Информационное пространство: вызов культуре

Автор рассматривает культурный сдвиг в результате возникновения глобального информационного пространства сквозь призму диалога культур: привычные контуры диалога культур - отдельных локальных или высокой и низкой культур внутри локальной разрушены; в результате человечество переживает кризис культуры как таковой (Культуры с большой буквы). 

Становление информационного общества – факт неизбежный и необходимый, несущий за собой огромные преимущества функционирования социума. Одновременно масштабность данного образования, стремительность его развития выявляют и определенное отставание общественного сознания от тех изменений, которые уже произошли или происходят на наших глазах. В результате информационное общество рассматривается либо только как позитивное явление, либо, напротив, как фактор, негативно воздействующий на человеческую культуру. Не занимая крайних позиций, попытаемся отметить лишь один аспект происходящего становления, связанный с втягиванием в информационное пространство человека и культуры в целом. Я не случайно употребил термин «втягивание», ибо данный процесс представляет собой не просто нечто новое по отношению к традиционной культуре, но новое с повышенной активностью, я бы даже сказал, с агрессивностью ко многим традиционным элементам культуры. Задача философии рационально оценить и спрогнозировать возможные последствия данного процесса для культуры в целом.

Становление информационного общества оказывает влияние на структурообразующие компоненты всей системы культуры. Аналогичных процессов в истории человеческого общества не существовало. Любые новые образования достаточно гармонично впитывались в систему культуры, постепенно адаптируясь к ней. Сегодня все как бы меняется местами, и мы наблюдаем процесс необходимой адаптации всей системы культуры к становящемуся глобальному информационному пространству. Активность информационных процессов столь высока, что заставляет подчинять себе традиционные элементы культуры и, прежде всего, изменяет традиционную систему культурной коммуникации.

Традиционная система культур представляла собой систему замкнутых локальных образований или, в используемой нами терминологии, систему устойчивых и замкнутых информационных систем. Соответственно, диалог между такими культурами, то есть, иначе говоря, обмен информацией между ними осуществлялся на базе незначительных сходных устойчивых информационных компонентов, а основной массив информации должен был быть адаптирован (переведен, интерпретирован) на язык конкретной локальной культуры. Никакого промежуточного метаязыка для этой цели не существовало.

Все это определяло стационарность и устойчивость традиционной локальной культуры как информационной системы. Она работала по своим законам, эволюционным путем впитывая в себя и адаптируя к себе новую информацию. В результате был сформирован некий культурный иммунитет к другому в виде мощного адаптирующего механизма, что позволяло культуре относительно безболезненно приспосабливать к себе новые компоненты. Динамика развития описываемой модели культуры была относительно медленной, она представляла собой, по отношению к другим явлениям, некоторую стационарную, застывшую систему, которая оставалась одинаковой для многих поколений. Признак стабильности был самовыражением культуры как таковой.

Относительная стабильность (слабая динамика по отношению к индивидуальному сознанию), аристократический принцип отбора, элитарность и замкнутость привели к выработке такого адаптивно-адаптирующего механизма, который позволял каждой локальной культуре относительно безболезненно и незаметно для индивида приспосабливать к себе новые компоненты, включая их внутрь культурной системы.

Сравнивая локальные культуры, отдаленные друг от друга большим временным расстоянием, мы легко обнаруживаем различия между ними, свидетельствующие об изменениях. И, напротив, находясь внутри локальной культуры или во временном отношении недалеко от нее, эти изменения обнаружить почти невозможно. Такого рода изменения в локальных культурах, как правило, выходили за рамки индивидуальной жизни, поэтому для отдельного человека были незаметны.

Важной частью и проявлением указанного механизма адаптации было выделение в культуре «верхней» и «нижней» частей, которые находились в противоречивом взаимодействии, взаимодополняя друг друга. Абстрактно-духовная, рафинированная часть культуры постепенно оформляется в истории человеческой цивилизации как Культура с большой буквы. Она принципиально удалена от повседневности, даже от конкретной личности. Она требует определенной подготовки при ее восприятии. Такое понимание культуры настолько типично, что иногда может создаться впечатление, что кроме ее никакой иной культуры нет. Перед нами буквально предстает идиллическая картина, например, европейского средневековья, в котором крестьяне и ремесленники слушают Баха, по вечерам, после окончания работы, распевают в харчевнях оперные арии и выделывают балетные па.

В тоже время в человеческой культуре всегда сохранялся пласт неэлитарной, повседневной, низовой культуры, в потребление продуктов которой всегда была включена наибольшая масса людей, народа. Она в силу своей открытости была менее устойчива, а, следовательно, в большей степени подвержена изменениям.

Локальная культура, таким образом, предстает перед нами как некая завершенная целостная символическая система культурных значений, отражающая завершенность бытия человека и человечества. Точно также завершенным считается и противопоставление в ней «верхней» и «нижней» частей, в котором господствующей (культурой как таковой) является именно «верхняя».

Поэтому в целом тезис о единой общечеловеческой культуре как целостной системе был в этот период неправомерен и представлял собой скорее лишь метафору. Не существовало целостной культуры, а имелась система локальных культур, отдаленных друг от друга даже пространственно. Это не означает, что такие локальные культуры не общались между собой, не знали друг о друге. Общение, конечно, было, но в рамках временного семиотического диалога-пространства. Одновременно каждая из культур вырабатывала в себе мощнейший каркас, некий «иммунитет» к другой культуре, не пропускающий чуждых элементов и влияний.

Две культуры соотносились как два языковых пространства, и общение между ними выступало как особое коммуникационное пространство, которое часто обозначают как диалог культур. Это был относительно локализованный диалог, так как пространство пересечения культур было невелико, а область непересекаемого огромна.

Диалог культур – важнейший принцип окультуривания личности, так как познание своей культуры здесь совершается через познание иной, другой культуры в рамках некого семиотического пространства сравнения. Именно познание области несовпадения (изначального непонимания) культур обогащает их новыми смыслами и новыми ценностями, хотя и затрудняет сам факт общения и, в конечном счете, делает культуру непознаваемой для другой в абсолютном смысле.

Главным средством диалога выступает язык, знание которого является важнейшей предпосылкой понимания другой культуры. Зная иной язык, я необходимо адаптирую (перевожу) смыслы другой культуры. Сопоставляя же иную и свою культуры, я необходимым образом понимаю ценность и своеобразие собственной культуры. «Чтение иностранной литературы неизбежно сопровождается и знакомством с чужой, иной страны культурой, и конфликтом с ней. В процессе этого конфликта человек начинает глубже осознавать свою собственную культуру, свое мировоззрение, свой подход к жизни и к людям»¹ .

Если прокомментировать последнюю мысль, то перед нами одна из формулировок принципа развития, в данном конкретном случае – развития личности. Действительно, конфликт – это форма противоречия, а противоречие, точнее, его разрешение является главным источником развития. Поскольку речь в данном случае идет о языке, носителем которого является индивид как представитель отдельной культуры, то саморазвитие индивида необходимо связано с разрешением данной формы противоречия – противоречия культур. Именно это, в свою очередь, не только обогащает наше понимание, но и взаимообогащает понимание культурами друг друга. Поэтому язык является не просто средством коммуникации или средством перебрасывания информации, а есть важнейший механизм культурного общения.

Таким образом, если семиотически интерпретировать диалог культур, то он реализуется, по удачному обозначению Лотмана, внутри «семиосферы как особого семиотического пространства, включающего в себя не только сумму отдельных языков, но и социокультурное поле их функционирования. Любой отдельный язык оказывается погруженным в некоторое семиотическое пространство, и только в силу взаимодействия с этим пространством он способен функционировать… Семиосфера – и результат, и условие развития культуры». Поэтому диалог культур – это смысловая адаптация их друг к другу.

Возникновение глобального информационного пространства резко изменяет ситуацию обмена информацией между культурами. Точнее даже сказать, что оно выступает само по себе некой общей основой, в которую одновременно погружаются все локальные традиционные культуры, причем условием общения становятся уже законы данного информационного пространства. Культуры адаптируются уже не друг к другу в рамках межкультурного общения, а адаптируются к единому информационному пространству как некому метаязыку. Информационное пространство в буквальном смысле вынуждает вести диалог между культурами по своим законам и правилам, которые не носят локального (однокультурного) характера. Культуры как бы погружаются в иную внешнюю среду, которая пронизывает межкультурные диалоги, создавая предпосылку для интегрального диалога и для замыкания его в единой информационной системе. Культура растворяется в этом в информационном пространстве.

На фоне резкого расширения возможности общения между культурами и их представителями меняются его качественные характеристики. Возрастает объективная возможность интеграции культуры, но на базе не их различия, а их сходства. А сходство всегда связано с нивелированием особенностей каждой из культур. И мы уже сегодня видим, что часто представители разных культуры становятся неотличимыми друг от друга как по форме поведения и реакции на те или иные обстоятельства, так и вплоть до неразличения своего основного коммуникационного и системообразущего фактора – языка.

Достижения человечества периода классических культур – несомненны. Однако, вряд ли все, что происходило в такой культуре, было позитивным. Вспомним этнические и религиозные распри, в основе которых лежали именно ценности локальных культур. Другая культура часто воспринималась как враждебная. Современное состояние культуры фиксирует стадию ее перехода от локального к интеграционному уровню. Переходный период всегда тяжел и требует нестандартных объяснений, основанных на вариативности развития ситуации, а значит, связан с вероятностью наступления того или иного результата. Для любого исследователя это наиболее плодотворная ситуация. Это время не обобщений, а прогнозов, причем прогнозов, которые в некоторых случаях проверяются по историческим меркам почти мгновенно. Это трудное время для жизни, но счастливое для политологов, социологов, культурологов, экономистов и, конечно, философов. Может быть, в общекультурном смысле это и не период приращения и накопления культурных ценностей, но зато это момент определения векторов развития. Именно в этот момент вновь появляются идеи кризиса культуры, которые отражают глубину тех изменений, которые в ней происходят.

Понятие «кризис культуры» сегодня обозначает ситуацию резкого изменения коммуникационного пространства, все более разрывающего границы между культурами и создающего предпосылки (новые культурообразующие компоненты), которые могут обеспечить связь культуры в единую систему.

Например, современные изменившиеся формы коммуникации приводят к тому, что в общемировом общении начинают господствовать интегративные языковые тенденции. Одним из результатов этого становится подчинение всех языков тому, который в наибольшей степени способен себя распространить в силу политических, научно-технических и других условий. Мир уже начинает говорить на языке тех стран, которые господствуют в нем. А господство языка неизбежно меняет и стереотипы поведения. Уже сегодня наши дети часто знают лучше, кто такой Микки Маус, чем героев русских сказок.

Возникает опасность, что в новом коммуникационном пространстве будут господствовать общие стереотипы, общие оценки, общие параметры требуемого поведения, его общедоступные, то есть наиболее простые компоненты. Безусловно, что это сопряжено с массой удобств, но, одновременно, лишает диалог между культурами всякого смысла. Наука, выступая в качестве мощнейшего интегративного фактора с помощью новейших средств аудиовизуального воздействия, значительно суживает область неодинакового (недоступного, но потому и интересного, требующего особой культурной обработки) в культурах, подчиняя их либо некой искусственной суперкультуре (например, компьютерной культуре с фактически единым языком), либо просто растворяя менее развитые (в техническом плане) культуры в более развитой.

Мы сможем понять любого человека в любой точке Земли, но на уровне совпадения или даже тождественности смыслов. Это общение без насыщения смыслами. Гипотетично это общение со своим зеркальным отображением, причем по заданным стереотипам коммуникации. Царство мертвой тождественности при огромной внешней активности. Все это могло бы показаться фантастичным. Но посмотрите на характер общения в большинстве «чатах» интернета. Вы встречали там вопросы о смысле жизни? И неужели для понимания того, как плохо себя чувствует человек после излишне выпитого, необходимо обращаться к Джону из Уэльса или Лондона? В результате огромная информативная система загружена такими разговорами или порнографией.

Второй смысл, которое я вкладываю в понятие «кризис» культуры, фиксирует резкое увеличение скорости разрушения старых ценностей, сжатие временных рамок этого процесса, что не позволяет новым символам и знакам адаптироваться к традиционной знаковой системе ценностей.

Таким образом, с одной стороны, происходит резкое увеличение образований, претендующих на статус культурных, а с другой – их адаптация к старым ценностным системам происходит как бы в более сжатых временных рамках. Порой это уже можно наблюдать в период жизни одного человека или даже еще быстрее. В результате происходит разрушение старых систем ценностей и традиций, разрушение целостной знаковой системы культуры, которая господствовала на протяжении столетий. Символы и образы старой культуры исчезают или меняют свой смысл и значение. Новые ценности настолько расходятся с традиционными, что их культурообразующий смысл остается не всегда ясным и открытым. Количество людей, воспринимающих культурные образования, возрастает, но это восприятие лишается той утонченности и глубины, той степени подготовки, которой оно требовало ранее.

Действительно, кто бы что-либо в средние века мог узнать о четырех парнях из Ливерпуля, исполнивших незатейливые песенки. На соседней улице – может быть, через неделю, в другом городе – через пару лет, в другой стране – никогда или лет через 50. А сегодня это возможно практически мгновенно. Таким образом, доминирующим фактором оказывается не смысл или качество продукта творчества, а система их распространения (тиражирования). В этом смысле рок-культура в период ее расцвета в 60–70 гг. прошлого века была типичной низовой культурой, которая чаще всего и проявлялась в виде карнавального действа, правда, значительно усиленного новейшими средствами аудиовизуального воспроизведения, что позволяло репродуцировать образцы такой культуры на весь мир.

Такое явление как поп-культура является наглядным примером нового интегративного образования, не имеющего фундаментального этнического, локально-культурного основания, хотя корни возникновения этого феномена можно найти в конкретных культурах. Это типичное образование нового глобального коммуникативного пространства.

Здесь произведения не обязательно носят завершенный характер, но главное, что сливаются исполняющий и воспринимающий внутри образования, которое обозначается сегодня как шоу. Это типично интегративное (массовое) образование, где господствует не индивидуальное (то есть отличное от другого) творчество, а принцип соучастия или одновременного участия. Участие само по себе становится формой коммуникации, без передачи какого-то смысла, что реализуется в таком явлении массового сознания как шоу.

Мы погружаемся в мир шоу, которое господствует везде – от искусства до политики. А ведь шоу – это типичное образование, основанное на возможностях современного информационного пространства, в котором господствует не индивидуальное (то есть отличное от другого), а массовое, то есть совпадающее с другим. В культуре нарушается пропорция между высокой и низовой культурой и начинает доминировать именно низовая или массовая культура. Альтернативное состояние современной культуры чревато агрессивностью по отношению к иным формам проявления культуры. Устойчивый и длительный характер такой альтернативности приводит к вырыванию из культуры фундаментальных основ в виде системы общечеловеческих ценностей и интересов.

Шоу все более входят в нашу жизнь. Люди собираются на мосту, на котором стоят танки, готовые стрелять по Белому дому, и ждут начала выстрелов, а затем наблюдают за этим. Известен случай, когда атака американских десантников откладывалась из-за того, что не успели приехать телевизионщики с камерами, которые должны были вести прямой репортаж. И, наконец, смерть на электрическом стуле в США с предварительной продажей билетов и показом в интернете. Современный мир есть лишь большое шоу и работает по законам данного жанра.

На самом деле это также было в классической культуре в форме регулярных карнавалов, но изменились средства коммуникации и в результате карнавал перешел в нашу жизнь, став не временным, а постоянным явлением. Естественный баланс между высокой и низовой культурой нарушился, и диспропорции ее частей сменились в пользу последней, вплоть до того, что она стала выступать в виде официальной культуры как ее превращенная форма. «Низовая», массовая культура начинает доминировать, в каком-то смысле, по крайней мере, временно, подавляя «высокую». Это третье значение, которое я вкладываю в понятие «кризис культуры».

Аналогичные процессы происходят и в философии, что реализуется в концепциях деконструктивизма и постмодернизма. Центральным стержнем постмодернизма выступает критическое отношение к научному мышлению, а в более широком контексте – к рациональному мышлению в целом.

Но нас в меньшей степени волнует сущность данных философских направлений, чем причина их привлекательности и распространенности. Они оказались адекватны современному состоянию культуры и являются типичным примером альтернативных классической культуре образований. Изменение средств и характера коммуникации не случайно совпало с популярностью постмодернизма.

Он стал первой формой философии, которая испытала на себе (и на нас) новую коммуникативную ситуацию. Постмодернизм здесь оказался и героем, и жертвой одновременно. Он, с одной стороны, претендовал на раскрутку в массах, так как в академической среде был не конкурентен. И он вынужден постоянно обращаться к массам, ибо как только этого не будет, он сразу же растворится в ряду других, не менее интересных философских концепций. Это, кстати, объясняет феномен того, что о постмодернизме много говорят, но гораздо меньше действительно читают.

Во-вторых, постмодернизму чрезвычайно «повезло». Неожиданно новая коммуникативная система – такая как интернет – оказывается почти полной реализацией его устремлений. В данном случае речь идет о возникновении такого понятия как гипертекст, характерного для современной информационной сети. «Гипертекст – это представление информации как связанной сети гнезд, в которых читатели свободны прокладывать путь нелинейным образом. Он допускает возможность множественности авторов, размывание функций автора и читателя, расширенные работы с нечеткими границами и множественность путей чтения»² .

Действительно, постмодернисты говорят о смерти автора, о бесконечности текста и вариативности его интерпретаций. Все это уже есть в интернете. Если в классическом тексте сюжет задан раз и навсегда самим автором и именно автор выбрал в какой-то момент такое развитие событий, что Анна Каренина оказалась на железнодорожных путях, то в гипертексте можно развивать совсем иную сюжетную линию или даже несколько таких сюжетных линий.

А здесь, внешне неожиданно, возникает ряд проблем информативной безопасности или информативной адекватности. Например, если ранее для нас гарантией авторства текста был фактически переплет, на котором значилось имя автора и на одном из листов – название издательства, редактора, то в интернете авторство может быть каким угодно, и под именем Л. Толстого может писать свои романы неизвестный Сидоров, а история России может излагаться, нисколько не совпадая с реальными событиями. Для тех, кто знает, это не страшно. А если человек впервые это читает? Кто гарантирует истинность изложения, не говоря уже о более серьезных и скрытых проблемах?

Возникает иное умонастроение эпохи, в которой человек устал читать толстые тексты, будь то образцы литературы или философии, объективно не имеет для этого времени, которое заполнено фрагментами новообразованных культурных феноменов, и одновременно стал более свободен в собственном мыслеизъявлении, что позволяет ему скорее строить собственные схемы объяснения тех или иных феноменов, чем накладывать предлагаемые ему схемы, которые при этом нужно еще как-то освоить.

В этом плане феномен «мыльных опер», которые просматривает абсолютное большинство современных людей, причем среди них много тех, кто прекрасно осознает художественную ценность данных творений (с позиции соотнесения опять же с классическими образцами), вполне объясним. Человек не имеет возможности и времени держать в голове некую структуру (идею автора, как это было в классике), которая разворачивается посредством сконструированной другим человеком фабулы, развивающей эту глубокую идею. Человеку проще заглянуть в телевизор как в окно, зафиксировав сиюминутный событийный момент, не утруждая себя вопросами о сущности происходящих событий. Наблюдение вместо рассуждения – вот одна из установок такой культуры. Я обозначаю это как фрагментарное, «клиповое» сознание, что, пожалуй, в наибольшей степени выражают сущность современной массовой культуры.

Область неодинакового (недоступного, но потому и интересного, требующего особой культурной обработки) в культурах суживается и, напротив, расширяется сфера одинакового, тождественного. Иначе говоря, расширяется «псевдокультурное» поле общения, то есть простой обмен общими смысловыми структурами и стереотипами без необходимости понимания другого. Это уже не диалог, а обмен, или я бы даже сказал, непрерывное перекачивание информации, что, в свою очередь, порождает и изменения даже в поведении человека.

Революция в сфере информатики и коммуникационных средств создает невиданные ранее возможности для контакта разных культур, пусть и в несколько нетрадиционной, непривычной, даже в некоторых случаях, упрощенной форме. Не выходя из дома, мы можем слышать и видеть образцы культуры, в том числе и высокой культуры, которые ранее для нас были недоступны даже пространственно. Однако одновременно этим наносится и мощнейший удар по старой системе локальных культур. Количество людей, воспринимающих культурные образования, возрастает, но это восприятие лишается той утонченности и глубины, той степени подготовки, которой оно требовало ранее. 

Это заставляет нас спросить самих себя – будет ли зарождающееся интеграционное образование суперкультурым, столь же гуманистичным как традиционная культура, или антигуманистичным? Придем ли мы к созданию глобального коммуникационного пространства на принципах упрощения, когда сфера тождественного расширяется, а сфера разнообразного сужается? Или человеческая культура породит формы разнообразия в новых условиях? Ответы на данный вопросы очень не просты и ждут своего решения как от философов, так и от представителей конкретно-научных областей знания.

Ссылки:

¹ Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. – М., 2000. – С. 24.

² Визель Михаил. Гипертексты по ту и эту стороны экрана // Иностранная литература. – 1999. – №10 [Электронная версия журнала]. – http://novosti.online.ru/magazine/inostran/n10-99/visel.htm

Об авторе:

Миронов Владимир Васильевич - проректор, начальник Управления академической политики и организации учебного процесса МГУ им. М.В. Ломоносова, декан философского факультета, профессор. 

Публиковалось: Информационное общество, 2005, вып. 1, с. 14-18.