Время в письмах А. П. Чехова

Философия и психология творчества.

В статье расспатривается эпистолярий писателя, понимаемый как проза, созданная на грани документального и художественного жанра и дающая ключ к пониманию мира писателя.

Художественное творчество тесно связано с философскими категориями и психологическими состояниями, поскольку создание текста, с одной стороны, – это попытка философского осмысления мира и его устройства, художественная реализация метафизических размышлений и дум, с другой – творчество писателя является результатом авторефлексии и репродуцирования ситуаций личной жизни. Это позволяет говорить о возможности «параллельного» чтения документальной и художественной прозы, а также «интерференции» двух историй: реальной и художественной [3, 89]. Поэтому произведения писателя становятся художественной материализацией процесса самопознания и познания мира. Художественное сознание автора представляется «целостным феноменом», в котором текст становится «носителем» этого сознания [9, 149].

Время – философская категория, осмысляемая человечеством, прежде всего, в смене времен года, – волновало писателей и поэтов всех веков. Осознание течения времени заставляет человека задуматься о скоротечности и смысле жизни, о вечном движении. Течение времени во время тяжелой и неизлечимой болезни также реализует комплекс метафизических вопросов, в результате чего движение времени ощущается быстрее и от этого острее. В психологииспециально изучаются индивидуальные реакции человека на собственную болезнь, которые называются «соматонозогнозией». Определяется три этапа таких реакций: сенсологический, реализующийся на биологическом уровне, оценочный (индивидуальный уровень) и этап переживания болезни и формирования отношения к ней (социальнопсихологический уровень) [5]. На последнем этапе больной, осознав свой недуг, переоценивает собственное существование, меняет свое самоопределение. Именно на этой стадии осознания недуга заболевшим острее и болезненнее ощущается неотвратимое течение времени. В результате больные называются «творцами особого типа нарратива», «травмированными рассказчиками» [1, 11].

Творческое сознание в концентрированном виде репродуцирует в художественный текст психологическую проблему движения времени, которая отсылает к философским категориям жизни и смерти. В связи с этим сознание творца и больного сопоставляются благодаря тождественным реакциям на неразрешимые вопросы бытия, проблему конечности жизни [8].

В этом контексте особую категорию составляет творчество писателей, больных физическим или психическим недугом. Их произведения становятся особым патографическим текстом осмысления экзистенциальных вопросов [10]. Этот подход по-новому позволяет посмотреть на художественное творчество, которое, с одной стороны, называется способом самопознания и самоисцеления [11]. С другой стороны, современное общество в исследованиях номинируется «обществом ремиссии», стирающим границы между здоровьем и болезнью [6, 31], а творчество писателя воспринимается и средством исцеления больного мира.

История болезни А.П. Чехова, ее осмысление и репродуцирование ситуаций болезни в тексте – яркий пример наложения социальных ролей писателя, больного и лекаря. Чеховские биография и творчество становятся предметом изучения различных междисциплинарных исследований, совмещающих методики гуманитарных и естественных наук [4; 7; 12; 15].

Эпистолярий писателя – текст, созданный на грани художественного и документального нарратива [14], раздвигающий границы художественного мира писателя и раскрывающий механизмы текстопорождения и авторских стратегий.  

В ранних чеховских письмах, очевидно, в силу молодости автора, обнаруживается оптимистический взгляд на течение и ход времени. Так, в письме 1888 года А.С. Суворину появляется оценка времени, выявляющая «здоровое» и «мудрое» восприятие писателем движения жизни: «Положусь на всеисцеляющее время» [13, т. 3, 47]. Несмотря на это, в корреспонденции писателя немало примеров обратной реакции на безвозвратность времени, что связано с началом и протеканием неизлечимой болезни. Однако момент перехода от стадии здоровья к состоянию болезни и ее лечения в реальности и эпистолярии не совпадает по времени. Это объясняется различностью соматических и психологических реакций человека на собственный недуг: физиологическая болезнь и психологическое осмысление себя больным появляются у человека не одновременно [5].

В литературе существует разногласие по поводу отсчета начала болезни писателя: по мнению И.А. Бунина, отсчет следует вести с 1889 г., по мнению одних исследователей, – с 1879 г. [15, 21], по версии других – с 1884 г. [12]. Причиной подобного расхождения становятся письма Чехова и его собственное нежелание принимать собственную болезнь, несмотря на медицинское образование и большой опыт врачебной практики: осмысление себя больным появляется в письмах только в 1897 году. Таким образом, между соматической реакцией на болезнь (первыми симптомами чахотки) и психологическим принятием недуга проходит около десяти лет, что отражается и на осмыслении времени и вопросов жизни и смерти в корреспонденции писателя. Характеризуя течение болезни писателя и историю его отношения к ней, Б.М. Шубин называет чеховский случай «деонтологией наизнанку» [15, 203] – поведение заболевшего, скрывающего правду от других. По версии М. Горького, недуг А. Чехова – «это один из тех случаев, когда знание можно считать приближающим смерть» [2, 509].

В чеховском эпистолярии вплоть до 1897 года обнаруживается первая фаза переживания недуга, когда человек еще не осознает (или не хочет признавать) того, что болен. Поэтому ход времени не пугает его, наоборот, философски постигается как неизбежное условие жизни. В этот период в письме к Е.М. Линтваревой встречается снисходительно-ироничное отношение Чехова к своему здоровью: «Дня четыре было кровохарканье, а теперь, кроме ничтожного кашля, ничего… Вы рекомендуете мне принять меры… Давайте, доктор, условимся: не будем никогда говорить ни о мерах, ни об ”Эпохе”…» [13, т. 3, 44].

Позже, в письмах 90–х годов настроение автора меняется, и в осознании времени появляется усталость: «Старость, или лень жить, не знаю что, но жить не особенно хочется. Умирать не хочется, но и жить как будто бы надоело. Словом, душа вкушает хладный сон» [13, т. 5, 122]. Пушкинская цитата демонстрирует «перевернутость» представлений: «священная болезнь» – поэтическое вдохновение – «опрокинута» в быт.Писательство рассматривается как занятие нездоровое, разрушающее ум и тело. Более того, недуг становится не только платой за творчество, но едва ли непременным его условием, источником вдохновением» [11, 90].Все чаще в корреспонденции Чехова, переступившего 30–летний рубеж, возникает тема старости и сопровождающей ее лени: «Чем старее становлюсь, тем меньше и ленивее работаю. Старость уже чувствую. Здоровье неважное» [13, т. 5, 170]. Старость теряет в тексте пушкинскую легкость и эстетство и обнаруживает антитезу болезнь / здоровье.

В его письмах осмысление собственной жизни соотносится с течением временно́го цикла. В письме 1893 года к Л.Я. Гуревич Чехов, будучи в 32 летнем возрасте, воссоздает картину своего «старческого» существования: «Я каждый день собираюсь к Вам, но я слаб, как утлая ладья, и волны носят меня не туда, куда нужно […] теперь я ничего не пишу, в ожидании, когда посетит меня добрая муза и встряхнет мою вялую душу» [13, т. 5, 149–150]. Поэтический образ «утлой ладьи», с одной стороны, это попытка метафорически-красивого оправдания своего невыполненного обещания, данного женщине-редактору. С другой стороны, сравнение собственной персоны с непрочной ладьей, которую «волны несут не туда, куда нужно», реализует идеютрагичности поглощения временем человеческой жизни. «Поглощение» жизни в чеховском тексте носит трагический, но естественный характер: писатель, будучи доктором, не мог не относиться к смерти как естественному итогу жизни. В письме А.Н. Плещееву (1889), рассказывая об обстоятельствах смерти брата, автор замечает тоном смирившегося человека: «Бедняга художник умер… Нельзя было сказать, когда умрет Николай, но что он умрет скоро, для меня было ясно» [13, т. 3, 227].

Для чеховского текста характерно ощущение времени как материализованного в обстоятельствах земной жизни: «Ваше письмо пришло на девятый день после смерти Николая, т.е. когда мы все уже начали входить в норму жизни; теперь отвечаю Вам и чувствую, что норма в самом деле настала и что теперь ничто не мешает мне аккуратно переписываться с Вами» [13, т. 3, 227]. Метафизическая категория осмысляется в эмпирической смене дней и понимается как необходимое, единственное средство в организации бытия и привычного порядка вещей.

Восстанавливая события страшных для семьи Чеховых июньских дней, автор рисует в своем сознании ненастную погоду, свойственную более унылому осеннему сезону, чем летнему периоду: «во всю жизнь не забыть мне ни грязной дороги, ни серого неба, ни слез на деревьях; говорю – не забыть, потому что утром приехал из Миргорода мужичонка и привез мокрую телеграмму: ”Коля скончался”» [13,т.3, 227]. Собственное настроение проецируется на окружающий мир, что приводит к сдвигу в восприятии объективного времени: вместо «летних погожих» дней наступает осеннее ненастье. Очевидно наложение субъективных обстоятельств на осмысление времени и его движения.

Материализованное в обстоятельствах обыденной жизни время обнаруживает способность растягиваться и сужаться.

«Удлинение» времени в тексте неизменно связывается с болезнью. Постоянно сопровождающая литературную деятельность писателя его медицинская практика, которая постоянно актуализирует в письмах ощущение пустоты бытия, ассоциируется с растяжением существования во времени: «У меня медицинская практика. Центром этой злополучной, весьма неприятной и утомительной практики служит одр моего брата–художника, страждущего брюшным тифом … Скучен я до безобразия» [13, т. 3, 185–186]. 

Страдая от кровохарканья и хронических болей в 90–е годы, писатель постоянно жалуется на одиночество и скуку: «Ни одна зима не тянулась для меня так долго, как эта, и только тянется время, а не движется» [13, т. 9, 70]. Вынужденный постоянно жить на юге из–за обострения легочных процессов и воспринимающий данную необходимость как ссылку, Чехов воссоздает в письме традиционное для «больного» сознания ощущение замедленного течения времени.

Время, заполненное интересной работой, напротив, может сужаться: «День-деньской я читаю и пишу, читаю и пишу… Чем больше я читаю, тем сильнее убеждение, что в два месяца я не успею сделать и четверти того, что задумал […]»[13, т. 4, 22]. Перегруженные новыми впечатлениями летние месяцы сокращаются до одного мгновения: «…Впечатления до такой степени новы и резки, что все пережитое представляется мне сновидением, и я не верю себе» [13,т.2, 308]. Праздное, но максимально наполненное событиями время определяет счастливое, свободное от забот существование: «Жизнь сытая, полная, как чаша, затягивающая… Кейф на берегу, шартрезы, крюшоны, ракеты, купанье, веселые ужины, поездки, романсы – все это делает дни короткими и едва заметными; время летит, летит, а голова под шум волн дремлет и не хочет работать…» [13,т.2, 298]. Предельно сжатый и перегруженный событиями период – непременный атрибут счастливого, здорового бытия. Такое восприятие времени обнаруживается в ранних письмах Чехова. Наоборот, «пустое», «растянутое» время соотносится с болезнью: собственное недомогание или присутствие рядом больного растягивает в сознании временной отрезок, в результате, появляется постоянное чувство скуки и тоски. В силу ухудшающего здоровья писателя подобное ощущение времени типично для поздней переписки Чехова.

Время, осмысляемое в чередовании времен года, соотносится в тексте с болезнью, а годовой цикл в природе, понимаемый как законченный, завершенный процесс, сопоставляется в тексте с развитием и протеканием болезни. Круговорот времен года в чеховских письмах определяется в оппозициях лето / зима и весна / осень.

Лето и зима традиционно являются элементами одной оппозиции: «Я получил Пушкинскую премию! Эх, получить бы эти 500 рублей летом, когда весело, а зимой они пойдут прахом» [13,т.3, 20]. Зима неизменно ассоциируется со скукой и в письмах наделяется негативной семантикой: «Однообразие сугробов и голых деревьев, длинные ночи, лунный свет, гробовая тишина днем и ночью, бабы, старухи – все это располагает к лени, равнодушию и к большой печени» [13,т.5, 331]. «Бабы, старухи» в качестве зимних атрибутов – неизбежное условие жизни Чехова-врача, постоянно принимающего больных крестьян. Занятость медицинской практикой стоит в одном ряду с «гробовой тишиной». «Уравнивание» подобных неравноценных атрибутов зимы реализует субъективное восприятие загруженного врачебной практикой времени как пустого, выматывающего и неинтересного периода.

Лето, напротив, определяет антитетический набор свойств. Лету приписываются чудесные, фантастические свойства. Списывая свои неприятности на «мерзкую и холодную» весеннюю погоду, автор словно перечисляет симптомы болезни: «…весной жилось мне противно… отвратительное психопатическое настроение. Я злился и скучал, а домашние не хотели простить мне этого настроения – отсюда ежедневная грызня и моя смертная тоска по одиночеству … И денег не было» [13,т.5, 216]. Но далее «вмешиваются» погодные условия: «…подул зефир, наступило лето – и все как рукой сняло» [13,т.5, 216]. Лето наделяется всеисцеляющим действием, оно излечивает и от «психопатического настроения», «ежедневной грызни», «смертной тоски», и от безденежья. Чехов-врач, проецируя на свои бытовые обстоятельства медицинскую ситуацию улучшения состояния больного, использует неспециальный, подчеркнуто разговорный оборот: «все как рукой сняло». Летний сезон с сопутствующими ему признаками получает свойства чудесного средства от зимнего озлобления и скуки.

В итоге лето становится «здоровым», «всеисцелеяющим» промежутком времени. По аналогии с развитием и протеканием болезни летний период в годовом цикле соответствует свободной от недугов фазе. Не случайно лето в сознании писателя–врача ассоциируется с праздностью, отпуском, а в летних письмах раннего периода используется слово «лень» и появляются курьезные зарисовки: «…Простите, ради бога… Это письмо пишу я… лежа…Каков? Примостил себе на живот книжицу и пишу. Сидеть же лень…» [13,т.1, 114].

В оппозиции лето / зима последняя интерпретируется как время забот и большого объема работы: «Зима вступает в свои права. Начинаю работать по-зимнему» [13, 85]. Данная антитеза реализует оппозицию будни / праздник; скучная, однообразная работа / веселый, «разнообразнособытийный» отдых.

В отличие от летнего и зимнего сезонов с относительно устойчивой погодой, осень и весна – промежуточные этапы становления погодных условий – традиционно являются периодами обострения легочных процессов и понимаются как переходный отрезок времени. Маргинальное положение межсезонья в годовом цикле актуализирует ситуацию болезни. Несмотря на это, осень и весна в чеховском тексте – это полярные элементы одной антитезы.

Осень с ее непогодой и влажностью в чеховском тексте спутник болезни, ухудшения состояния. В письме А.С. Суворину, оправдывая свое долгое молчание весной 1892 года, писатель отмечает: «Было холодно, все повесили носы, птицы улетели на юг, и я не писал Вам, чтобы не заразить Вас своим дурным настроением. Теперь птицы вернулись, и я пишу» [13,т.5, 41]. Объясняя факт «неписанья», Чехов приписывает весеннему сезону черты, прямо («холод», «улетевшие на юг птицы») или скрыто («плохое настроение») указывающие на традиционное представление осени.

Игнорируя факторы сезонного обострения болезни, писатель создает ситуациюбезоблачного (несмотря на ухудшающееся здоровье), свободного от недугов весеннего бытия. В марте 1899 года в письме к В.Г. Короленко Чехов замечает: «Мои бациллы не очень меня беспокоят, я чувствую себя недурно» [13,т.12, 281]. И далее в этом же письме делится своими планами: «В конце марта или начале апреля поеду к себе домой, в Лопасню» (13, т.8, 116). «Скрываясь» в Ялте от сырого столичного климата и называя свое существование на юге ссылкой, Чехов продолжает репрезентацию весны как «счастливого» и «легкого» времени года, собираясь жить ранней весной в Подмосковье. Дом в обстоятельствах ссыльного ялтинского существования приобретает черты райского, счастливого места и ассоциируется с весенним сезоном.

Одно из писем А.Н. Плещееву Чехов заканчивает пожеланием: «Будьте здоровы и живите так, чтобы каждую минуту чувствовать весну» [13, т.2, 240]. Весна– знаковое время года, которое ассоциируется с беспечным, здоровым бытием. Необычное шутливое пожелание здоровья в такой форме «старчески ленивому» поэту символично. Во-первых, пожелание ощущения «весны каждую минуту» поэту–романтику, превратившемуся в «икону, которой молятся за то, что она стара и висела когда–то рядом с чудотворными иконами» [13,т.2, 280], реализует романтический образ весны – периода молодости и влюбленности. Во-вторых, обнаруживает авторские представления о поре «расцвета», отсылающей в данном контексте не только к теме любви и молодости, но в большей степени к моменту выздоровления. В прозе Чехова весна синтезирует литературные коннотации и маркирует в тексте «здоровое», беспечное, качественно новое существование. 

Таким образом, в чеховском тексте прослеживается пародирование литературной традиции в осмыслении времени. Кроме этого, на восприятие философской категории времени и на ее отражение в тексте накладываются обстоятельства жизни писателя: смена сезонов сопоставляется с ситуацией болезни–лечения, а репрезентация времен года определяется врачебными категориями. Представление времени и его движения осуществляется на стыке «поэтического» и «докторского» восприятия, в эпистолярии обнаруживается смена социальных ролей: от беззаботного писателя, обремененного работой практикующего врача до уставшего больного. Соматические ощущения находят свое отражение в социальном самоопределении писателя и репродуцируются на осмыслении философских вопросов бытия. 

 Литература

1.  Богданов К. А. Врачи, пациенты, читатели: Патографические тексты русской культуры XVIII–XIX вв. / К.А. Богданов. – М.: ОГИ, 2005. –

504 с. 

2.  Горький М. А.П. Чехов / М. Горький // Чехов в воспоминаниях современников / под ред. С. Н. Голубова. – М.: Художественная литература, 1960. – С. 493–512. 

3.  Капустина Е.А. Поэзия о трагическом противостоянии (на материале «канареечного текста» и. А. Бунина, С. А. Есенина и др.) / Е.А. Капустина // Вестник Томского государственного педагогического университета. – 2013. – № 2 (130). – С. 89–95.

4.  Карасев Л.В. Вещество литературы / Л.В. Карсев. – М.: Языки славянской культуры, 2001. – 400 с.

5.  Квасенко А.В., Зубарев Ю.Г. Психология больного / А.В. Квасенко, Ю.Г. Зубарев. – Л.: Медицина, 1980. – 184 с.

6.  Лехциер В.Л. Субъективные смыслы болезни: основные методологические различия и подходы к исследованию / В.Л. Лехциер // Социологический журнал. – 2009. – № 4. – С. 22–40.

7.  Мирский М.Б. Доктор Чехов / М. Б. Мирский. – М.: Наука, 2003. – 238 с.

8.  Руднев В.П. Характеры и расстройства личности. Патография и метапсихология / В. П. Руднев. – М.: Класс, 2002. – 272 с. 

9.  Сафронова Е. Ю. Право в художественном сознании Ф. М. Достоевского / Е. Ю. Сафронова // Вестник Томского государственного педагогического университета. – 2012. – № 3 (118). – С. 147–157.

10.  Стенина В. Ф. Патографический текст в эпистолярии А. П. Чехова / В.Ф. Стенина // Вестник Томского государственного педагогического университета. – 2012. – № 3 (118). – С. 158–164.

11.  Строев А. Писатель: мнимый больной или лекарь поневоле / А. Строев // НЛО. – 2004. – №69 (5). – С. 89–98.

12.  Хижняков М.П. А.П. Чехов как врач / В.В. Хижняков. – М.: Медгиз, 1947. – 135 с. 

13.  Чехов А.П. Полн. собр. соч.: в 30 т. Письма: в 12 т. / А.П. Чехов. –

М.: Наука, 1974–1983. 

14. Чудаков А.П. Единство видения: письма Чехова и его проза / А.П. Чудаков // Динамическая поэзия. От замысла к воплощению: сборник статей. – М.: Наука, 1977. – С. 220 – 244.

15. Шубин Б.М. Дополнение к портретам (Скорбный лист, или История болезни А. Пушкина; Доктор Чехов) / Б. М. Шубин. – М.: Знание,

1985. – 224 с. 

Публиковалось:  Творчество и культура в свете философской рефлексии. Творчество культуры и культура творчества: Сборник научных трудов VI Международной научно-теоретической конференции, посвященной памяти доктора философских наук, профессора Георгия Федоровича Миронова (1944–2008) (Россия, г. Ульяновск, 16-17 февраля 2018 г.)/ под ред. М.П. Волкова. – Ульяновск : УлГТУ, 2018. - Стр. 240-247