Есть ли шансы у призрака революции?

Работа написана на конкурс сайта РНЛ «Революция в России: есть ли предпосылки, реальны ли угрозы».

Скачать текст статьи>>> 

«Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма» (К.Маркс, Ф. Энгельс «Манифест коммунистической партии», 1848). Сегодня по России бродит призрак революции – революции 1917 года.

Социальные потрясения, в принципе, возможны. Это – банальная мысль, но к ней стоит время от времени возвращаться, чтобы не потерять пульс актуальной истории. 

То, что завтра станет доступно анализу в качестве уже состоявшегося факта,  вершится сегодня и может быть частично опознано как тенденция. Теоретически события, имеющие историческую значимость, можно предсказывать, но на практике самые прозорливые скорее угадывают: им подсказывает интуиция, которая может и обмануться, а более-менее устойчивую эвристическую систему создать не получается, – слишком уж много факторов воздействует единовременно. Столь полной информации ни у кого нет. Поэтому, с одной стороны, нельзя уверенно утверждать, что нечто произойдёт или не произойдёт. С другой стороны, рассмотрев наиболее значимые факторы, мы сделаем нашу интуицию более вооружённой. Мы начнём чувствовать, к чему клонится дело. Хотя, конечно, в любой момент может возникнуть и набрать вес новый фактор, который перевернёт всю, казалось бы, уже сложившуюся картину. 

Таким образом, сделанная оговорка необходима: к каким бы выводам мы ни пришли, новая социальная буря в России всё же возможна. Не может быть условий, гарантирующих политическую стабильность, поскольку в политике нет статики; всё зависит от принимаемых решений: насколько ответ, который даёт власть, адекватен вызовам текущего момента. Не упуская это из вида, попробуем разобраться, какие факторы работают на приближение социального катаклизма, а какие его отдаляют. 

Факторы роста социальной турбулентности 

1. Действия геополитических противников

 Это – наиболее значимый фактор. Россия – страна, судьба которой имеет метафизическое измерение. В перипетиях российской истории ясно читается воля Божия. Не случайно В. Шубарт ("Европа и душа Востока", 1938) определяет русский культурный тип как "мессианский". Русский человек живёт в широком семантическом горизонте; он не может обходиться только обыденными смыслами, не вопрошая о смысле самого бытия. Он легко принимает существование Бога, и даже отрицая его, русский человек чувствует необходимость иерархии и общего системообразующего принципа. Место, которое должен занимать Бог, зияет в его сознании, и он спешит заполнить образовавшуюся пустоту какой-нибудь идеей, которая кажется ему достаточно значительной, чтобы присягнуть ей на верность. В любом случае, русский человек понимает, что основания подлинных ценностей лежат за пределами его личности. Есть нечто высшее и большее, нежели он сам; и жить надо по правилам, которые вытекают из общей идеи, а не тем, которые могут установить люди, договорившись между собой[1]. 

Поэтому Россия неизбежно становится хранительницей и защитницей традиционных ценностей, прежде всего, конечно, христианских. (Это настолько очевидно, что даже нашло отражение в резолюции Европейского парламента[2]). В мире, живущем в плоскости конъюнктурных соображений, где человеку предлагается всё мерить по себе, в результате чего главными ценностями становятся самореализация и личный успех, Россия являет собой альтернативный семантический полюс – центр притяжения для тех, кто не удовлетворён жизнью, не имеющей метафизической глубины. И чем сильнее Россия, тем явственнее проступает возможность иной организации бытия. 

Это многим не нравится. Присутствие России на авансцене мировой политики подрывает уже выстроенные глобальные системы управления и обращения капитала. Устроители этих систем хотели бы ослабить Россию, исторически маргинализировать. В идеале Россия должна стать "как все", то есть полностью погрузиться на горизонт конъюнктурных смыслов[3]. Ещё один вариант, который устроит архитекторов глобализации, это – уничтожение России как политического субъекта, разрушение её государственных институтов, в крайнем случае – полная дискредитация, чтобы никто в поисках ценностей и смысла бытия и не думал обращаться к России как к некоему образцу. Решением этой задачи стала бы социальная катастрофа. 

Любое волнение в России играет на руку нашим геополитическим (а точнее – геосемантическим) противникам. Если возмущение окажется сильным настолько, что власть не сможет с ним справиться, они получат чаемый развал страны. Но и в том случае, если волнения потребуют жёсткого наведения порядка, наши антагонисты останутся в выигрыше: у них будет фактуальная база для обвинений "правящего режима" в тирании, которые озвучиваются и сегодня, но выглядят откровенно бездоказательно[4]. 

В целях дестабилизации обстановки ведётся агентурная работа. Однако также большое значение имеет создание режима "ожидания революции" в информационном пространстве. В американских и европейских СМИ выходят многочисленные статьи, в которых якобы анализируется ситуация в России. Но вместо анализа вниманию читателей предлагаются очередные "ужасы" из российской действительности (часто используются реальные проблемы, которые подаются в нужном ключе, с нагнетанием мрачных тонов). По результатам такого "анализа" делается вывод, что Россия ещё терпит, но уже из последних сил. Рейтинг доверия к власти ещё высок, но, во-первых, он сделан искусственно, а во-вторых, вот-вот пойдёт вниз. Подобная аналитика выходит за рамки журналистских домыслов, попадая в доклады различных аналитических центров, а иногда и озвучиваясь устами официальных лиц.  Реплика Барака Обамы о российской экономике, которая "порвана в клочья"[5], над которой у нас чуть ли не до сих пор смеются, как раз из этого ряда – она работала на создание ощущения скорого конца нынешней России и в какой-то степени продолжает на это работать. 

Высказывания "ожидания", прозвучавшие за рубежом, подхватываются местными агентами влияния и транслируются внутри страны на русском языке. В результате социальное потрясение начинает мыслиться как возможное. 

Эта угроза в настоящее время достаточно хорошо купируется нашей контрпропагандой. Главная находка: мы перестали опровергать аргументы наших оппонентов (в борьбе идеологий опровержение – это проигрышный ход), а стали высмеивать, пользуясь тем, что они часто очевидно противоречат реальности. Однако противник кое-чего добился, что купировать уже невозможно. Мы не можем игнорировать тот факт, что идея новой русской революции создана и заброшена в публичное пространство. Она должна быть проанализирована и взята на контроль: мы должны отслеживать, насколько велик (вернее, мал) потенциал этой идеи, чтобы вовремя принимать нужные меры. Если наши промахи будут значительны, противник получит больше фактических оснований для критики нашей системы. А справедливая критика неизбежно будет приниматься всё большим числом людей. Если власть запустит работу над ошибками, она неожиданно для себя может однажды обнаружить существенный протестный потенциал. 

2. Диссиденты

 Хотя активных противников российской государственности внутри страны довольно мало, они всё равно представляют собой значимый фактор политической дестабилизации. Это – корневая система, которая при небрежении огородника, способна дать всходы и заполонить политическое пространство весьма трудновыводимыми сорняками. 

Внутренние оппоненты "режиму" делятся на две качественно разные категории. Первую из них образуют структуры и персоналии, которые сами претендуют на власть. Они позиционируют себя на политическом поле как силы, принципиально отличающиеся от той группы, которая осуществляет государственное управление сегодня. В чём конкретно состоят эти отличия, существенного значения не имеет. Мы живём в эпоху Постмодерна[6], и наше политическое пространство уже давно стало постмодернистским. Поэтому не стоит удивляться, наблюдая за тем, как очередной политический деятель меняет свою риторику[7], например, с либеральной на государственническую, или за тем как создаются странные тактические союзы, объединяющие представителей, казалось бы, с прямо противоположной идеологией. Идеология – лишь обёртка, позволяющая понравиться той части электората, на привлечение которой в настоящее время работает данный политик. Главная цель – получение власти, если для её достижения потребуется сменить обёртку, очень многие посчитают это невеликой платой. Сейчас российское общество находится в состоянии отката с либерального пика. Широко распространены патриотические настроения, ностальгия по сильному государству и общему делу. Народ как общность (историческая, национальная, культурная) снова становится ценностью, и на первый план выходят понятия, которые определяют жизнь общности, например, социальная справедливость. И мы видим, как весь политический спектр начинает скользить в эту сторону. Это движение захватывает как ныне действующую власть, так и её внутренних оппонентов. Оппозиционные политики используют патриотизм и социальную справедливость в качестве идеологической базы, опираясь на которую они пытаются поднять и возглавить социальный протест[8]. 

Вторая категория людей, выступающих против существующей системы, включает в себя тех, кто во власть не стремится. Они не занимаются активной политической деятельностью и не видят себя "у руля" ни при каких обстоятельствах. Эта группа имеет психологию потребителей, а не устроителей изменений. Другие (активные политики) должны сделать так, чтобы чаяния этих людей оказались удовлетворены. Это – массовка недовольства, на фоне которой выступают политические персонажи из первой группы. 

Людей из массовки легко посчитать жертвами информационной обработки со стороны активных оппозиционных политиков, но это не совсем так. 

Какая-то доля недовольных действиями власти будет всегда. Склонность к диссидентству во многом определяется психической конституцией личности. Большое значение имеет доминирование эмоционального восприятия мира над рациональным. Человек хочет жить хорошо, несмотря ни на что. В какой-то момент он перестаёт считаться с аргументами, с помощью которых власть объясняет текущее состояние, весьма отличающееся от желаемого. Даже при наличии положительных изменений может казаться, что они совершаются слишком медленно. И тогда человек начинает думать, что нынешняя власть не очень-то эффективна. Наконец, недаром на пожар всегда сбегались зеваки. Разрушение обладает притягательной силой. Некоторых людей покой утомляет, им хочется решительных перемен, и чем они будут решительней, тем лучше. 

Поэтому в любом социуме можно обнаружить массив недовольных. И чем больше этот массив, тем больше оппозиционных политиков может питаться его негативной энергией. Отношения тут двусторонние: активная внутренняя оппозиция культивирует массовое недовольство; в свою очередь, выбор политиком позиции критика существующей власти возможен только при наличии статистически заметного числа недовольных. 

Существует зависимость фактора внутренней оппозиции от фактора внешних сил. Наши геополитические антагонисты заинтересованы в росте оппозиционных настроений. Они могут поддерживать оппозиционные структуры не только финансово (через выделение грантов), но и другими способами (предоставляя политикам возможность обучения за рубежом, осуществляя общую информационную поддержку и т.д.). Любая оппозиция может быть рассмотрена как агент влияния сил, заинтересованных в ослаблении России. Кто-то может сотрудничать с нашими геополитическими противниками добровольно, других могут использовать "втёмную".  

С организованной внутренней оппозицией у нас научились бороться достаточно эффективно. Силовые методы (включая использование административного ресурса) применяются дозировано, точечно, что позволяет, с одной стороны, пресекать наиболее опасные проявления, а с другой, исключает возникновение атмосферы притеснения и нарушения гражданских свобод. Наиболее вменяемые оппозиционеры втягиваются в сотрудничество. Это – и работа в представительных органах с так называемой системной оппозицией, и раздача специально создаваемых для этой цели должностей советников и руководителей различных аналитических и консультативных структур[9], а порой и прямое предложение места в структурах реального управления[10]. С теми же, кто не готов довольствоваться причастностью к нынешней власти, а предпочитает ждать удобной возможности загрести всю власть целиком, ведётся успешная информационная борьба. Такие фигуры обычно обладают повышенным самомнением. Поэтому любое сотрудничество даже с теми, кто близок им по духу, они воспринимают как тактический союз. Разрыв отношений для них естественен и не считается предательством. Достаточно просто сделать достоянием гласности их постоянные внутренние разборки, и от их репутации высоконравственных и идейных "борцов с режимом" в конце концов ничего не останется[11]. 

Гораздо хуже обстоит дело с купированием пассивного недовольства. Хотя кое-какие методики тут уже нащупаны и внедряются в жизнь. Так, ведётся разъяснительная работа по принимаемым властью решениям. Однако и решения  и разъяснения порою оказываются не на высоте. Некоторые решения таковы, что лучше бы их не было вовсе[12]. Разъяснения запаздывают: часто они даются уже после того, как вокруг принятого или анонсированного решения поднимается шумиха[13]. Между тем, каждое неразъяснённое решение – это повод для информационной атаки на власть, и следует ожидать, что этим поводом воспользуются. Большое значение также имеет прозрачность работы органов власти. Тут тоже есть определённые успехи. Довольно высока прозрачность законотворческой деятельности. Мы знаем, какие проекты законов поступили на рассмотрение, можем отследить их путь и принятые по ним решения. Действия исполнительной власти менее доступны для обозрения. Значительным достижением является обязанность, вменённая всем лицам, обладающим хоть какими-то полномочиями, отвечать на письма и обращения граждан. К сожалению, в значительном числе случаев эти ответы являются формальными отписками. Предпринимаются усилия по созданию структур, организующих граждан (в первую очередь, молодёжь) на сотрудничество с государством[14]. Но подобных зон гражданской ответственности не так много, а существующие формы также страдают от формализма. Многое делается лишь для того, чтобы было что написать в отчёте. Наконец, хуже всего дело обстоит с воспитанием рационального мышления. Можно отметить определённые подвижки в школьном образовании: детей стали учить рассуждать и принимать обоснованные решения. Однако в целом современная культура культивирует эмоциональную мотивацию[15]. Люди не хотят думать и не готовы прислушиваться к рациональным доводам[16]. 

3. Демократия как заявленный принцип организации общества

Под демократией принято понимать систему результирующего вектора[17]. Предполагается, что решение, принимаемое органами власти и являющееся обязательным для исполнения гражданами, не начинается там, наверху. Движению сверху вниз должно предшествовать движение снизу вверх. Граждане формируют повестку дня – не напрямую, так через своих представителей. Принятое решение является результатом взаимодействия политических сил, обладающих различным весом. Идеалом считается достижение компромисса, но чаще бывает так, что решение продавливается той из сторон политического процесса, которой удалось саккумулировать наибольший вес (с помощью привлечения голосов, закулисных переговоров или иным способом). 

Это описание, конечно, довольно идеалистично. Граждане не так уж часто могут добиться превращения своих пожеланий в политические решения. Инициатива принадлежит не им, а неким центрам влияния. Однако общая геометрическая модель демократии сохраняется и в этом случае: сначала формируется запрос, потом власть обслуживает этот запрос, принимая решение. 

Подобная модель чужда российской государственности. У нас именно власть является генератором большинства значимых  решений. Мы можем нарисовать стрелочку сверху вниз, и ей ничего не будет предшествовать. Поэтому у нас в России, конечно же, не демократия, хотя необходимый набор демократических институтов присутствует и работает, формально соответствуя демократическим процедурам. 

Этот разрыв между демократической формой и недемократическим содержанием вызывает определённое непонимание. Само существование демократических институтов провоцирует недовольство: если есть инструментарий, предназначенный для трансляции моих "хотелок" в область принятия решений, почему же он не работает? Пропаганда демократических ценностей утверждает, что мнение каждого человека имеет одинаковую ценность и должно учитываться. По факту люди сталкиваются с тем, что их мнение ни на что повлиять не может, и им хочется это изменить. 

C точки зрения российской истории лучшим решением был бы демонтаж демократической системы с восстановлением естественной для нашей страны православной монархии. Однако широкой поддержки в обществе эта идея пока не найдёт[18]. Наши люди развращены демократической пропагандой. Каждый привык высоко ценить лишь собственное мнение, и мало кто сможет безропотно нести послушание подданного. 

Но уже сегодня можно и необходимо изменить отношение к людям, занимающим государственные должности. Чиновник, особенно высокого ранга, должен обладать общепризнанным авторитетом. Речь не только и даже не столько о его профессиональных компетенциях. В конце концов, качество управленческих решений зависит от профессионализма команды, а не одного человека. Но народ должен знать, что высокие посты в государстве  занимают лучшие люди страны. На первых должностях не должно быть случайных людей, коррупционеров, людей, не обладающих широким кругозором и не умеющих хорошо излагать свои мысли. Высший чиновник обязан быть нравственным человеком и искренним патриотом своей страны. Государству необходимо выстроить довольно прозрачную систему отбора кандидатов и их карьерного роста. И если это удастся, вопрос, почему власть принимает решения, отличающиеся от тех, что приходят в мою голову, у большинства людей отпадёт сам собой. 

Авторитет власти минимизирует риск революции. И наоборот, чем больше людей думают, что они знают, как обустроить страну, лучше, чем те, кто сегодня находится у руля, тем выше вероятность социального катаклизма..

4. Навязываемый стандарт потребления

Наличие официальной системы демократического волеизъявления искушает людей мерить государственную политику по своим личным понятиям. Ядром же этих понятий в настоящее время выступает стандарт потребления, сформированный под влиянием СМИ, а в особенности – рекламы. 

Реклама создаёт параллельную реальность[19]. А поскольку человек находится под воздействием рекламы практически непрерывно, психологическая сопротивляемость неизбежно снижается. Мир рекламы  начинает восприниматься как нечто, что не только действительно существует, но и является подлинно лучшей частью из всего возможного. Персонажи рекламы всегда довольны, они легко преодолевают препятствия. Их жизнь протекает в красивой обстановке. Они практически не трудятся, зато вовсю отдыхают и развлекаются. И человек, насмотревшись рекламы, тоже хочет жить именно так. Более того, он убеждён, что жизнь и должна быть такой, а поскольку действительные обстоятельства его жизни сильно отличаются в худшую сторону, то в этом виновато правительство. 

Реклама выполняет функцию революционной агитации. В XIX-м веке революционерам приходилось печатать прокламации и агитационные брошюры, в которых говорилось, как изменится жизнь человека после революции. Сегодня уже не надо специально создавать образы хорошей жизни: реклама с этим прекрасно справляется. Хорошая жизнь интерпретируется как возможность совершать действия, представленные в рекламе. А то, что на них недостаёт средств, списывается на недостатки нынешней власти. 

В конце концов, у кого-то ведь хватает денег, чтобы жить как в рекламе. Есть ведь и богатые люди. Тут мы попадаем на территорию ответственности собственно СМИ, которые нам рассказывают о дачах и яхтах миллионеров, машинах и свадьбах их детей и других подобных ярких иллюстрациях роскошной жизни. С этого ракурса жизнь богатых предстаёт как пребывание в зоне счастья, которое обещано всем, а выпало немногим. Богатый человек оказывается узурпатором счастья: подмял его под себя и не даёт другим. 

Цена, которую богатые платят за более высокий уровень потребления, остаётся вне кадра[20]. Ведь в кадре у нас только потребление. Потребление же по-своему демократично: имей деньги, и сможешь позволить себе всё. 

Реклама задаёт универсальный стандарт потребления, единый для всех. И он совершенно не связан с конкретными жизненными обстоятельствами. Неважно, каковы твои средства, что ты умеешь, что ты можешь, что ты готов отдать за стяжание богатства, – реклама говорит тебе: потреблять надо вот так. При этом планка ставится очень высоко: если просуммировать все требования рекламы, оплатить счёт "лучшей жизни" смогут считанные единицы. Остальные могут считать, что жизнь устроена несправедливо, и власть не обеспечивает им хорошую жизнь. 

Что с этим делать, не очень понятно. Запретить рекламу невозможно. Реклама рассматривается как источник финансирования СМИ. Независимые СМИ возможны только там, где существует реклама. Так мы приходим к вопросу, а являются ли независимые СМИ такой уж значимой ценностью? Впрочем, заказчики рекламы платят деньги вовсе не из любви к свободной журналистике. Существование рекламы вызвано необходимостью продвигать товар на конкурентном рынке. Если мы хотим, чтобы потребители имели хоть какой-то выбор, с существованием рекламы придётся мириться. Однако можно было бы ввести жёсткие требования к содержанию рекламы и подаче материала. Например, запретить использовать изображения людей и животных в любой рекламе (такой запрет, действует, например, в отношении рекламы алкоголя). Добиться, чтобы реклама сообщала факты о товаре, а не программировала эмоции. Для этого надо внести соответствующие поправки в Закон о рекламе и прописать процедуру согласования текстов рекламных сообщений структурами ФАС[21]. Это привьёт рекламодателям и креативным агентствам, разрабатывающим рекламу, необходимую толику социальной ответственности. 

5. Сама установка на потребление

Не только заданный стандарт подталкивает нас к революции, но и сама установка на потребление также работает на приближение социального катаклизма. 

Потребление уже давно стало если не смыслом жизни, то ценностью, занимающей самую первую строчку[22]. Одна ли реклама в этом виновата? Нет, конечно. Но современный человек оценивает качество своей жизни, потому насколько высок его уровень потребления. Через потребление сегодня формулируется и понятие справедливости: если кто-то потребляет больше меня, это несправедливо. 

Власть мыслится как область, в которой происходит настройка системы распределения благ. Люди сосредоточены на потреблении, поэтому созидание остаётся вне зоны их интересов. По их мнению, производственный процесс легко может быть делегирован. В нём важно лишь то, что результат потом будет распределён. Предполагается, что результат всё равно будет. Если прои1=зводственный процесс находится в руках частника, он распределит его результат в свою пользу. Если делегировать производственные процессы государству, то можно построить государство, которое обеспечит справедливое распределение. Каждый, кто так думает, уверен, что в результате его личная доля распределяемого продукта увеличится, а уровень потребления возрастёт. 

Поскольку иные ценности для современного человека не так значимы, он готов допустить перетряску страны при условии, что это выгодно скажется на его потреблении. 

6. Незрелость элиты 

Безусловно, потребление не должно быть главной ценностью ни человека, ни общества. Сказать это несложно. Проблема заключается в том, что ценности утверждаются не через словесные формулы, а посредством трансляции образцов поведения. У нас же получается, что говорим мы, в том числе и на государственном уровне, правильные вещи, а поведенческая модель, которую реализуют те, кто находится в центре общественного внимания, исходит из ценности потребления и потому воспитывает потребительство вопреки звучащим словам. 

В обществе сформировано ложное понимание элиты. Элитой, как уже было сказано, должны быть лучшие люди страны. Но общественное внимание приковано совсем к другим персонажам. Сплошь и рядом элитой у нас называются люди, достигшие материального благополучия и реализовавшие заданный рекламой высокий стандарт потребления. Чувствуя себя в центре внимания и видя, что это внимание вызвано их достатком, эти люди начинают считать свой имущественный статус важнейшей характеристикой своей личности. 

Возникает ситуация, психологически вредная для всех, кто в неё вовлечён. Люди, испытывающие трудности с достижением потребительского стандарта следят по СМИ за тем, что называется "светской жизнью", а по сути, представляет собой репортажи из мира неограниченного потребления, и это вызывает у них зависть и раздражение. С другой стороны, тот, кто действительно богат, может решить, что уровень потребления является своего рода знаком качества, поэтому только те, кто может себе многое позволить, и есть полноценные люди, а чем меньше у человека достаток, тем в меньшей степени он является человеком. Это рождает пренебрежение, которое в минуту откровенности то и дело прорывается у представителей нашей "элиты".  Возникает антагонизм: люди, поднявшиеся на ресурсах и возможностях этой страны, склонны презирать тех, кто составляет большинство её населения. Народ же, со своей стороны, исполнен недоверия, негатива, а часто и прямой ненависти к тем, кто поднялся наверх и теперь, так или иначе, влияет на жизнь большинства. 

При этом не стоит думать, что это – противостояние сущностей, что налицо конфликт человеческих типов: хорошие противостоят плохим. Нет, сущность человека тут остаётся константой. Пока человек лишён возможности соответствовать заданному стандарту потребления, он – часть большинства и недоволен существующей системой распределения; как только у него появляются средства, меняется и психология. Внезапного изменения полярности, конечно, не происходит. Человек меняется постепенно, по мере роста доходов. Значительная масса людей находится как раз в стадии перехода, их обычно и называют «средним классом». Это – неточное обозначение. «Офисный планктон» не является «средним классом» в строгом смысле этого слова, – у него нет социальной функции. Среднего класса как такового не существует, просто есть некоторое число людей  с доходами, более-менее подтянутыми под стандарт; этим все различия и исчерпываются. Строго говоря, у нас нет и высшего класса. Те, кого принято называть олигархами, это люди, обеспечившие себе уровень потребления, не связанный ограничениями, привычными для основной массы. В остальном же они мало чем отличаются от массового человека. 

В этом и состоит незрелость современной российской элиты. Лучшим человеком страны становится человек с миллиардом. Особой "хорошести" тут ждать не приходится, скорее, наоборот: чтобы приобрести условный миллиард надо обладать известной нахрапистостью и беспринципностью, которая может достигать довольно высоких степеней. 

Нельзя сказать, что власть не видит этой проблемы и не пытается её решить. В настоящее время бизнес уже не может рассматривать власть как свою кормушку. Формируется чиновническое сословие. Статус чиновника сегодня, пожалуй, уже нельзя просто купить. И прямая конвертация чиновнического статуса в деньги становится реально уголовно наказуемым деянием. Чиновники составляют новую элиту России. Но пока они ещё – не лучшие люди. Система качественного отбора пока не выстроена. К тому же значимость денег декретом не отменить. 

Поэтому и с нашим нынешним неполноценным высшим классом тоже что-то надо делать. Власть пытается его воспитывать, прививать социальную ответственность. Это получается плохо. Либеральная экономическая модель подсказывает прямо противоположное: бизнес необходимо освободить от социальной нагрузки. Тогда он будет более эффективным. Не поспоришь. Но тогда социальная нагрузка должна ложиться на личные капиталы наших олигархов. И действительно, так называемые "системные олигархи" добровольно-принудительно финансируют различные фонды культурной и благотворительной направленности. Однако всё это – продукт "ручного управления", не хватает прозрачности и системности. 

Можно предложить несколько дополнительных мер, направленных на усвоение элитой социальной ответственности. Во-первых, всякое высказывание неуважения к своей стране и её народу должно дорого обходиться. Дорого – в буквальном смысле этого слова, в виде установленного процента от годового дохода. Во-вторых, целесообразно устроение биржи социального подряда, на которой государство могло бы размещать культурно-социальные проекты, под которые оно ищет финансирование. Участие в финансировании такого проекта давало бы льготу по подоходному налогу: дал на социальный проект миллион – вывел из-под налога сколько-то миллионов личного дохода. А чтобы была заинтересованность со стороны бизнеса, подоходный налог следовало бы сделать прогрессивным: чем больше личные доходы, тем больше ставка. Также за участие в социальных проектах можно давать баллы. А потом допускать к тендерам, проводимым государственными организациями, только тех, кто набрал определённое количество таких баллов. 

7. Отсутствие твердого нравственного основания 

Принуждение к социальной ответственности необходимо в силу эрозии нравственного основания. Это – общая наша беда. Она касается не только элиты. 

Современное общество экономикоцентрично. Именно экономика и экономические отношения находятся в центре внимания. Нравственность же не только имеет внеэкономическое происхождение, она ещё и антиэкономична по своей природе. Следование требованиям нравственности неизбежно ухудшает экономические показатели. Современный человек, попадающий в ситуацию, когда надо выбирать между нравственностью и экономической эффективностью, обычно решает дело в пользу эффективности. Прежде всего, это касается бизнеса. Целью предпринимательской деятельности является извлечение прибыли, любые сантименты (а с точки зрения экономического процесса таковыми являются все внеэкономические отношения) приводят к снижению этого важнейшего показателя. Соответственно, предприниматели требуют от своих работников, чтобы их деятельность полностью укладывалась в заданные параметры экономической целесообразности. Внеэкономические факторы не должны влиять на поведение работника как производственной единицы. А поскольку основную часть своей жизни человек проводит в статусе работника, или взаимодействуя с другими работниками (например, покупая товары или получая услуги), то нравственность оказывается выдавленной на периферию. В результате даже в быту нравственность всё больше размывается, уступая место квазиэкономическим отношениям, целью которых является получение личной выгоды[23]. 

Более того, закрепляется (а вернее, уже практически закрепилось) узкое понимание нравственности. Под безнравственным поведением понимается, прежде всего, разврат, сексуальная распущенность. Соответственно, отсутствие явных признаков разврата, например, создание семьи и семейная жизнь, интерпретируются как нравственное состояние. Между тем, настоящая нравственность – это жизнь по добродетелям. Добродетельность же не сводится к воздержанию от беспутства, хотя, конечно, нравственное основание во взаимоотношениях полов имеет большое значение. Однако важно не только несовершение определённых действий, но и общее устроение ума. Добродетели взаимосвязаны и образуют единую систему. Любая страсть, поселившаяся в сердце, приводит к разрушению этой системы и потере нравственного основания. Сексуальная распущенность является не причиной, а следствием. Она проявляется, когда человек уже утратил ориентацию на добродетель, позволив стихии страстей взять над собой верх. 

Надо честно признать, что ориентация на добродетель чужда современному человеку. Он больше хочет жить хорошо, чем жить добродетельно. Нравственность давно подменена моралью: современное общество ещё беспокоит соблюдение внешних приличий, но оно легко мирится с тем, что людей мотивируют страсти. Именно к страстям, например, апеллирует реклама[24]. Да и вся экономика исходит из экономической модели поведения человека, которая задаётся желаниями получать и потреблять во всё большем масштабе. 

Эту легитимированную игру страстей следует считать одним из факторов, угрожающих социальной стабильности. Надо учитывать, что люди мало ценят способность и возможность творить добро. Добродетель выглядит скучной. На защиту добродетели встают, скорее, по обязанности, чем по велению сердца, с ленцой и запаздывая. А вот скандалы, показывающие, что добродетель такого-то – лишь маска, которую можно сорвать, а вовсе не природное качество его души, вызывают повышенный интерес и бурную реакцию[25]. Тяга заглядывать в чужие окна и обсуждать увиденное  – прямое следствие низкой воцерковлённости народа. Следует ожидать, что, случись пошатнуться какому-нибудь из немногих оставшихся авторитетов, большинство людей будут действовать по принципу "падающего толкни". На народную поддержку в период кризиса рассчитывать не приходится. 

Сегодня предпринимаются усилия по возрождению нравственности. Растёт авторитет Русской Православной Церкви. В целях повышения народной осведомлённости об основательно забытом Православии в школах введён предмет Основы православной культуры. 

Однако успехи нравственного воспитания пока что незначительны. Основная сложность состоит в том, что нравственность воспитывается не столько словом, сколько личным примером. Если мы произносим правильные слова, но наши действия мотивированы не стремлением к добродетели, а страстями, результат воспитания окажется прямо противоположным: транслироваться будут именно страсти, а не добродетели. Чтобы наши усилия носили системный характер, необходимо исключить легальную опору на страсти в публичном пространстве, а для этого необходимо хотя бы ввести нравственную премодерацию в рекламе. Недопустимо государственное финансирование этически сомнительных фильмов, культурных площадок, представляющих продукцию, способствующую нравственной деградации. Руководители государственных учреждений культуры, допустившие проведение нравственно ущербных мероприятий, должны немедленно отрешаться от должности. Подобную процедуру следует вписать в законодательство. Вещание государственного радио и телевидения необходимо подвергнуть ревизии; нынешние подбор и подача материала, допускающие пошлость и неразличение добра и зла, должны остаться в прошлом. Государство во всех своих проявлениях должно занимать последовательно нравственную позицию. Только тогда мы получим желаемый результат: борьба против государства будет восприниматься как преступление против нравственности. 

8. Память о социализме 

Эпоха СССР в глазах многих наших современников выглядит золотым веком. Прошло уже достаточно времени, и произошла сепарация памяти. Плохие воспоминания отделились от хороших; теперь они существуют отдельно, практически не смешиваясь в общественном сознании. 

С точки зрения современного человека,  сполна испытавшего холодную расчётливость и смысловую индифферентность капитализма, СССР обладал массой существенных преимуществ. Если рассматривать каждое из так называемых достижений социализма по отдельности, то оно оказывается весьма уязвимым для критики. Сегодня у человека амплитуда  возможностей гораздо больше. Однако СССР представлял собой особо устроенную систему, в которой отдельные элементы не только были увязаны друг с другом (а потому их надо оценивать в совокупности, и тут обнаруживается, что сумма возможностей у среднего современного россиянина меньше, чем была у среднего советского человека, скажем, в конце 70-х – начале 80-х годов), но и имели внятное смысловое основание. Человек жил внутри общей системы координат, к которой были привязаны действия и человека, и государства. Всё происходящее имело смысл; прежде всего, это касалось жизни общества, но при желании человек мог зачерпнуть из этого источника и обрести персональные смыслы. К концу социалистической эпохи так поступали считанные единицы, и именно в этом была основная слабость социализма. Выпадение людей из социалистической системы координат объясняется не только продолжающейся деградацией человека (эта деградация в своё время подготовила общество к принятию социалистической идеи, а на следующем этапе выяснилось, что и социализм человеку уже не по силам); смыслы, которые были положены в основание этой системы, оказались неподлинными. Внутри плода не было косточки. Если посмотреть, что у социализма в серёдке, то обнаружится, что там нет ничего реального, а место реальности занимает миф. Обманываться бесконечно нельзя. Пока миф напитывался верой, социализм жил. Как только пришло осознание мифологичности его природы, социализм умер. 

Сегодня социализм полностью принадлежит мифологическому пространству. В реальности его нет, поэтому никто не предъявляет к нему реальных требований. В тоже время остро ощущается дефицит смыслов. На персональном уровне всё ещё не так плохо: некоторые люди воцерковлены, путь к подлинным смыслам, хранителем которых выступает православие, открыт для каждого. Однако православие не является общепринятой системой координат, которая бы охватывала все уровни – государства, общества и личности. Какой бы то ни было иной системы координат тоже нет. Государственные решения не соотносятся с определенной системой ценностей очевидным образом. Иногда такая зависимость угадывается, а иногда кроме прагматики (экономической выгоды, повышения управляемости и т.п. вещей) не проглядывается ничего. Общественное сознание представляет особой окрошку из самых различных ценностей. Человеку же хочется иметь единую систему смыслов, охватывающую все уровни его бытия. Это необходимо, чтобы обрести понимание своего места в структуре мира, без чего невозможно чувствовать, что ты живёшь правильно, так, как и надлежит тебе жить. 

Память о социализме подсказывает, что в прошлом такая система была. И люди думают, что, воскресив социализм, они вернут правильную систему смыслов. Эта убеждённость значительной части общества подкармливает протестный потенциал и является фактором, дестабилизирующим социальную ситуацию. 

Купировать эту угрозу путём дискредитации социализма нельзя: современная Россия укоренена в советской эпохе, и объявив этот период одной сплошной ошибкой, мы просто подрубим корни страны. Победы и достижения Советского Союза – это синтез заслуг системы с трудовым и ратным подвигами народа. Невозможно отделить одно от другого: поклониться тем, кто совершил эти подвиги, и тут же проклясть общество, в котором они оказались возможны. Социализм, несомненно, позволял человеку проявлять свои лучшие стороны, а порою даже быть лучше себя самого. Однако при этом социалистическая система оправдывала, а порою и поощряла устремления и поступки, прямо противоречащие христианской морали[26]. Эта двойственность требует осмысления и обсуждения в публичном пространстве. Социализм следует демифологизировать: он должен обрести свои реальные исторические черты, лишившись статуса желанного прошлого. Сказка, даже самая замечательная, должна оставаться частью фольклора. Она может научить правильным и нужным вещам, это и придаёт ей ценность, но она не может считаться реальной жизнью. Социализм позволяет оценивать степень социальной ориентированности государства, но последовательная реализация социалистической доктрины не сделает жизнь сказкой. Убеждённые социалисты с удивлением обнаружат, что по мере погружения в социализм, материализуются не только их мечты, но и кошмары критиков социализма. 

Доказать это на словах невозможно. Мифы обладают огромной притягательной силой. Поэтому представляется уместным проведение социального эксперимента. Можно выделить регион, в котором бы социальная и экономическая жизнь строилась на социалистических принципах. Чтобы каждый мог туда приехать и "пожить при социализме". Все преимущества и недостатки этого строя стали бы познаваемы опытным путём. Скорее всего, существование социалистического оазиса придётся поддерживать искусственно, поскольку экономическая модель социализма менее эффективна. С другой стороны, возможно, что именно в социалистических условиях удастся получить некоторые технологические и культурные результаты общероссийской значимости. Во всяком случае, наличие подобного оазиса стало бы хорошей формой компенсации социалистических ожиданий. 

Однако основным средством борьбы с очарованностью социалистическим мифом должно стать построение единой системы смыслов, охватывающей уровни персонального, общественного и государственного бытия, основанной на православном мировоззрении. Государство должно научиться принимать решения, руководствуясь православными взглядами. В первую очередь, оно должно приложить усилия для устроения общественной жизни, включая организацию публичного пространства, в соизмерении с православным пониманием добра и зла. И тогда, если человек будет видеть, что этика общества и государства совпадают с православной этикой, ему будет проще обрести свои персональные смыслы, и он уже не будет искать альтернативную систему согласованных смыслов в социалистическом прошлом. 

9. Низкий уровень личной ответственности и самоорганизации 

Современный гражданин России, как правило, не готов быть инициатором решения каких-либо проблем, требующих коллективного действия. Действовать в интересах не только себя, но и других, как-то не принято. Причины этого частично лежат в национальном прошлом: патерналистское государство приучило население, что это – зона ответственности официальных структур; при этом в советский период любое движение снизу считалось подозрительным и в большинстве случаев пресекалось. Осознав это, народ сложил поговорку: "инициатива наказуема". С другой стороны, мы имеем здесь результат глобального культурного процесса, определённый Ж. Бордийяром как "конец социального"[27]. 

Нынешний человек не хочет ни за что отвечать (уклоняется от ответственности), но при этом требует удовлетворения своих прав. Если он видит накопление проблемных моментов в общественной жизни (особенно там, где они могут как-то коснуться его лично), он возлагает вину за это на государство, вернее, на действующую власть. По его мысли, власть должна обеспечить его всестороннее процветание, а коли что-то идёт не так, как ему хочется, то, стало быть, власть плохо работает, и её надо сменить. 

Бороться с этой угрозой можно, лишь последовательно взращивая инициативу внизу, бережно поддерживая её скромные и поначалу маложизнеспособные ростки. Для этой цели сегодня используется инструмент национальных грантов. Не хватает системы, аккумулирующей опыт самостоятельного решения проблем, которая была бы верифицирована государством и охватывала всю страну. Такая система могла бы быть инкубатором инициативы, обеспечивая её поддержку со стороны государства и негосударственных фондов, а также транслируя успешный опыт из региона в регион. 

Ну и, конечно, навыки самостоятельного решения проблем надо прививать молодёжи. Это позволит повысить уровень самоорганизации общества в будущем, когда вчерашние студенты и школьники станут экономически господствующим поколением. Пока это делается подчас в карикатурных формах. Спрашивают мнение детей о том, что явно относится к ведению взрослых. Вместо реального подключения к решению проблем получается игра в политику и управление. Политиканов так вырастить можно, действительно ответственных граждан – нельзя. Ответственность нельзя понимать как виртуальную активность, например – как интернет-голосование по предложенным вопросам. Настоящая ответственность предполагает определение проблемы, предложение способа её решения и, главное, организацию движения по выбранному пути. Дети и подростки вполне способны к такой деятельности в том горизонте задач, который соответствует их возрасту и потребностям. Обучение этому должно стать частью воспитательной работы в школе, которую необходимо проводить на качественно новом уровне. В какой-то степени тут можно воспользоваться советским опытом, очистив его от заидеологизированности и формализма. 

Факторы, обеспечивающие социальную стабильность 

В настоящее время в обществе отсутствуют прямые признаки революционной ситуации. Это означает, что наряду с факторами, способствующими росту социальной напряжённости, действуют и другие, этот рост сдерживающие. Выделим из них наиболее важные. 

1. Уровень жизни 

В нашей культуре в качестве формулы, описывающей революционную ситуацию, до сих пор используется ленинское «верхи не могут (управлять по-старому), низы не хотят (по-старому жить)»[28]. Когда Ленин писал это своё «не хотят», он имел в виду, что низам можно помочь «захотеть» возжелать иного, если их как следует обработать с помощью революционной пропаганды. Если же воздействие пропаганды минимизировано, наибольшую значимость приобретает уровень жизни. Если жизнь такова, что людям нечего есть, они, конечно, захотят её изменить. Чем ниже достаток населения, тем больше революционный потенциал. Стоит вспомнить ещё одну расхожую фразу: «пролетариям нечего терять, кроме своих цепей»[29]. Народ, которому нечего терять, неизбежно революционен. 

Сегодня уровень жизни в России значительно выше критического. Конечно, есть проблемные регионы. Наиболее сложная ситуация – в населённых пунктах, сложившихся в советскую эпоху вокруг производств, ныне не работающих или снизивших свою загрузку. Таковы, прежде всего, моногорода, а также сельские поселения на территории развалившихся колхозов, особенно в зоне рискованного земледелия. Но в целом по стране ситуация с уровнем жизни на текущий момент неплохая[30]. Власть понимает значимость обеспечения населения необходимым минимумом жизненных благ и предпринимает меры, чтобы исключить сползание в нищету. 

Помимо абсолютного падения под горизонт простого воспроизводства (т.е. перехода от жизни к выживанию), следует не допускать очевидного ускорения темпов падения. Люди не должны чувствовать себя на кривой, резко уходящей вниз, иначе захотят смены власти независимо от того, насколько реально тяжело их экономическое положение. Если обстоятельства таковы, что снижение уровня жизни неизбежно (например, в силу очередного витка глобального кризиса или новых санкций, принятых в отношении России), то его следует сделать "размазанным", сглаживая проявления ухудшения ситуации, насколько это возможно. Впрочем, мы видим, что власть в последние годы так и действовала. 

Также важно устранять диспропорции в уровне жизни: как в горизонтальном измерении (между регионами)[31], так и в вертикальном[32](исключая возможность сверхдоходов отдельных лиц). К решению этой задачи власть пока не пришла. 

И, конечно, при первой возможности необходимо снова перейти к росту благосостояния народа. При растущем уровне доходов вероятность революции стремится к нулю. 

2. Востребованность молодёжи 

Топливом революции является молодёжь. Пока человек молод, у него достаточно энергии, чтобы тратить её на изменение окружающего его мира. При этом молодые люди, как правило, критично настроены к существующему порядку вещей: вступая во взрослый мир, человек неизбежно подвергает его верификации – проверке на истинность, ведь в итоге он должен понять и принять его. И наоборот, порог критического восприятия всего нового у молодёжи занижен, они легко увлекаются, поэтому их несложно обмануть и сделать объектом манипуляции. 

Молодёжь надо адаптировать и вводить в существующее общество. Всякий социум вырабатывает свои механизмы адаптации молодёжи. Однако если процент молодых людей в общей численности населения увеличивается слишком быстро и достигает значительных величин (это называется эффектом "молодёжного бугра"), общество не справляется с удержанием молодёжи в рамках сложившейся системы. Особенно важен показатель доли молодёжи (людей в возрасте от  15 до 24 лет) во взрослом населении. Посчитано, что увеличение этой доли на 1% повышает риск возникновения конфликта на 4%[33]. Стоит отметить, что перед революцией 1905 года "молодёжный бугор" в России достигал значений в 30,9% от взрослого населения (1903 год). Для сравнения: в Египте 2010 г., охваченном болезнью "арабской весны", этот показатель составлял 28,8%[34]. 

Сегодня население России стареет. Доля молодых людей в возрасте от 15 до 24 лет в общем населении страны невысока – 10,4% (2016 год). В Египте 2010 г. было 19,7%, в России 1900 года – 19,0%. Тенденции к росту этого показателя не просматривается, скорее, наоборот. В 2016 году доля подростков (15-19 лет) в населении страны составляла 4,6%, тогда как в 2010 году было 5,9%, а в 2002 – 8,8%[35]. Горючего материала, чтобы разжечь революционный пожар, явно недостаточно. 

Есть ещё один аспект: молодёжь становится революционной в условиях социума, ориентированного на лидерство старшего поколения. Если все экономические ниши заняты работниками в возрасте, молодёжи некуда приткнуться. Если опыт важнее образования, то любой молодой человек понимает, что для того, чтобы получить достойную оплату труда, он должен проработать полжизни, а до тех пор придётся довольствоваться низкими заработками и быть на подхвате у тех, кто уже прошёл основную часть своего жизненного пути. В этих условиях молодёжь легко соблазнить идеей радикальных социальных преобразований. 

Современная Россия находится в состоянии технологического рывка. Продолжается процесс всеобщей компьютеризации и перехода на электронные формы учёта, коммуникации и управления. Осваиваются новые технологии и материалы. В практических видах деятельности ценность опыта не превышает ценности новых знаний; наоборот, часто предпочтение отдаётся именно знаниям, а опыт, наработанный при пользовании вчерашними технологиями, оказывается устаревшим. 

В этих условиях молодые люди чувствуют свою востребованность[36]. У них есть возможность найти стартовые позиции с достаточно высоким уровнем дохода, а также довольно быстро подняться по карьерной лестнице. Наиболее активная часть молодёжи становится активной именно экономически, профессионально; социальная же активность при этом снижается. Это сказывается и на явке молодёжи на выборы, и на её вовлечённости в протестные акции. Молодёжь игнорирует политику, что следует считать показателем её неплохой социальной адаптации. Конечно, есть региональные проблемы с трудоустройством (например, в небольших населённых пунктах), но молодёжь мобильна. Молодые люди едут учиться в крупные города, а потом остаются там работать. 

Государству необходимо сохранять достаточное количество мест для бесплатного обучения: образование не должно быть труднодоступным, иначе степень адаптации молодёжи снизится. Также следует оценивать ситуацию в территориальном и национальном разрезах, чтобы не упустить возникновение локального "молодёжного бугра". 

3. Господство идеологии потребления 

Как уже было сказано, главной ценностью для современного человека является потребление. Сам человек при этом может это не осознавать и представлять себе свою систему ценностей иначе. Однако на бытовом уровне он стремится, прежде всего, к повышению уровня потребления, на это уходят его основные силы. Реализация прочих ценностей осуществляется по остаточному принципу. 

Ранее было замечено, что неудовлетворённость людей достигнутым уровнем потребления (особенно в соотнесении с заданным рекламой стандартом), можно рассматривать в качестве одного из стимулов социального протеста. Но ориентация на потребление работает и в противоположную сторону. И, пожалуй, в обратном направлении её действие гораздо сильнее. 

Желание получить больше, которое могло бы вдохновить революционный порыв, разбивается о простую арифметику. Больше – это плюс к тому, что имеешь. Но в революцию этот «стартовый капитал» легко потерять.  Радикальные преобразования неизбежно нарушат систему государственного устройства и функционирование экономики. Уровень жизни снизится. Идеологи революции, конечно, пообещают, что потом жизнь станет лучше прежнего, но современный человек не настроен жертвовать тем, что имеет, ради грядущих благ. 

Это справедливо и в отношении нематериального блага. Человек может хотеть жить в справедливом, добром и нравственном обществе, но желание материального комфорта сильнее. Поэтому, в какую бы идеологическую обёртку ни завернули конфету революции, он будет только облизываться, но не откажется от имеющегося достатка ради чистой идеи. 

4. Ощущение достижимости богатства 

В советское время было принято иронизировать над "американской мечтой". 

Это выражение описывает чаяния рядового члена общества, построенного на принципах политической демократии и экономического либерализма, благодаря которым каждый может улучшить свой социальный и экономический статус, или, говоря по-простому, "пробиться наверх". Соединенные Штаты  – страна эмигрантов, в которой отсутствовала историческая аристократия (политические кланы, чья власть уходила бы корнями в глубину веков), и потому каждый, кто хотел себя показать, видел в Америке образцовый полигон для приложения сил. Здесь он мог сделать себя сам. Тот, кому это удалось, "self-made man" (сегодня принято говорить "self-made person"), становился живым воплощением мечты. Предполагалось, что личностный потенциал такого человека успешно реализован,  остальным следовало брать с подобных пример.

По советским меркам "американская мечта" была мелковата. Она считалась мещанской или буржуазной. Она и была буржуазной – в том смысле, что могла быть реализована только в условиях свободы предпринимательства. Россия получила эту свободу и, как следствие, усвоила ту же мечту. Теоретически, разбогатеть может каждый. И очень многим этого захотелось. Человек может не признаваться в этом даже самому себе, но простая мысль, что богатым быть лучше, чем бедным, легко проникает в сознание и начинает влиять на повседневное поведение. 

В 1990-е годы обогащение, хотя и казалось легкодоступным, отдавало явным криминальным душком. Сегодня нарушение законодательства уже не выглядит пустячным делом, но в то же время ощущение, что можно достигнуть многого, сохраняется. Идея достижимости богатства жива. В обществе циркулируют истории личного успеха. Их слушают или читают с тайной мыслью, что и я тоже так могу, стоит только поставить себе такую цель и как следует напрячься. Современная психология убеждает, что человек может всё, а не получает чаемого только потому, что не прилагает к этому всех своих сил. В определённой степени это так и есть, и успех действительно возможен. Хотя структура общества постепенно застывает, разрыв между богатыми и бедными увеличивается и преодолевать его становится всё труднее, ещё сохраняются социальные лифты, которыми может воспользоваться каждый, если проявит необходимую активность и упорство. Пожалуй, в России сегодня таких лифтов больше, чем в США, так что нашему соотечественнику реализовать "американскую мечту" проще, чем американцу. 

Таким образом, если человек хочет хорошей жизни (прежде всего, речь идёт о достатке), ему не обязательно желать радикального социального переустройства. Пока люди чувствуют, что они могут добиться имущественного благополучия в рамках существующей системы, они не будут откликаться на революционную пропаганду. Мечтать о революции будет лишь наиболее пассивная часть населения, не имеющая достаточных сил для участия в гонке за успехом. Но эти люди и революции не сделают. 

Государству следует отслеживать наличие социальных лифтов, а при необходимости создавать их искусственно. Если общество затвердеет в разделении на верхи и низы, вероятность революции резко возрастёт. 

5. Низкий уровень самоорганизации 

Низкий уровень самоорганизации общества ранее тоже назывался в числе факторов, повышающих риск революционного кризиса. Но он также является и фактором сдерживания. 

Современное общество представляет собой массу, в которой затухают любые реакции. Требование персональной свободы, которое в полной мере усвоено человеком нашей эпохи, исключает последовательную верность любой структуре. Человек ещё может принять необходимость соблюдения того, что считается обязательным (например, норм закона), но нести бремя добровольного следования решениям, которые принял кто-то другой, ему не по силам. Всякий авторитет может быть поставлен под сомнение. В конечном счёте, современный человек действует, как сам сочтёт нужным; в большинстве случаев это означает – наиболее комфортным для себя образом. Каждый элемент массы реагирует индивидуально, общее движение задаётся сложением множества разнонаправленных векторов. Неудивительно, что это движение практически незаметно: масса инертна. Наибольший вес (максимальное количество однотипных решений) приходится на середину любого интервала. Радикальные устремления потому и выглядят радикально, что находятся с края. Когда социальные структуры ещё работали, они могли подключать энергию многих членов сообщества к радикальным желаниям одного или нескольких лиц, занимающих в иерархии этого сообщества важное место. Сегодня членство в какой-либо общественной организации вовсе не означает, что человек будет действовать в соответствии с решениями, принятыми её руководством. Если кто-то и действует, то это как раз те, кто взялся руководить. Участие остальных номинально. Но если кому-нибудь захочется сменить пассивное наблюдение на активную позицию, он будет действовать по-своему. Когда руководству надоест терпеть эту самодеятельность, и оно начнёт требовать дисциплины, последует раскол: активисты уйдут и создадут какую-нибудь свою структуру, где они сами будут руководителями. В итоге на социальной карте присутствует множество карликовых организаций, не обладающих влиянием на большинство. Большинство же уклоняется от действий, требующих значительной траты энергии. 

Масса, занимающая ныне место общества, неспособна к участию в революции. Поэтому в наше время переворот возможен, революция – нет.  

6. Память о прошлом 

Революция у нас уже была[37]. Этот период ещё не выпал в осадок истории, не перешёл в архив исторической науки. Революция по-прежнему актуальна для национального сознания. Она находится в оперативной памяти народа и постоянно используется при осмыслении текущих событий. К этому прикладывают руку и те, кто считает себя идеологическим наследниками революции. Казалось бы, их присутствие в идеологическом поле должно работать на разжигание революционного пожара. Однако и они обладают историческим знанием и прекрасно представляют себе, что происходит со страной в революционном угаре. Хотя им и милы "завоевания революции", испытывать на собственной шкуре такие же потрясения, через которые в то время прошёл каждый, они не хотят. И при всей своей революционной риторике действуют с опаской, не съезжая в радикализм.  Возможно, тормозная система включается на подсознательном уровне. 

Имеет значение и то, что среди интеллектуальной элиты много стариков, значительная часть жизни которых пришлась на советское время. Они помнят не только плюсы советской эпохи, но и издержки исторического социализма. Точного повторения того, что было, не хочет никто. А внятно объяснить, как не попасть на те же грабли, у сторонников радикальной социальной трансформации пока не получается. 

Однако с каждым годом представления о революции и советской эпохе меняются. Прошлое заиливается: фактуальное дно реки времени покрывается илом домыслов и интерпретаций. В общественном сознании возникают и закрепляются мифы. Миф о «золотом веке» социализма уже разбирался в числе факторов, подталкивающих к социальной катастрофе. По мере ухода из жизни тех, кто жил в СССР, привлекательность социализма будет усиливаться. Следует ожидать мифологизации и самого революционного процесса. Количество тех, кто будет верить, что революцию можно сделать, не пролив крови, не уронив уровень благосостояния народа и обороноспособности государства, будет расти. 

Конечно, необходимо качественное историческое образование, которое давало бы объёмную картину нашего прошлого, не впадая при этом в огульное осуждение всего советского. Но против мифа бороться сложно: доверия к государственному образованию пока нет, и если эта ситуация сохранится, критика революции в учебниках истории не будет восприниматься всерьёз. Официальная позиция будет признана ангажированной. 

7. Неспособность к жертвам 

Казалось бы, среди факторов, сдерживающих движение к социальной катастрофе, следует назвать гуманизацию общества. Человеческая жизнь сегодня входит в число непреложных ценностей[38]. Желать блага себе либо какой-то группе за счёт прямого лишения благ других людей считается морально недопустимым. Нельзя распоряжаться чужими жизнями и благополучием, принося их в жертву ради гипотетической пользы кого бы то ни было, пусть даже всего человечества. 

Однако, как показывает практика (в частности, события, происходящие последние несколько лет на Украине), гуманность современного человека довольно поверхностна, и в случае социальных пароксизмов она осыпается, словно плохо положенная штукатурка при первом ударе киркой. Стоит человеку почувствовать себя прижатым к стене, он ослабляет категоричность моральных ограничений. Так было всегда, и нынешний человек в этом отношении не сильно отличается от людей из более диких эпох. При обострении ситуации он легко оправдает необходимость пожертвовать другими. 

И всё же социальный прогресс и гуманизация общественных отношений сказались на человеке. Раньше смерть была ближе. Рассчитывать на долгую жизнь не приходилось. В любой момент одна из многих причин могла её оборвать. Поэтому большое значение имело то, как ты собираешься умереть: мучаясь от страха или достойно, просто так или с осмысленной целью. Чужая жизнь часто являлась разменной монетой, но и за свою жизнь было не принято слишком сильно держаться, иначе можно было обречь себя на позор. Сегодня ценность собственной жизни является абсолютной. Человек не готов рисковать ею, какие бы идеи его ни вдохновляли. Он может хотеть перетряхнуть весь мир, но при этом не шевельнёт и пальцем, если это будет опасно для него самого. 

Героев, конечно, можно найти и сегодня. Но они не станут тем катящимся камнем, что обрушит лавину: они не увлекут за собою массы,  – слишком развито чувство самосохранения  у современного цивилизованного человека, воспитанного в гуманистической культуре. Долгая жизнь в достатке и здоровье – вот какое будущее рисует себе человек. Смерть и лишения далеки, так зачем же их приближать? 

То, что в современном обществе преобладает психотип обывателя и именно его носители занимают основные руководящие должности и составляют управленческую, интеллектуальную и культурную элиту, имеет массу негативных последствий. Однако этот же фактор работает в качестве предохранителя от революции. Можно допустить, что лет через 15-20 износ государственных структур, вызванный господством обывательской психологии, будет столь сильным, что средние ожидания изменятся: продолжительность жизни начнёт сокращаться[39], здоровье станет дефицитом, надежда на благополучие превратится в мечту. Как только население станет не жить, а выживать, ценность жизни изрядно потускнеет, и появятся желающие заплатить ею за преобразование мира. Мы видим, что, например, в Европе деградация уже началась[40]. Россия от этого также не застрахована: наши люди слишком долго ориентировались на Европу. Но на сегодняшний момент обывательство ещё защищает нас от революции. 

Выводы 

Проведённый анализ показывает, что, хотя и существуют факторы, подталкивающие страну к революции, они не являются преобладающими. Власть сознательно купирует распознанные угрозы. Энергетический потенциал факторов революции невелик, и потому сдерживание революционных процессов оказывается успешным. 

С другой стороны, налицо целый ряд факторов, препятствующих возникновению революционной ситуации. Существующие тенденции таковы, что от власти не требуется каких-либо чрезвычайных мер и особых находок. Достаточно просто не допускать явных ошибок. 

Впрочем, радоваться этому особенно не приходится, поскольку снижение революционного потенциала достигается, как показал анализ, во многом благодаря деградации общества. Процесс этот глобальный, он охватывает всю современную цивилизацию и затрагивает Россию в той мере, в которой она интегрирована в мировую систему. К сожалению, сегодня не приходится говорить о существовании отдельной русской (православной) цивилизации. Можно обнаружить лишь её рудименты. А это значит, что судьба глобальной (по происхождению – атлантической) цивилизации скажется и на нас. 

Поэтому главную опасность сегодня представляет вовсе не революция, а идущие процессы деградации общества. Если их не остановить, нас всё же ждёт социальная катастрофа, которая будет развиваться, скорее, не по революционному сценарию, а по сценарию распада и множественных локальных бунтов. Не с преобразованием государства в конце, а его окончательным развалом. В запасе у нас есть пара десятков лет, вряд ли больше.

Автор: Андрей Карпов 

Скачать текст статьи>>>