Актуальная культура

Что такое культура? Как она устроена? Как человек взаимодействует с культурной средой? В чём разница между живой культурой и мёртвой? Как уберечь живую часть своей культуры? 

Скачать файл статьи>>> 

Человек определяется через культуру

Знаки и их понимание

Автономная и интерперсональная культуры

Смысловые контуры

Чужая культура

Живая культура и мёртвая

Архивация культуры

Постмодернизм как культурная практика

Культурные отложения

Этнография не сохраняет культуру

Актуализация архивных смыслов

Подведём итоги   

Человек определяется через культуру

Культура – это смысловое (семантическое) пространство. Смысл в самом общем плане – это интерпретация бытия. Когда-то Декарт сказал cogito ergo sum  («мыслю, следовательно, существую»). Подлинное бытие определяется самосознанием. Сегодня человечество пытается научить мыслить машины. Возникает вопрос, в чём разница между вычислением и мышлением? Возможен такой ответ: вычисление – это серия операций с информацией, а мышление оперирует смыслами, то есть интерпретациями. Не случайно, говоря о компьютерах, мы используем слово "данные". Дано то, что уже наличествует, нечто, что можно взять и использовать. Данные можно получить от периферийных устройств – датчиков, регистраторов. Смыслы так получить нельзя. Смыслы создаются поверх данных. Наше сознание берёт информацию и наделяет её каким-то значением. В самой информации этого значения нет. 

Красный свет светофора –это просто электромагнитное излучение с длиной волны около 700 нанометров. Длину волны можно измерить с помощью прибора. А вот запрет на движение в физические характеристики красного света не входит. Он имеет культурную природу. Это –смысл, который люди наложили поверх физической реальности. 

Человек – существо смыслополагающее. Всё, до чего дотрагиваются наши руки, дотягивается взгляд, простирается разум получает свою интерпретацию и наделяется смыслом. Разумность, с помощью которой мы выделяем себя из прочих живых существ, определяется не вычислительной мощностью, а осознанием собственного бытия, которое есть частный случай интерпретации. Интерпретируя любую данность, мы не можем оставить без интерпретации самих себя, – ведь мы себе даны изначально, ещё до получения каких-либо данных извне. Сегодня мы можем уточнить, что "мыслить" в формуле Декарта означает "интерпретировать". Человек присутствует в мире как особая единица сущего благодаря тому, что, прилагая к бытию смыслы, оказывается не совпадающим с ним полностью, открывая возможности наблюдать его и им управлять. Иными словами, человека выделяет наличие культурного измерения: способность создавать культуру и потребность жить в ней. Ни животные, находящиеся с одной стороны от человека, ни компьютеры (и даже суперкомпьютеры), находящиеся  с другой, культуры иметь не могут. 

Знаки и их понимание

Культура произрастает из человека. Психическое развитие ребёнка может быть описано как овладение способностью к интерпретации. Мы начинаем свой путь в этом мире, обладая лишь самой способностью; инструментария, с помощью которого мы могли бы её использовать, у нас нет. Нет, конечно, и каких-либо навыков. 

Ребёнок слушает взрослых, перенимает слова, которые они говорят, накапливает словарный запас и грамматические формы. Но что такое слово? За каждым словом стоит смысл, который есть наше представление о предмете, обозначаемом знаком – сочетанием звуков или комбинацией букв. Значение слова – не вещь (элемент объективной реальности), оно не даётся нам как, скажем, камень, который можно подобрать и сразу использовать. Мы должны уяснить себе значение, а это означает проинтерпретировать. 

Можно быть взрослым человеком и не понимать (или неправильно понимать) значения некоторых слов. Абсолютное непонимание встречается очень редко: незнание какого-то слова (обычно иноязычного термина) явно мешает и заставляет нас лезть в словарь. Но если встретившаяся нам словоформа  состоит из знакомых морфологических элементов, рождает какие-то ассоциации, мы в словарь не полезем, а определим для себя значение  на основании контекста фразы или бытовой ситуации. При этом легко ошибиться. Но нас ожидает ещё много фраз и ситуаций, и в каждом случае новый контекст даёт нам возможность уточнить значение слова. 

Значения большинства слов уяснены нами именно таким образом – через контексты их употребления. Это –результат нашей внутренней работы, то есть результат интерпретации. Даже если мы заглядываем в словарь, мы должны понять, что в нём написано, то есть проинтерпретировать слова, которыми в словаре описано наше искомое слово. 

Знаки (а слова –это разновидность знаков) существуют как бы вне человека. С помощью знаков мы общаемся между собой. Общение создаёт общество; впрочем, справедливо и обратное– принадлежность к обществу предполагает необходимость общения. Внутри общества возникает особое, знаковое пространство, которое находится вне субъектов и потому называется интерперсональным. Из него мы берём готовые знаки, в нём распространяются сообщения; в нём же отлагается массив высказываний – в виде устного фольклора или зафиксированных на физических носителях текстов. 

Знаковое пространство существует независимо от нас, это – часть объективной реальности. Но интерпретация знаков,  то, как мы их читаем и понимаем, принадлежит только нам. Какие смыслы мы вкладываем в знаки или видим за ними, определяется нами самостоятельно. Понимание –сугубо интимное действие. Мы часто слышим просьбы разъяснить или помочь понять, но не стоит обманываться: мы не можем достоверно знать, какую интерпретацию принял человек, когда он говорит, что понял. В большинстве случаев "я понял" означает, что существовавший конфликт интерпретаций снят: нечто осмыслено, встроено в систему смыслов данного человека. Но эта система находится в его голове. Если бы туда заглянул внешний наблюдатель, он бы, скорее всего, удивился: его понимание будет несколько иным. Системы смыслов у разных людей не совпадают; с этим мы то и дело сталкиваемся в быту, но не всегда отдаём себе отчёт, насколько это тотальная ситуация. 

Автономная и интерперсональная культуры

Таким образом, каждый человек имеет автономную культуру. Она складывается обособленно и потому обладает уникальностью. Персональные системы смыслов не повторяются, как, например, не повторяются отпечатки пальцев. Но местами личные культуры накладываются друг на друга. У близких людей они бывают близки. На фоне сохраняющейся индивидуальности в них возникают общие контуры. При плотном общении люди предпочитают использовать в похожих ситуациях одни и те же знаки, а многократность совместного употребления способствует синхронизации понимания, которое, конечно, не достигает тождественности, но по возможности стремится к нему. Это общее в понимании, находящееся как бы уже вне личности, и образует интерперсональную культуру – культуру семьи, социальной группы, нации, цивилизации. 

Это следует проговорить отдельно. Интерперсональная культура (в отличие от знаковой системы) не имеет объективных, внешних по отношению к сознанию носителей. Знаки могут быть напечатаны на бумаге, начертаны на пергаменте, выбиты на камне. Пройдут года, целые эпохи, одни народы исчезнут, другие появятся, и вот эти знаки найдут, поймут их знаковую природу (то есть что они сделаны человеком и с определённым смыслом). Далее захочется этот смысл расшифровать. И это окажется совсем не  просто. Легче все него даются значения слов, обозначающих конкретные объекты (материальные предметы). Но надёжного перехода от знания значений к понятиям тех, кто оставил знаки, то есть к их пониманию мира, нет. Мы знаем, чем пользовались люди прошлого, будь то вещи, знаки или даже слова, можно даже сказать, что мы знаем, как они жили, но чем они жили, как они понимали и чувствовали свою жизнь, мы не знаем, и никогда не узнаем достоверно. Мы можем только предполагать, и, скорее всего, ошибаемся, поскольку судим по себе, а мы принадлежим к другой культуре. 

Носителем культуры являются люди –это справедливо как для личной, так и для интерперсональной культуры. А люди смертны. Если у системы смыслов не остаётся носителей, она утрачивается. Любая последующая реконструкция будет лишь имитацией, воспроизведением отдельных черт, тех смыслов, которые удалось заметить реконструктору, но не всей системы в целом. 

Личная культура умирает вместе с человеком, интерперсональная культура может быть передана (или унаследована). Культура группы не является суммой личных культур –личная культура более объёмна, чем та её часть, что относится к интерперсональной культуре. Культуру группы также нельзя считать простым пересечением, зоной наложения совпавших личных смыслов. Культура вообще существует не столько как данность, сколько как процесс (смыслы –это динамическая система; пока человек живёт, его понимание непрерывно корректируется – меняется, уточняется, детализируется и т.д.). Ещё в большей степени это относится к интерперсональной культуре. Она порождается коммуникацией и коммуникация является субстратом её существования. Принадлежа к той или иной группе, мы постоянно прокачиваем через себя смыслы,  которые нас объединяют: стараемся понять других, уясняем что-то внутри себя, делимся своим пониманием. Черпаем из публичного пространства и сами наполняем его. В результате в публичном пространстве создаётся активная зона, стимулирующая нас придерживаться вполне определённых интерпретаций. Поскольку это всё же мои интерпретации, групповая культура находится во мне (я являюсь её носителем), но данные интерпретации не были бы возможны, не существуй группы и коммуникаций внутри неё. В какой-то степени здесь уместна аналогия из физики: люди – это частицы, а интерперсональная культура – это поле, возникающее вокруг них. 

Человек всегда находится в какой-то культуре. Что было раньше: культура или человек? Если не принимать в расчёт Адама, ответ очевиден: конечно, культура. Рутинный парадокс: человек создаёт культуру, но сам определяется ею (формируется под её влиянием). Если мы будем рассматривать культуру диахронически, положив её на шкалу времени, мы увидим, как изменения в человеке приводят к изменениям воспроизводимой системы смыслов; но если сузить горизонт до отдельного человека, мы увидим обратное –как смыслы, заданные культурой, воздействуют на него, отражаясь и отлагаясь в его личности. Несмотря на то, что личная культура есть исключительная собственность человека, продукт, полностью им созданный, за который никто, кроме него, ответственности не несёт, она вбирает в себя смыслы интерперсональных культур, которые проходят сквозь личные фильтры, видоизменяются, преобразуются, но всё же сохраняют узнаваемые черты. Благодаря им мы причисляем себя к тому или иному сообществу. Я сравниваю свои личные смыслы с теми, что мной восприняты в контуре той или иной интерперсональной культуры, и обнаруживаю соответствия, позволяющие отличить "своё" от "чужого". "Своё" – это то, что мною было усвоено ранее. Процесс усвоения начинается в детстве, и именно в детстве он идёт наиболее интенсивно; взрослость, собственно говоря, и есть переход от активной абсорбции смыслов, процесса формирования личной культуры, к признанию своей личной культуры состоявшейся. Мы теряем потребность воспринимать образцы, схватывать их только по тому, что они нам явлены; теперь мы стараемся действовать сознательно, – значит, мы повзрослели. 

Смысловые контуры

Интерперсональных культур много. В публичном пространстве существуют самые разные смысловые контуры, и мы можем опознавать как "свои" смыслы из нескольких контуров сразу. Впрочем, поскольку так делают все, семантические контуры обмениваются смыслами, в результате чего возникает взаимоувязанность культур разных социальных групп. Связь может быть как прямой, так и обратной. В последнем случае получается культура, строящаяся на отрицании смыслов другого семантического контура, как правило, более общего. Если культуру, образованную этим общим контуром, определить как систему, то культура, отрицающая его смыслы, будет антисистемой. Существование антисистем неизбежно, поскольку для человека естественно как принимать смыслы, так и отвергать их. 

Важную границу, пресекающую свободное обращение смыслов, полагает язык. Он задаёт горизонт, под которым формируется национальная культура. 

Наше понимание выражается в словах, а каждый язык имеет свою лексическую базу: в разных языках смыслы между словами распределяются по-разному. Полных семантических аналогов даже в близких языках не так уж много. Не всё может быть переведено. Свой вклад в особую семантическую атмосферу конкретного языка вносят  этимологические связи между словами, имеющийся морфологический инструментарий и даже произношение (слова, сходные по звучанию, сближаются по смыслу). Внутри языка понимание достигается значительно проще, а, следовательно, присутствует определённое смысловое единство. 

Но национальная культура –ещё не самый общий семантический контур. Люди разных национальностей, разговаривающие на разных языках, всё же могут  принадлежать к одной культуре. Самые важные смыслы преодолевают языковой барьер. И тогда возникает общность более высокого порядка, чем национальность, которая называется цивилизацией. В большинстве случаев ядром цивилизации является вероисповедание. И это естественно, поскольку самые общие смыслы касаются бытия  как такового и отношения человека к бытию: что значит быть, зачем быть, каковы границы бытия и есть ли что за ними; а это именно те вопросы, на которые человек отвечает с помощью веры. 

За границами ареала своей цивилизации общность смыслов возможна, но она уже будет носить эпизодический, случайный, несистемный характер. 

Чужая культура

Понять человека другой культуры по-настоящему нельзя. Полнота понимания достигается через принятие культуры. 

Мы легко совмещаемых в себе смыслы, относящиеся к разным семантическим контурам, которые находятся в иерархической зависимости – когда более общие смыслы одного из них раскрываются через смыслы другого, возникшего на коммуникациях более узкой социальной группы. Мы также можем совмещать смыслы сразу нескольких мелких семантических контуров: во-первых, они всё же как-то взаимно соотнесены, поскольку лежат в поле единой культуры более высокой степени общности, а во-вторых, мы можем без особого ущерба  не замечать или просто не реагировать на противоречия, легко меняя один семантический контур на другой в зависимости от ситуации. 

Но чем выше ранг культуры, тем проблематичней присоединить себя к другой культуре того же ранга. Нести в себе культуру двух национальностей уже тяжело, а двух цивилизаций просто невозможно. 

В то же время, человеку свойственно хотеть понять всё. Непонимание означает, что что-то из наличного бытия осталось за пределами нашей картины мира. Смиренно терпеть на личной карте мироздания серые, слепые пятна способны очень немногие. И мы пытаемся понять чужие культуры. Понять извне, интерпретировать их смыслы через привычный нам семантический аппарат, то есть выполнить нечто, подобное переводу. 

Собственно, изложение текста, составленного из слов одного языка и, соответственно, несущего смыслы одной национальной культуры, словами другого языка, за которыми стоит отличающаяся система смыслов, есть типичный случай интерпретации чужой культуры. 

Перевод одновременно и возможен, и невозможен. Передать всю полноту смыслов как она есть средствами другого языка нельзя, но можно дать достаточно детализированное представление о том, что было сказано. То есть погрузиться в реальность чужой культуры, почувствовать мир так, как его чувствует другой человек, не получится, но мы можем выстроить модель чужого семантического пространства. Если у нас достаточно информации, модель будет более-менее адекватной. Если есть носитель другого языка, его можно спросить, как он понимает то или иное место из текста, который мы переводим. Однако следует учесть, что тот, кого мы спрашиваем, и сам может что-то не понимать; далее, он может не найти нужных слов для выражения своего понимания; наконец, мы можем неправильно понять то, что он нам скажет. В результате, даже при наличии информации, с точностью модели могут быть проблемы. И только многократно повторяя процедуру получения информации и её интерпретации, мы получаем качество, способное нас удовлетворить. Все словари и учебники иностранных языков выстроены на основе многократного информационного контакта и последующей интерпретации. 

Аналогичным образом складывается наше понимание чужих культур. Мы строим модель культуры, и, имея в своём распоряжении несколько моделей, можем сравнивать одну культуру с другой. 

При таком сравнении бросаются в глаза, прежде всего, материальные объекты. Сложно обойти вниманием египетские пирамиды, Великую Китайскую стену, европейские соборы, Московский Кремль. Но дело не только в размере. Вещи доступнее нашему восприятию, чем понятия. Многочисленные музеи полнятся именно вещами, тогда как культурный контекст, к которому они принадлежали, не укладывается в музейную экспозицию. В лучшем случае экспонат будет снабжён табличкой с описанием. 

Если на экспонате есть надпись, описание будет содержать её перевод. Это – простейший способ интерпретации чужой знаковой системы. Но знаки не только кодируют речевые сообщения, их гораздо больше. Повседневность наполнена знаками. Исследователь может собирать эти знаки, угадывать контексты их употреблений и таким образом создавать картину чужой культуры. 

Не вещи, а именно систему знаков следует считать базовой отличительной характеристикой чужой интерперсональной культуры. Материальные объекты, относящиеся к данной культуре, специфичны, прежде всего, потому что являются носителями знаков, принадлежащих к чужой системе. Но знаки не просто предъявлены, они предназначены к использованию. То, как используются те или иные знаки, не менее важно для понимания культуры, чем статический, словарный "перевод" её знаковой системы.

Живая культура и мёртвая

Посредством знаков передаются смыслы. Но что значит передать смысл с помощью знака? Это значит вызвать определённую реакцию – поведенческую, эмоциональную или мыслительную. Тот, кто читает знак, помещает стоящий за ним смысл в некоторую личную смысловую последовательность. Иногда до контакта человека со знаком такой последовательности не существовало. Например, мы просто открыли попавшуюся нам на глаза книгу: случайный текст всё равно вызовет какие-то мысли и ассоциации. Но в большинстве случаев контекст, в который встаёт смысл встретившегося нам знака, существует уже до этой встречи. Наоборот, мы ищем знаки, чтобы продолжить начатую последовательность: читаем вывески и указатели, чтобы найти нужное место; выбираем телефон человека или организации, куда хотим позвонить; подбираем одежду, подходящую для того, чем мы хотим заняться; покупаем билеты на фильм, который нам рекомендовали; следуем сигналам светофоров и дорожным знакам, находясь за рулём, и т.д. Ежедневно мы пропускаем через своё восприятие множество знаков, которые нам необходимы в повседневной жизни и которым заранее отведено в ней надлежащее место. Если знаковой системой пользуются подобным образом, то стоящая за ней культура  является живой. Составляющий её массив смыслов постоянно воспроизводится.

И, напротив, если знаки какой-то системы не вовлечены в регулярное употребление, а используются исключительно специально– в тех случаях, когда семантический контур возникает лишь в силу нашего обращения к этим знакам, то стоящую за ней культуру следует считать мёртвой. Мы можем прийти в музей и восхититься платьем, которое уже никто не оденет ни по какому случаю. Открыв "Библиотеку" Аполлодора, каждый может ознакомиться с образцами древнегреческой литературы, но изложенные в ней мифы уже никем не расцениваются как описание существующего порядка вещей. Современный турист будет потрясён грандиозностью пирамид, но в нём не родится священного трепета, уместного рядом с захоронением божества.

Однако европеец вполне может коллекционировать, скажем, ритуальные маски, которые на другом конце земли ещё используются для проведения ритуалов. Мы обращаемся со знаками чужой культуры, как бы обращались со знаками мёртвой. Впрочем, отличить в культуре живое от мёртвого порою непросто. Житель отдалённого края может надевать свою традиционную маску только потому, что приехали туристы, готовые заплатить за зрелище ритуала. Тому, кто не принадлежит к данной культуре, нельзя почувствовать, что из каких-то её элементов жизнь уже ушла. Более того, мы можем не замечать омертвения и той культуры, внутри которой находимся.

Архивация культуры

В современном мире практически невозможно полностью утратить какие-то смыслы. Человечество лишено забвения. Все смыслы любой интерперсональной культуры кодируются знаками, а знаки сегодня понимаются как информация и являются частью знания. Информация и знания –это ценности, которые аккумулируются, классифицируются и сохраняются. К любому знанию есть доступ. Информационный горизонт конкретного человека ограничен. Каждый из нас может соотнестись лишь  с малой частью общего знания. Какую-то информацию от нас пытаются скрывать, делая её достоянием узкого круга лиц. Но суть информации состоит в том, что должна быть принципиальная возможность ею воспользоваться. Нынешние технологии позволяют накапливать знания вне зависимости от того, как складываются судьбы отдельных людей. Смерть человека больше не приводит к смерти знания. Если знаки были некогда прочитаны, они будут читаться и впредь. 

Изобилие знаков стало своеобразным культурным вызовом новейшего времени. Комплекс знаний современного человека включает в себя прочтения знаков чужих культур и других эпох. Их значения оказываются в одной операционной плоскости с актуальными смыслами. Человек теперь, как ему кажется, может выбирать между смыслами той культуры, в которой он исторически находится, и теми смыслами, которые он нашёл в условном совокупном архиве человечества. Замена актуальных смыслов архивными стала достаточно частым явлением. Каждый опыт такой замены приводит к разрыву семантического контура, в рамках которого смыслы согласуются между собой. Возникает иллюзия, что органичное согласование смыслов необязательно; можно набрать себе смыслов по своему желанию, подобно тому, как в супермаркете мы набираем в свою тележку совершенно разные товары. Такова интенция постмодернизма. 

Но мёртвое не превращается в живое. Если мертвеца попробовать оживить, получится зомби, а не человек. Как бы мы ни гальванизировали своей волей архивные смыслы, они не обретут в нас вторую жизнь: ушедшая культура не возвращается, и наследовать культуру можно только в контакте с её носителями, через приобщение к существующим и постоянно воспроизводящимся интерпретациям. Воссоздать чужую культуру in vitro –в порядке эксперимента, на пустом месте – нельзя. Вместо обращения к смыслам, бывшим некогда для кого-то подлинными, получается игра в семантические кубики. Не случайно постмодернизм, даже в тех случаях, когда он претендует на глубину и серьёзность, всё равно оставляет ощущение интеллектуальной игры. 

Постмодернизм как культурная практика

Однако игра – это разновидность деятельности, одна из социальных практик. Она задаёт свой семантический контур, в котором интерперсонализируются новые смыслы. Таким образом, там, где с архивными смыслами обращаются как с актуальными, происходит культурный сдвиг. Культура меняется: в ряду, образованном органичными для данного сообщества смыслами, вырастающими из истории принятых в нём коммуникаций, возникают иные актуальные смыслы, спровоцированные обращением к глобальному культурному архиву. Эти  новые смыслы не имеют настоящих корней, они нарушают естественную семантическую целостность культуры, но, поскольку они также обращаются в публичном пространстве, к ним притягивается внимание, им посвящается время; всё это происходит за счёт органических смыслов.

Чем больше "подсадных" смыслов, тем более дискретной становится культура. Степень взаимоувязанности смыслов падает; связи, объединяющие смыслы в единый контур, теряют глубину, они всё чаще оказываются случайными, произвольными. Но самое плохое, что на фоне этих процессов оставшиеся органические смыслы начинают восприниматься и обрабатываться тем же образом, что и смыслы-кукушата. Происходит постмодернизация сознания. Неважно,  откуда взят смысл – унаследован ли от исконной (материнской) культуры или подобран из информационного багажа человечества, отношение к нему будет одинаковым. Это – такой же автономный, самодостаточный фрагмент, что и другие, волею обстоятельств находящиеся с ним рядом. Задачи согласования их между собой не ставится. В результате исконная культура отмирает, поскольку образующие её связи становятся невостребованными: тропы, по которым никто не ходит, зарастают.

На самом деле постмодернизм, конечно, не отменяет целостности культуры. Бытие должно быть осмысленным, иначе человеческое существование невозможно. А осмысленность достигается через систему взаимосвязанных смыслов, смысловой континуум; разрозненные смыслы ощущения осмысленности бытия создать не могут. Поэтому даже тот, кто видит мир по-постмодернистски, последователен, а, значит, по-своему целостен. Его точка зрения – всё же не точка, а система взглядов. Другое дело, что в этой системе важно, как смыслы обрабатываются, а не что они из себя представляют. Функция явно довлеет над аргументом, действие –над предметом действия. Подлинными смыслами в постмодернизме являются функциональные смыслы, именно они задают связный семантический контур. Постмодернизм – это, прежде всего, отношение. Придерживаться отношения определённого рода независимо от того, к чему ты относишься, – это очень по-постмодернистски: превосходство действия над содержанием оказывается в одном ряду с превосходством интуиции над рефлексией, подсознания над сознанием.

Функциональные смыслы ускользают от осознания. Они редко проговариваются и не бросаются в глаза. Всё внимание достаётся аргументу, который в условиях постмодернизма может быть любым, в том числе, как уже было сказано, и унаследованным от исконной культуры. Поэтому довольно просто заблуждаться на свой счёт, считая то ты по-прежнему воспроизводишь некую культуру, – ведь ты используешь её смыслы, тогда как эти смыслы, будучи обработаны уже по постмодернистскому канону, не образуют связного контура и допускают соседство чужеродных и весьма странных элементов. По нашим гнёздам расселись кукушата, а мы считаем, что кормим настоящих птенцов.

Культурные отложения

Но культуре угрожает не только постмодернистское повреждение. Подобно тому, как река со слабыми течением может заилиться, так и культура всегда рискует потеряться среди своих "отложений".

Богатое наследство и плотная связь с прошлым, с одной стороны, питают культуру, насыщают её смыслами, повышают устойчивость семантического контура. Но, как всегда, есть и оборотная сторона. Не все смыслы, которые мы привыкли считать своими,  действительно являются актуальными смыслами. От поколения к поколению жизнь меняется. Что-то становится важным и выходит на первый план. Что-то, наоборот, теряет прежнюю значимость. Одни семантические связи становятся регулярными, другие полностью выпадают из повседневного употребления. Культура ничего не забывает, но востребованными является лишь часть её смыслов. Именно они образуют актуальную культуру, прочие же смыслы –это культурные "отложения". И они когда-то тоже принадлежали к контурам актуальной культуры, но потом выпали из повседневности, стали архивными смыслами – к которым можно обратиться, специально побудив себя к этому, но регулярные и типичные действия их больше никак не затрагивают.

Смыслы, выпавшие в осадок, вдохновляют создание музейных экспозиций. Экспонаты краеведческих музеев, как правило, являются носителями как раз таких смыслов. Людям эти экспонаты интересны именно потому, что они передают черты ушедшего быта, создают атмосферу, которой уже нет. А что такое атмосфера? Это – ощущение, возникающее при контакте с определённым смысловым контуром, с некой системой смыслов.

Культурный осадок часто маркируется такими понятиями как этнографическое и фольклорное.

Фольклор в прямом смысле слова –это народное творчество. Пока культура жива, в ней обязательно присутствует творчество, в том числе и безымянное. Это даже можно считать показателем здоровья культуры. Если какие-то её элементы распространяются быстрее, чем сведения об их авторах, значит, культурообразующие процессы достаточно активны, культура находится в фазе развития. Поэтому какая-то часть фольклора относится к актуальной культуре (если бы вдруг такая часть не нашлась, пришлось бы признать, что культура умирает).

Проще всего обнаружить фольклорную составляющую живой культуры в детской среде. Детский фольклор одновременно и устойчив (долго сохраняет свои элементы в употреблении, не давая им выпасть в осадок), и активно развивается (зоной развития является, в основном, школа: творчество подросших детей становится более содержательным, однако они ещё не стремятся наложить тавро своего имени на каждое удачное слово). Раньше не менее активным был уличный фольклор. Сегодня неформальных уличных коммуникаций стало меньше, их заменило общение в социальных сетях. Соответственно, место уличного фольклора заняло творчество в интернете, с характерным для этого канала сдвигом в визуализацию (многочисленные мемы, фотожабы, демотиваторы).

И всё же первые ассоциации со словом "фольклор" иные: народные песни, танцы, сказки и другие формы устной литературы. В притирку к фольклору стоит понятие этнографического. В строгом смысле этого слова этнография означает науку, изучающую этносы (народы). Греческое γράφω  значит "пишу". Изначально этнография складывалась как описание быта других народов: путешественник видел, что жизнь в разных уголках мира протекает по-разному, и старался зафиксировать эти различия.  Сегодня жизнь планеты стремительно унифицируется. Региональные особенности исчезают, различий становится меньше. Современная этнография всё меньше занимается современностью. Основной массив этнографического материала и главный интерес исследователей составляет то, что уходит или уже ушло.

Этот акцент особенно заметен, когда речь идёт о своём народе. Этнография бережно собирает и хранит частички культурного прошлого. Но описание культуры и архивация её элементов помочь сохранить культуру не могут. Когда мы чувствуем, что теряем какую-то часть культуры, мы пытаемся её законсервировать, включив специально созданные для этого механизмы – научные, финансовые и административные. Проводятся исследования, принимаются программы, в которых говорится о поддержке и развитии, выделяются гранты, организуются фестивали, конкурсы и прочие мероприятия. Но все это  – не более, чем действия бригады реаниматоров, пытающейся вернуть к жизни того, кто уже заглянул смерти в глаза.

Этнография не сохраняет культуру

Этнография и фольклористика подходят к культуре извне, они суть рефлексия по поводу культуры. И в то же время быть вне культуры невозможно. Осмысленность любой деятельности предполагает, что, участвуя в ней, мы задействуем какие-то контуры смыслов. Взирая на культуру извне, мы всё равно находимся внутри культуры, только это – иная культура, не совпадающая с той, что предстоит нашему взору. Если мы изучаем какие-то элементы культуры, это значит, что в нашей жизни они не занимают своего естественного положения. 

Это касается не только учёных. Любое прикосновение к этнографическому материалу подчёркивает наше отличие от тех, кто его создавал в повседневности своей жизни. Народные песни пелись во время работы или в часы досуга, сегодня мы идём их слушать в концертный зал, покупая билеты на выступление фольклорного коллектива. А, как говорится, перспективного ребёнка можно отдать на обучение народному пению. Между тем, это – оксюморон: если пению надо учиться у профессионалов, обладающих соответствующим дипломом, то какое же оно народное? Наигрыши с деревенских посиделок сегодня исполняются большим ансамблем или даже оркестром народных инструментов, и чтобы каждому инструменту нашлась партия, композиторы обрабатывают исходную простую мелодию, насыщая партитуры технически сложными вариациями. Всё это и многое подобное называется народной культурой. 

Когда речь заходит о сохранении национальных традиций, в первую очередь вспоминают о том, что уже принадлежит этнографии. Но сохранить можно только то, что ещё существует. Как правило, существование традиции у нас интерпретируется неверно. Есть резчики, и сегодня изготавливающие русскую деревянную игрушку. Они занимаются традиционным национальным промыслом. Значит ли это, что традиция жива? Нет. Сделанные современными мастерами кузнец и медведь, поочерёдно ударяющие по наковальне, по-прежнему находят своего покупателя, но сегодня эта нехитрая конструкция приобретается как русский сувенир, а не как детская забава. Некогда она зачаровывала ребёнка тем, что давала возможность простым движением оживить целую композицию. Ныне же подобный эффект достигается  с помощью электроники. Радиоуправляемая модель предоставляет ребёнку несравнимо больше возможностей контролировать движение игрушки, что уж говорить  о компьютерных играх или виртуальной реальности. Деревянная игрушка такой конкуренции выдержать не может. Её можно подарить ребёнку, но невозможно побудить современного ребёнка в неё играть. 

Русская традиционная игрушка лишена своего исходного смысла, своего традиционного места в культуре. Если она до сих пор и существует, то теперь её существование – вне актуальной культуры. Она – след прошлого, памятный знак, не более того. Актуальная же ситуация определяется теми игрушками, в которые дети действительно играют. Культура сегодняшнего дня, то есть те смыслы, которые реально воспроизводятся, отражаются в том, что сегодня популярно в детской среде: о каких игрушках мечтает ребёнок, на что он копит деньги, что пытается выклянчить у родителей. 

Актуализация архивных смыслов

Именно актуальная культура имеет решающее значение. Будущее народа зависит не от идей, выношенных в тишине кабинетов, а от микроизменений повседневных смыслов в наиболее распространённых семантических контурах. Завтрашний день – это проросшие смыслы текущего дня. Идея, имеющая шансы на воплощение, должна распадаться на множество элементарных смыслов, вдохновляющих простейшие регулярные действия. Если не заботиться о трансформации декларируемой цели в повседневную социальную практику, то результат будет сильно отличаться от ожидаемого, поскольку он будет складываться под воздействием совсем других смыслов: проявляется не то, о чём люди говорят, а то, чем они дышат. 

Смыслы, выпавшие в семантический осадок, также могут быть актуализированы. Для чего это нужно? Прежде всего, чтобы не потерять себя в перипетиях истории. Сегодня мы живём в глобальном мире. Люди разных национальностей, из разных культур интенсивно и плотно общаются – так, как ранее никогда не было. Практически каждый худо-бедно, но знает какой-нибудь иностранный язык. Информация и культурные продукты легко преодолевают границы, неся с собой чужеродные смыслы. Свои же, исконные смыслы с течением времени неизбежно утрачивают актуальность. Доля семантического осадка в общем объёме культуры растёт.  Это – естественный процесс, идущий в любой культуре: культуры стареют. Но в наше время ситуация усугубляется ещё и тем, что замещение выпадающих смыслов происходит не за счёт образования новых на основе исконного материала, а за счёт заимствования чужих смыслов, оторвавшихся от своих корней. Семантические контуры не воспроизводятся, а размываются. 

Угроза утерять свою идентичность ощущается интуитивно. Когда мир раздвинул свои границы и встреча с элементами чужих культур перестала быть чем-то экстраординарным, – например, появились музеи, представляющие коллекции таких элементов, – как бы в ответ на этот интерес к чужой культуре, возникает интерес и к своему прошлому, к отечественному фольклору, к народным традициям, которые почему-то начинают исчезать прямо на глазах. Да и сами музеи в каком-то смысле можно считать попыткой найти своё место в пространстве и времени. Музей – не столько канал, по которому чужеродные элементы проникают через границу твоей культуры, сколько реакция на всё большую размытость культурных границ. Систематизация элементов чужой культуры, представление их именно в качестве инокультурного, чужого позволяет хоть как-то увидеть себя, определить свою сущность через отрицание того, что тобой не является. 

Любой архивный смысл может получить новую жизнь. Реставрацией это возвращение назвать нельзя, поскольку общий контекст изменился, и прежний смысл теперь будет встроен в новые семантические контуры. По большому счёту речь идёт о создании нового смысла с использованием архивного материала. Однако, поскольку этот материал принадлежит к родной культуре, возможно очень качественное приживление. В случае удачи возникают множественные семантические связи, восстановленный смысл непринуждённо сопрягается со смыслами актуальной культуры и через какое-то время кажется столь же естественным, как и они. 

Но само собой это не произойдёт. Пока мы обращаемся со смыслом как с архивным, не выходя рамки интереса к этнографическому материалу, никакого обновления не будет: сколько человек ни придёт в музей, экспонаты так и останутся частью музейной коллекции; как бы ни хлопали на выступлении фольклорного коллектива,  зрелище останется зрелищем – совершенно не важно, что в этот раз на сцене был русский народный хор, а, скажем, не ансамбль африканских барабанщиков или традиционный китайский цирк. Необходимо добиться, что нужный нам элемент культуры был востребован повседневностью, найти ему естественное применение в регулярной практике. Так, например, мода может вернуть в одежду элементы национального стиля. При этом, однако, неизбежен семантический сдвиг: если ранее одежда несла символы, отсылающие, например, к социальному статусу (различие головных уборов девушек и замужних женщин и т.д.), то в современных условиях базовый смысл будет один – самоидентификация себя как русского человека (и региональные особенности, столь значимые прежде, читаться не будут). 

Присовокупить "этнографический" элемент к общему набору используемых символов – это самый поверхностный способ обработки архивных смыслов. Он не требует никакого действия, более сложного, чем хранение или ношение. Сегодня широко усвоено освящение личных автомобилей, но это вовсе не означает, что наше общественное сознание является христианским. Даже если мы возьмём нечто, более локальное и простое, нежели вера, но требующее специфической практики, допустим, уже затронутую нами песню, – мы увидим всю сложность возвращения из архива в актуальную культуру. 

Ранее пели за работой и за столом. Работали коллективно. Руки заняты, глаза смотрят, что делают руки, а уши свободны. Люди, работая, могли слышать друг друга. Общее дело рождало общие песни. Теперь деятельность каждого работника  специфична. Доля умственного труда возросла. Звуки мешают. Физическая работа в значительной степени механизирована. За гулом механизмов песни не услышишь. И массовость работ теперь не та. Даже полевые работы выполняются, по сути, в одиночку – трактористом, сидящим в кабине своего трактора. Не с кем петь. 

Изменился и приём пищи. Семьи стали меньше, родственные связи поддерживаются хуже. За столом собирается меньше людей. Даже люди, живущие под одной крышей, могут не встречаться за трапезой, поскольку каждый живёт по своему графику. Праздники большей частью отмечаются вне дома, это избавляет от большой готовки и мытья посуды.  И за столом больше не поют. 

Вообще, если раньше нельзя было услышать песню, если её не споёт кто-нибудь из присутствующих, то теперь такой проблемы нет. Музыка звучит всюду – в профессиональном исполнении, на любой вкус. В любой момент можно услышать то, что тебе хочется. Зачем петь самим? 

И вернуть народное исполнение песен в культуру можно, только если придумать ему особое место в повседневности. Это будет новое место. Надо заложить новую традицию, хотя использоваться будет старый этнографический материал. А, по-хорошему, старые песни должны петься лишь поначалу, а подлинное возвращение песенной культуры будет тогда, когда начнут складывать новые песни. Исполнение же народной песни в фольклорных коллективах, независимо от того, сколько людей в них будет вовлечено,  таким возвращением не является. 

Подведём итоги

Интерес к этнографии, к культуре своего народа – это естественная и необходимая реакция на угрозу утраты национальной идентичности. Но это не лекарство, а симптом болезни. Если болезнь будет развиваться, национальная идентичность всё в большей степени будет относиться к этнографическому материалу, то есть составляться из архивных элементов культуры, вплоть до полной утраты исконных и автохтонных смыслов из повседневной практики. Мы можем наблюдать подобное истончение национальных смысловых контуров в европейской культуре. 

Прошлое заслуживает бережного отношения. Оно создаёт исторический объём. Историческая память насыщает нас смыслами, делает культурно богаче. Но ценность прошлого не абсолютна. Того, что было, уже нет. Каким бы богатым ни был пласт культурных отложений, он сам по себе ничего не значит. Значение у прошлого появляется тогда, когда архивные смыслы вступают в перекличку с тем, что происходит сегодня, включаются в актуальные семантические контуры. 

Именно актуальная культура должна находиться в центре нашего внимания. Прежде всего, усилия следует направлять на сохранение живых традиций, тех элементов культуры, посредством которых наша культурная идентичность ещё проявляется в повседневности. Если же мы хотим возродить нечто утерянное, то, опять же, нас в первую очередь должно заботить, каким образом реставрируемые смыслы будут встроены  в повседневную практику. О состоявшемся возрождении можно говорить только тогда, когда эти смыслы потеряют привкус архивности, а будут всеми восприниматься как актуальные. 

Приживление смыслов – дело сложное, и наработок в этой области почти что нет. Но если этим не заниматься, живая культура продолжит отмирать и однажды полностью пересечётся.