Марфа и Мария. Образ идеальной женщины в творчестве Лескова

Семантическая перекличка между евангельскими образами и персонажами Н.С. Лескова

Лесков, прилежный читатель Библии, не мог не обратить внимание на женские образы в этой Книге. Особенно часто он упоминает Руфь, хотя и не совсем одобряет её поведение; вспоминает Юдифь и Сару, любуется изображением слез Сары в книге “Женщины в Библии”, написанной аббатом Дарбои, будущим Парижским епископом. Лесков, убежденный сторонник типизации как литературного приема, любил сравнивать своих героинь с этими известными лицами. Но его размышления более всего предопределил известный ответ Христа Марфе. 

Марфа же заботилась о большом угощении, и подошедши сказала: Господи! или тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом. А одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее (Лк. 10:40— 42). 

Определяя роль женщины в семье и обществе и описывая отношение своих современниц к их обязанностям и к новым идеям, таким, как свобода чувств и равноправие, Лесков использовал эти символические образы и при этом не боялся истолковать их по-своему. 

В романе “Обойденные” (1865), полемизируя с романом Чернышевского “Что делать?”, Лесков представляет двух сестер, напоминающих Веру Павловну. Они живут независимо от всякой опеки — мужской или семейной, успешно руководят швейной мастерской, но без всяких революционных принципов. Лесков сопоставляет своих героинь с новой женщиной Чернышевского в экономическом и сентиментальном плане. Если они очень удачно ведут свои материальные дела, то в своей личной жизни они не так счастливы. Лесков явно не верит ни в возможность “пить спокойно чай втроем”, ни в легкое преодоление бурной страсти. Как и Достоевский, он скептически относится к идее разумного эгоизма, защищаемой Чернышевским. Воспевая верную и самоотверженную любовь Анны, он подчеркивает губительную силу страсти Доры, её младшей сестры. Дора не может наслаждаться своей связью с Долинским, которого нежно любит Анна. Хотя она лечится на юге Франции и думает, что сестра Анна в Петербурге остается в полном неведении, ей не удается освободиться от угрызений совести. Дора мечтает о спокойной любви и любуется простой супружеской любовью Жервезы, французской крестьянки, похожей на крестьянских героинь Ж. Санд. 

Имея в виду именно ее, Дора заявляет своему любовнику: 

— Это Марии, — говорила она Долинскому: — а не мы, Марфы, кажется, только и стоящие одного упрека… Может быть, только мы и выслужим за свое марфунство. 

Далее Дора уточняет определение марфунства — неологизма, по моему мнению, созданного Лесковым. 

— Видите, — начала, подходя к городу, Дора: — почему я вот и назвала таких женщин Мариями, а нас — многоречивыми Марфами. Как это все у нее просто и все выходит из одного люблю. — Почему люблю? — Потому, что он такой недурненький и ласковый. А совсем нет! Она любит потому, что любит его,а не себя, и потом все уж это у нее так прямо идет — и преданность ему, и забота о нем, и боязнь за него, а у нас пойдет марфунство: как? да что? да, может быть, иначе нужно? И пойдут эти надутые лица, супленье, скитанье по углам, доказывание характера, и прощай счастье. Люби просто, так все и пойдет просто из любви, а научит вот этак пещися и молвит о многом — и все пойдет, как ключ ко дну. 

Дора, несомненно, выражает здесь мнение самого Лескова, осуждая женщин, не способных к самоотверженной любви, покоряющихся своей участи. Лесков выбирает Марию как символ любви, преданности и какого-то природного спокойствия; он клеймит суету, неудовлетворенность и эгоизм (рациональный или нет), связывая их с материальными заботами Марфы. В романе “Обойденные” Жервеза и Анна Михайловна своей преданной, спокойной и верной любовью олицетворяют Марию и противопоставлены пылкой Доре. 

В известных антинигилистических романах “Некуда” (1864) и “На ножах” (1870 —1871) мы находим то же противопоставление, но наполненное основной идеей творчества Лескова: нужно делать свое дело. 

Как Лесков понимает это платоновское изречение? В своей статье о романе Толстого “Война и мир” (1869) он дает простое определение: делать свое дело — это “действовать просто и искренно, не забывая своих ближайших частных интересов”. Неудивительно поэтому, что в той же статье он утверждает: Россию спасли не столько генералы и полководцы, сколько люди, делающие свое дело, пусть даже самое простое. Ту же мысль высказывает и Подозеров, герой романа “На ножах”: 

…делая свое дело честно, исполняя ближайший долг свой благородно, человек самым наилучшим органическим образом служит самым наилучшим интересам своей страны. 

А. А. Шелаева, цитируя эти слова Подозерова, права, отмечая, что они звучат “как автопризнание Лескова”. Эту же идею Лесков излагал в своей строгой рецензии на книгу Ф. В. Ливанова “Жизнь сельского священника”. Хорошо зная реальные условия жизни русского духовенства, Лесков отверг предлагаемый Ливановым утопический образ попадьи. 

Без средств же попадье впору думать только о муже, о детях и о домашнем хозяйстве, и если она это делает как следует, то… она делает свое дело, и спасибо ей. Тогда успокоенный ею муж будет спокойно совершать свое трудное служение, находя дома отдых и одобряющее слово участия, ее дети будут расти досмотренными, в добром правиле и добром здоровье; ее дом будет светел и чист, и все знающие ее станут называть ее “матушкою” с чувством истинного почтения. — Вот что нужно прежде всего, а остальное все будет и преизбудет, когда к тому на русской поповке явится возможность, зависящая от других, очень серьезных причин. 

Так делать свое дело есть не что иное, как выполнять свои прямые обязанности.

Именно в решении этой проблемы Лесков и использует образы Марфы и Марии. 

В романе “Некуда” Женни Гловацкая, примиряющаяся со своей судьбой, исполняющая свой долг дочери, жены и матери, принадлежит к разряду Марий, а бунтующая Лиза становится жертвой своего марфунства, которое ее ведет не только к неудаче, но и к смерти. 

В романе “На ножах”, написанном через шесть лет после “Некуда”, Лесков прямо предлагает своему читателю смотреть на “новые межеумки, с которыми надо ликовать или мучиться и многозаботливым Марфам, и безвестно совершающим свое течение Мариям”. 

Однако роман “На ножах” построен не столько на противопоставлении Марфы и Марии, сколько на борьбе Добра и Зла, преимущественно воплощенных в двух главных героинях — в “праведнице” и в “темном духе”, т. е. в Александре Синтяниной и в Глафире Бодростиной, последовательнице то нигилизма, то дарвинизма, то спиритизма. Ясно, что можно причислить к Мариям Синтянину, спокойно исполняющую все свои обязанности. Она пошла дальше своего долга, выходя замуж за нелюбимого мужчину, чтобы спасти от тюрьмы бывшего жениха и его товарищей, замешанных в политическом деле. С другой стороны, нельзя назвать Бодростину Марфой, так как натура у нее демоническая и развращенная. В этом романе к разряду Марф можно отнести только два второстепенных женских лица, Лару Висленеву и Катерину Астафьевну, вращающихся вокруг Синтяниной и Бодростиной. Ж. Маркаде весьма тонко определил их как “отрицательную” и “положительную” Марфу. Всегда полная “тревоги”, Лара интересуется “только пределами вещей и крайними положениями”. Не зря Лесков показывает ее с одуванчиком в руке, описывает ее как собаку, бегущую за своей тенью, сравнивает её с “калмыцкой лошадью”, противопоставляя ее солидной Синтяниной. Вечное неудовлетворение Лары отнимает у нее способность любить доброго и хорошего мужа и приводит ее к самоубийству. 

Небезынтересно, может быть, здесь подметить физическое сходство солидных Марий и суетливых Марф. Анна Михайловна, Женни Гловацкая, Александра Синтянина, которых можно считать Мариями, являются высокими, полными “земными” женщинами со спокойными и плавными жестами. Пылкие и нервные Марфы являются маленькими и тоненькими. 

Дора похожа на “ундину”, Лиза Бахарева — тоненькая, и, как и Лара, она больше похожа на дитя, чем на взрослую женщину. “Жгучая брюнетка” Лариса Висленева является просто “линией”. 

Катерина Астафьевна также оказывается Марфой из-за своей вспыльчивости, нервности, но она являет собой иной тип Марфы, и ее тучность указывает на это различие. Ее радостное принятие болезни, ее спокойная смерть доказывают, что она была, несмотря на пылкий характер, ангелом, как ее называет сама Синтянина. Катерина оказывается положительным лицом благодаря самоотверженности, преданной любви к Форову, смирению со своей судьбой. Будучи медсестрой во время Крымской войны, она влюбилась в майора Форова и впоследствии сопровождала его повсюду. Она всегда вызывала к себе доверие и уважение солдат. Сам Форов ее глубоко уважал и любил, но он долго не женился на ней, потому что, “нигилист чистейшей воды”, он считал брак пустою формальностью. Катерина, хотя и верующая, так мало заботится о самой себе, что не задумывается о своем положении. Жизненный путь Катерины напоминает судьбу Полиньки, повивальной бабки, одной из положительных героинь в романе “Некуда”. Катерина и Полинька правильно понимают, на взгляд Лескова, значение эмансипации. Они — действительно независимые женщины, пренебрегающие узкими социальными условностями; но они оказались способными к самоотверженной любви и сумели избежать ловушки теории свободной любви. Катерину можно противопоставить “бессодержательной” Ларисе и назвать ее, вслед за Маркаде, “положительной” Марфой. 

Впрочем, Катерину можно также причислить и к Мариям, если основываться на одном из писем Лескова к С. А. Юрьеву, написанном 18 декабря 1870 года — в год появления романа “На Ножах”. 

Далее: пять лет тому назад по поводу толков “о призвании женщины” и кривотолков о русской женщине с верою и упованием, которые были осмеяны, мне пала в голову и в сердце неотвязная мысль изобразить в живом очерке: мешают ли эти злополучные вера и упования истинной свободе чувства и независимости женщины? В обдуманном плане я уложил целую эту идею в повесть, снабдив ее и кличкой по шерсти. Повесть эта должна быть названа: “Марфа и Мария”. При этом библейском названии во главе повести идет и евангельский эпиграф: “Марфо, Марфо, печешися” пр. Отсюда, я думаю, Вам уже понятно, что будет сказано в этой повести? Она еще не писана, но весть о Вашем журнале и особенное радушное письмо Ваше говорят мне, что ей пора писаться и поспевать к Вам. Не откажитесь мне ответить: нравится ли Вам мой замысел поделить наших современных соотечественниц на “Марф и Марий” и показать всю тщету их “марфунства” при несомненной ясности пути Марий? 

Несколько месяцев спустя (6 апреля 1871 года) в подтверждение своей идеи о совместимости веры и эмансипации, Лесков в письме к тому же Юрьеву приводит в пример известную докторшу Кашеварову, “которой капитальное изучение естественных наук не помешало любить Русь и теперь не мешает молиться за раннею обеднею у Знаменья о своих трудных больных”. 

Образ пылкой, но деятельной Катерины, олицетворяющей положительную Марфу или даже Марию, означает изменение в истолковании Лесковым темы Марфы и Марии, изменение, о котором свидетельствует обещанная Юрьеву повесть. 

Эта повесть, которая имеет в рукописи название “Дурное место” с подзаголовком “Марфа и Мария”, не была завершена Лесковым. В ней он описывает, между прочим, жизнь двух сестер в отдаленной норвежской рыболовецкой деревне. Он уже не полемизирует с поборниками женской эмансипации, а подчеркивает ценность женской работы и, толкуя по своему известный текст Луки, представляет Марфу как необходимое лицо для прославления Марии. 

Мы уважаем Марию, которая научила нас, как надо себя понимать, но знаем, что Марии не пришлось бы все это узнать и открыть нам, если бы ее не вскормила своими заботами многопечальная Марфа, и за то мы считаем, что все добро, которое нам открыла Мария, пришло к нам через Марфу и без ее трудов и забот не слыхать бы нам научений Марии. 

Очевидно, что представление Лескова о Марфе и Марии развивалось. Марфа уже не “многоречива”, а “многопечальна”. Лесков здесь не говорит о покорности судьбе, о верной любви, а настаивает на ценности труда и на необходимости деятельности. Через два года, в 1873 году, эти идеи утверждаются в статье “Монашеские острова на Ладожском озере”, где Лесков представляет крестьянина, упрекающего жену в сугубо практическом уме: 

Поедем в пятницу молиться на Валаам, а она сейчас о еде… <…>

— Женщина-с!

— Что же такое что женщина! Это еще не велик резон. Мария тоже была женщина, но она села при ногу и слушала слова.

— Да, хорошо ей было, Марии-то сидеть да слушать, как было ей из-за кого. Чего не послушать. Я бы и сама села-послушала. А она, Мария-то, из-за Марфы прославилась. 

Лесков воздает должное женской работе, как он делал это в своих первых сочинениях, хваля Настасью Петровну в “Овцебыке”, Софью Карловну Норк в “Островитянах”, Жервезу в “Обойденных”. Но в семидесятых годах Лесков настаивает еще и на том, что работа Марфы позволяла Марии вести сосредоточенную духовную жизнь. 

Он защищает эту идею в “Захудалом роде” (1874) и в “Ракушанском меламеде” (1878). В хронике “Захудалый род” Марья Николаевна своей усиленной работой позволяет своим двум братьям учиться в семинарии и стать духовными лицами. Не случайно в романе “Соборяне” Лесков показывает, как отец Савелий Туберозов, имеющий намерение писать повесть о русском духовенстве, поминает с умилением о работе матери. 

Добрые мне женщины наши представляются вроде матери моей, дочери заштатного дьякона, всех нас своею работой кормившей. 

Конечно, эти примеры прямо вытекают из жизненных условий духовенства, но они тем не менее соответствуют глубоким убеждениям Лескова, что подтверждает рассказ “Ракушанский меламед”. 

В этом рассказе Лесков противопоставляет друг другу еврея Схарию и его служанку Оксану. Оксана своей прилежной работой дает Схарии возможность тщательно соблюдать Закон и таким образом прослыть святым человеком. Важно отметить, что в “Захудалом роде”, как и в “Ракушанском меламеде”, настоящей праведницей перед Богом является работница, а не “святые мужья”. Василий, один из братьев Марии  Николаевны,  ставший  архиепископом,  оказывается  бесчувственным  и самовлюбленным  человеком. Богомольный Схария является на самом деле фарисеем, дорожащим буквой больше, чем духом. 

На первый взгляд, эти два истолкования Марфы и Марии, сделанные Лесковым, противоречат друг другу. Ведь в первом истолковании Марфа олицетворяет тщетные материальные заботы и суету, а во втором она представляет собой ключ, открывающий дверь к духовной жизни. На самом деле Лесков не менял свои основные идеи, в том числе и убеждение в ценности преданной любви и исполненного долга. 

Придавая высокий смысл работе, Лесков все же не отрицает значение духовной жизни. Защита Лесковым прав женщин на образование не означает осуждения внутренней религиозной жизни. Не случайно в статье “Загробный свидетель за женщин” он цитирует отрывок известного письма хирурга Пирогова к баронессе Раден, где Пирогов сопоставляет неутомимую деятельность К. М. Бакуниной и мистицизм К. А. Хитрово. 

Это сравнение невольно напомнит мне евангельских Марфу и Марию. Они обе принадлежали к малому стаду Христа, что нам доказывает, что он принимает и высоко-практичную тенденцию жизни, и глубоко-религиозное чувство. 

Известная “фефела” Лескова является синтезом этих евангельских лиц. Обладая сильным практичным взглядом на жизнь, она сумела своей работой кормить себя и ребенка. Но она же готовится к смерти в созерцании и в молитве. Можно сравнить конец ее жизни с последними годами княгини Протозановой, живущей в одиночестве и в спокойствии: 

…она, как овца, тихо шла, не сводя глаз с пастушьего посоха, на крючке которого ей светил белый цветок с кровавою жилкой. 

Однако Лесков явно придает большую цену труду, чем созерцательной жизни. Его праведники и праведницы отличаются практической деятельностью и конкретной заботой о ближнем. 

Трудно найти у Лескова чисто созерцательные лица даже среди духовенства. Лесков, изображающий монахов и монахинь, мало говорит об их созерцательной жизни. Важно отметить, что ни одна из его пяти монахинь не вступила на путь служения по чисто духовному призванию и только три из них являются положительными героинями: мать Агния (“Некуда”, 1864), Платонида (“Котин доилец и Платонида”, 1867) и Люба (“Павлин”, 1874). Эти три женщины стали монахинями из- за несчастной любви. Люба уходит в монастырь, чтобы искупить прелюбодеяние. Платонида хочет очистить душу и, может быть, удалиться от неразделенной любви. Мать Агния хочет остаться верной памяти жениха, высланного после восстания декабристов. Платонида и Люба стали образцами благочестия и получили дар слез, penthos. Лесков явно связывает их слезы с “этими светлыми слезами, светлейшими жемчужинами, укрепленными в ткани древней молитвы”, о которых говорил псевдо- Макарий. Лесков предпочитает показать практическую деятельность матери Агнии, которую можно причислить к великим женским образам Лескова. Своей верностью памяти жениха она близка княгине Протозановой, умом и проницательностью похожа на Марфу Плодомасову; наконец, удочерив двух сирот, она становится сестрой Котина, “крестьянскую красоту” которого Лесков любил воспевать. Здесь нет противоречия, скорее нужно отметить две стороны мировоззрения Лескова — восхищение мистицизмом Любы и Платониды и его уважение к практической деятельности. Слезы Платониды и Любы являются русским мистическим вариантом мирского ригористического искупления Мани Норк в “Островитянах”; на них откликается и “Уединенное размышление протестантского духа Фефелы”. В этом у Лескова проявляется восточное христианство и протестантское влияние: протестантских авторов он читал наравне с отцами церкви. 

Следует упомянуть, что в описании монахов Лесков также настаивает на практической деятельности. В рассказе “Скоморох Памфалон” (1887) аскетизм и созерцательная жизнь явно уступают место работе и служению ближнему. Столпник Ермий понимает после своей встречи с Памфаловым, что лучше спуститься со столпа и помогать крестьянам. 

Практическая деятельность и особенно исполнение долга характеризуют идеальных женщин в творчестве Лескова. 

Молчанов, несчастный герой “Расточителя” (1867), как и доктор Розанов из романа “Некуда”, мечтает об идеальной женщине, простой, здравомыслящей, доброй. Эти три качества проявляются в разной мере во всех великих героинях Лескова, как проявляются они и в женщинах, названных отцом Евангелем в романе “На ножах” “умными дурами”. 

Самым ярким примером такой идеальной женщины является Наталья Туберозова в романе “Соборяне”. Хотя Наталья Николаевна не может понимать все заботы и интересы мужа, она прекрасно умеет поддержать его дух своей преданной и предупредительной любовью. Чтобы уберечь мужа от лишних забот, Наталья Николаевна не боится жертвовать здоровьем, работая не по силам. В этом она соответствует как первому определению Марии, так и второму определению Марфы. Ее муж Савелий Туберозов отдает должное смирению и доброте жены. Не случайно смерть Натальи Туберозовой отличается от смерти Туберозова и Ахиллы удивительным спокойствием. Наталья Николаевна как будто засыпает, и даже можно сказать, что ее смерть напоминает Успение. 

Лесков не пренебрегал и юмористическим изображением “многопечальной Марфы”, описывая примеры супружеской преданности. Он любил подчеркивать ценность супружеской любви в любых формах ее проявления. В рассказе “Старинные психопаты” (1885) Степанида Васильевна, искалеченная трудными родами, ищет и находит красивых сожительниц для своего мужа. В рассказе “Совместители” (1884) Лесков рисует привлекательный портрет бывшей содержанки, которая “любит” мужа и пользуется влиянием на своего бывшего покровителя, чтобы помогать мужу-чиновнику. 

Марья Степановна была не пустая, легкомысленная кокетка, которая способна упражняться в кокетстве по одной любви к этому искусству. Нет, Марья Степановна была умная женщина, и именно русская умная женщина, с практическим закалом. Она широко обозревала раскрывающееся перед нею поле жизни и умела отличать кажущееся от существенного. В самом ее красивом обличье тонкие черты новогреческого типа, если всматриваться в них, напоминали одновременно старый византизм и славянскую смышленость. В ней было что-то пристойное бывшей “матерой вдове Мамелефе Тимофеевне”, перед которою в раздумье тыкали посошками в землю и трясли бородами поважные старцы, чувствуя, что при такой бабе им негоже над бабьею головою тешиться. 

Конечно, нельзя смотреть на Марью Степановну как на идеальный образ женщины; она далека от Натальи Туберозовой, но нельзя видеть в ней и юмористический вариант идеального образа. Взгляд Лескова сложнее. Помогая мужу в его карьере, она исполняет свой долг, долг супруги и чиновницы. Нельзя забывать, что у Лескова исполнение служебного долга оправдывает как придирчивую бдительность сторожа Аферьича в романе “Некуда”, так и жестокую непоколебимость дворника Павлина. Этим он близок протестантскому швейцарскому теологу Эрнесту Навилле, утверждающему, что “воля оказывается хорошей, когда долг исполнен”. Сверх того, Марья Степановна обладает преданностью и здравомыслием — достоинствами, которыми Лесков одаривает своих героинь от Настасьи Петровны в рассказе “Овцебык” до Тети Полли в рассказе “Юдоль”. Более того, Лесков считает здравомыслие типично женским качеством: 

Женщины наибольшею частью “практичны”, отчего, по замечанию Гейне, они, даже идучи в театр на трагедию, “все-таки запасаются чем-нибудь съестным”, — и это выходит недурно. 

Прозаичность, вытекающая из будничных и материальных забот, оставляет, на взгляд Лескова, место для силы характера и величия души. Об этом свидетельствуют изящные образы таких героинь, как Плодомасова, Протозанова, мать Женни Гловацкой, так охарактеризованная матерью Агнией в романе “Некуда”: 

Мать твоя была великая женщина, богатырь, героиня. Доброта-то в ней была прямая, высокая, честная, ни этих сентиментальностей глупых, ни нерв, ничего этого дурацкого, чем хвалятся наши слабонервные кучера в юбках. Это была сила, способная на всякое самоотвержение; это было существо, никогда не жившее для себя и серьезно преданное своему долгу. 

И смиренную Наталью Туберозову Лесков называет “силой”, и эта сила тесно связана с исполнением долга. 

Идеальный образ женщины у Лескова близок библейскому образу добродетельной женщины, какой она описана в стихах “Книги Притч”:

Крепость и красота — одежда ее;

и весело смотрит она на будущее. Уста свои открывает с мудростию,

и кроткое наставление на языке ее.

Она наблюдает за хозяйством в доме своем,

и не ест хлеба праздности. 

Явное предпочтение, оказанное Лесковым “многопечальным” Марфам, не значит, что он отвергает классическое истолкование Евангелия, использованное, например, Герценом, чтобы провозгласить право женщины на самые благородные виды деятельности. Описывая ежедневный труд женщин, Лесков содействовал высокой оценке традиционной роли женщин и достижению ими равноправия.

Публиковалось: Муллер де Морогуес И. (Швейцария) Марфа и Мария. Образ идеальной женщины в творчестве Лескова // Проблемы исторической поэтики. Петрозаводск : Петрозаводский государственный университет, 1998 . – 442-453