Новомученики и русская литература

Новомученики  и литература – это большая и глубокая тема, требующая серьезного осмысления. Мы предпринимаем попытку лишь подойти к ней и вглядеться в ее очертания.  По сути, данная тематика является частью проблемы взаимоотношения церкви и литературы, которая волнует современную православную общественность, вызывая неоднозначные мнения и оценки.

Обращение к образам русских писателей было характерно для священнослужителей старшего, дореволюционного поколения, признанных народных пастырей. Скажем, в сотую годовщину рождения Гоголя в 1909 г. будущий священномученик митр. Серафим (Чичагов)[i][ii]  произнес назидательное слово, переплетенное обильными цитатами из  «Завещания» писателя [6, 509-512]. В наследии протоиерея Иоанна Восторгова[iii]помимо проповедей присутствует много статей, публичных речей и выступлений, где сказывается его неравнодушная позиция в отношении к явлениям литературно-общественной жизни. В них мы встречаем не только цитаты из русской классики, в частности, из Пушкина [3, 45-52], но в то же время довольно  острые высказывания в адрес Льва Толстого [4, 706], а также западных писателей и философов, таких, как Ницше и Золя [5, 428].

Со сменой общественного строя, когда жизнь России вышла из колеи, на повестку дня пришли вопросы совсем иного плана. Как известно, камнем преткновения стало отношение священнослужителей к декларации архиепископа Сергия (Страгородского). Соответственно, в большинстве жизнеописаний новомучеников доминирует именно эта тема а, следовательно, и проблема (не)поминания местоблюстителя. В то же время каждого, прикасающегося к жизни новомученика, не может не потрясать сила духа и красота подвига пострадавших за Христа. Одной из граней исследования  истоков и природы подвига новомучеников, с этой точки зрения, становится их взаимоотношение с культурной средой: с книгой, с классикой. Мы задались целью проследить, какие книги были спутниками людей, оказавшихся впоследствии способными к самой высокой жертве. Думается, что приобщение к ценностям ушедшей эпохи подвижничества благотворно и назидательно для нас самих. При этом мы здесь не претендуем  на объемность изложения, так как нами были использованы лишь  отдельные жития, жизнеописания и письма, принадлежащие новомученикам, по тем или иным мотивам нам близким.

Нет сомнения, что общение с книгой во многом зависит от особенностей среды, воспитания и образования человека и  отнюдь не является непременным условием христианского подвижничества. В то же время нельзя не видеть тесную связь русского духовенства с книгой. Будущий сщмч. Николай (Парфенов) еп. Аткарский[iv], известный в народе под ласковым прозвищем Николай горбатенький, поражавший прихожан своей начитанностью, любил повторять поговорку: «Жил один мних, имел сто книг, ел и спал на них, но не знал, что в них!» [9, 342]. Впрочем, известно, что среди пастырей были люди, получившие не только духовное, но и солидное светское образование. Обширными гуманитарными познаниями, несомненно, обладали священномученики Сергий Мечев[v], изучавший древнерусскую литературу под руководством академика М.Н. Сперанского [9, 514], Василий Надеждин[vi], Илья Громогласов[vii]и многие другие. Человеком глубоких знаний и классической образованности была и женщина, будущая мученица княжна Кира Оболенская[viii], которая даже в лагере учительствовала, не расставаясь, таким образом, с книгой до конца своих дней [14, 12]. Были среди мучеников, конечно же, и простецы, не нуждавшиеся в светском чтении, что, впрочем, не уменьшало силы их духа. Вопрос общения мучеников Русской Церкви с литературой становится насущным  именно для современной эпохи постмодерна, для которой характерен разрыв связей человека с традиционной культурой и утрата его внутренней цельности.

Когда речь заходит о временах тяжких испытаний для Церкви в послереволюционные годы, могут показаться излишними разговоры о литературных интересах. Вспоминаются слова владыки Германа (Ряшенцева)[ix], высказанные им в письме к духовной дочери из ссылки в Сибири: «…вместо того, чтобы ныть и тосковать о том, как хороши, как свежи были розы», надо лучше подумать, как парализовать «воню» помойки и во что одеться…» [2,137]. Однако, мы понимаем, что в России значение книги и в самые тяжелые времена не сходило на нет, так как русская культура, и литература, в частности, всегда была союзницей Церкви в ее борьбе за человека. Сохранились свидетельства солагерника владыки Илариона (Троицкого)[x] по Соловкам крестьянина Семена, приведенные  в книге северных рассказов монахини Евфимии (Пащенко), из которых мы узнаем, как владыка заставлял его брать книги русских классиков из лагерной библиотеки. Таким образом, прочитал этот Семен и Пушкина, и Лермонтова, и Гоголя, и Кольцова,  ̶  словом всё, что имелось в библиотеке [1, 91-92]. Действительно, трудно сопоставить жизнь в вечном унижении, под постоянной угрозой смерти и чтение классики. Тем не менее, впоследствии этому человеку, дожившему до глубокой старости, очень пригодилось книжное напутствие владыки Иллариона, понимавшего роль книги в обретении смысла жизни, без чего так легко было сломиться в лагерных условиях.

Источниками информации о круге чтения христиан, пострадавших во время гонений, могут послужить, преимущественно, письма, а также в какой-то мере, жития и архивно-следственные дела. Среди русских писателей предпочтение здесь отдается, в первую очередь, Ф.М. Достоевскому и А.К. Толстому. О чтении Достоевского и, в частности, о намерении почитать «Дневник писателя» упоминает священник Василий Надеждин в письмах своей невесте из хвалынского имения графа Александра Медема, также будущего мученика Русской Церкви (Александра Хвалынского[xi]). Кстати, дети графа Медема требовали от Василия Федоровича читать им вслух стихи и баллады Алексея Константиновича Толстого. По-видимому, этот самобытный писатель пользовался почитанием в доме графа, начитанного и образованного человека [7, 349]. Быть может, Медемов привлекал пророческий дар Толстого, родственный христианскому мировосприятию, о котором с восторгом писал в 30-е годы ХХ века  архиеп. Иоанн (Шаховской), и на который, наконец, обратили внимание и современные исследователи. [13, 83]. Известно, что любимым литературным героем неутомимого гимнографа в период гонений святителя Афанасия (Сахарова)[xii]был Иоанн Дамаскин из одноименной поэмы Алексея Толстого. Эту поэму он неоднократно вспоминал в своих письмах [8, 175].  И не случайно. Ведь владыка, став уже инвалидом, в Мариинских лагерях был назначен никем иным, как ассенизатором, повторяя в этом своем уничижении судьбу гонимого певца [8, 194].

Жития лишь в единичных случаях дают материал о круге чтения будущих мучеников за веру. Скажем, из жития сщмч. Петра Петрикова (†1937), бутовского мученика[xiii],  можно узнать,  что во время муромской ссылки среди сосланных сюда московских священников и их духовных чад устраивались чтения вслух опять-таки Достоевского. Читались повести «Игрок» и пьеса «Село Степанчиково». Об этом о. Петр сообщал в письменном виде  уполномоченному Муромского ОГПУ во время допроса 3 июля 1932 г. [11, 30] Известно, что материалы допросов 1937 г., нося намного более жесткий характер, не содержали таких личных черточек.

Большую роль русская классика и, в частности, Достоевский,  сыграла в духовном возрастании новомученика-антифашиста из Германии Александра Шмореля, ставшего одним из организаторов антифашистской группы Сопротивления «Белая роза». Семейные чтения вслух «Войны и мира» и «Евгения Онегина» в семье Шморелей, выходцев из Оренбургского края, создавали обстановку, формировавшую эстетический вкус и неизбывную русскость у ее  членов, так что призванный в армию Александр понял, что Гитлер – страшное зло, против которого нужна борьба [12, 40]. Ему удалось зажечь симпатией к России и ее культуре своих друзей, выступивших вместе с Александром против гитлеровского режима, за что многие из них поплатились жизнью. Александр Шморель был прославлен Русской Православной Церковью в 2012 году[xiv]

Пишущего строки потряс факт, связанный с жизнью священномученика Николая Голышева (†1938)[xv], прослужившего до самой смерти в храме села Крутины под Егорьевском. Сохранился блокнот священника, с именами русских писателей, которых поминал о. Николай в своих молитвах. Блокнот был с о. Николаем в местной тюрьме.  Об этом сообщил прот. Роман Аксенов из Егорьевска, изучающий жизнь новомученика, в выступлении на ХХII Рождественских чтениях (2014) в музейной секции.

Особым аспектом затронутой нами темы является гимнографическое и литературное творчество самих пострадавших за Христа, которое заслуживает отдельного рассмотрения. Высот этого творчества достиг, несомненно, автор службы русским святым епископ Афанасий (Сахаров). Литературный дар во многом сродни гимнографическому. Существенно, что в самом богослужении, по словам сщмч. Германа (Ряшенцева), есть и «высшая поэзия», и «неизреченная музыка», и «преображающая душу красота» [2, 100]. Поэтические же произведения, созданные совершившими подвиг за веру, – это исповедь страдающей души, сохранившей верность Христу. Те немногие стихи, что дошли до нас: в частности, сщмч. Ильи Громогласова «Зарытый в северных снегах, с тобой я сердцем – в Кадашах» [10, 16-17], сщмч. Владимира Лозины-Лозинского[xvi]«Ты, Господи, введешь нас в вечность невечереющего дня» [10, 13], Татьяны Гримблит[xvii](«Молодость, юность – в одежде терновой, Выпита чаша до дна. Вечная память мне смертным покровом, Верую, будет дана» [8, 142], – это неувядающий символ подвижничества, это свидетельство мощного творческого потенциала тех, кто с твердой верой принес свою жизнь в жертву за Христа.

Поневоле вспоминается завершение кем только не обруганной блоковской поэмы «Двенадцать»: «…в белом венчике из роз – впереди Иисус Христос».  Думается, что Блок, может быть, поневоле, выразил исконное убеждение православного русского человека, что впереди всякого настоящего дела должен идти Христос. А потому и не смог ничего написать более, поскольку впереди этих людей в кожанках Христос идти не мог и революционное очищение, в которое верил поэт, оказалось началом страшной трагедии для нашего народа. Думается, что эта мысль могла бы послужить ключом к дальнейшей разработке темы «Новомученики и русская литература». 

ЛИТЕРАТУРА

1. Евфимия (Пащенко, монахиня). Тайна Владыки Петра: северные рассказы. М.: Смирение, 2011. – 416 с.

2. Избранные жития новых мучеников и исповедников Российских. М.: Никея, 2013. – 318 с.

3. Прот. Иоанн Восторгов. Речь на 1-ю годовщину Московской Монархической партии. Полное собрание сочинений. В 5-ти т. т.3. СПб.: «Царское дело, 1995. – 794 с.

4. Прот. Иоанн Восторгов. Речь 19 окт. 1908 г.  Полное собрание сочинений. В 5-ти т. т.3. СПб.: «Царское дело, 1995. – 794 с.

5. Прот. Иоанн Восторгов.Тайна Боговоплощения. Полное собрание сочинений. В 5-ти т. т.3. СПб.: «Царское дело, 1995. – 794 с.

6. Да будет воля Твоя. Житие и труды свмч. Серафима (Чичагова). М.: Издание Сретенского м-ря, 2003. – 512 с.

7. «За вами следит с любовью рать небесная»: Жизнеописание, письма и документы архивно-следственных дел святого мученика Александра Медема/ Сост. Ковалева И.И.. М.: Изд-во ПСТГУ, 2016. – 472 с.

8. Клюкина О.П. Святые в истории. Жития святых. ХХ век. М.: Никея, 2016. 304 с.

9. Марченко В. Новомученики и исповедники Даниловские, за Христа пострадавшие в годы гонений на Русскую  Православную Церковь в XX веке. М.: Валаамское общество Америки, 2011. – 591 с.

10. Поэзия русских святых. М.: Прав. Мисс. Общ-во им. преп. Симеона Кожеозерского, 2012. – 28 с.

11. Храм свят. Николая в Подкопаях и Бутовская Голгофа. Священномученик. Петр Подкопаевский. М.: Софтиздат, 2012. – 48 с.

12. Храмов И.В. Русская душа «Белой розы». Оренбург: ООО «Усадьба», 2009. – 224 с.

13. Федоров А.В. Алексей Константинович Толстой и русская литература его времени. М.: «Русское слово – учебник», 2017. – 752 с.

14. Charkiewicz J. Męczennicy XX wieku. W., 2008. – 292 s.