Большевизм и культура

Борьба двух подходов к культурному прошлому в революционной верхушке.

В 1918-м в газете «Искусство коммуны», захваченной футуристами, неистовый Маяковский публикует стихотворение под названием «Радоваться рано», в котором есть следующие строки:

Белогвардейца найдете – и к стенке.

А Рафаэля забыли? Забыли Растрелли вы?

Время пулям по стенкам музеев тенькать.

Стодюймовками глоток старье расстреливай!

Выстроили пушки по опушке,

глухи к белогвардейской ласке.

А почему не атакован Пушкин?

А прочие генералы классики?

 Однако на страницах того же «Искусства коммуны» вскоре появляется статья наркома просвещения А. Луначарского, в которой выпады трибуна революции строго отчитываются: «...Мы не можем позволить, чтобы официальный орган нашего же Комис[сариа]та изображал все художественное достояние от Адама до Маяковского кучей хлама, подлежащей разрушению».

Уже гораздо позднее вдова Луначарского будет утверждать, что статья «Ложка противоядия» была написана наркомом по просьбе Ленина, который, узнав о нигилистических выпадах против классического художественного наследия, «предложил пресечь выступления такого рода в органах Наркомпроса» (Письмо А.А. Луначарской в редакцию журнала «Коммунист» от 26 апреля 1959 года).

Правда это или нет (думается, все же инициатива принадлежала Луначарскому, который уговорил Ленина на этот шаг), история характерна для того времени и ясно показывает весь драматизм борьбы за культуру, развернувшейся в первые годы советской власти.

Здесь, как мы видим, борются две тенденции. Одна требует радикального отсечения всей дореволюционной культуры: её поддерживают Л. Троцкий и футуристы ЛЕФа; другая строится на убеждении, что новая «пролетарская культура» должна вызревать в недрах старой. Так считают, в частности, А. Луначарский, М. Горький и идеолог Пролеткульта А. Богданов.

Позиция Ленина двойственна. С одной стороны, он смотрит на культуру как классический марксист. То есть культура для него носит безусловно «классовый характер» и играет роль вторичной «надстройки» над экономическим «базисом».

Такое отношение к культуре как прежде всего средству пропаганды, всецело подчинённому «делу революции», должно было склонять Ленина скорее к позиции Троцкого (то есть того же классического марксизма). Однако личные вкусы и взгляды вождя были достаточно «консервативны».

Воспитанный традицией Белинского, Ленин просто делил дореволюционную культуру на «революционно-демократическую» и «реакционную», что оставляло большое поле для манёвра и чем, несомненно, пользовался Луначарский, продвигая собственную культурную политику.

Приведём ещё один пример, показывающий всю неоднозначность исторического момента и развернувшейся борьбы за культуру.

В ленинском указе о монументальной пропаганде (Декрет СНК от 30 июня 1918 года) среди лиц, подлежащих увековечиванию, мы видим не только «революционеров» (Спартак, Брут, Бабеф, Маркс, Энгельс, Лафарг, Марат, Робеспьер), но и явных реакционеров (Гоголь, Достоевский, Тютчев), философов (Сковорода, Ломоносов, Менделеев), художников (А. Иванов, Врубель) и даже Андрея Рублева. С точки зрения классического марксиста-большевика, последнее выглядит особенно странно.

Для «перманентного революционера» Троцкого совершенно неприемлемы не только Рублёв, но и прочие деятели дореволюционной русской культуры, значение которой он откровенно отрицает. Вся русская культура представляется ему «лишь поверхностной имитацией высших западных моделей», которая «ничего не внесла в сокровищницу человечества».

Более того, сама Россия «приговорена своей природой на долгую отсталость». Так что даже новая пролетарская культура здесь ещё долго не будет возможна, а сама Россия будет вынуждена «импортировать, занимать и осваивать культурные достижения Запада» ещё «целый исторический период» (Троцкий, «Преданная революция», 1937). 

Напротив, А. Богданов и А. Луначарский (которому вождь и поручает составить список лиц, заслуживающих увековечивания) считают, что потенциал русской культуры значительно выше потенциала культуры европейской. Доказательством чего служат гениальные образцы древней русской культуры, «не испорченной» ещё буржуазными отношениями.

Как видим, в системе взглядов Луначарского имя Рублёва совершенно естественно. Ленин же со своими «консервативными» вкусами и отношением к культуре как служанке революции на проделки своего наркома смотрит сквозь пальцы.

Ревнуя к этому «консерватизму» вождя, Троцкий говорил, что даже поощрение авангардизма в искусстве, которое позволял себе Луначарский, «смущало» Ленина и вызывало его «иронические замечания» (Троцкий, «Преданная революция», 1937).

Об источниках взглядов Луначарского и его группы, позволявших совмещать классику и авангард, Андрея Рублева и перевод русской азбуки на латиницу, расчистку фресок древних монастырей и странные эксперименты в образовании, скажем позднее.

Пока же отметим, что сложный и противоречивый идеологический характер борьбы за новую культуру усугубляется в это время сложными личными отношениями.

Ленин сильно ревновал к успехам А. Богданова, ссорился с М. Горьким. Что же до существа идей, которых придерживались Луначарский и его друзья, то, с точки зрения вождя, они носили явно еретический характер. Так называемый «эмпириомонизм» и «богостроительство» Богданова – Луначарского Ленин заклеймил еще в своей канонической работе «Материализм и эмпириокритицизм».

Одним словом, исход борьбы за новую культуру долго ещё не был предрешён.

В 1920 году Ленин изгоняет А. Богданова из Пролеткульта; в октябре 1921 года отправляет в эмиграцию Горького; в течение 1922–1924 годов все главные силы русской дореволюционной интеллигенции перекочевывают на «философских пароходах» на Запад, а вместе с ними Россию, кажется, окончательно покидает её дореволюционная культура.

В этот момент кажется, что позиция Троцкого берет верх. В 1923 году выходит его книга «Литература и революция», в которой создатель Красной армии предпринимает решительное наступление на всю русскую классическую традицию: «Революция пересекла время пополам... Время рассечено на живую и мертвую половины, и надо выбирать живую. <...> Внеоктябрьская литература, от суворинских фельетонистов до тончайших лириков помещичьего суходола, отмирает вместе с классами, которым служила», – пишет Троцкий.

Из всего культурного наследия бывшей России Троцкий соглашается взять на борт корабля будущего лишь футуризм, который, хотя и «представляет собою также бесспорное ответвление старой литературы», всё же «активнее других течений входит в формирование нового искусства».

Однако в начале следующего, 1924 года умирает Ленин. А 6 июня того же года Луначарскому удаётся с большим размахом отпраздновать 125-летие со дня рождения Пушкина.

На торжественном вечере в Большом театре сам Луначарский произносит двухчасовую речь. С речью о Пушкине выступает и Вячеслав Иванов, один из последних могикан дореволюционной культуры, оставшийся в СССР, которого Луначарский специально вызвал для этого из Баку. (В свое время Луначарский был завсегдатаем «башни» Иванова, подолгу споря с Розановым, Мережковским и Бердяевым, в пику «богоискательству» которого и измыслил своё «богостроительство».)

Это большое чествование Пушкина становится переломным. И с этого момента отношение к культуре в СССР начинает радикально меняться. Традиционалисты («правые», как называет их Луначарский) выдвигают лозунг «Назад к Пушкину!».

Есенин называет Пушкина своим самым любимым поэтом. Даже вышедший из разгромленного Лениным Пролеткульта революционно-оголтелый РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) выдвигает лозунг «Учёба у классиков». Сам вождь ЛЕФа Маяковский, еще пять лет назад грозивший поставить Пушкина к стенке, теперь утверждает, что знает «Онегина» наизусть!

Все это с удовлетворением отмечает Луначарский и делает вывод: «Стало совершенно бесспорным, что Пушкин сейчас ослепительно воскресает». Почему? Очень просто: «Пока кипит бой, пока бой заглушает все остальное, Некрасов может быть ближе нам, чем Пушкин. Но вот бой проходит, новый, необычайно свежий класс начинает вступать в свои права наследника, зачинает свое колоссальное небывалое культурное строительство».

То, что «Пушкин ослепительно воскресает», одновременно означает и то, что позиция Троцкого терпит фатальное поражение.

Однако что же заставляло Луначарского столь ревностно защищать классическое наследие? Дело в том, что взгляды Луначарского, Богданова, Горького далеко отстояли от классического марксизма. «Эмпириомонизм» и «богостроительство», которые они исповедовали, были скорее атеистической версией русского всеединства, густо замешанного на ницшеанстве.

Богостроители верили в будущее единое Сверхчеловечество, которому суждено обрести невиданную прежде гармонию и шагнуть «из царства необходимости в царство свободы»; Сверхчеловечество, которому, возможно, дано будет преодолеть ветхую и создать новую вселенную, обретя при этом всечеловеческое бессмертие.

Вот почему в центр социалистических преобразований они ставили именно культурное строительство. И вот почему главным делом своего культурного строительства они считали творение «сверхчеловеков».

Первым таким сотворенным Луначарским – Горьким сотоварищи «живее всех живых – сверхчеловеком» стал Ленин. Следующим (уже в сфере не политики, а культуры) – Пушкин.

Впрочем, до настоящего прославления Пушкина в качестве «социалистического святого» ни Горький, ни Луначарский не доживут. Это сделает Сталин в 1937 году, в 200-летие гибели первого русского поэта.

Это «прославление» станет знаком окончательного «перерождения» большевизма из культурного погрома первых революционных лет в нечто совсем непохожее, в некоторых своих чертах даже приближающееся к традициям классической русской империи.

Источник