Данте Алигьери и принципы католического литературоведения

Что такое перевод текста с философским содержанием? Зачем переводить книги о книгах? Автор статьи - переводчик труда католического мыслителя Романо Гвардини о "Божественной Комедии" Данте Алигьери. Книга Данте - каменьв фундаменте итальянской литературы и в то же время - один из столпов мировоззрения средневекового европейца. И вот итальянец, философ и богослов, пытается понять другого итальянца - поэта, содавшего нечто больше, чем поэзию  - концепцию мироздания. Разве это не интересно? 

Объяснением того, что   переводчик философской литературы  у нас до относительно недавних времен отодвигался совсем на задний план, были   особенности отечественной   истории. Так оно повелось еще с войны. Переводчик на фронте  был фигурой  необходимой,  но отнюдь  не главенствующей. Важно было не то, что переводил  он, а  то, чем интересовался  военачальник. (Военачальникам знать иностранные языки не надобно).

Затем это же распределение  рангов  было  перенесено на войну холодную.  Перевел кто-нибудь из бывших фронтовых переводчиков  страницу или статью, выяснил,  где находится  идеологический противник ныне и  что  он делает – вот и выполнена боевая задача  в  борьбе идей. Всякие сведения о противнике хороши, даже отрывочные. Как говорил автору этих строк его учитель, профессор  К.Н.Любутин: «Перевел одно предложение  целиком – уже можно сослаться!» Это была его обычная шутка. Его аспиранты перевели книги не менее двадцати современных немецких философов и написали по ним диссертации.

Стоит вспомнить, что  философия  до самого 1991 года считалась формой идеологической  борьбы. Учения зарубежных  философов  – если, конечно, они не были коммунистами или не принадлежали  к иным движениям, которые  считались  союзными на мировой  арене –   рассматривались  как формы идеологического оружия. Допустим, был осуществлен  перевод  книги или статьи  того или иного  западного «борца идеологического фронта». Кто должен знать об этом  в  первую очередь?  Идеологический  военачальник с нашей  стороны и руководимая им служба  критики западной  философии. Оружие  врага должно было быть нам  известно. Но – не всем. Философия рассматривалась по  аналогии с  вражеской пропагандой. Или с  отравляющим идеологическим  веществом.  Работая с  ним, можно было заразиться самому. Оказаться распропагандированным.  Так что  книги и статьи идеологических философских противников хранились в отделах  специального  хранения  и  выдавались только по специальным разрешениям –  людям  опытным и  их ученикам  со специальным  допуском.

Темы научной работы  кафедр определялись государством – централизованно. Положено твоей кафедре изучать такие-то и такие-то философские направления на Западе – получи соответствующий допуск. Читай  нужные тебе  книги свободно. Но о том, что  ты перевел их на русский, всем знать было вовсе не обязательно.  Не ты перевел, собственно, а государство перевело, вложив  в это средства.

После 1973 года, с началом «разрядки», «железный занавес» был приподнят.  Начались контакты, философские диалоги,  стали переводиться  уже не статьи, а  целые книги.  Появились  кадры, способные  переводить  эти книги не по предложению со страницы, а полностью, то есть  дословно. Такие   кадры  стали искать и готовить  среди  студентов и аспирантов – и не в одних только двух российских  столицах. Их растили   в столицах союзных республик, где были организованы  философские факультеты, а также в иных российских  университетских центрах.  В  РСФСР  было  четыре ведущих  философских факультета – в Москве, в  Ленинграде, в Ростове-на-Дону, в  Свердловске.  Именно тут и были развернуты, в  первую  очередь, работы  по исследованию новейшей  зарубежной  философии.

Сегодня, в условиях безграничного торжества либерализма, при котором каждый исследует то, что он хочет сам, и никому это особенно не нужно, студенты дают такое определение историко-философской науки: «История философии – это когда один мыслитель пишет что-то про другого мыслителя». Молодое поколение не имеет никакого представления об историографии истории философии, о понятиях этой науки, ее задачах и функциях. Об историко-философской науке и ее связи с теорией перевода мы еще поговорим  свое время. А пока перейдем к истории, которая была связана с нашим переводом предыдущей книги Романо Гвардини – о Гёльдерлине – и  с вынесением  этого перевода на конкурс научных работ  в  Уральском федеральном  университете.

Настоящий  инженер  глубоко восхищает  меня, как гуманитария, тем, что не дано мне самому. Он, во-первых, больше думает руками, чем головой. Во-вторых, думает он руками потому, что рассматривает  окружающую действительность не как набор предметов, а как  сырье, нужное ему, но пока еще находящееся  неподходящем для него месте. Если поручить инженеру наладить образование в стране, он будет думать и действовать аналогичным образом. Он будет полагать, что из всего, что угодно, можно сделать все, что угодно.  Хоть  даже единый  Институт физики и физической  культуры (звучит-то ведь приблизительно одинаково!)  Это философ  Гераклит осторожно думает, что в одну реку нельзя войти дважды. Инженер полагает, что куда угодно можно войти когда угодно. И будет это уже не река, а, к примеру, водопровод или  канализация. Все в природе – хаос, подлежащий упорядочению. И в культуре,  впрочем, тоже.

Лихие социальные  инженеры  объединили  в  Екатеринбурге  университет классический и политехнический. Металлург, возглавлявший тогда  Министерство, думал металлургически:  если два металла хорошенько разогреть до белого каления  и слить, то у сплава  вполне могут получиться какие-то новые, полезные свойства. И вот на объединенный ученый  совет этого нового вуза, где  численно преобладают естествоиспытатели и ученые инженеры, гуманитарии вдруг выносят  переведенную нами  с  С.П.Пургиным книгу  Р.Гвардини о Ф.Гёльдерлине[1].  И называется она «Картина мира и боговдохновленность»!  Сделавшись в окружении всяческих металлов сугубым  материалистом, не всякий член многотехнического  сообщества  готов  рассматривать исследование  боговдохновленности   как  научную работу, представленную на конкурс.  В общем, мы  с С.П.Пургиным так и не решились без пространных объяснений отдать  на суд  ученым  строителям и теплотехникам труд  без пяти минут кардинала Р.Гвардини – о соответствии поэзии Ф.Гёльдерлина христианскому  вероучению.

Но теперь, три года спустя, у  меня  появляется возможность объяснить  не только для  философов, для чего я перевел  вторую книгу  Р.Гвардини –  про Данте и его «Божественную Комедию».

Да, о существовании «Божественной Комедии» в  России  еще помнят некоторые – и  помнят даже, что ее переводчик М.Л.Лозинский  удостоился в 1946 году  за свой подвижнический  труд    Сталинской премии I степени.  Но разве не написано у нас, в отечественных пределах, предостаточно об этом великом произведении? Зачем же переводить иностранцев-комментаторов?

Чтобы ответить  на этот вопрос, надо хотя бы в двух  словах рассказать, кем был  этот комментатор.

Родился  Романо Гвардини в Вероне, в 1885 году. Когда он был еще мальчиком, семья переехала в  Германию.  Воспитывался будущий теолог, философ и литературовед  в  космосе двух культур сразу. Дома доминировала  итальянская, в школе – немецкая. Впоследствии  Р.Гвардини  впустил  в свою душу еще несколько  культур, но они повлияли на него  слабее. С  Платоном, о диалогах которого он написал  книгу, Р.Гвардини познакомился – как  все немцы -= еще  со школы.  Произведения Ф.М.Достоевского, Б.Паскаля  и С.Кьеркегора  изучил,  когда писал   про них  книги[2]. Но двумя главными культурами для него так и остались итальянская и немецкая.

Хорошо подумав – до двадцати шести лет! – Р.Гвардини принял немецкое гражданство. (К этому времени он уже год как был в Германии католическим священником). Умер он в 1968 году в Мюнхене, на своей новой родине, в 83 года. За три года до смерти римский папа Павел VI предложил  ему кардинальский сан, но Р.Гвардини отклонил это предложение с благодарностью, ссылаясь на недостаток  сил и состояние здоровья. Даже к  80-летнему юбилею один из высших постов в  иерархии  католической  церкви предлагают далеко не каждому священнику. За  что же Р.Гвардини  удостоился такой чести?

Священником он стал достаточно неожиданно для себя самого, поскольку после гимназии штудировал химию и политэкономию  в университетах Фрайбурга   и Тюбингена. (С тех пор у него осталось стремление  анализировать все, раскладывая на составляющие, а  потом  складывать снова,  а  также  проводить скрупулезные подсчеты – ангелы в  «Божественной  Комедии»  подсчитаны им все  в  специальной статье,  равно как и круги  мироздания, а  также  количество глав и  стихов в поэме).

Лишь потом  студент Р.Гвардини  перешел на теологический  факультет. Но это стремление  житьмаргинально  – между культурами, между специальностями –  как раз и принесло Р.Гвардини  признание. Он жил  между теологией  и  философией (прекрасно зная феономенологию и  герменевтику).  Он умел связывать  теологию и  литературоведение. Он умел выходить с этим  в  молодежную  аудиторию – и, начиная  с литературных произведений  авторов, далеких от католичества, постепенно переходить именно к разговору о католичестве. То есть: обращать молодежь в свою веру.

Он проник в Берлинский университет  со своим  католическим литературоведением, несмотря на  прочные позиции  протестантизма в этом учебном заведении (кафедру, которую он занял – кафедру «христианского мировоззрения и философии религии» – формально  пришлось зарегистрировать в  католическом Бреслау (Вроцлаве).  Он уже в 20-е годы стал одним из руководителей  Литургического движения, заставляя веру  с  помощью искусства активнее проникать  в  среду  мирян. Говоря иными словами, он видел службу в церкви не каким-то  аскетическим, суровым, простым актом  (в духе Лютера),  а  торжественным и радостным, пышным  праздником, к которому должны подготовиться миряне  и, что главное, в  котором они должны высокохудожественно участвовать  миряне, не довольствуясь ролью созерцателей.  Для Р.Гвардини  всегда было очень важно восстановить  изначальную взаимосвязь религиозной службы и искусства, которая потом была порядком  нарушена всякого рода   крестьянской  да буржуазной верой.

Именно  дар общения и  способность «наводить  мосты» были одной из причин, по которой Р.Гвардини  был  приглашен готовить документы Второго Ватиканского собора. Этот собор –  ХХI   Вселенский   Собор  Католической церкви –  был открыт по инициативе папы Иоанна ХХIII  в 1962 году  и продолжался до 1965 года. (В этот год  Романо Гвардини  исполнилось 80 лет).   Основная  идея  собора  заключалась в том, что  римско-католическая  церковь  должна  была существенно расширить свое влияние в мире,  увеличив свою открытость и  наладив диалог с другими церквями,  обращаясь в мире  ко всем людям без исключения.

Второй  Ватиканский собор вышел  столь бурным и столь протяженным именно потому, что на нем решался вопрос о границах такой толерантности. Сторонники закрытости и подчеркнутой верности  традиции – «интегристы» – оказались в меньшинстве, но им все же удалось блокировать наиболее радикальные  предложения  прогрессистов, ратовавших за максимально широкий диалог.  Ключевые документы по наиболее острым  вопросам так и  не были приняты.  Традиционалисты –интегристы  резко  выступили против  любых проявлений либерализма в церковной жизни – включая учет национальных и  местных особенностей. Они не желали  открытости по отношению к другим церквям и диалога с ними. Они полагали, что о католицизме надо говорить только с католиками.   Они выступили против   «антропоцентризма»: церковь должна ориентироваться не на интересы  человека верующего, а на установления   Бога,  то есть быть «теоцентричной».

Романо Гвардини был избран папой для сотрудничества во время  II  Ватиканского Собора  в качестве фигуры, способной обеспечить компромисс – но не компромисс с приверженцами других вер, а компромисс внутри католицизма –  компромисс католиков с католиками.   Ведь он знал, что такое гибкость и вкрадчивость в сочетании с терпением, поскольку  на протяжении всей жизни занимался налаживанием диалога и  освоением  ранее не охваченных католицизмом областей и контингентов. Он требовал  максимально возможного понимания других достойных людей во всем их разнообразии. Это  отнюдь не исключало, однако,  последующего приведения их к определенным  твердым католическим   установлениям –  путем  убеждения. Дисциплины можно требовать только от твердых своих приверженцев. А первоначальные беседы лучше заводить, выступая в роли человека широких взглядов, лишенного предрассудков. Р.Гвардини, казалось, был создан именно для этой роли. Он чувствовал  себя  как дома в нескольких странах  и в нескольких культурах. Он свободно ориентировался не только в  священных текстах, но и в искусстве, а также в философии –   был, так сказать,  космополитом  и в культуре. Он  налаживал контакты с иными поколениями  (молодежь, как известно, отличается от старшего и  среднего поколения  ничуть не меньше, чем отличаются друг от друга  представители разных  культур).

На  этом  фоне вполне органично  смотрятся и его литературоведчески-теологические  штудии.

Воссоединение  богослужения с искусством, поиски  новых форм этой связи, по мнению Р.Гвардини, должно быть обеспечено  организационно.  Молодая католическая элита, освоившая не только  вероучение, но и свободно ориентирующаяся в искусстве,  в мире художественной литературы,  понесет в мир  католичество  со всей  энергией молодости.  Перед  второй  мировой войной Р.Гвардини  пытается реализовать этот замысел,   участвуя в молодежном движении  «Quickborn», (это название можно перевести как «Животворящий  ключ»).

Выстраивается цельная,  продуманная  стратегия.  Разговор с  молодежью, которую надо обратить в католичество,   можно начать, сказав, что  существуют  признанные во всем мире достижения  мировой  культуры и искусства.  Не знать их – просто стыдно. Есть великие писатели, о творчестве  которых должен  иметь свое представление  каждый. Дальше можно обратить внимание на то, что некоторые  из этих писателей, жившие в самых разных странах и принадлежавшие к самым различным конфессиям, писали о Боге и человеке. Это была одна из важных тем в их творчестве – наряду с другими. Не обращая внимание на ее раскрытие, мы, конечно, этих писателей не поймем.  Творческий человек испытывает вдохновение. И Бога  он представляет себе не так, как все. Так что, приобщаясь к мировой культуре, мы  можем рассмотреть и эту тему: как именно  тот или иной гениальный писатель понимал  Бога?  Но  при сопоставлении нескольких образов  Бога в европейской культуре как-то  сам собой, исподволь встает вопрос о  критерии, из которого мы  исходим, проводя  сравнения.  Как, скажем, мы сможем  сравнить  образ Христа у Ф.Достоевского с образом  Христа у Ф.Гёльдерлина?  Ни тот, ни другой не соответствуют тому образу, который  существует в  Священном Писании.  Христос Достоевского является  Великому Инквизитору,  Христос Гёльдерлина – один из трех спасителей, наряду с  Гераклом и Дионисом. Сопоставить их «напрямую» просто невозможно.  Так что не обойтись без «классического»  образа Христа, с которым будут  сравниваться оба  «неклассических» образа.  Так  с неизбежностью и ненавязчиво мы  переходим к  католическому  пониманию Христа. А к какому же еще, спрашивается, может  перейти католик?

Следуя этой стратегии,    Р.Гвардини  и написал  свои  книги  о Сократе,  о Ф.Гёльдерлине, о Ф.М.Достоевском, о Р.М.Рильке.  Эти книги о представителях иных конфессий  представляли собой  послания  молодым  католикам –  и, в еще большей  степени, будущим  молодым   католикам.

Разбирая  творчество  перечисленных   художников слова, Р.Гвардини, не смущаясь, говорит  со всей откровенностью, что они – вовсе не католики.   Ревностный католик  мог бы даже отвергнуть их, что называется, с порога.  Но это было бы  поспешным, опрометчивым решением. Если присмотреться к произведениям этих авторов  повнимательнее, если использовать герменевтику, если  открыть  скрытый смысл  за их словами, то вполне можно  показать, что  великие художники  слова говорят вовсе не от себя, вовсе не по своему произволу  и вовсе не навязывают никому своей  религии. Их устами говорит Бог.  К  тому, что Бог говорит таким образом, вполне может  прислушаться  и  католик, не поступаясь своей верой.    Даже если обнаружится, что  Гёльдерлин, к примеру,  создал свою собственную религию, в которой  Христос – всего лишь один из трех спасителей,  он еще  не заслуживает немедленного  осуждения  как еретик. Ведь он  сам  признает чуть позднее, что любит Христа  значительно больше  всех прочих богов. Значит, в Гёльдерлине как художнике слова надо найти вначале   христианское – надо посмотреть на него как  на   «криптохристианина».  А потом можно   найти у него и «тенденцию» – не просто к христианству, но даже и к  католицизму.  Во всяком  случае, поговорив  о католицизме в связи  с Гёльдерлином.

С  Данте  и его  «Божественной  комедией»   дело у Р.Гвардини  обстояло значительно легче.    Сам Данте был ревностным  католиком.   Так что перетолковывать его на иной конфессиональный лад не  пришлось. К тому же сильно облегчало дело то, что Р.Гвардини знал итальянский менталитет далеко не понаслышке. Несколько забегая вперед, скажем, что вся глубина этого понимания, которая появилась при сравнении южного менталитета родительской  семьи и северного  менталитета окружающих жителей Германии, выражается в тонком наблюдении, которое Р.Гвардини выразил так:ад у Данте – это чисто итальянский ад.  Да, это был типичный итальянский ад, но никак не ад немецкий или ад в представлении какого-либо другого северного народа.

Доказательства этого тезиса Р.Гвардини приводит  вполне резонные. Человек северный живет в холодном климате. Для него привычно, выходя из дома, смотреть, не осталось ли каких-то отверстий в одежде – даже малейших! – через которые будет уходить тепло.  И на тело свое человек северный бессознательно смотрит так же – как на защитную оболочку для души.  (Вспомним у Лейбница: «монада не имеет окон»).  Внутренний жар души через тело выходить не должен. Тело северянина  должно  хранить его  как  за семью замками.

Для южанина проблема – в  другом. В жарком климате  сохранять тепло – ни к чему. Здесь надо хранить, наоборот, прохладу, а  от излишнего тепла избавляться. Южанин, спасаясь от перегрева тела, обходится  минимумом  одежды. Никому из южан не придет в голову рассматривать такое обнажение как приглашение  к какому-либо разврату или просто к появлению пылких чувств. (На  севере, наоборот, обнажение означает приглашение достигнуть  крайней степени близости). Именно потому обнаженная натура вовсе не воспринимается южанами как приглашение к греху. Тело на юге – асексуально, оно не связано напрямую с эротической символикой, оно воспринимается, скорее, как эстетический  феномен: как античные нимфы, так и современные  модели в бикини  или дамы на пляже вызывают  всплеск сугубо  плотских переживаний только у новоприбывшего обитателя  северных лесов.. Северянка, расстегнув дополнительную пуговицу в зоне декольте, мигом добьется куда большего успеха у противоположного пола, чем южанка, облачившись в минимальный купальный костюм.

Если так, то и тело у южанина предназначено не для сокрытия чувств, а как раз для них демонстрации, для содействия в их выражении.  Отсюда – буйство мимики и жестов  в  тех ситуациях, в  которых  северянин будет стоять столбом и сохранять каменное  выражение лица. Слова северянина тоже «не даются ему легко»,  с трудом покидая через отверстие крепость его тела. Завидев красивую женщину, он долго мнется или привычно заявляет: «Я старый солдат, я не знаю слов любви». Любой южанин, напротив, знает миллион комплиментов,  но они обесцениваются в его устах, потому что он слишком часто говорит их. Дама привычно покоряет его скудостью наряда, а он привычно восхищается ею вслух: мимически и пантомимически: поступить иначе значило бы обидеть даму.  Наоборот, северные женщины слышат комплименты редко, а потому оказываются столь падкими на них. Южанки же привычно пропускают всякого рода буйство глаз и половодье чувств мимо ушей.

Все сказанное, по мнению Р.Гвардини, имеет самое непосредственное отношение к описанному у Данте аду. Там  у Данте не жарко, а именно холодно, потому что это итальянский ад. Итальянец куда легче переносит жару, чем холод. Самый низший, последний круг ада занимает Сатана, который наказан самым ужасным образом – по мнению итальянца. Он вмерз в лед – так, что не может даже  жестикулировать. Больше того, он не может и говорить, потому что из трех его уст   торчат самые ужасные в истории человечества предатели – Иуда, Кассий и Брут. (Достаточно сравнить это с анекдотом про представителя любого другого южного народа, который не может разговаривать со связанными руками, чтобы понять, как мучается   враг рода человеческого. Даже  крыльями своими он машет судорожно, то есть непроизвольно!)

Общительность южанина, его открытость на все четыре стороны тоже мастерски подмечена Р. Гвардини у  любого грешника в Дантовом  аду. Когда путешествующий по преисподней  Данте оказывается возле грешников, которые обречены на вечную муку за заносчивость и спесь, за тяжкий грех гордыни, те, казалось бы, должны были бы повернуться к нему спиной и холодно игнорировать. Но это – итальянский ад!  Потому земляк Данте, осужденный  на муку за гордыню  (да еще и  принадлежащий к  роду, недружественному  роду  Данте) вовсе не обдает его холодом презрения, а чуть ли не сам затевает с ним пространный разговор.

Здесь  католический  священник и теолог спорит  в Романо Гвардини с психологом и культурологом.  Католик  признает единство мира, сотворенного Богом, и  ценит его превыше множественности – ведь Святой Престол, в его представлении, един. Иначе смотрят на этот мир протестанты: чья земля, того и вера. И, стало быть, предполагается  учет особенностей земли при выборе веры –  родина на веру влияет. Да, в принципе, и индивидуальность верующего тоже. Но не значит ли это, что у каждого должен быть индивидуальный рай?  Или, по крайней мере, у южан должен быть один рай, а у северян – другой.  Подобные рассуждения для католика  весьма  опасны. Ведь они очень напоминают юмористическое произведение  скептика Марка Твена «Путешествие капитана Стормфилда в рай», где говорится о различных национальных особенностях рая.[3]

Вернемся, однако, к книге Р. Гвардини про «Божественную Комедию» Данте. Еще когда он учился в университете, кто-то из профессоров, узнав, что этот будущий теолог одинаково хорошо владеет и итальянским, и немецким языком, немедленно предложил ему растолковать немцам «Божественную Комедию». При этом он добавил, что, не раздумывая сделал бы это сам, если бы знал итальянский язык, а кроме него, понимал  все потаенные смыслы, закрытые для немца, но прекрасно читаемые итальянцем. Романо Гвардини не просто принял к сведению этот замысел. Он знал, о чем писать, с  самого детства. Его друзья по мальчишеским играм вспоминали, что уже в дошкольном возрасте Р. Гвардини объяснял им смысл картинок в великолепно изданной книге Данте, которую подарил мальчику отец. Ясно, что комментарии ко всем картинкам мальчику давали родители – еще до того, как он научился читать.  Это и определило предпочтение, которое он всю жизнь отдавал исследованию творчества  Данте.  Но его, священника, интересовали  также и другие  великие  писатели, которые  пишут  о Боге.

Как  человек  верующий, как священник и  теолог, он, конечно же, полагал, что все в мире делается неспроста, а только по воле Божьей. Вовсе не по индивидуальному произволу авторов пишутся и те книги, в которых изображается Бог.  Как бы Бог (или боги)  не изображались в них –  у Платона,  у Ф.Гельдерлина, у Данте Алигьери, у С.Кьеркегора, у Ф.М.Достоевского –  а теолог, «наводящий мосты», непременно должен это исследовать  и раскрыть  единство Божественного замысла, который водил  перьями этих  писателей. Так и  появилась на свет серия  книг по католическому  литературоведению  Р.Гвардини.

Логика была такой: все, кто что-либо написал о Боге, сделали это по воле Божьей. При этом они могли даже конструировать свои собственные, «авторские» религии, впадая при этом в импровизации и, следовательно, в ересь. Гельдерлин, например, придумал такую религию, которая соединила богов античных, с модифицированными христианскими богами. Христос в этой религии выступает всего лишь одним из трех спасителей. Первый спаситель спасает от хаоса и насилия: это – Геракл. Второй спаситель спасает от … одиночества: это Дионис с его вином и празднествами. И лишь третий из спасителей – Христос обещает людям, что боги еще вернутся, даря им надежду.

Можно было бы, как видим, просто осудить такие упражнения в ереси и язычестве. А можно, обсудив этот яркий и привлекательный для молодежи материал как некую экзотику, затем особо тонко провести мысль о том, что, например, к Христу Гельдерлин, который сам намеревался быть священником, все же относился иначе, чем к иным богам, языческим, и выдуманным им самим как поэтом. После чего привести всю псевдоязыческую молодежь из так называемой светской культуры в лоно католицизма. Чего, собственно, и требовал Второй Ватиканский конгресс. Если такая задача ставилась при исследовании немецких, древнегреческих, русских и других рассуждений о Боге, с последующим приведением их к «правильному католичеству», то «Божественная Комедия», как казалось бы, представляет собой задачу упрощенную. Так почему же она решается столь пространно – почти на пяти сотнях страниц?

В нынешнюю эпоху, когда большинство молодых людей уже не способно читать книжки без картинок и, следовательно, не обладает абстрактным мышлением, восприятие шедевра Данте Алигьери существенно отличается от того, которое существовало еще три четверти века назад – как на Западе, так и на Востоке, так и в СССР.  Ведь далеко не только за великий подвиг в искусстве, по чисто эстетическим соображениям  М.Л.Лозинский  удостоился в 1946 году Сталинской премии I степени  за перевод «Божественной Комедии». Он, великий переводчик, развернул – вслед за Данте –  грандиозную картину  мироздания, великий  миро-строй, незыблемый, непререкаемо управляемый сверху  и  разделенный  на множество уровней.  И он утвердил представление о таком мирострое в головах миллионов  людей.

Эти уровни существуют везде – как в аду, так и на небесах. Порядок мира строго ранжирован. По строгости и детализированности  его можно сравнить только с армейским, в котором е всегда четко определены рядовые, сержанты,  младшие и старшие  офицеры, а также высшее руководство. (Вернее, впрочем, сравнивать мирострой у Данте вообще с табелем о рангах Российской империи, где строгое ранжирование охватывает  разные области государственной  службы, соотнося ступени в них по высоте;  различие тут лишь одно – в государственных ранжирах все позитивно, все со знаком «плюс»,  а в аду у Данте – величины  со знаком «минус»). Порядок абсолютно безукоризненный, он усугубляется чеканным порядком стихов, единообразным и довольно сложным. Но отступлений от него нет – ни в одном слоге!

В этом  строжайше выстроенном  миро-здании удивляет  другое. Как известно, строгость российских законов  компенсируется необязательностью их исполнения. У Данте – не так.  Грешники, перевезенные в потусторонний мир Хароном, без всяких провожатых добираются до того места, которое им предназначено. Потому что они прекрасно знают, какое  место заслужили своей жизнью. В отличие от всякого рода позднейших демократий, здесь нет никакой давки  желающих проникнуть на небеса. Наказание неотвратимо. Каждый знает, на каком  круге ада положено искупать свои тяжкие грехи.  Грехи менее тяжкие искупаются в чистилище. На небесах расположены великие подвижники и святые, причем каждый – именно на том из небес, которое ему положено (к примеру, небо номер 5 – небо Марса –  это обиталище героев, положивших жизнь за веру, небо номер 2 – небо Меркурия – небо реформаторов  и невинных мучеников;  каждому из небес соответствует особый род ангелов).

Есть, конечно, и здесь некоторые сложности – сродни тем, которые приходилось преодолевать учредителям и блюстителям порядков при всех так называемых «тоталитарных режимах», а попросту –  при всех идеализированных феодальных порядках.  Кто, к примеру, важнее – глава церкви или министр обороны?   Вот и у Данте  правители почему-то располагаются на небе Юпитера, небе номер 6 – выше военачальников, но ниже святых созерцателей. Причем там, на небе Юпитера, помещаются  владыки, правившие  твердой рукой,  а  всякого рода полезные реформаторы – всего лишь на небе  Меркурия, небе номер 2, по соседству с невинно пострадавшими.

Предвидя  возможные острые вопросы, Данте  остроумно решает этот щекотливый  вопрос о «старшинстве»  святых на небесах.  Путешествуя по небесам, он вдруг видит какие-то слабо различимые  светящиеся точки, находящиеся в  постоянном движении. Сопровождающая его – вернее, возносящая его к Христу Беатриче требует посмотреть на эти точки особенным взглядом, словно бы погрузившись в поток, в котором они движутся. И тогда оказывается, что это – вечно движущиеся святые, переходящие от своего неба на самое высшее, на Эмпирей,  и обратно. А там, в Эмпирее, где пребывает Святая  Троица, все устроено в виде Пламенеющей  Небесной Розы.  Этот цветок в богословии не случаен, поскольку лепестки его – в отличие от ромашки – завиты столь затейливо, что никогда не разберешь, где какой из них переходит в другой, где начинается и где заканчивается. Вот на этой-то Небесной Розе и расположены резиденции всех святых, которые просто не сопоставимы друг с другом.  Там, на лепестках Розы, находится такой непостижимый амфитеатр, на котором нет более высоких и более низких мест. Там и появляются святые, как бы  осуществляя ротацию, и  отправляются снова на небо своего уровня.

Один из главных смыслов «Божественной Комедии», по мнению Р. Гвардини – это описание идеального, безукоризненно выстроенного и вечного миропорядка, в котором соединены ступени мира и ступени морали, которые им соответствуют. Каждый получает свое – если не при жизни, то после смерти.   Зачем же Данте сообщает своим  читателям, кто и где расположен  в  строгом  миропорядка  потустороннего мира?  Вопрос этот Р.Гвардини  считает  очень интересным. Тот, кто уже умер, его сообщения не прочтет  и  положения  своего не изменит – например, переменив  свой образ жизни. Он уже попал туда, куда попал.  Те, кто жив и может прочитать «Божественную Комедию», еще, естественно, не умер и не попал на какое-то место в потустороннем  мире. Выходит,  Данте не может описать его – и как-то правильно ориентировать в жизни?   Это, как отмечает Р.Гвардини, далеко не всегда так. Данте, пользуясь своим положением автора, помещает в разные места ада  еще живых людей. Это – явный конфликт интересов. Ведь Данте был политиком. Именно в результате политической борьбы он был изгнан на чужбину. Как это часто бывает с иммигрантами, он хотел свести старые счеты – и поместил своих врагов в ад при жизни.   Возможно, впрочем, он  хочет таким образом предостеречь их от грехов – и  спасти от ада…

Как бы то ни было, а  в  поэме своей  Данте не просто регистрирует какие-то данности  и «дает информацию» для современников.  Он хочет  привести  мир к божественному  порядку, наставляя еще живых людей. Если бы они хотели слушать его, чтобы улучшить свое положение в  потустороннем мире, то, разумеется, стали бы интересоваться  самыми высшими из небес. Современный  специалист по рекламе, понятное дело, расписал бы эти «лидерские позиции» наиболее  красочно и  подробно. Во всяком случае, они должны были бы впечатлять столь же сильно, сколь и адские муки. Да и  во все  времена христиане  были призваны  стремиться на небесах как можно ближе к Богу – то есть на самые  высокие  из небес.

Однако,  как отмечает Р. Гаврдини,   небеса у Данте особенно пустынны, если сравнивать их с кругами ада, а уж яркость описаний грешников значительно превосходит яркость описаний ангелов и святых. На то же самое указывали и европейские романтики, полагая, что Данте гениален только при описании грешников, а при описании чистилища и небес его дар резко уменьшается. Нынешняя же молодежь, как и подобает воспитанникам англо-саксонских эмпириков и их подражателей, не уважает и не знает теорий, а, стало быть, не отличает добра от зла, ибо это – понятия теоретические. Зато она, как и  все эмпирики, очень любит  картинки–образы, немедленно превращая их в персонажей своих игр в  «возможных», но одинаково скучных мирах.  Романтики ценили великих злодеев – именно как злодеев, бросивших свой вызов добру, власти, порядку. Они отличали добро от зла. Молодежь предпочитает рисовать мультики по мотивам Дантова ада, дотошно разбираясь, кто именно и за что на какой круг ада попал – словно  при игре в «Монополию». Они функционально расписывают во всякого рода «википедиях» условия возможной виртуальной  игры на этом «уровне» – то есть на этом круге ада, совершенно забывая, что никакого выхода на другой, следующий уровень  ада нет. Нельзя выиграть, играя в Ад – Дантов ад, а не американский. Надо  оставить надежду, входя сюда – всякому.

Нам нет нужды расписывать круги ада с их обитателями. Все это уже сделали игротехники из числа пользователей интернета – со  схемами и картинками. Но эти же игротехники  едва ли не полностью проигнорировали чистилище и небеса, где количество персонажей куда меньше, а выступать они могут не особенно выигрышно –  например, в качестве светящейся точки, мигающей от удовольствия, то есть, по сути, никакого образа не имея. Едва ли такой  малозрелищный  материал привлечет юнца, «изучающего» Данте по презентациям  или в игровой  форме подростка.

Но   священника  Р.Гвардини по  понятным  причинам привлекают именно эти – бедные картинками, но насыщенные мыслью – уровни  мироздания у Данте. Ведь точка – даже светящаяся и мигающая – это  абстракция, это результат мышления, это – нечто умопостигаемое. А умопостигаемое ( то есть  созерцаемое умом в  откровении) в теологии всегда выше наблюдаемого непосредственного в опыте. Ведь  сказал Христос по поводу  эмпирика Фомы, пожелавшему не только увидеть его раны, но и погрузить в них палец: «Блаженны невидевшие и уверовавшие» [4]. По этой логике, лучше видеть мученика  светящейся точкой, чем истыканным стрелами или гвоздями. А видеокультура  рискует лишить блаженства всех ее потребителей. Ведь они уже видели все на своих экранах…

Правда, мода на классику начинает возвращаться. Это отражает в   интернете песня «Водил меня  Серега на выставку Ван Гога» и  фотография  кинодивы  преклонных лет, помещенной на письменный стол прямо в  центральной  столичной библиотеке.  После разрухи, произведенной американизаторами культуры, надо восстанавливать разрушенное. Иного выхода просто нет.  Тем, кто возвращается  к  притягательной сложности культуры от скуки  панка и рэпа,  скажем, для начала, что происходит в  «Божественной Комедии» вообще. «Божественная Комедия» называется комедией потому, что комедия, начиная с античности, определялась как жанр, в котором все начинается  с описания тягостного, затруднительного положения, а заканчивается счастливым разрешением всех проблем.

Данте оказывается в начале «Божественной Комедии» в сумрачном лесу, заплутав в нем в середине жизни – то есть в возрасте около 35 лет. Он утратил представление о смысле жизни. Но у него была прекрасная дама сердца. Познакомился он с ней в 9 лет (ей было на год меньше). Р.Гвардини тоже читал свои лекции вовсе не только для специалистов – доводилось ему работать  и  в колледжах. Поэтому предоставим ненадолго слово ему самому:

«Как о том повествуется в «Новой жизни», Данте видел Беатриче часто. Затем, вероятно, она была отправлена куда-то для продолжения воспитания: нам об этом ничего не известно. Он встречает ее снова, когда ему уже восемнадцать, а ей – семнадцать лет. На двенадцатом году – в 1277 – Данте, в соответствии с обычаем тех лет, помолвили с Джеммой Донати, девушкой из очень могущественного тогда рода; это семейство мы уже упоминали, когда говорили о флорентийских распрях. Разумеется, дети после заключения их брака продолжали жить в семьях родителей. Только в 1286 году, то есть на двадцать втором году жизни, Данте ввел в дом свою суженую.

Со временем в отношениях между Беатриче и Данте наступило некоторое отчуждение. В «Новой Жизни» Данте повествует о том, что она не ответила на его приветствие – и называет причину этого: чтобы скрыть свою любовь к ней, он выказал чересчур ревностное почтение другой даме, «donna del schermo».

Год спустя после начала настоящей супружеской жизни Данте, то есть в 1287 году, Беатриче обвенчалась с нелюбимым ею Симоне де Барди, который позднее стал ярым противником Данте. Уже три года спустя после этого, в 1290 году, она умерла. Эти события определили трагический фон творчества Данте, но более подробных сведений о них мы не имеем»[5].

Фактическая сторона дела,  следовательно, была такой. Никому из современников  Данте и в голову не пришло бы влюбляться  в собственную жену – тем более, что она определена тебе родственниками с 12 лет и только проживает, взрослея, в родительском доме. Это, конечно, не любовь. Это – для дома, для семьи, для быта. И называется ныне «отношениями».

Любовь нужно было  испытывать к чему-то идеальному, восхитительному и неземному. Чтобы  видеть его  как можно реже – и не разочароваться. Две встречи – это как раз то, что нужно. Одна – в девять лет, на детском празднике, другая – несколько лет спустя, на улице, где она шла навстречу в сопровождении старшей женщины, как и подобает – и не ответила на его приветствие.  Потому что накануне они встретились  на   каком-то  светском приеме, он  растерялся, увидев ее, побоялся выдать свою любовь к ней, а в результате  стал выказывать знаки внимания другой. История самая юношеская.  Потом эта  не любимая, а именно боготворимая женщина вышла замуж за врага – и  скоро умерла.  Она была слишком прекрасна для этого мира. Да, собственно, и посылалась в этот  мир Богом ненадолго.

Когда  Данте  утратил всякий смысл высокого своего существования в мире, Беатриче   пребывала на самом верхнем из небес – десятом, в  подножия трона Девы Марии. Она узнала от нее, что любящий ее  человек – в беде.  Через  череду посланников – все они пересчитаны и описаны Р.Гвардини – она вывела его из лесной чащи. В сопровождении  язычника  Вергилия Данте спустился по всем девяти кругам ада до самого сатаны, который пробил при падении с небес всю эту воронку в Земле и застыл там в озере..  Как же можно подняться к небесам, не опустившись первоначально в самую бездну отчаяния?

Куда же Данте со своим провожатым двинулся дальше, с  самого низа ада?  Им надо вначале попасть на гору Чистилища,  чтобы  искупить грехи, а затем и на небеса – к Беатриче, к Деве Марии и к Богу. Технологически вопрос решается так. На самой вершине горы Чистилища течет река Лета, которая окончательно смывает с души грешника память о всех искупленных ими грехах. Эти воды – как ясно любому богослову – должны стекать именно вниз, к Сатане. Там всем грехам и место. Сатана, судорожно и безотчетно махая крылами, превращает текущие внутри горы воды Леты в лед адского озера. Вот по этим-то руслам подземных ручьев Данте и Вергилий поднимаются к подножью  горы Чистилища.

Теперь им предстоит тяжелое восхождение по террасам этой горы, где их ждут тщательные переписанные и сосчитанные Р. Гвардини ангелы. Пройдя сквозь  огненную стену, Данте уже перестает испытывать необходимость в проводнике и идет теперь  самостоятельно, не спрашивая советов. На вершине горы Чистилища расположен земной рай: он перенесет туда после первородного греха Адама и Евы. Как язычник, Вергилий в этот рай допущен быть не может.

Зато в этом раю к Данте  спускается с небес на дивном  возу с цветами, в  белых одеждах  его любимая Беатриче. Она поднимает его силой своей любви в небеса  ( каждое из них имеет свою планету  Солнечной  системы  и своих блаженных  со своими ангелами). Все завершается Эмпиреем, который представляет собой нечто парадоксальное – это последний, десятый   круг  мира, представляющий собой границу материи – но, как такая граница,  он сам уже  может быть материей, а потому представляет собой нечто умопостигаемое, метафизическое.

Что самое важное: какая сила поднимает Данте в этот открытый космос? Это – именно любовь, которая  воплощена в улыбке  Беатриче.  «Божественная Комедия» была написана в  период с 1308 по 1321 год.  Спустя два века  – в 1503-1505 годах – Леонардо да Винчи написал   «Мону Лизу». Общее  между нею  и Беатриче – улыбка на фоне миро-здания. По мнению Р.Гвардини, Беатриче улыбается, потому что поднимает Данте к небесам  без всякого усилия. Потому что поднимает поэта не она как конкретная женщина. Поднимает его Беатриче как олицетворенная любовь Бога, который сотворил мир посредством этой любви своей любви.  Которая движет Солнце и  светила,  а заодно – и Данте. Бог, как не устает подчеркивать Р. Гвардини, в начале создал все вещи и предметы, всех существ и всех людей в отдельности, а затем неудержимо манит к себе, чтобы они снова слились в едином целом. Вот эта осмысленная любовь, проницая Беатриче, и поднимает Данте к небесам. Олицетворяет ее Беатриче, которая сама не прилагает для подъема Данте ни малейшего усилия. Именно потому она и улыбается. Ведь, напряженно трудящийся человек, улыбаться не способен.

В самом конце пути Беатриче покидает своего духовного возлюбленного, чтобы занять свое место  у трона Девы Марии. Данте получает все необходимые комментарии по устройству небес от святого, а затем  Иисус выполняет его просьбу, которую Беатриче передала через Деву Марию: он является поэту свой лик, вписанный в идеальный круг, который  есть воплощение Бога-Отца.  Данте, потрясенный этим зрелищем, которое потребовало колоссального усилия ума и чувств, лишается сознания – но не памяти. Память  потребовалась от него, чтобы записать  все, увиденное им в этом дивном  сне-откровении.

Для себя Данте  объясняет дело тем, что он вовсе не сам придумал всю эту величественную картину – это Бог ему явил все миро-здание, построенное по единому плану. Предназначение  Данте состояло в том, чтобы увидеть все во сне – вот только не каком-то кошмарном и беспорядочном, какие порождает индивидуализм, уводящий в лесную чащу. Это – очень спокойный, дарующий покой сон, который принято именовать откровением. Бог сделал для Данте единственное исключение в мире, проведя его по всем этажам мироздания до самой своей резиденции. Его, Данте, послушание состоит в том, чтобы обо всем этом поведать людям – для их исправления. А сам Данте пребывает в незыблемой уверенности, что еще раз повторит весь путь целиком – только уже после смерти. До самого верха.

Чем не счастливый  конец  всей истории? Данте все жизнь мечтал увидеть, как лик Христа – вочеловеченная ипостась Бога – вписывается в идеальную фигуру круга, символизирующую Бога-Отца. Совершенство увиденного настолько потрясает его, что ему отказывают и разум, и чувства.  Встреча с Богом – спрашивается, что может быть счастливее  этого конца?  Вот почему жанр  произведения Данте – Комедия.  Но эта  Комедия  пишется с большой буквы.  Хотя бы потому, что в ней участвует Бог.

Этого достаточно.

Публиковалось: CredoNew, №1 (97) 2019 

Об авторе:

Перцев Александр Владимирович,

доктор философских наук

профессор Уральского федерального университета 

[1] Гвардини Р.  Гёльдерлин. Картина мира и боговдохновленность  / пер. с нем. яз., коммент. Перцев А.В., стих. пер. Пургин С.П. СПб.: Наука, 2015. – 498 с. 

[2] Книги Р.Гвардини  «Кьеркегоровская идея абсолютных парадоксов» (1929);  «Человек и вера. Исследование религиозной экзистенции в великих романах Достоевского»(1932); «Христианское сознание. Исследование о Паскале» (1935) – на русский  язык не переведены

[3] Твен М. Путешествие капитана Стормфилда в рай.  Избранные  произведения. Т.2 М., Государственное издательство художественной  литературы, 1953. Пер. В.Лимановская 

[4] Ин. 20;29

[5] S.16-17.