Личная мифология

Это - четвертая глава из книги "Личная мифология".

Перейти:

Глава 3. Два семантических контура
Глава 5. Аксиологический мониторинг

Скачать всю книгу>>> 

Действительно, подобное устройство аксиологии присуще практически всем людям. Семантическая цельность – крайне редкое явление. Каждый из нас ищет цельности, но на самом деле она может быть двух видов. Один из них подразумевает, что человек отказывается "держать планку": он устраняет семантический разрыв, соглашаясь жить, как живётся. В этом случае ценность становится производной от действия: всякое моё действие нормально, и потому может быть воспринято сознанием и описано в ценностных категориях. Однако на деле такой подход ведёт к утрате всех ценностей. 

Сегодня модно говорить, что человек должен примириться с собой и принимать себя таким, каков он есть. Но эта установка внутренне противоречива. Предполагается, что у человека есть некоторая базовая структура, которую предлагается обнаружить, описать и оставить без изменений. Но это не так. Такой структуры нет. Семантическое основание человека нестабильно, подвижно, оно постоянно претерпевает изменения. Понятия, которые человек прилагает к себе и окружающему миру всё время дрейфуют, какие-то из них исчезают, появляются новые. Катализатором, ядром, вокруг которого идёт смыслообразование, выступают ценности из внешнего, "официального" семантического контура. То, что мы признаём за правильное, то, что мы берём за образец, организует наше семантическое пространство: все наши смыслы так или иначе начинают соотноситься с принятым образцом. Если образца нет, наше внутреннее семантическое пространство теряет структуру. Дрейф смыслов возрастает. Человек перестаёт быть в чём-то уверен, ему становится сложно планировать свои поступки. Он подчиняется потоку обстоятельств и эмоциональным колебаниям. В конце концов, личность истаивает, от неё остаётся лишь психотип, типичный набор реакций. Такова диалектика: если человек решает довольствоваться тем, что он есть, своим текущим состоянием, от него мало чего остаётся. Демонтаж контура официальных ценностей приводит к внутреннему упадку. 

На самом деле мало кто в здравом рассудке проходит этот путь до конца. Даже если человек принимает на уровне внешнего контура подобную установку – "быть самим собой", подогнать под это бытовое поведение довольно сложно. Включаются защитные психические и социальные механизмы: человек начинает томиться скукой, на него наваливается тоска, меняется его окружение  – если человек замкнут на себе, он перестаёт интересовать других. В большинстве случаев подобные перемены заставляют скорректировать поведение. При этом человек может сохранять принятую установку в числе официальных ценностей и пропагандировать её в публичном пространстве. 

Другой вариант преодоления  двойственного характера нашей аксиологии состоит в том, чтобы полностью подчинить поступки ценностям "официального" контура. Это предполагает очень высокую степень самоконтроля, предельную честность перед самим собой, а главное – способность оценивать себя объективно, то есть всё время наблюдая себя как бы со стороны. Насколько достижим подобный уровень духовной зрелости? Теоретически, достижим. Но, очевидно, достичь его могут очень немногие, и, вероятно, никто из людей не может находиться в таком состоянии постоянно. Людям свойственно заблуждаться насчёт себя, а значит, расхождение между осознаваемыми ценностями и подлинными мотивациями поступков неизбежно. 

Если мы не признаём этой двойственности, мы оказываемся в собственном мифологизированном пространстве. Мы создаём мифы и пользуемся ими так же, как пользуемся реальным знанием. Как это выглядит? 

Допустим, я – человек патриотических убеждений. Это означает, что патриотизм находится в числе ценностей внешнего, "официального" контура. Если меня попросят дать определение патриотизму, оно, в целом, будет соответствовать тому, что каждый может прочесть в словаре. Патриот – это тот, кто любит свою Родину и действует в её интересах. Теперь представим себе, что этот гипотетический "я" не имеет представления о внутреннем контуре и не знает, что наши поступки мотивированы иными или превращёнными формами ценностей. Тогда такой "я" будет считать, что, поскольку он осознаёт себя патриотом, он и действует всегда как патриот. 

Так возникает миф. И человек руководствуется этим мифом, как если бы он исходил из объективного положения дел. Между тем, следует ожидать, что наши действия определяются, прежде всего, нашими же интересами. Мне хочется, чтобы моя жизнь была легче. И я буду приветствовать такие преобразования, которые снизят мои издержки (оставят в моём распоряжении больше денег, времени, жизненных сил). Исходя из моего мифа, я буду считать, что требовать от государства облегчения моей жизни – это патриотическая позиция. Ведь я же патриот. Более того, через какое-то время, если критическое мышление так и не включится, мифологизация сознания усилится, и я приду к мысли, что сущность патриотизма и состоит в том, чтобы желать людям своей страны лёгкой жизни. Государство же, которое пытается получить от своих граждан какие-то средства, а то и того больше – побудить их лично поучаствовать в каком-то общем деле, будет восприниматься как препятствие на пути к благу страны. И я, патриот, почувствую себя обязанным противостоять своему государству. Миф придаст этой фронде благородный оттенок, тогда как истинная её природа состоит в том, что я готов отстаивать свои интересы и в тех случаях, когда они входят в противоречие с интересами более высокого порядка. 

Подобным образом мифологизированы все осознаваемые нами ценности. Все важные понятия, которыми мы пользуемся, чтобы определить своё отношение к себе и миру, проходят через искажение мифом. Общая ситуация такова: если наше повседневное поведение, типовые и полуавтоматические реакции способны сформировать иное смысловое наполнение понятия, отличное от проговариваемого сознанием (публично, вслух или мысленно, про себя – не имеет значения), т.е. если возникает второй, глубинный семантический контур, вокруг такого понятия образуется наш персональный миф. Иными словами, если дрейф смысла возможен, он обязательно произойдёт, а мы этого не заметим. 

В то же время никаких принципиальных препятствий к тому, чтобы обнаружить семантический дрейф понятия и возникший в силу этого миф, нет. Как только мы начинаем заниматься анализом своего поведения, сразу же обнаруживается, что наши реальные поступки не соответствуют нашим представлениям. Миф не улетучивается в одночасье, но он начинает потихоньку сдавать свои позиции. 

Если я знаю, что в моём сознании присутствуют созданные мной самим мифы, я начинаю с подозрением воспринимать собственные интерпретации наиболее важных понятий. Скорее всего, я имею дело с мифологизированными, превращёнными формами, претерпевшими искажения под влиянием второго, скрытого семантического контура. Для того, чтобы обнаружить искажения и получить адекватное представление о собственных взглядах, необходимо выделить ценности внутреннего контура: какими мотивами я реально руководствуюсь в обыденной жизни? Что лежит в основе моих поступков, когда я их совершаю в полуавтоматическом режиме, не концентрируя на них своё внимание? Результат надо сравнить с ценностями из "официального" контура. И если я замечу расхождение, значит мной выявлен фактор мифологизации. Далее следует анализировать уже не дела, а слова: как данное отступление от принятых ценностей сказывается на моих взглядах? 

Идти путём критического анализа оснований собственного мышления непросто, и мы обычно пытаемся найти доводы в пользу того, чтобы этого не делать. Обычно мы выстраиваем двухуровневую защиту. 

Первый уровень сопротивления может быть выражен в тезисе: я всегда поступаю так, как считаю правильным. Но, охотно озвучивая эту фразу, отстаивая свою позицию перед другими, мы сами не очень-то в этом убеждены. Достаточно спросить себя: а действительно ли я всегда поступаю, как должно, и придётся ответить – нет, не всегда. Обычно нам что-то мешает: другие люди, независящие от нас обстоятельства и так далее. Но поступок – это всегда результат взаимодействия внешнего и внутреннего; внешние факторы, безусловно, могут быть разными, но за ними не стоит упускать то, что происходит в нас самих. Мы уступаем давлению внешних факторов не просто так, а потому, что в этот момент происходят изменения в нашей мотивации: вместо одних ценностей мы подставляем другие. 

Простейший случай: мы соглашаемся с чужим решением, которое нам кажется неправильным. Почему? Например, муж примиряется с обоями, которые выбрала жена, хотя и считает их слишком пёстрыми, – ценность эстетического комфорта откладывается, а итоговое решение мотивируется ценностью мира и добрых взаимоотношений в семье. Или работник принимает к исполнению указание руководства, хотя знает, что дело от этого пострадает, – ценность эффективного труда проигрывает ценности сохранения рабочего места. 

Подменные ценности легко ускользают от нашего внимания. Мы чётко осознаём свою исходную мотивацию, но, вынужденные идти на уступки, делаем это неохотно и как бы побыстрее спешим проскочить этот неприятный момент. Нам хочется думать, что наша мотивация сохраняется. То, что она изменилась, мы опускаем, поскольку считаем это случайным отклонением от нормы. И эта случайность повторяется из раза в раз. В результате мы не очень хорошо представляем, какими ценностями мы только что руководствовались. 

Но если не избегать анализа и разбирать ценностные основания каждого своего поступка, какие-то факты подмен удастся обнаружить достаточно быстро. Дальше надо будет сравнить обнаруженные реально работающие ценности с теми, что составляют нашу "официальную" аксиологию. Тут возможны сюрпризы. Скорее всего, обнаружится то, что в официальном списке ценностей не числится. Так, анализируя причины, почему я отказался бороться за то, что считаю правильным, нежелание конфликтовать с женой и стремление сохранить мир в семье, я отмечу с удовлетворением, поскольку подобное умонастроение соответствует тем ценностям, которым я себе сам определил. Нежелание ссориться с начальством приму со вздохом, поскольку его можно оправдать той же ценностью сохранения семьи: семью ведь надо кормить, что затруднительно, если тебя выгонят с работы. А вот обнаружив, что тебе мила похвала и ты готов делать не то, что надо, а то, за что хвалят, можно и удивиться – подобную ценность в свою "официальную" аксиологию включать как-то неприлично. 

Итак, подменные ценности выявлены и проклассифицированы. С классификацией, конечно, тоже возможны проблемы: мы можем утверждать, что, хотя подмены и происходят, в целом у нас всё в порядке, – замещающие ценности действительно являются ценностями, и все они когда-то были осознанно приняты нами. То есть мы снова приходим к тезису: я всегда поступаю так, как считаю правильным. 

Существует и второй уровень сопротивления. Его можно выразить фразой: хотя я порой поступаю неправильно, на мне это никак не сказывается; мои ценности по-прежнему хороши. Допустим, в некоторых случаях ценностное основание моих поступков оказывается сомнительным, но ведь мне удалось это обнаружить. И обнаружил я это путем сравнения моих неявных ценностей с официальными. Поэтому, если уж я заметил, что моя истинная мотивация отклоняется в худшую сторону от того, что я считаю правильным, значит с официальными ценностями всё в порядке. 

В этом рассуждении – логическая ошибка. Если мы смотрим сначала на одни часы, а потом на другие, и видим, что вторые отстают, из этого никак не следует, что первые показывают точное время. Они, к примеру, тоже могут отставать. Наши личные "официальные" ценности всегда  приятны для нашего внутреннего ока, в отличие от имманентной аксиологии, но они тоже меняются под воздействием семантической энтропии. 

Во-первых, как уже было сказано, мы редко имеем дело с ценностями в чистом виде, а пользуемся мифами, которые окружают каждую из наших ценностей. Миф экономит наши интеллектуальные усилия, предлагая уже готовые интерпретации ценностей. Мы некогда создали схему применения ценности, и используем её многократно. Ситуация каждый раз отличается, но мы, как правило, не вдаёмся в подробности: анализировать ситуацию в деталях и подбирать варианты использования ценностей специально под неё – тяжёлый труд, на который у нас обычно не хватает ни сил, ни времени. Нас выручает универсальная формула интерпретации ценности, но в отрыве от ситуации интерпретация превращается в миф. 

Миф не есть что-то постоянное, он живёт своей жизнью, меняется, развивается. Мы можем думать, что наша интерпретация ценности неизменна, но это не так. Она меняется с каждым употреблением. И изменения эти – двух видов. 

Один вид изменений обусловлен сферой применения нашей формулы. Возьмём уже знакомый нам набор ситуаций. Очевидно, что я должен поддерживать с людьми  хорошие отношения. Руководствуясь этой формулой, я не буду конфликтовать с женой: я осознаю мир в семье как несомненное благо. Я должен поддерживать хорошие отношения и на работе, поэтому я не буду ссориться ни с коллегами, ни с начальством. Я вообще стараюсь избегать выяснения отношений. Но рано или поздно последует ситуация, когда на твоих глазах будет вершиться откровенная подлость или преступление. Промолчать – значит согласиться с происходящим, а не согласиться – значит пойти на конфликт. Если я воспользуюсь в этом случае тезисом о необходимости поддерживать хорошие отношения как оправданием своего бездействия, то изменю семантику ценности, прикрыв миролюбием собственное малодушие.  Достаточно нескольких таких случаев, чтобы изменение зафиксировалось, стало устойчивым. И у меня войдёт в привычку обходить все острые углы, при этом я буду пользоваться мифом, выраженным формулой: "я – человек неконфликтный". 

Второй вид изменений представляет собой следствие семантической энтропии в чистом виде. Любая система, оставленная без присмотра, деградирует. И ценности в этом отношении ничем не отличаются, скажем, от дома. Дом со временем ветшает, смыслы тоже. Что в действительности означает "хорошо относиться к людям"? Если мы станем выстраивать модель идеального отношения, то, безусловно, включим в неё сочувствие, сопереживание, помощь. Что же происходит на практике? Я, вроде бы, хорошо отношусь ко многим людям, но можно ли сказать, что я исполнен к ним участия, сопереживаю им и поддерживаю их в трудную минуту? Нет, конечно. Я не только не принимаю близко к сердцу обстоятельства их жизни, я обычно даже не даю себе труда их узнать. В большинстве случаев моё хорошее отношение исчерпывается дружелюбной манерой общения. А иногда и внешних признаков дружелюбия не обнаруживается – ни улыбки, ни дежурных слов; то, что я к ним хорошо отношусь, выражается в том, что я не смотрю на них косо и не желаю им зла. Если положить эти состояния на шкалу времени, то можно увидеть, что круг людей, доброе отношение к которым имеет более существенные проявления, постепенно сужается. А в отношении многих можно выстроить такую цепочку: искреннее участие – дружелюбие (имитация участия) – внешняя доброжелательность (дежурные тёплые слова) – ровное отношение (моя внутренняя удовлетворённость отсутствием недоброжелательства к данному человеку). Потеря качества несомненна, но я продолжаю думать, что я также благорасположен к людям, как и прежде. По мере износа ценности возникшие эрозии заполняются мифом. 

Мифологизация затрагивает все ценности, акцептованные нашим сознанием. Не стоит заблуждаться: когда мы говорим, что действуем в соответствии с теми или иными ценностями, мы, скорее всего, находимся внутри мифа и не имеем представления о действительном состоянии дел. 

Но реальность имеет онтологическую силу: каким бы превращённым образом ценности мы ни пользовались, подлинная ситуация всё равно так или иначе сказывается и влияет на нас из-под маски мифа. В результате наши официальные ценности потихоньку начинают меняться, приходя в соответствие с тем, как мы их применяем, хотя эти изменения за мифом заметить практически невозможно – миф выдаёт нам подложную картинку нашего аксиологического постоянства. Сознание, этот нерадивый сторож, смотрит на экран и видит, как думает, изображение с видеокамеры, установленной у сейфа с ценностями, тогда как злоумышленники подключились к системе и гонят ранее записанные кадры, а содержимое сейфа тем временем изрядно поредело. 

Конечно, эта аналогия весьма условна. Охотники за ценностями не рыщут по нашему сознанию, а, главное, ценности не исчезают так внезапно и полностью, как пропадают деньги из вскрытого сейфа. Именно поэтому мы так уверены, что с нашими ценностями ничего не происходит.  

Мы представляем себе такую картину: допустим, я просыпаюсь утром и понимаю, что то, чем вчера дорожил, на самом деле – пустой звук и ничего не стоит. Так может быть, но обычно так не бывает. Если бы у нас имелся перечень ценностей, мы могли бы ежедневно ставить галочки напротив каждой ценности, отмечая её сохранность. Нечто подобное мы и делаем, конечно, не в столь формализованном виде. Не каждый день и не все ценности по списку, но время от времени мы набредаем на ту или иную ценность и тогда отмечаем, что она по-прежнему числится в нашей официальной идеологии. Это даёт нам уверенность в сохранности нашего условного "сейфа". Все ценности, как будто, на месте. Под биркой "ценность такая-то" кое-что есть, но что именно? 

Опять-таки, можно предположить, что вместо настоящего жемчужного ожерелья в нашем сейфе лежит подделка. Так тоже иногда бывает: порою человек присваивает доброе имя ценности, тому, что его явно не заслуживает и даже является прямой противоположностью законного носителя этого имени. Но это, как говорится, – тяжёлый случай. Типично другое: я сохраняю те же ценности, которые когда-то сознательно включил в свой "официальный" набор, но только теперь к ним прилагаются поправки и исключения. То, что происходит с ценностями, касается изменений не самого списка ценностей, а списков поправок к каждой из них: их становится больше. Мои ценности изъязвляются. Общий контур сохраняется – я продолжаю декларировать ценность как общий принцип; но в теле моей жемчужины возникают каверны: каждая из них – это обстоятельства, при которых применение ценности ограничивается. 

Вернёмся к примеру с обманом из прошлой главы. Мы говорили о том, что, декларируя необходимость быть честным, человек обычно легко допускает ситуации, в которых отклоняется от этого правила. Но, допустим, мы не выходим за рамки нашей "официальной" аксиологии; всё, что происходит, совершается в зоне пристального внимания сознания. Просто давайте уточним, как мы понимаем эту норму – быть честным. Всегда ли надо быть честным? Если наша правда нарушит душевный покой нашего ближнего,  растревожит или обидит его, то не лучше ли будет приукрасить её или как-нибудь изменить?  Ведь может быть и так, что человек просто не готов воспринять правду, обработать её надлежащим образом (этот аргумент кажется особенно сильным в отношении детей), и если мы ему её скажем, он сделает неправильные выводы и совершит неверные поступки. Наконец, правду можно обратить во зло. Если я точно знаю, что, сказав правду, дам пищу злу, не должен ли я соврать? Все эти исключения из правила быть честным делаются совершенно сознательно. Подобные списки акцептованных сознанием исключений существуют для каждой ценности. Выходит, мы составляем свой официальный аксиологический контур не из "чистых" ценностей, а из ценностей с поправками. Если свести их в короткую формулу для той же честности, то получится что-то вроде: "надо стараться быть честным, но всегда говорит правду только дурак".  

Вторая часть формулы представляет собой некий поправочный коэффициент; в идеале он не должен сильно влиять на базовое значение. То есть мы всё же, как правило, стремимся быть честными. Однако если исключений накапливается слишком много и потери в основном значении ценности оказываются существенными, центр тяжести формулы переходит к поправочной части. Именно на неё теперь приходится семантическое ударение. И может случиться так, что только хвостик формулы и останется. На месте, предназначенном честности, в нашем сейфе будет лежать "всегда говорят правду лишь дураки". Такая формулировка позволяет воспользоваться обманом в любом случае. То есть человек будет обманывать осознанно, поскольку у него есть официально им признанное оправдание.