы 

Перейдем к выводам. В религиозной жизни могли кристализоваться все важнейшие нужды средневекового общества. Монастыри были местом, где скрещивались различные культурные сферы (мусульманская, христианская, городская, придворная, церковная и т. д.) и миры знаков, которым тоже принадлежит особое место в области игры.

Из-за того, что игра как антропологическая константа не может быть полностью отринута даже в созерцательной жизни, церковные ордена и общины изобретали новые игры, и не только. В монастырях и в играх, которые в них бытовали, часто закреплялись элементы различных сфер культуры. Их приспосабливали к монастырских условиям и нуждам, трансформировали, «очищали», возникали новые мифы об их происхождении. 

Благодаря христианизации игр, они постепенно распространялись на мир снаружи монастыря. Благодаря этому, а также благодаря тому упору, который делался на личную совесть и намерения игрока, в позднем Средневековье получила развитие мистическая интерпретация игры. Бенедиктинцы, а с XIII века и доминиканцы заняли главенствующие позиции в этом неустойчивом процессе. Вольно или невольно, но религиозная жизнь оказала большое влияние на отношение к развлечениям во всем мире; на то, как развлечения эволюционировали и изменяли придворную, городскую и деревенскую культуру, став постепенно важной, дозволенной частью повседневной жизни. Я убежден, что анализ этого феномена позволит нам еще больше проникнуть в тесную сеть коммуникаций, существовавшей между различными социальными слоями средневекового общества. Исследование игр – это еще один способ проникнуть в самый центр постоянно обновляющегося цикла заимствования, преобразования, передачи и реадаптации игр и их значения. Как видно на примере тенниса, внутри этого цикла средневековые практики и образ жизни изменялись под воздействием монастырского влияния.

Доклад прочитан на медиевистическом семинаре кафедры романской филологии ПСТГУ 30 мая 2016 г.