Ценности личные и общественные

Это - вторая глава из книги "Личная мифология".

Перейти:

Глава 1. Душа как монада 
Глава 3. Два семантических контура

Скачать всю книгу >>>  

Словосочетание "система ценностей" сегодня весьма популярно. Слышали его наверняка все, значительное число людей используют его в своей речи, а главное, многие из нас уверены, что обладают той или иной системой ценностей. Между тем, это не так. Исключения, конечно, встречаются, однако стоит признаться, что в подавляющем большинстве случаев слово "система" не применимо к тому состоянию, в котором находятся наши ценности. 

Под ценностями понимаются наиболее значимые для человека смыслы. Ценность – это не только абстрактное понятие, нечто умопостигаемое, выделяемое и определяемое силой ума; в нашем представлении ценность – это ещё и мотивирующий фактор. Признание чего-либо ценностью означает, что мы хотим, чтобы оно определяло нашу жизнь, было целью или наполнением наших поступков. 

Ценности у каждого человека свои. Что значит "свои", как правило, до конца не осознаётся. 

Обычно процесс обретения ценностей представляется следующим образом. Человек рождается и формируется как личность в рамках конкретного общества, обладающего определённой, то есть специфичной культурой. Культура же – это, прежде всего, набор смыслов. Люди одной культуры пользуются одними теми же смыслами. Смыслы воплощены в вещах, отношениях, привычных интерпретациях. Ценности – это особо выделяемые смыслы; на них принято концентрировать внимание, значимость их подчёркнуто велика, а значение – безусловно положительно. Принадлежа к одной из культур, человек получает воспитание, целью которого является преподание ему стандартного для данной культуры набора ценностей. Однако, становясь самостоятельной личностью, он должен эти ценности акцептовать, то есть сознательно принять, внутренне согласившись с ними. Какие-то ценности подобной проверки не выдерживают и не включаются человеком в число своих. Также может быть изменён и ранг ценности: то, что культура социума ставит высоко, в личной культуре может находиться на втором плане. И наоборот: человек может сделать своим личным принципом то, на что обычно не очень обращают внимание. В течение жизни мы неизбежно знакомимся с иными ценностями, которые также можем заимствовать. Тем временем исходные ценности иногда утрачиваются. 

В редких случаях возникают новые ценности, до того отсутствующие в культуре. Этот процесс можно описать так: сначала у кого-то появляется соответствующая идея; большинство идей умирает в безвестности, однако в данном случае человек о ней заявил публично – хотя бы в узком кругу, общаясь с близкими ему людьми. Идея понравилась (а вернее, оказалась соответствующей текущему состоянию общества), её начали передавать дальше. Рано или поздно находится тот, кто ей начинает следовать (автор не обязательно должен быть первым последователем). Возникает образец поведения, который заимствуется. И таким образом в пространство культуры входит новая ценность. 

В результате получается двухуровневая система. Есть ценности базовой культуры. Именно они, в основном, и наполняют публичное пространство. Они поддерживаются социальными институтами; их часто озвучивают; они легко транслируются, поскольку с ними все знакомы и, в целом, согласны, – не возникает ни барьера новизны (трудностей, обычно сопровождающих усвоение всего нового), ни барьера неприятия. Собственно говоря, эти ценности и образуют то, что обычно называется традицией. 

Параллельно с общими (или общеизвестными) базовыми ценностями существует множество личных культур, строящихся на основе ценностей, которые исповедуют конкретные люди. Полного пересечения тут нет. Ценности, декларируемые в качестве таковых в некотором обществе, не образуются путем суммирования ценностей его членов. Даже если бы мы могли определить наиболее высокочастотные персональные ценности, они бы составили несколько иную картину, чем та, которую можно получить, анализируя общественное мнение. Однако на больших выборках расхождение должно быть несущественным, – скорее, в порядке значимости (в ранге) ценностей, чем в их наборе. А вот на уровне отдельного человека вероятность того, что его набор ценностей будет отличаться от базового, достаточно высока. Хотя пересечение всё же должно быть значительным, иначе человек будет ощущать себя чужим для этого общества, для этой культуры. 

Видя разницу между тем, что важно для нас и тем, что заявляется в публичном пространстве, мы осознаём, что обладаем собственными ценностями, чьё существование протекает достаточно автономно. Свои ценности мы считаем более правильными и время от времени испытываем потребность произвести коррекцию общественных ценностей в соответствии с нашим пониманием. Иногда попытки такой коррекции действительно предпринимаются: публикуются статьи, делаются заявления; порою с этой целью даже вносятся предложения изменить что-то законодательно. Дело представляется обычно следующим образом: наши (правильные) ценности должны быть восприняты механизмами семантической трансляции, существующими в публичном пространстве; более того, они должны занять лидирующее положение в системе общественных ценностей; обладая подобным статусом, данные ценности будут легко усваиваться другими людьми, которые станут включать их в свою личную аксиологию (персональный набор ценностей). 

И каждый раз мы удивляемся, что этого не происходит. Мы негодуем, виним власти, которые не обеспечивают поддержку правильных ценностей, а поддерживают невесть что. А если и поддерживают то, что нужно,  делают это неуклюже и неэффективно. Дрянь пролезает, а хорошее скорее утрачивается, чем накапливается. Общество исполнено добрых намерений, в публичном пространстве звучит много правильных слов, и, несмотря на это, эрозия культуры выглядит непреложным фактом. Почему так? 

Прежде всего, потому, что описанная выше картина взаимодействия общественных и личных ценностей не вполне адекватна. Нам бы хотелось, чтобы механизм обмена ценностями между социальным и личным уровнями работал именно так, но он не таков. Тема ценностей вообще довольно сильно мифологизирована, и тут мы сталкиваемся с одним из базовых мифов. Да, у каждого из нас своя аксиология, но это не означает, что ценности циркулируют в обществе подобно картинкам в интернете. 

Мы можем найти нужную нам картинку и подгрузить, оформляя пост в личном блоге, или проиллюстрировать ею реплику в социальной сети. При необходимости картинку можно отредактировать – изменить цвет, обрезать, вставить в одну картинку элементы другой. Это несложно, для этого не надо быть художником. И вот уже по сети расползаются многочисленные фотожабы. Да и оригинальную картинку в оборот может ввести каждый, залив фотографию или оцифровав изображение, прежде существовавшее лишь оффлайн. С ценностями всё иначе. 

Стоит вспомнить, с чего мы начали: душа не имеет окон. В неё нельзя вложить что-либо в готовом виде. Также нельзя заглянуть в чужую душу, увидеть в ней что-либо полезное и скопировать к себе. Перемещаясь от человека к человеку, ценности неизбежно проходят через процедуру интерпретации. 

Классического определения интерпретации не существует, однако можно считать, что этим термином обозначается процесс усвоения смыслов. Давайте представим себе, как он происходит. 

Простейшая схема знаковой коммуникации выглядит следующим образом. Один человек отправляет сообщение другому. Это может быть нечто, сказанное устно, или какое-нибудь письменное послание. Сообщение кодируется знаками, в качестве таковых в повседневном общении выступают слова. Мы все прошли через обучение языку, и потому знаем, что обозначает то или иное слово. Если вдруг попадается слово, которое нам неизвестно, мы можем посмотреть его значение в словаре или попросить разъяснений у того, кто его употребил. 

Однако  во многих случаях знания словарных значений не достаточно, чтобы правильно понять смысл сообщения. Знаки легко превращаются в символы, то есть в знаки второго уровня, которые могут адресовать нас к новым смыслам. Когда мы читаем у Анны Ахматовой строчку «час мужества пробил на наших часах»[1], мы понимаем, что речь идёт не о каком-то времени суток, а о духовном перерождении. Это понимание вытекает не из значений слов, а из общего контекста.   

Контекст – некоторая система взаимосвязей между знаками. Простейший пример. Словарное значение слова "столица" – главный город страны. Это – пустая ёмкость, не заполненная конкретным содержанием. На уровне словаря неважно, какие именно города могут попасть под данное определение. Но стоит сказать "я завтра еду в столицу", как возникает контекст, который добавляет необходимую конкретику. Местоимение "я" даёт нам конкретного человека; мы знаем, где он находится, и потому легко понимаем, о каком городе идёт речь. Зависимость от контекста велика – достаточно чуть измениться словесному окружению, и смысл становится другим. Фраза "я еду в столицу области" укажет нам на совсем другой город. Контекст позволяет подменить один смысл другим, в том числе и прямо противоположным. Это – так называемое ироническое словоупотребление. "Куда как хорошо" может оказаться синонимом "совсем плохо", а "какой ты умный" быть указанием на совершённую глупость. 

Понять смысл сообщения означает понять его в контексте. Надо наполнить конкретным содержанием понятия, а также распознать использованные автором сообщения символы и расшифровать их применительно именно к данному случаю. Этот процесс и есть интерпретация. Поль Рикёр в своей работе "Конфликт интерпретаций" формулирует так: "интерпретация, скажем мы, это работа мышления, которая состоит в расшифровке смысла, скрывающегося за очевидным смыслом, в выявлении уровней значения, заключённых в буквальном значении"[2]. 

Тот, кто к нам обращается, использует известные ему знаки (слова), применяя их при составлении сообщения в соответствии с тем, как он понимает взаимосвязи между ними, – целый мир смыслов, отражающийся в сообщении и формирующий его. То, что входит в само сообщение, ничтожно по сравнению с тем, что остаётся за кадром. Можно было бы использовать образ айсберга, у которого подводная часть всегда больше, чем та, что находится над водой. Но айсберг и над водою выглядит внушительно, недаром он так называется – «ледяная гора», а сообщение может содержать всего несколько слов. Несколько слов, через которые проступает вселенная смыслов. 

Человек обитает в этой вселенной постоянно. Всё, что он делает или говорит, обладает для него определённым смыслом. Справедливо будет сказать, что мы находимся внутри семантического континуума: наше смысловое измерение непрерывно. В нём не должно быть разрывов. Разрыв семантического континуума означает для человека катастрофу: его действия, в том числе повседневные и привычные, лишаются привкуса осмысленности, он вдруг ощущает себя потерявшимся среди бытия, и даже сама жизнь начинает ему казаться не имеющей смысла. И если в такой момент человек не найдёт для себя новых смыслов, не восстановит семантический континуум, это плохо закончится. Смыслы же у каждого человека свои: что подходит для одного, не годится для другого. С этим, вроде бы, сегодня принято соглашаться. Однако часто не осознаётся, насколько глубоким является это своеобразие. 

Мир смыслов каждого из нас уникален. Говорят, что иногда встречаются люди с одинаковыми отпечатками пальцев, но не может быть двух человек, у которых их внутреннее семантическое пространство совпадало бы в деталях. Это означает, что, составляя своё сообщение, мы пользуемся словами, смыслы которых находятся между собой в единственном в своём роде взаимоотношении, то есть исходный контекст любого сообщения весьма специфичен. 

И тут мы приходим к выводу, что объективно интерпретация невозможна. В этом нет ничего принципиально нового. Например, давно говорят о невозможности перевода. В теории перевода особо выделяют концепцию непереводимости, родоначальником которой считается немецкий лингвист и философ языка Вильгельм фон Гумбольдт. В письме к Августу Шлегелю  от 23 июля 1796 г. Гумбольдт писал: "Всякий перевод представляется мне безусловной попыткой разрешить невыполнимую задачу. Ибо каждый переводчик неизбежно должен разбиться об один из двух подводных камней, слишком точно придерживаясь либо своего подлинника за счёт вкуса и языка собственного народа, либо своеобразия собственного народа за счёт своего подлинника. Нечто среднее между тем и другим не только трудно достижимо, но и просто невозможно"[3]. У русского филолога Александра Потебни, во многом воспринявшего идеи Гумбольдта, также присутствует эта мысль. В работе "Язык и народность" он пишет: "Если слово одного языка не покрывает слова другого, то тем менее могут покрывать друг друга комбинации слов, картины, чувства, возбуждаемые речью; соль их исчезает при переводе; остроты непереводимы. Даже мысль, оторванная от связи с словесным выражением, не покрывает мысли подлинника"[4]. То, что мы, тем не менее, активно пользуемся переводами, не снимает остроты проблемы. Если человек знает язык оригинала, он предпочтёт обратиться к нему, а не читать перевод. Плохой перевод ведёт к утрате части смыслов, но и при хорошем переводе какие-то оттенки смысла всё равно теряются. При этом могут возникать новые смыслы – как в результате сознательного решения переводчика, так и помимо его воли – просто потому, что области значений слов и устойчивых выражений в разных языках не совпадает. Пользуясь переводом, мы миримся с этим. Перевод держится тем, что основной массив смыслов передан верно. Чем проще или схематичное исходное сообщение, тем его проще перевести. Идеальный вариант – это однозначные слова, значение которых освобождено от влияния контекста. К этому идеалу стремятся научные термины. Но чем дальше мы отклоняется от терминологии в сторону живого языка, тем больше возникает образов, символов, аллюзий и параллелей. И тем сложнее наше сообщение поддаётся переводу. Этот вывод можно сформулировать и в более общем виде: чем больше сообщение зависит от контекста, тем сложнее его интерпретировать. 

Перевод можно считать частным случаем интерпретации. Мы имеем сообщение, составленное в словах чужого языка, и должны понять его, выразив это понимание, подобрав нужные слова из своего языка. Примерно то же самое мы делаем, сталкиваясь с сообщениями и на родном языке. У каждого из нас есть свой язык. Слова (вернее, словоформы – то есть определённые наборы звуков или букв) мы используем одни и те же,  но вот смыслы к ним можем подставлять разные. Понять другого означает разглядеть за словами именно те смыслы,  и которые имел в виду автор полученного нами сообщения. 

Сегодня, после целой эпохи психологических исследований и формирования теории коммуникации, это кажется более очевидным, чем раньше. А вот Потебня (это 1895 год) писал: "Когда два лица, говорящие на одном языке, понимают друг друга, то содержание данного слова у обоих настолько сходно, что может без заметного вреда для исследования приниматься за тождественное. Мы можем сказать, что говорящие на одном языке при помощи данного слова рассматривают различные в каждом из них содержания этого слова под одним углом, с одной и той же точки зрения"[5].  Пример, которым он пользовался в этой статье, – слово "хлеб". Действительно, зависимость значения слова "хлеб" от контекста не очень велика. Хотя однозначным его в русском языке тоже не назовёшь: хлеб – это и продукция пекаря ("есть надо с хлебом"), и еда вообще ("подайте на хлеб"), и урожай зерновых ("зреет хлеб на полях"). Однако во всех этих случаях разные люди легко приходят к одним и тем же смыслам, сопоставив ситуацию с известным им словарным значением слова. Но так происходит не всегда. 

С помощью слов мы не только указываем на конкретные предметы, но и обозначаем понятия. "Передайте хлеб, пожалуйста" – указание на предмет, "хлеб всему голова" – отсылка к понятию. Практически за каждым словом можно увидеть понятие. И чем больше степень абстракции этого понятия, тем более индивидуальным оно оказывается: абстрактные вещи мы склонны понимать по-своему. Исключение составляют научные термины, если они строго задефинированы (то есть имеют чётко заданное определение). Будучи специально созданными для того чтобы снизить неопределённость, они лишены дополнительных смысловых связей, которые неизбежны для слов естественного языка[6]. Люди не могут общаться друг с другом исключительно с помощью терминов. 

С другой стороны, культура устроена таким образом, что даже в обыденной речи не обойтись без абстрактных понятий, в число которых, несомненно, входят и ценности. 

Значение абстрактного понятия, особенно относящегося к состоянию самого человека или его взаимоотношениям с окружающим миром (а таковы все эмоциональные характеристики, качественные оценки и этические категории) складывается в результате взаимодействия многих смыслов. Наше представление о том, что говорится, зависит от того, какие смыслы подключены. Это – весьма индивидуальное действие. Мы можем попросить другого человека разъяснить нам понятие, но это будет лишь его понимание, его цепочка смыслов и, возможно, она нас не удовлетворит. В нашем представлении смыслы связываются между собой иначе. 

Можно сказать, что  свои понятия мы формируем сами, пользуясь собственным семантическим багажом – всеми смыслами, которые нам удалось накопить к настоящему времени. С годами личный опыт растёт, и содержание наших понятий меняется. 

Поэтому усвоение ценностей в действительности выглядит иначе, чем отбор некоторых позиций из предложенного списка. Ценности, представленные в публичном пространстве, – это лишь катализатор, стимулирующий создание нашей личной аксиологии. Когда мы обнаруживаем близкую нам ценность, мы заимствуем всего лишь направление движения ума, общую идею, а  конкретным содержанием мы наполняем её самостоятельно. Мы воссоздаём семантическую структуру из подручного, имеющегося у нас материала, – тех смыслов, которые есть именно у нас, и потому понимание ценностей от человека к человека разнится, отличаясь поистине уникальным своеобразием.