Языковое сознание и самосознание личности в народной культуре

Мы выражаем себя в языке. "Мы" — это не только каждый из нас в отдельности, но и все вместе, т.е. множество, составляющее народ. И устная речь тут имеет определенное преимущество перед письменной — она более живая, а потому более чуткая. Автор занимается разработкой понятия языкового сознания на материале фольклора. 

Начнем с вопроса: создает ли рожденное В.В. Виноградовым, почившее в эпоху "бесчеловечной” лингвистики и воскресшее ныне понятие языковой личности новую проблематику в лингвистике или только переформулирует старую? Книга Ю.Н. Караулова[1] заставляет, пожалуй, утвердительно ответить на первую часть предложенной альтернативы. А может быть, такая постановка вопроса не совсем правомерна, и надо говорить о том, как переструктурируется, переакцентируется множество уже известных проблем, соединенных в единое целое понятием языковой личности?

Как известно из психологии, главным признаком личности является наличие сознания и самосознания. Тогда главным признаком языковой личности является наличие языкового сознания и языкового самосознания.

Понятие языкового сознания весьма неопределенно. Его сближают с такими понятиями как языковая картина мира, стратегия и тактика речевого поведения. В любом случае языковое сознание реализуется в речевом поведении. Поэтому, говоря о языковом сознании личности, мы должны иметь в виду те особенности речевого поведения индивидуума, которые определяются коммуникативной ситуацией, его языковым и культурным статусом, социальной принадлежностью, полом,' возрастом, психическим типом, мировоззрением, особенностями биографии и другими константными и переменными параметрами личности. Одним из способов представления языкового сознания является тезаурус.

В выборе языковых средств и в процессах понимания текста участвуют как бессознательные механизмы, так и осознанные действия[2]. Граница между осознанным и неосознанным индивидуальна и ситуативно обусловлена. Личность, как правило, осознает лишь небольшую часть своего языкового поведения.

Будем употреблять термины "осознание” и "самосознание” как синонимы. Действительно, осознание своего языкового поведения и есть самосознание. Правда, осознавать можно не только свое, но и чужое языковое поведение (например, оценивать). Однако и в том, и в другом случае мы подразумеваем способность квалифицировать и интерпретировать элементы языкового сознания. Заметим, что этим же занимается лингвистика, содержанием которой является научное осознание и описание языкового сознания. Языковое же самосознание рядовых носителей языка получило название "народного языкознания”[3].

Языковое самосознание можно считать частью языкового сознания, его верхним автономным слоем. Если объектом языкового сознания является весь универсум, то объектом языкового самосознания является язык в целом и его отдельные элементы, языковое поведение и его продукт — тексты. Как мы уже отметили, языковое сознание реализуется в вербальном поведении. Способы же реализации языкового самосознания могут быть разными — вербальными и невербальными. Именно в первом случае мы говорим о метаязыковой функции языка. Однако осознание может выражаться и невербальными способами. Так, определенные языковые выражения люди квалифицируют как ругательства и реагируют на них поведением, далеко не всегда вербальным (например, брезгливым или возмущенным взглядом, жестом и т.д.).

Языковое самосознание является частью культурного самосознания. Между осознанием элементов языка и других элементов культуры нет четко выраженной границы. Достаточно напомнить, что в переломные исторические эпохи родной язык становится символом национального самосознания. Существенно также, что осознание элементов языка или языковой структуры текстов совершается теми средствами и идет по тем путям, которые предоставляет личности культура.

Обратимся теперь к рассмотрению вопросов, связанных с языковой личностью в русской народной культуре. Мы будем говорить о личности в традиционной крестьянской культуре и укажем такие ее свойства, которые отложились в языке, сказались на ее речевом поведении, т.е. проявились в языковом сознании и самосознании. Главное — это невыделенность личности из социума, обусловленная прежде всего традиционным образом жизни, т.е. воспроизведением опыта предшествующих поколений без существенных изменений, одинаковостью занятий, подчинением миру — общине, регламентировавшей практически все проявления личной жизни, коллективными производственными и этическими традициями. Деревня могла ощущать себя единым целым, происходящим от одного родоначальника. Об этом часто говорят названия деревень. Так, старообрядческие поселения в Верхокамье сплошь носят производные названия от собственных мужских имен (форманты онки/енки, ата/ята, ы): Степанёнки, Абрамёнки, Евтёнки, Киршонки, Абросята, Нифонята, Андронята, Трошата, Егоры, Макары, Сидоры. Замечательно, что эта древняя патронимическая идея отражается не только в названиях, но и в синтаксических оборотах, их включающих: — Где была? — У Карпушат. — Куда сходила? — К Евтёнкам).

Глубокую зависимость личности от социума создавали, сохраняли и укрепляли· коллективные представления и коллективные тексты, их выражающие. Коллективные тексты участвовали в организации жизненного и годового циклов, давали людям веками отработанные формы и способы регулирования поведения человека во время тяжелых эмоциональных потрясений (например, похоронные плачи). Коллективные фольклорные тексты были достоянием каждого члена традиционного социума. В особом взаимоотношении человека и текстов в народной культуре кроется существенное отличие традиционного крестьянина от современного горожанина. На языковом уровне это проявляется в специфическом взаимодействии в языковом сознании и речевом поведении двух стилей, или языков — диалекта (соответственно, диалектной речи) и языка фольклора (соответственно, фольклорных текстов). Горожанин, не писатель и не поэт, знающий художественную литературу, сознательно отделяет свою речь от авторских художественных текстов. Цитируя — точно или приблизительно, трансформируя первоначальный текст художественного произведения, он осознает грань между своим (бытовым или даже художественным) и чужим авторским текстом.

Носители народной культуры этой грани так резко не ощущают, и перетекание фольклорной речи в бытовую и обратно — естественное явление. Особенно это касается малых жанров — пословиц и поговорок, которые по природе своей — ничьи и являются достоянием всего общества (не только носителей традиционного фольклора). Фольклорные произведения — песни, сказки, былины — также ничьи и одновременно принадлежат всем, кто их исполняет и является сотворцом. Эти произведения — творения одного удивительного автора, чьи бесчисленные произведения существуют в бесконечном количестве вариантов и множестве диалектных разновидностей. Этот автор — коллективная языковая личность, фольклорный социум, субъект, творящий свое мироздание, свою эстетику, свою аксиологию, свой поэтический язык и свои коллективные культурные тексты. Последнее обстоятельство — производство коллективных текстов, коллективное авторство представляется нам весьма существенным. Этот признак отделяет коллективную языковую личность от языкового коллектива. Языковой коллектив — таким, например, является деревенский социум — объединен общностью диалекта и ценностной картины мира, запечатленной в общем тезаурусе. Однако существенный признак коллективной языковой личности — производство общих текстов — присутствует здесь спорадически. Так, всем "миром” деревня может сочинять письма, жалобы, соборные постановления (у старообрядцев). Бытовые же тексты, как правило, индивидуальны.

Можно предположить, что во времена складывания основных традиционных фольклорных жанров фольклорная коллективная языковая личность и бытовой языковой коллектив по мироощущению, системе ценностей, а также по языку были близки друг другу (как известно, язык русского фольклора хранит множество древнерусских элементов на всех уровнях). Это значит, что близки были и тезаурусы, содержащие регулярные семантические связи между словами и понятиями, посредством которых фиксировалась языковая "картина мира”, т.е. существенная часть языкового сознания. Время, изменения в укладе, натиск цивилизации неуклонно разводили их. Разрушалась община, "мир”, переставал быть непререкаемым судьей, менялся лексикон крестьянина и даже его синтаксис.

Фольклор реагировал на это возникновением новых форм (например, частушек, где диалект и фольклорный язык образуют своеобразную смесь или привлечением в фольклорный обиход городского романса, в котором ценностная картина мира и стилистика иные, чем в традиционном фольклоре). Происходили изменения в соответствующих тезаурусах.

Глубинная связь между двумя тезаурусами — бытовым и фольклорным — осуществлялась и осуществляется в тех представителях народной культуры, которые владеют фольклорным богатством. Думается, что одной из главных задач в исследовании языкового сознания в народной культуре является параллельное составление словарей тезаурусного типа как отдельной личности[4], так и целого сообщества (деревни, например), как для говора, так и для языка фольклора.

Как известно, народная культура — преимущественно устная. Тезаурусы фольклорной и бытовой речи относятся к сфере устной коммуникации. Но издавна существовал стиль, реализовавшийся в письменной форме, которым, однако, владели и грамотные и неграмотные — это эпистолярный стиль. Деревенские письма — любимая тема в русской литературе, но кто из лингвистов изучал их как определенный стилистический пласт в народной культуре?

Кроме того, существует такой тип народной культуры, где письменный книжный язык и соответствующие тексты являются для этой культуры, наряду с устными, ее полноправными формами. Это культура русского старообрядчества, более трех веков культивировавшего старую книгу.

Традиционные книжные христианские тексты, жившие в народной среде, формировали стиль мышления старообрядца, обусловливав выбор языковых средств для выражения определенного круга идей. К бытовому и фольклорному тезаурусам присоединялся еще и тезаурус книжной письменной культуры. Одно и то же слово в разных тезаурусах попадает в разные семантические поля. Так, слово корабль в бытовом языке попадает в поле средств передвижения и связано прежде всего со словами лодка, пароход, море, океан и т.д. В языке фольклора слово корабль связывается прежде всего со свадебной темой и такими словами, как невеста, корабельщики, перевоз, матушка и т.д., в книжной культуре и духовных стихах корабль выступает прежде всего как символ церкви.

Книжная форма культуры определяла во многом речевое поведение личности. Люди, грамотные ”по-церковному’ т.е. знающие церковнославянский язык, могут в разговоре легко переходить от бытового диалектного языка в церковнославянскому, перемежая просторечие цитатами из поучений отцов церкви, т.е. обращаясь к прецедентным текстам. Письменные тексты старообрядцев — полемические сочинения, описания истории своего согласия, соборные постановления — ориентированы на книжные образцы, однако обильно включают и элементы диалектной речи[5]. Большой интерес представляют тексты старообрядческих писем: здесь смешение книжного стиля и разговорного языка особенно очевидно, например, Поздравляем с прошедшим праздником Пасхой Христовой и купно поздравляем вас всех праздником весны 1-ым Маем [6]. Стиль писем определяется интенциями отправителя и представлением об адресате. Так, в письмах, направленных сотрудникам Археографической группы МГУ, людям, знающим церковнославянскую грамоту и книги и все-таки "чужим” по культуре, стиль, особенно в начале письма, может быть торжественно-дидактическим: Благодарственно воздаем богу, и оттого нам бывает веселее, ибо мы так научены родителями и традиции их неизменно хочется соблюсти. Жалких и дорогих девочек приглашают отдохнуть от многосуетного московского мятежа. Но при самом ярко выраженном в тексте чувстве собственного достоинства письма обычно кончаются этикетной уничижительной формулой: не осудите меня грешную за письмо мое маломольное.

До сих пор мы говорили о проблеме языкового сознания в народной культуре. Остановимся теперь на вопросах, связанных с самосознанием.

Народное языкознание стало предметом самостоятельного исследования около двух десятилетий назад. Количество публикаций на эту тему за рубежом растет [7]. В отечественных же лингвистических исследованиях сведения о народном языковом самосознании, как правило, являются лишь сопутствующей информацией. Между тем в народной культуре существует своя система взглядов на речевое поведение, объединяющее народное языкознание и народную фольклористику ("народная филология”), которая находит свое выражение в метаязыке ("народная терминология”) и метатекстах — как индивидуальных, так и коллективных (вспомним пословицы о языке). Мы остановимся здесь на метатекстах.

Как мы уже отметили, языковое самосознание заключается в способности интерпретировать и квалифицировать элементы языкового сознания. Интерпретация состоит в изложении понимания текста или языковых единиц. Квалификация — в указании на их функции, значимость. Частным видом квалификации является оценка. В народной лингвистике оценочные высказывания являются наиболее распространенными.

Примером интерпретации языковых единиц являются многочисленные образцы народной этимологии. Примером квалификации — рассуждения о правильности/неправильности языковых выражений или форм. Так, услышав от своего отца форму выспау (перфект от выспаться), его сын, обращаясь к диалектологам, сказал: Конечно, что с него взять, он в старом виде это говорит, а мы с вами, как люди культурные, скажем выспамшись. Оценочные высказывания такого типа особенно часты в ситуации столкновения двух культур.

Когда объектом осознания являются традиционные культурные тексты (фольклорные и книжные), то это осознание выражается в метатекстах, которые тоже можно разделить на тексты-интерпретации и тексты-квалификации. Объектом текстов-интерпретаций является содержание каких-либо культурных текстов. Объектом текстов- квалификаций является сам текст — его структура и функции. Тексты-квалификации могут указывать на структурное членение фольклорного текста, на статус его частей: А заключительное слово колдун про себя сказал, его нам знать не должно (из рассказов о заговорах, записанных в экспедициях). Тексты-квалификации указывают на функции фольклорных текстов в обряде, их локальную и временную приуроченность, например, Эта песня обидная, ее поют, чтобы у невесты слезу вышибить, эту песню поют, когда невесту из-за стола выводят и т.п.

Тексты-интерпретации отражают понимание культурного текста на самых различных уровнях, начиная с грамматического. Иногда неверное понимание на уровне грамматики дает толчок к изменению всей структуры текста. Ю.М. Соколов [8], исследуя текст духовного стиха "Разговор царевича Иоасафа с пустыней”, показал, что первоначальный текст был не диалогом, а монологом Иоасафа, прославляющего пустыню. Но слова строфы придет весна... тогда я выйду навеселюсябыли интерпретированы народными исполнителями как намерения Иоасафа выйти из пустыни, хотя имелось в виду выйти в пустыню (был найден текст, который это подтверждал), в результате чего возник диалог, где слова Ты из пустыни выйдешь, меня, мати прекрасную, покинешь были отданы пустыне, убеждающей Иосафа, что он не сможет прожить в ней.

Многочисленные тексты-интерпретации возникают при разрушении фольклорных текстов. Пересказы былин, стихов являются текстами, где перемешаны индивидуальные и коллективные интерпретации. Конечно, почти во всех текстах-интерпретациях есть элементы квалификации, но квалификация (главным образом, оценка) относится, как правило, не к структуре текста, а к элементам содержания.

Существует интересная разновидность интерпретации и оценки текстов, которую можно назвать народной герменевтикой. Она развита в старообрядческой среде и состоит в устном изложении книжных христианских текстов. В перерыве соборной службы или после воскресного молитвенного общения грамотная уставщица читает "душеполезные” тексты, главным образом, жития святых и иноков или поучения отцов церкви. Считается, что текст с церковнославянского языка переводится на русский. На самом деле, перевода как такового практически нет: есть интерпретация (толкование) текста и оценка лиц и событий в нем. В процессе толкования выясняется, что самому толкователю непонятно в тексте (в смысле языка, внеязыковых реалий или рассуждений), что ему представляется необходимым объяснить слушателям, какого типа мысли и чувства он старается у них вызвать и какими способами он этого достигает или пытается достичь. Так, жительница старообрядческого уральского села при чтении "Жития Кирика и Улиты” ставила перед собой задачу обратить внимание слушателей на абсолютную внутреннюю невозможность для героев лгать и на их стойкость и бесстрашие. Это достигалось введением в интерпретацию текста эмотивных оценок и сравнениями достоинств героев с душевными качествами присутствующих. Чтение обнаружило также неверный перевод слов (язык плотян перевела как язык плотный), незнание некоторых реалий (вепрь — что такое!), неясное представление о поле Афродиты и Аполлона (богов хулили християны — Афродиту, Аполлону). Ниже приводятся отрывки текста Жития (так, как он звучал в магнитофонной записи, т.е. с возможными ошибками) и их интерпретация: ...И приведоша святую Улиту пред Мучителя и рече царь-мучитель: Какого бы еси роду? — Какого, грит, ты роду, кто такая есь? Давай, сказывай, говорит, что за человек. — Аз есмь Улита, от Икония — града. Я, грит, Улита меня звать, из такого-то места. — И бежах от тебя, а ныне есть в твоих руках. — Я, грит, бежала из такого-то места, а ныне, грит, все равно в твои руки попала, все равно не могла скрыться. (Она ему всю правду говорит, врать не соврет. Мы бы да вздумали скривить душою, чтобы неправда была — она уже нет). В процессе чтения давались толкования отдельным словам: — Принесоша же слуги котел широтою двунадесяти локтей. — Вот какой котел принесли — двенадцати локтей\ Локоть — ведь это аршин называется. Теперь нету аршин, теперь метр.

Исследование народного речевого самосознания, направленного на культурные тексты, неминуемо выводит нас в область народной этики, эстетики, философии, связывая лингвистическую проблематику с целым рядом культурологических вопросов.         

1.                 Караулов Ю Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.

2.                 Якобсон Р. К языковедческой проблематике сознания и бессознательности // Бессознательное. Природа, функции, методы исследования. Тбилиси, 1978.

3.                 HoenigswaldН.М. A proposal for the study of folk-linguistics // Sociolinguistics. The Hague. З., 1966.

4.                 См : Тимофеев В.П. Диалектный словарь личности. Шадринск, 1971.

5.                 См.: Русские письменные и устные традиции и духовная культура. М., 1982. С. 247—265.

6.                 ‘Примеры взяты из писем, адресованных сотрудникам археографической группы МГУ и автору статьи.

7.                 Ромашко С.А. Культура, структура коммуникации и языковое сознание // Язык и культура: Сборник обзоров. М., 1987.

8.                 Соколов Ю.М. Весна и народный аскетический идеал // Русский филологический вестник. 1910. Т. 62. Вып. 3.