Потерянное богатство традиций

Преемственность поколений в русской медицине.

Доклад на XVIII Всероссийских Иринарховских чтениях (2-3 февраля 2018 г.)

Дмитрий Сергеевич Лихачев как-то поделился своим наблюдением о том, что «…писатели конца XIX и начала XX веков стали изобретать себе особые одеяния. Первым стал по-особенному одеваться Лев Толстой […] потом особые одежды изобретали себе […] Горький, […] Блок, Волошин, Белый […] и так далее. Не изобретал себе особой одежды […] только Чехов. Собеседник Дмитрия Сергеевича подумал и сказал: «Да, но Чехов одевался как типичный доктор». Лихачёв вспомнил своё детство, когда часто хворал, вспомнил навещавших его детских врачей, и эти воспоминания подтвердили правоту собеседника – «…у Чехова, несомненно, было «докторское самосознание» в одежде.»[1]

Прочитав это эпизод, я отложил книгу, и стал изучать доступные мне изображения Чехова, и не нашёл в одежде Антона Павловича ничего «типично докторского», типичного и легко узнаваемого его современниками. Как должен был одеваться типичный доктор с точки зрения современников Чехова? Какие врачебные традиции нашли своё отражение в костюме Чехова?

Пример с «типично докторской одеждой» Чехова показался мне удобным для того, чтобы начать разговор о русских врачебных традициях. Разумеется, не стоит рассматривать забытые галантерейные предпочтения моих коллег в 19 веке в качестве доказательства бедности нравов современных врачей. Гораздо важнее попытаться понять какие традиции были забыты, от какого богатства мы потеряли ключи из-за прервавшейся преемственности поколений.

В 1923 году в Петрограде была опубликована книга «Русские терапевтические школы»[2]. Уже в самом сочетании названия, места и даты публикации есть чему удивиться. 1923 год, Петроград, гражданская война, однако врачебным сообществом уже осознается необходимость обобщить, сохранить и поделиться знаниями об отечественных медицинских школах, о врачебных традициях. Для меня неожиданным было отсутствие в книге «руководящей и направляющей роли», «классовой борьбы», «неизбежной победы», и других заклинаний, традиционно ассоциирующихся публичной печатью советского периода. Вместо этого автор последовательно, с любовью и уважением рассказывает о происхождении и развитии русских терапевтических школ. Заметьте, называя их русскими, а не советскими или российскими.

Чтобы продолжить обсуждение русских врачебных традиций воспользуемся предложением автора книги и скажем несколько слов о русских терапевтических школах. И, хотя отечество наше было богато медицинскими школами, например, были самобытные киевская, харьковская, казанская терапевтические школы. Но, как и во многих других областях отечественной культуры, науки и истории, главная интрига возникла и развивалась вокруг конкуренции Москвы и Санкт-Петербурга.

Петербуржская терапевтическая школа обязана своим возникновением Сергею Петровичу Боткину (1832-1889). Навряд-ли существует в отечественной истории терапевт, чья фамилия более знакома широкой общественности. Кроме всем известной болезни Боткина, его память увековечена практически в каждом крупном городе бывшего Советского союза – улица имени Боткина, больница имени Боткина или, в крайнем случае, терапевтическое отделение имени Боткина. Ему поставлены памятники, в его честь выпущены марки…

В противоположность Боткину, создатель московской терапевтической школы Григорий Антонович Захарьин (1829 – 1898) практически не известен современной широкой публике. Среди далёких от профессиональной медицины людей имя Захарьина может вызвать какие-либо ассоциации, наверное, только у лиц, увлекающихся изучением истории Москвы, в связи с тем, что Григорий Антонович (не в последнюю очередь из-за своего эксцентричного поведения) стал героем московских городских легенд и анекдотов. Кроме эксцентричности поведения, Захарьин оставил о себе славу сребролюбца.

Григорий Антонович не нуждается в моей защите, но сказать несколько слов о приписываемом ему корыстолюбии не будет лишним. В течение последних 11 лет своей деятельности гонорары Захарьина за чтение лекций (1200 рублей в год), распределялись среди малоимущих больных, низкооплачиваемого персонала клиник и студентов.[3] На его деньги содержалась сельская амбулатория, что обходилось в 7000 рублей ежегодно. Из его средств оплачивались заграничное обучение талантливых студентов. И это только известные нам факты. Судя по всему, подобная деятельность им не афишировалась.

Но, в любом случае, можно предположить, что корыстолюбие и жадность были не единственными причинами развёрнутой против него травли. Главной действующей силой в которой, было «прогрессивное» московское студенчество, критикующее Захарьина за его ультраконсервативные взгляды и ретроградность.

Мне лично при упоминании «прогрессивного студенчества» приходит на ум воспоминания участников Чрезвычайного Пироговского съезда, проходившего в начале апреля 1905 года в Москве. В этих воспоминаниях можно найти такое упоминание «прогрессивного студенчества»: «В самом конце съезда выступили студенты, закончив своё приветствие возгласом "Долой самодержавие!" Единодушно подхваченный, этот клич долго перекатывался по залу».[4] Интересно, что закончив аплодировать студентам, взрослые участники съезда приняли политическую резолюцию, в которой в числе прочего были требования «…обеспечить крестьян землёй за счёт государственных, удельных, монастырских и частновладельческих земель, установить для рабочих 8-часовой рабочий день, отделить церковь от государства...».

Если требования врачей установить 8-часовой рабочий день ещё можно объяснить их компетенцией в области гигиены труда, то почему врачи посчитали себя в праве требовать перераспределения земли или отделения церкви от государства, для меня загадка.

Конечно, как мог понравиться таким студентам и «прогрессивным» представителям врачебной интеллигенции «ретроград» Захарьин, вместо борьбы за отделение церкви от государства, оставивший пятьсот тысяч рублей на устройство церковно-приходских школ в Пензенской и Саратовской губерниях.

Боткин и Захарьин были антиподами в их отношении к научной и прикладной медицине. Имевшиеся между ними научные противоречия упрощённо можно описать следующим образом. Боткин считал главным в диагностике физические и лабораторные методы и рекомендовал врачам не относиться серьёзно к рассказам пациента. В противоположность этому, Захарьин считал самым важным в диагностике расспрос пациента. Питерская школа – главное анализы, расспрос вторичен. [5] Московская школа – главное расспрос, анализы вторичны.[6] Заострив проблему можно этот спор свести к такой альтернативе – с точки зрения Боткина пациент это биологический объект, разговор с которым бесполезен, с точки зрения Захарьина пациент – одушевлённое существо и врач в первую очередь должен правильно с ним поговорить.

Удивительно, а может быть и очень логично, но антагонизм в споре об отношении к пациенту нашёл своё продолжение в общественной позиции Боткина и Захарьина. Можно уверенно сказать, что причиной разницы в степени популярности между известным всем Боткиным и всеми забытым Захарьиным стал общественно-политический резонанс, который вызвала социальная позиция этих учёных. Сейчас бы сказали – их имидж. Упрощённо можно сказать, что Боткин ассоциируется с прогрессом и либерализмом, а Захарьин с ретроградством и консерватизмом. Выстраивается следующая цепочка: Боткин – либерал, ассоциируется с прогрессом, пациент с его точки зрения объект для лабораторного изучения, мнением которого можно пренебречь, Захарьин – ретроград, консерватор, пациент с его точки зрения одушевлённый субъект, чьё мнение играет важную роль в диагностике и лечении. Неправда ли, узнаваемая альтернатива – материализм, прогресс, либерализм с одной стороны и идеализм, ретроградность, консерватизм – с другой. Есть что-то мистическое в том, что учёный, предлагающий принять идеалистическую точку зрения, всегда будет считаться ретроградом, и наоборот чем более исследователь, декларирует радикальный материализм и отвергает роль субъективной оценки, (думаю, не будет большой ошибкой назвать это отвержением роли души), тем с большим удовольствием такого «материалиста» будут называть прогрессивным.

Понятно, что независимо от своих научных достижений и огромной прижизненной популярности человек с репутацией Захарьина не имел шансов стать популярным в условиях уже советской материалистической идеологии и был надёжно забыт. Следующая после сделанной в 1923 году Плетневым публикация о нём как об основателе русской медицинской школы появится только в конце 1980-х.

Ответ на вопрос, как именно происходило это забывание возможно, даст нам биография самого автора книги «Русские терапевтические школы» Дмитрия Дмитриевича Плетнева. Будучи учеником Остроумова, и через него Захарьина он продолжил развитие московской терапевтической школы в очень непростых условиях и добился в этом несомненных успехов. Его пациентами в разное время были Ленин, Крупская, академик Павлов. Плетнев один из основоположников отечественной кардиологии, автор работ по различным проблемам внутренней медицины, клиники инфекционных болезней, курортологии, рентгенологии, биохимии.

Отдельного упоминания заслуживает вклад Плетнева в развитие психосоматической медицины, в сферу компетенции которой входит изучение взаимного влияния душевых и телесных процессов. И в этом так же узнается влияние школы Захарьина, с его вниманием к душевным аспектам болезни и уважением к мнению пациента.

13 июня 1937 года Дмитрий Дмитриевич Плетнев был арестован, а 8 сентября 1941 года расстрелян по обвинению в антисоветской агитации, распространению клеветнических измышлений о мероприятиях ВКП (б) и советского правительства (Статья 58-10, ч.2).

Арест Плетнева осложнил и без того непростую ситуацию с развитием психосоматического направления в отечественной медицине. Стала доминировать вульгарная материалистическая позиция, с энтузиазмом поддержанная представителями Петербуржской, (в то время уже Ленинградской) терапевтической школы. «Душевные» процессы, к которым более тяготела московская школа, выпали из поля зрения отечественной медицины. Истинные причины проблем огромного количества пациентов с так называемыми соматоформными, т.е. ложно телесными жалобами, а в действительности с душевной болью оказались неузнанными. Пациенты с такими заболеваниями продолжают считаться симулянтами, а между тем уже у Плетнева были предложены способы их диагностики и лечения.

Кроме непосредственного вреда науке, арест Плетнева вызвал и другие последствия. Очевидно, что он не добавлял энтузиазма его ученикам при ответе на вопрос о том кто их учитель.[7] Ученики стали бояться называть его в качестве своего учителя.[8] В конце концов, по сравнению с отказом от репрессированных родителей, отказ от учителя не выглядит чем-то невозможным.

На рисунке схема научной школы Плетнева Д.Д. Это ведущие кардиологические кафедры Советского союза. Кафедры терапии института усовершенствования врачей, первого медицинского института, второго медицинского института, медико-биологического института. Можно увидеть какое количество учебных кафедр лишились возможности провести свою научную родословную после ареста Плетнева. Что мог ответить профессор Попов на вопросы студентов «Чьи научные традиции вы нам передаёте? Кто ваш учитель? К какой терапевтической школе мы принадлежим?». Если его учитель объявлен врачом убийцей, врагом народа, а учитель его учителя считается ретроградом и мракобесом.

Много раз было замечено, что одинаковые условия существования вызывают одинаковые процессы. Многое, произошедшее в русской медицине, имеет свои аналоги в русской педагогике, фундаментальной науке, экономике, социологии. Нарушенная в 1930-х годах преемственность поколений имела место во всех областях русской культуры и науки, лишив нас доступа к научному, культурному и нравственному богатству наших предшественников. Путь к этому богатству лежит через восстановление наследственной памяти о русских научных школах, через восстановление преемственности. 

Редкой формы галстук-бабочка с острыми концами, жилет белого цвета, запонки. Что из этого выдаёт в Чехове врача? Может быть все в сочетании? Я не знаю. Но могу предположить, что его литературные шедевры с внимательным отношением к малейшим движениям души, пониманием человека шире, чем совокупности биологических или социальных процессов выдаёт в нем принадлежность к московской терапевтической школе.

Об авторе:  

Андрей Геннадьевич Резе

кандидат медицинских наук, доцент кафедры общей врачебной практики, Первый Московский государственный медицинский университет имени И.М. Сеченова МЗ РФ