Рыночное торможение

Способствует ли либеральная экономическая модель развитию человечества? 

Факторы торможения на уровне экономики предприятия

Торможение интеллектуального поиска

Подмена развития виртуализацией

Взращивание экономического человека

Заключение 

Факторы торможения на уровне экономики предприятия

Способствует ли либеральная экономическая модель развитию человечества? Согласно идеологии либерализма, конечно же, да. А как может быть иначе, если человеку предоставляется вся полнота экономической свободы? Он может генерировать любые идеи, разрабатывать их, создавать на основе этих идей новые или улучшать уже существующие товары и получать таким образом рыночные преимущества (лучшее соотношение цены и качества, новые рынки сбыта и т.д.).

Эта аргументация сохранилась с эпохи раннего капитализма, когда, чтобы открыть своё дело, не требовалось ничего, кроме смекалки, инициативы и упорного труда. Сегодня всё по-другому. Мир стал более сложным, источник простых решений иссяк. Порог входа на рынок весьма высок: современные требования к качеству товара предполагают использование дорогого оборудования, сложных технологических решений, наличие серьёзного финансирования. Кустарно можно сделать очень немногое, а конкурировать с высокотехнологичным производством кустарному практически невозможно.

Это касается и области идей. Сегодня вырастить идею гораздо сложнее. Новое качество товара требует существования довольно длинной технологической цепочки, включающей исследования, создание опытных образцов, испытания и отладку, внедрение в производство и организацию сбыта. В частном порядке превратить идею в товар вряд ли получится.

Личное предпринимательство давно переросло в капитализм корпораций. А сутью мира корпораций является вовсе не реализация инициатив, а получение прибыли. Прибыль приносят продажи. То, что ты продаёшь на самом деле вообще не имеет значения, важно, чтобы у тебя это купили. Маркетинг (искусство продаж) сегодня явно превалирует над производством. Производить надо то, что будет продаваться с хорошей прибылью. В этом – истинный смысл формулы "покупатель всегда прав". Прав не конкретный покупатель, которого вполне можно проигнорировать, если он ведёт себя неподобающим образом (капризничает, истерит, унижает достоинство продавца). Правота относится к покупателю как собирательной категории. Тот, кто игнорирует запросы покупателей, прогорит, тот, кто из предвосхитит, – выиграет.

Для экономического либерализма рынок сакрален. Он решает всё. Рынок персонализируется в фигуре покупателя, которая оказывается главной. Функция бизнеса – служебная, он должен обеспечивать удовлетворение покупательского интереса (удовлетворять спрос). Место для предпринимательства определяется существованием неких, ещё никем не разработанных модусов удовлетворения спроса. То есть предпринимательство сущностно вторично, а предприниматель, который по-прежнему мыслится инициативным, должен прикладывать эту инициативу лишь таким образом, чтобы она помогала продажам. Инициативность в этой модели становится не больше, чем деятельной жадностью.

Собственно, предприниматель сегодня более таковым не является. Предприниматели (инициаторы идей) не нужны, их место заняли менеджеры, идейный горизонт которых сводится к оптимизации процессов таким образом, чтобы те приносили больше прибыли.

Прибыль - это разница между продажной ценой и себестоимостью. Соответственно, наиболее очевидны две стратегии оптимизации продаж. Первая предполагает увеличение цены, и в этом направлении делается многое.  Нам продают не продукт, а бренд, статус, впечатления, эмоции. В результате мы переплачиваем, обеспечивая рост эффективности процесса продаж. Каждый продавец тяготеет к продаже более дорогих товаров. Простые товары вымываются из ассортимента, поскольку их продавать невыгодно.

Вторая стратегия заключается в снижении себестоимости. Более низкая себестоимость при сохранении той же цены даёт более высокую прибыль. 

Себестоимость складывается из стоимости труда, расходных материалов и амортизации оборудования. Соответственно, менеджер бизнес-процесса может поработать над каждым из этих факторов. Например, материалы. Дорогие и качественные материалы можно заменить более дешёвыми и менее качественными. Прочность, износостойкость изделия, конечно, снизится. Но в этом менеджер может увидеть даже дополнительный плюс. Люди будут чаще менять старые вещи на новые, а значит, спрос возрастёт. В пищевой промышленности традиционные ингредиенты, требующие полного сельскохозяйственного цикла, можно заместить их более технологичными аналогами. Замена того, что растет в поле, на то, что производится на заводе, даёт существенную экономию по затратам. А мы за те же деньги покупаем всё менее полезные и менее естественные продукты. Хочешь питаться полезной едой? Готовься заплатить больше. Хотя можно ожидать, что со временем состав премиум-продуктов тоже будет меняться: с целью оптимизации затрат в него будут вводиться более экономичные ингредиенты. А параллельно появится ещё более дорогая, изначально, конечно же, натуральная еда. Таким образом, сохранение природного качества пищи будет обходиться всё дороже. Наши предки, даже живущие в бедности, ели продукты такого качества, которое завтра будет доступно только богачам. И, заметьте, это связано вовсе не с ростом населения, а лишь со стремлением к максимизации прибыли.

С амортизацией оборудования тоже просто - надо растянуть срок эксплуатации оборудования, ну или максимально увеличить выработку. Стандартным решением тут является концентрация производства.  Сегодня транспорт не является проблемой, и на одном заводе можно производить продукцию для всего мира. Если ты работаешь на глобальный рынок, у тебя больше шансов снизить простои оборудования. 

Одним из результатов процесса концентрации производства является неизбежная скудость ассортимента. Каждый станок может производить лишь то, к чему приспособлен. Большинство производственных линий сегодня –автоматические. Перенастраивать их с выпуска одной модификации продукции на другую довольно затратно, проще (если позволяют рынки сбыта) иметь под каждый вид продукции отдельную линию. Понятно, что их итоговое количество всё равно будет невелико. На мировой рынок поставляется весьма ограниченное количество модификаций товаров. Мы живём в условиях глобальной унификации. О которой, впрочем, не всегда догадываемся. Практически тождественные товары могут попадать в продажу под разными наименованиями и в весьма несхожей упаковке. Разные бренды могут закупать продукцию у одного поставщика. 

Ещё больше унификации можно обнаружить, если спуститься в производственной цепочке на одно звено ниже. Разные производители часто используют одни и те же ингредиенты и составляющие, которые, в конечном счёте, и задают свойства товара. То есть неважно под каким брендом и где был произведён товар, в сущности мы получаем то же самое. 

А поскольку оборудование выгодно использовать максимально долго, обновление ассортимента часто также превращается в фикцию. В качестве нового товара на предлагается приблизительно то же самое (ведь его продолжают выпускать на старом оборудовании) с незначительными косметическими изменениями.

Тяжелее всего с оплатой труда. Этот фактор весьма сложно оптимизировать, поскольку обычно работники хорошо представляют себе, за сколько они согласны работать, и заставить их полноценно трудиться за меньшие деньги непросто. К тому же к нашему времени накоплена богатая история борьбы трудящихся против произвола работодателей, и эта сфера плотно контролируется государством, что также ограничивает возможность манёвра. 

Но всё же менеджеры находят пути оптимизации и здесь. Одна из возможностей - снижение доли высокооплачиваемого труда. Сегодня повсеместно говорят о сокращении так называемого среднего класса, то есть страты наёмных работником с высоким уровнем доходов. Ещё недавно считалось, что люди с творческим подходом, способные предложить нестандартные решения, способны увеличить продажи, и поэтому работнику необходимо доплачивать за интеллектуальный труд. Но потом оказалось, что рыночная отдача от интеллектуальной составляющей не столь уж велика. Средний класс теперь представляется пузырём на рынке труда, аналогичным, например, пузырю доткомов на рынке акций. Интеллектуальную работу можно отдать на аутсорсинг или свести к функциям нескольких ключевых персоналий (часто по совместительству оказывающихся собственниками бизнеса), а требования к обыкновенным исполнителям можно снизить, соответственно уменьшив и оплату труда. Чтобы анализировать ситуацию, используется программное обеспечение, а тем, кто действует в пределах полученных предписаний, много платить не надо.

Очевидно, что подобная оптимизация, какого бы фактора она ни касалась, не стимулирует развитие, а скорее тормозит его. Однако наиболее существенным моментом является изменение базовой мотивации. Классический предприниматель хотел организовать дело. Он стремился проявить себя, перевести в реальность свои идеи. И то, что он делал, часто становилось новаторством, преобразованием мира, пусть и локальным. Сегодня известно, что у стартаперов больше шансов обанкротиться, чем добиться успеха[1], и бизнес начинает приносить прибыль, как правило, у второго владельца, перекупившего дело у инициатора-неудачника. Тот, кто хочет прибыли, должен не придумывать новое, а правильно оценивать возможности монетизации уже существующих идей и модифицировать их. 

Торможение интеллектуального поиска 

Интеллектуальный поиск всегда имел проблемы с финансированием, но сейчас ситуация поистине фатальна. Практически все свободные деньги обращены в капитал. Владелец капитала ожидает, что его деньги будут приносить доход, поэтому вкладывает их в ценные бумаги или получает от банка процент на сумму на счёте. Такое поведение считается рациональным. Если выплаты невысоки, это искупается надёжностью используемых элементов финансовой системы. Высвободить деньги и потратить их на исследование или разработку чего-либо с непонятной пока ещё отдачей в этой модели - весьма сомнительное предприятие. Язык современной нам экономики вообще избегает слова "потратить". Правильно говорить - "инвестировать". Инвестиция предполагает последующее возвращение денег их собственнику с прибылью. Под каждую инвестицию составляется бизнес-план, в котором прописываются способы извлечения дохода и сроки окупаемости. Для того, чтобы инвестор счёл инвестирование уместным, он должен увидеть, что бизнес-план обещает ему более высокий доход, чем тот, что он имеет сейчас. В случае интеллектуального поиска возможный доход непонятен, сроки окупаемости неизвестны, поэтому никто из тех, кто следует экономической логике эпохи, вкладываться в него не будет.

И раньше наукой занимались преимущественно энтузиасты, тратя на это собственные средства. Однако до капитализма деньги были, прежде всего, средством оплаты удовлетворения потребностей. Доходу противостояли расходы; грубо говоря, доход для того и был нужен, чтобы покрывать расходы. И расход на интеллектуальный поиск в этой системе был не более, чем способом удовлетворения одной из потребностей, пусть и весьма специфической. Кто-то тратит деньги на еду, кто-то на роскошную одежду и обстановку, кто-то занимается исследованиями. Переход к инвестиционной парадигме всё изменил. Деньги на еду - это инвестиции в рабочую силу, одежда должна соответствовать принятому дресс-коду, определять статус; то есть даже личное потребление встраивается в общий механизм, обеспечивающий возрастание стоимости (рост капитализации). Затраты на исследования, не предусматривающие прямой отдачи, капитализацию никак не увеличивают. Поэтому научный поиск выдавливается из социальной практики.

Хотя сначала капитализм как следует выдоил науку. 

На входе в капитализм рынки были локальными, а производство - кустарным. В то же время, возможная прибыль определяется ёмкостью рынка. Чем больше товаров тебе удастся продать, тем больше ты получишь. И перед наукой была поставлена задача создать массовое производство, одновременно с этим обеспечив массовое потребление. 

В науку пошли деньги, и накопленный к этому моменту человечеством интеллектуальный потенциал обеспечил скорый экономический эффект. Получаемые научные знания немедленно конвертировались в развитие производства. Процесс шёл так стремительно, что был назван научно-технической революцией. 

Большую роль сыграл фактор "низкой базы". Поскольку ранее захват рынков не практиковался, открылось весьма обширное поле возможностей, на котором чуть ли не каждый шаг давал приращение качества. Любое достижение науки при правильном применении могло увеличить выработку или обеспечить более дальнюю поставку. 

Однако по мере формирования глобального массового рынка эта поначалу воистину фантастическая эффективность науки стала снижаться. Основной массив простых решений был быстро выбран; путь от идеи до её экономической отдачи становился всё длиннее и извилистее, а разработка идей - всё более затратной.

Cегодня наука - довольно дорогая игрушка. Ей требуется сложное оборудование, много денег уходит на системное обеспечение. Очень мешает право собственности на информацию: надо платить просто за то, чтобы ознакомиться с тем, что уже достигнуто, и платить немало. У современных предпринимателей, как правило, нет свободных ресурсов, чтобы профинансировать исследования в тех объёмах, при которых можно рассчитывать на сколь-нибудь значимый экономический результат. Поэтому приходится прибегать к внешнему финансированию. Но кредит можно получить лишь на то, эффективность чего может быть заранее просчитана, то есть на более-менее известное. Наука всё больше превращается в практику улучшений. Бизнес из среды, питающей и подталкивающей научный поиск, превратился в фактор, его ограничивающий. Наука оказалась на месте лошади, польстившейся на золотой овёс, так хорошо восстанавливающий силы, и вдруг почувствовавшей удила у себя во рту. Теперь вместо того, чтобы свободно скакать, куда хочешь, приходится идти шагом туда, куда направляют. 

Подмена развития виртуализацией 

Взращивание экономического человека 

Конфликт развития и свободного рынка неизбежен, поскольку имеет мировоззренческую природу. Развитие предполагает непрерывную цепь изменений: приходящее новое корректирует или отменяет старое. Тогда как максимальную прибыль получает тот, кто лучше всего обустроился в настоящем. Стабильно работающему бизнесу изменения не нужны, они попросту опасны - можно потерять многое, если не всё.

Ориентация на настоящее заключается, в частности, и в том, чтобы хорошо знать своего покупателя. Выигрывает тот, кто досконально изучил мотивацию потребителя и умеет ему потакать. Человек в своём нынешнем состоянии становится конечным критерием, определяющим эффективность бизнеса и социальной организации. Единственное изменение, которого хочет от нас капитал, - чтобы мы покупали чаще и больше. Иные стороны человеческой личности оказываются вторичными.

Общество, живущее по канонам рыночной философии, теряет стимулы к нравственному и социальному развитию. В пределе составляющие его субъекты должны описываться исключительно как потребители. Любая другая самоидентификация человека рискует нарушить рыночную гармонию.

До последнего времени общество всегда было больше индивидуума. Оно обладало большей значимостью и подталкивало человека к тому, чтобы тот постоянно переступал через самого себя. Член общества приходил к мысли, что его личные интересы - вовсе не самое главное, и поступался ими, иногда по принуждению, а иногда - добровольно. Собственно говоря, воспитание и есть ни что иное, как умение отказываться от своей персональной выгоды в пользу других. 

Сегодня традиционные механизмы воспитания разрушены. Человека приучают к мысли, что он является автономной единицей и достаточно хорош в любом виде, который только решит иметь. Подобная позиция отличается максимальной рыночной "валентностью".

Валентность в химии означает способность атома химического элемента соединяться с другими атомами. Например, атом водорода может соединиться только с одним другим атомом (поэтому водород одновалентен). Атом кислорода может присоединить два атома водорода (следовательно, кислород имеет валентность равную двум). Большинство химических элементов обладают переменной валентностью, то есть могут соединяться с разным количеством атомов. Можно сказать, что понятие валентности описывает диапазон возможностей химического элемента по установлению связей с другими атомами.

Проводя аналогию, предположим, что рыночная "валентность" - это диапазон возможностей человека как субъекта экономических отношений по совершению покупок. Количество связанных между собой атомов можно подсчитать; химическая валентность легко определима и численно невелика (не бывает больше семи), тогда как готовность человека к покупкам измерить объективными методами невозможно, а число покупок может варьироваться в весьма широких пределах. И всё же смысл в аналогии есть.

Диапазон значений валентности определяется свойствами химического элемента (строением его электронного облака), то есть не зависит от условий, в которых находится конкретный атом. Если электронная структура элемента предполагает переменную валентность, показатель валентности обусловлен ситуацией, но он не может оказаться вне ряда допустимых значений. Так, например, фосфор может быть или трех- или пятивалентным, других вариантов нет.

Когда мы смотрим на человека как на покупателя, мы можем замерить уровень его доходов, оценить существующий уровень трат на интересующую нас группу товаров, прикинуть его зависимость от стимулов и мотиваторов, с помощью которых рынок подталкивает нас к покупке, однако всё это, в сущности, - внешние параметры, описывающие экономическую ситуацию, в которой находится данный человек. Всё может легко измениться, как это часто и случается в жизни.

Но человек - это не просто экономическое существо. Экономика - лишь сцена, на которую большинство из нас выходят каждый будний день утром, чтобы покинуть её вечером. Вступая в экономические отношения, мы имеем за собой определённую культурную базу, которая и делает нас теми, кто мы есть. Наша рыночная валентность определяется нашей культурной сложностью, подобно тому, как валентность химического элемента определяется строением его электронного облака. 

Чем больше в жизни человека внерыночных смыслов, тем меньше он готов совершить покупку прямо здесь и сейчас. Идеальным же покупателем с точки зрения продавца является тот, кто покупает много и быстро. Поэтому капитал охотится за людьми с максимальной валентностью, всячески поощряя и культивируя этот тип.

Для того, чтобы получить идеального покупателя, надо вылущить человека из всех планов бытия, не связанных с потреблением, прервать его участие в системах, предполагающих существование и господство надличностных смыслов, разорвать устойчивые социальные связи. Человек не должен видеть себя частью чего-то большего, поскольку иначе его экономическое поведение будет обременено: чувствуя свою ответственность перед другими, он будет удерживать себя от реактивных покупок (тех, которые следуют сразу после получения стимула). Рынок не любит, когда люди солидаризируются; действуя заодно, они сокращают диапазон возможных реакций, сужая базу, с которой капитал может извлекать прибыль. Любая верность - долгу, идеям, людям - работает на снижение объёмов продаж.

Поэтому идеологи чистого рынка последовательно выступают против сильного государства. Государство можно считать сильным, когда граждане умаляют себя ради достижения цели, заявленной государством. Сильное государство обслуживает надличностных смыслы. Капиталу же нужно государство, обслуживающее сделки.

Рынок постоянно генерирует и поддерживает ситуации, провоцирующие разрушение всех институций, имеющих внеэкономическое основание, к числу которых, в первую очередь, относятся семья и Церковь. Вера ограничивает потребление, поэтому расшатывание веры, ослабление жёсткости её предписаний, всё, что называется модернизацией, в конце концов оборачивается ростом продаж. То же и семьёй: людям по отдельности можно продать больше, чем живущим семейно[2].

Идеал отрицательной свободы[3], когда человек полностью предоставлен самому себе и ни от чего не зависит, является экономическим идеалом. Стремление к подобному идеалу (а это - либерализация, которую сегодня принято считать развитием) неизбежно приводит к распаду существующей социальной структуры и упрощению организации человеческого общества. 

Экономический человек предельно примитивен. Но это не составляет для него проблемы. Превращение человеческой личности в чистого потребителя есть своего рода решение извечной философской проблемы человека. Сущность человека состоит в том, что он не равен самому себе. Человек всегда выходит за свои пределы, в нём работает генератор отрицания, недовольства своим состоянием, что заставляет нас меняться и менять всё вокруг себя. Обычно человек распределяет своё недовольство между самим собой и окружающим миром. Мы духовно растём, если перемещаем центр внутрь себя: мир вокруг нас начнёт меняться, если изменимся мы сами. Идеология либерализма предлагает обратную операцию. Объявляется, что причина недовольства - исключительно внешняя, а сам человек - хорош. Людям предлагается принять себя такими, какие они есть сейчас. Человек должен быть устремлён наружу, во внешнее. Так он будет покупать больше и чаще.

"Развивайся!" в мире экономического либерализма читается как "покупай!". Всякая мотивация, в конце концов, оборачивается мотивацией к покупке, другой просто нет. Экономический человек не чувствует внутренних стимулов к работе над собой и не получает таковых со стороны. Ни общество, ни государство не имеют права его воспитывать, к чему-либо побуждать, а тем более принуждать. 

Но если не идти вверх, неизбежно прокатишься вниз. Снисходительный к себе человек постепенно будет опускать планку, поскольку даже поддержание текущего нравственно-духовного состояния требует немалого труда. Проще не трудиться, а примириться с собой в новом статусе.

Таким образом, тотальное господство свободного рынка не только грозит стагнацией (замедлением в получении и освоении новых знаний, подменой подлинного развития виртуализацией бытия), но и создаёт условия для последовательной деградации - начиная с утраты нравственных ориентиров, через отказ от традиционных социальных институтов к полному распаду социальности. Будущее цивилизации на этом пути - весьма печально. Мы приближаемся к катастрофе невиданного прежде масштаба. Но так как процесс превращения классического человека в экономического растянут во времени, мы не особо пугаемся. Изменения затрагивают и нас самих, и мы перестраиваемся, лишаясь способности видеть, насколько ужасно уже наше нынешнее состояние. 

Заключение

Деградация социума и человека зашла далеко, и всё же по-прежнему сохраняется возможность остановить сползание в пропасть. Для этого необходимо отказаться от мысли, что рыночные механизмы являются корректным и эффективным основанием для построения общества, то есть отвергнуть идеологию либерализма. Надо признать, что рынок не просто нуждается в регулировании, - его необходимо сдерживать, чётко ограничив сферу допустимости рыночных отношений и жёстко пресекая любую экспансию рынка за эти пределы.

Но прежде всего нам следует согласиться с тем, что достижение экономического результата не всегда является обретением ценности. Прирост экономических показателей может свидетельствовать не об успешности предпринятых действий, а о новом этапе семантического распада. Это справедливо как для человека, радующегося увеличению дохода и не замечающего, что за этот рост заплачено утратой нравственных ориентиров, личными принципами и отношениями с близкими, так и для общества, оплачивающего социальное благополучие исчезновением традиций, истощением исторической памяти и утратой исторического суверенитета[4] (правом определять  собственную историческую судьбу).

Если в нас ещё есть способность социального самосохранения, мы должны понимать, что существуют ценности, принципиально не выразимые в деньгах. И это понимание следует сделать отправной точкой государственной политики. Экономический механизм государства необходим лишь затем, чтобы обеспечивать сохранение, трансляцию и воспроизводство этих базовых ценностей. И никак не наоборот, как порою мыслится либералам, пытающимся заработать на традиции, религии, образовании, воспитании, развитии и т.д. 

В конце концов, деньги нужны, чтобы их тратить, стало быть, то, на что тратятся деньги, важнее их самих. Сохранение ценностей важнее получения дохода. Мы должны сменить парадигму, вернувшись от инвестирования (где главным является доход) к финансированию (где целью являются натуральные, а не стоимостные показатели).

В освобождении от всепроникающего господства рыночной философии главную роль должно играть, конечно, само государство. Государственная машина неизбежно сталкивается с задачами, решение которых не может быть исчислено в виде денежной суммы. Сейчас подобная ситуация воспринимается, скорее, как досадное отклонение от нормы, и управленцы, следуя либеральной парадигме, каждый раз пытаются ввести финансовые показатели и пересчитать результат на деньги. Надо отказаться от этой практики и именно натуральные показатели считать ключевыми[5]. 

Ущербность рынка должна стать фактом теории государственного управления. Тем, у кого в руках находится судьба нашего государства, следует проникнуться скептическим отношением к рыночным методам регулирования. И этот скепсис необходимо транслировать в общество. Нам нужна система воспитания, которая бы учила видеть в деньгах лишь средство, а не самоцель. Дискредитация денег как ценности и превращение их в рядовой инструмент - непременное условие дальнейшего существования нашего общества. В противном случае мы обречены.

Однако, чтобы добиться желаемого, изменений лишь государственном уровне недостаточно. Государству необходимо получить поддержку снизу. Если я понимаю опасность, которую несёт тотальная ориентация на прибыль и доход, я не должен сам гнаться за доходом. Эффективно противостоять рыночному проникновению можно лишь в том случае, если каждый член общества будет делать что-то социально значимое, не ставя себе целью получение выгоды. В конце концов, всё решит количество таких людей. Если оно будет достаточным, общество устоит, а если нет - цивилизационная и социальная катастрофа гарантированы.