Трудовая этика российского работника: XIX–ХХ вв.

В статье изучается изменение трудовой морали российских крестьян и рабочих. Анализируется трансформация минималистской, или субсистенциальной, этики в протестантскую, или буржуазную.

Трудовая этика определяет место труда в системе ценностей человека, а также отношение к труду, на который можно смотреть с уважением или презрением, как на благо и радость или наказание и источник страдания. Она имеет исключительное значение для экономического прогресса, роста производительности труда и благосостояния населения, оказывает влияние на все социальные, политические и экономические практики. Некоторые дореволюционные российские ученые называли ее четвертым фактором производства после известных трех — земли, труда и капитала. «Выгодное для большинства народа устройство его быта зависит больше от качества самих людей, нежели от государственных форм», — писал известный русский экономист И.И. Янжул [1]. Отечественные обществоведы сравнительно недавно обратили внимание на важную роль трудовой этики в экономическом и социально-экономическом развитии[2], в зарубежной историографии эта проблема возникла со времени выхода в свет книги М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» в 1905 г.[3]

Можно идентифицировать три идеальных типа трудовой этики: 1) максималистская, буржуазная, или протестантская, 2) минималистская, или субсистенциальная (англ. subsistence — средства к существованию) и 3) гедонистская. В литературе широко используется понятие протестантской трудовой этики, распространенной в буржуазных обществах, и мало внимания уделяется двум другим типам. Согласно протестантской морали, труд — смысл жизни, а не средство добывания пропитания. Честная и добросовестная работа, рвение и рациональная организация труда, отвращение к показной роскоши, аскетизм — добродетельны. Предпринимательство рассматривается как нравственно оправданная, общественно полезная и жизненно необходимая деятельность. Материальный успех — критерий усердности и добросовестности; богатство — свидетельство хорошо исполненного долга перед Богом. Протестантская трудовая этика ориентирует человека на достижение максимально возможного результата в своей работе, на получение максимального дохода, превышающего потребление, а предпринимателя — на максимальную прибыль в рамках существующих законов, на экономию ресурсов ради инвестиции их в производство[4].

Именно протестантская трудовая этика, по мнению М. Вебера, создала новый этический климат в обществе, сформировала в людях особое отношение к трудовой и предпринимательской деятельности и массу положительных качеств: выдержку, ответственность, инициативу, реализм, целеустремленность, добросовестность, рачительность, трудолюбие, честность, расчетливость[5]. Однако многие историки негативно относятся к теории Вебера. Протестанты не согласны относить все пороки, сопутствующие капитализму, на счет кальвинизма. Католики критикуют Вебера за то, что он принижает роль католицизма в экономическом прогрессе Европы. По мнению ряда исследователей, концепция Вебера не поддерживается историческими фактами. Социологи подчеркивают методологическое значение протестантской этики как пример «идеального типа»[6].

Субсистенциальная трудовая мораль, распространенная в традиционных обществах, представляет собой противоположность протестантской. Труд — не цель и смысл жизни, а средство добывания пропитания, необходимость, в христианских обществах — наказание за первородный грех. Изгоняя Адама из рая, Бог сказал ему: «В поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт. 3:19). «Божественное правосудие наказало человека за его преслушание, как то: изнурительные труды, скорби, телесные немощи, болезни рождения, тяжкая до некоторого времени жизнь на земле, странствования, и напоследок телесная смерть» — говорилось в Послании Патриархов Восточно-Кафолической Церкви о православной вере в 1723 г.[7] Работать следует до удовлетворения скромных потребностей в питании, одежде и жилище, весь доход тратить на потребление и не стремиться к накоплению. Традиционное общество с подозрением относится к обогащению путем интенсивного труда и не считает предпринимательство добродетельной и достойной деятельностью. Прибыль — греховна, поскольку получается за счет обеднения других.

В постмодерн-потребительском обществе широкое распространение получила гедонистическая трудовая этика. Согласно ей, работа — средство получения высокого дохода, который следует тратить на престижное и приятное потребление — на хорошую еду и дорогие напитки, на комфортное жилье и красивый автомобиль, на развлечения и безмятежный отдых. Шопинг и потребление, наслаждение телесным и интеллектуальным — самое приятное времяпрепровождение.

Какой трудовой этики следовал российский крестьянин в XIX — начале ХХ в.?

Трудовая этика включает много аспектов, соответственно, и критерии для оценки ее могут быть разные[8]. В докладе я попытаюсь оценить отношение к труду через бюджет времени (табл. 1).

Таблица 1.

Использование годового фонда времени крестьянином рабочего возраста в 1850–1900-е гг. 

 * В % к годовому фонду времени.

Как получены эти цифры?

Праздники

Все празднично-воскресные дни в России разделялись на три группы: 1) воскресенья, 2) официальные государственные и церковные праздники и 3) народные, так называемые храмовые, или бытовые. Различия бюджетов времени между отдельными общинами, так же как и в отдельные периоды, определялись преимущественно бытовыми праздниками. Многие из них возникали по самым разным обстоятельствам, весьма важным с точки зрения крестьянства – открытие в деревни церкви или написание новой иконы, прекращение благодаря когда- то произведенному коллективному молебну, как считали крестьяне, засухи, града, дождя, пожара и др. Эти праздники становились ежегодными и закреплялись обычаем данной местности. Вследствие этого происходила их аккумуляция, что приводило к постепенному увеличению их числа[9].

Три замера числа праздничных дней относятся к 1850-м, 1872 и 1904 гг. Для середины XIX в. данные получены: 1) по сведениям прессы, добровольных корреспондентов Русского географического общества, 2)       по материалам, собранным в 1872–1873 гг. Высочайше учрежденной Комиссией для исследования нынешнего положения сельского хозяйства и сельской производительности в России[10]. Комиссия собрала письменные сведения от 958 священников, губернских и уездных предводителей дворянства, местной администрации, хлебных торговцев, землевладельцев, управляющих имениями, проживающих в 41 губернии Европейской России. Им предлагалось высказаться по вопросам анкеты, включавшей 268 пунктов, в том числе на 62-й вопрос: «Увеличилось или уменьшилось в последнее десятилетие и насколько число рабочих дней в зависимости от праздников? Увеличилось ли число прогульных дней? Сократилось или увеличилось вообще рабочее время у сельского населения?» Приглашенные эксперты оценивали число праздников в 1872 г. сравнительно с дореформенным уровнем. Обобщение этих сведений дает число празднично-выходных дней в канун отмены крепостного права как 95[11].

Еще более внушительную коллекцию сведений о числе праздников собрало Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности (далее — Совещание 1902 г.). Правительство создало его для получения объективной картины состояния сельского хозяйства. Было образовано 83 губернских и 535 уездных и окружных комитетов, включавших в общей сложности 13 490 лиц, среди которых были помещики (26%), чиновники (25%), земские деятели (22%), крестьяне (17%), представители сельскохозяйственных обществ, специалисты по сельскому хозяйству (агрономы, землемеры и т. п.) и предприниматели (10%). Обобщение сведений, сообщенных экспертами, привело к выводу: за 30 лет, 1873–1902 гг., число празднично-выходных дней возросло на 18 и составило в среднем по Европейской России 123 дня[12].

Число рабочих дней

Крестьяне работали в поле, на надельной общинной земле вместе с другими членами общины и на приусадебном участке, находившемся в полном их распоряжении, где они не были связаны принудительным севооборотом. Дополнительно к земледелию они держали скот и птицу и занимались промыслами в своем хозяйстве, а некоторые, число которых со временем увеличивалось, и за пределами своей деревни. Немало времени расходовали на домашнее хозяйство (всех работ не перечислить, поскольку крестьяне вели полунатуральное хозяйство и бóльшую часть предметов своего потребления изготавливали сами). В крепостной период владельческие крестьяне, находившиеся на барщине, работали половину времени на помещика; оброчные крестьяне свою повинность перед помещиком, а казенные перед государством выполняли посредством оброка. Дифференцировать затраты труда на эти многочисленные занятия крайне затруднительно, потому что в крестьянском хозяйстве они были переплетены, взаимно увязаны и обусловлены; сферы труда и отдыха разграничивались условно и недостаточно четко. Я попытался сначала оценить только ту часть годового бюджета времени, которая расходовалась исключительно на работу в земледелии (посев, обработка поля, посев, уход, уборка и т. п.), поскольку на нее уходили целые рабочие дни и подсчитать их число возможно.

Начну с 1850-х гг. В ходе подготовки законодательства по отмене крепостного права Губернские дворянские комитеты доставили в Редакционные комиссии сведения о барщине и оброке по всем 44 губерниям Европейской России, где имелись крепостные. Общее число барщинных рабочих дней, приходившихся на одно тягло, включавшее одного мужчину и одну женщину, в год составило 70 дней[13]. Это и было принято за единую для всей России норму компенсационных рабочих дней за барщину, ставшую законом: за высший душевой надел крестьяне  обязаны  отрабатывать 70 рабочих дней в год — 40 мужских и 30 женских[14].

Если в первой половине XIX в. половину рабочих дней помещичьи крестьяне по закону отдавали своему владельцу[15], то на работу на себя они должны были затрачивать тоже 70 дней. Рабочих дней в году не более 140, из них на помещика — половина, засвидетельствовал сельский священник Нижегородской губернии[16]. Но в своем хозяйстве крестьянин трудился производительнее. Кроме того, он нуждался во времени для занятия домашними промыслами. Поэтому полевые работы и сенокос поглощали у него меньшее число рабочих дней — примерно 65, а всего вместе с барщиной или оброком — около 135 дней. Пять дней оставалось для промысловой деятельности, не связанной с сельским хозяйством. Число рабочих дней в конкретном году зависело от погоды и обстоятельств жизни общины и отдельного крестьянского хозяйства, поэтому в 1850-e гг. колебалось в пределах от 120 до 150 дней. В середине XVIII в. число рабочих дней, затрачиваемое на полеводство и сенокос, оценивается приблизительно в 130–140[17]. Таким образом, 135 дней — это примерная ориентировочная оценка того числа рабочих дней, вокруг которого варьировалось фактическое число рабочих дней, затрачиваемых помещичьими крестьянами на полеводство в XVIII — первой половине XIX в.

У государственных крестьян бюджет рабочего времени был примерно таким же. Как показали результаты работы специальных кадастровых комиссий Министерства государственных имуществ в 1850-е гг., которые захронометрировали трудовые затраты в казенных имениях Европейской России, на обработку земли, находившейся в пользовании крестьянского двора, требовалось от 120 до 150 дней, в среднем 135 дней в год[18]. После удовлетворения этой потребности оставался значительный резерв рабочей силы. Например, в 1850-е гг. в Костромской губернии избыток рабочей силы, считая только работников-мужчин, достигал 37% от всех работников мужского пола, во Владимирской губернии — 45%[19]. В пореформенное время число рабочих дней, затрачиваемое на полеводство, уменьшалось вследствие роста производительности труда и уменьшения пашни на душу крестьянского населения — в 1880-е гг. до 124, в 1901–1910 гг. до 107 (табл. 2).

Таблица 2.

Трудовые издержки в полеводстве европейской России в 1880-е 

Подсчитано по: Посевная площадь: Свод 1906. Т. 1: 41; Сб. сведений 1884: 32–33; Сб. стат.-экон. 1916: 32–33, 84–85. Трудовые издержки: Временник 1893: 1–43; Материалы 1903: 81–85, 230–231; Стоимость 1915: 368–375, 384–391, 408–415, 424–431. Число работников: Статистика 1914: 16; Временник 1893: 2; Материалы 1903: 81–85; Общий свод 1905: 64–67; Свод 1906. Вып. 1: 17; Статистика 1907: XXIV–XXV, XXXVII–XXXVII.

«Свободное» от сельскохозяйственных работ и праздников время

Исключив из годового календарного фонда времени воскресенья, праздники и рабочие дни, затрачиваемые на полеводство, в 1850-е и 1900-е гг. остается примерно 135 дней, которые уходили на удовлетворение всех оставшихся потребностей, главным образом на домашнюю работу, непогоду, болезни, общественные дела, торговые операции (поездки на ярмарку и базары). Их количество изменялось в зависимости от конкретных обстоятельств каждого года, но в определенных пределах. Я приблизительно распределил эти «свободные» дни по отдельным категориям бюджета времени в 1880-е гг. Предполагаю, что в течение всего XIX в. они были примерно такими же, за исключением времени, расходуемого на неземледельческие промыслы (табл. 3).

Таблица 3

Использование крестьянами годового календарного фонда времени, оставшегося после исключения воскресений, праздников и рабочих дней, затрачиваемых на полеводство, в 1880-е гг.

Подсчитано по: Натуральные повинности: Временник 1889: 5, 6, 12–13, 16, 24–25; Стат. мат. 1886; Неземледельческие промыслы: Материалы 1903: 215–245; Непогода: Веселовский 1857; Вильсон 1869: 33; Таргонский 1895: 1–59; Домашняя работа: Чаянов 1989: 236; Болезни: Щербина 1897: 360.

Данные получены следующим образом. В Министерстве внутренних дел в 1888 г. все натуральные повинности были оценены и переведены на деньги. Разделив эту сумму на число крестьян-работников мужского пола и затем на величину поденной оплаты пешего работника мужского пола, получим трудовой эквивалент этих повинностей — 32 дня.

Комиссии по исследованию вопроса о движении с 1861 по 1900 г. благосостояния сельского населения собрала сведения о числе крестьян, занимавшихся промыслами, и их заработках. Разделив сумму, заработанную в неземледельческих промыслах, на число крестьян-работников мужского пола и затем на величину поденной оплаты промышленного рабочего, получим трудовой эквивалент заработков — 19 дней.

К непогоде, мешавшей работе земледельцев, можно отнести дождь, грозы, град, ураганы. Грозы, град и ураганы часто совпадали с дождливыми днями, которых в течение весны и лета, когда проходили основные земледельческие работы, в Европейской части России насчитывалось от 44 в южных степных до 76 в западных губерниях, средним числом 60. Учитывая, что дожди не всегда продолжались целыми днями и что некоторые работы производились в дождь, среднее число ненастных дней в году принято за 20.

На домашние работы в переводе на целые рабочие дни, согласно земским обследованиям в конце XIX — начале ХХ в., крестьянская семья расходовала в год от 11 дней в Харьковской до 16 дней, в Вологодской губернии, в среднем, — 14 дней. Мужчины занимались домашними работами не больше, чем женщины, следовательно, не более 14 дней в году.

По данным земских переписей в Воронежской губернии в 1884– 1891 гг., взрослый работник болел от 2 дней (состоятельные) до 4 дней (бедные крестьяне) в год; принимаем в среднем 3 дня. Для сравнения: в СССР в 1965 г. один работник, занятый в промышленности, болел в среднем в год 12 дней, в 1987 г. — 10 дней[20].

Расходы времени на удовлетворение других потребностей приходится приблизительно оценивать путем интерполяции. На исполнение общественных обязанностей я положил 12 дней в год, учитывая многочисленные сходы крестьянской общины (в них должны были участвовать все главы семей), и наличие у земледельцев других общественных обязанностей (суд, помочи и др.), связанных с самоуправлением, значение которого после крестьянской реформы усилилось[21]. «Сельские сходы собираются неисчислимое число раз в году (иногда по пустякам собирают подряд десять сходов) для найма и расчета пастуха, денежных раскладок, дележа земли, сбора оброка, ссоры двух соседей, выборы старосты (в некоторых деревнях старосты обязаны служить месяц, и, следовательно, ежемесячно выбирают нового), всех причин, по которым собираются сельские сходы, не перечтешь. На этих сходах обыкновенно выпивается много водки»[22].

Отношения с рынком в 1880-е гг. — поездка хотя бы один раз в год на ярмарку и несколько раз на базар — требовали тоже, по крайней мере, 6 дней. Крестьянин нуждался в деньгах на уплату разного рода налогов, сборов и оброков, на покупку необходимых в хозяйстве товаров и на водку. В деревне стационарные торговые заведения, за исключением кабака, отсутствовали; приходилось ездить в ближайший город на базар или на торжки и ярмарки, проходившие где-нибудь поблизости. В 1857 г. среднее расстояние между ближайшими городами и посадами в Европейской России составляло около 87 км, в 1914 г. — 83[23]. Учитывая плохое состояние дорог, поездка крестьянина на лошади из многих сельских поселений в ближайший город требовала не менее дня. В течение XIX в. отношения крестьян с рынком росли и крепли, о чем свидетельствует рост товарности земледелия: в начале XIX в. она составляла 9–12%, в 1850-е гг. — 17–18%, в 1909–1913 гг. — около 31% чистого сбора основных земледельческих продуктов[24].

Все перечисленные затраты времени поглощали около 112 дней; нераспределенными остаются лишь 24 дня в году, которые в случае необходимости могли быть израсходованы на труд или отдых, на семейные праздники, на исполнение разного рода обрядов и на религиозную жизнь. 

Как следует из данных табл. 1, во второй половине XIX в. расходы времени на полеводство сократились на 28 дней — со 135 до 107, на неземледельческие промыслы почти на столько же (31 день) увеличились — с 5 до 36, а на домашнюю работу остались без изменения. В результате к началу ХХ в. произошло переключение части трудовых ресурсов с земледелия и животноводства на промыслы, что послужило важнейшим фактором роста уровня жизни крестьянства[25], ибо доходы от промыслов на работника были существенно выше, чем от земледелия и животноводства. Повышение доходов позволило крестьянам увеличить число воскресно-праздничных нерабочих дней на 28.

Расходы времени на полеводство, промыслы и домашнее хозяйство являлись величиной более или менее постоянной — 154–157 дней, так как изменение на 3 дня несущественно и может быть результатом неточности исходных сведений.

В конце XIX в. традиционная трудовая этика начала изменяться, и в некоторых местностях крестьяне, в случае острой необходимости, стали работать в воскресенья и праздники. Однако работа в некоторые воскресенья и праздники никак не изменяет рассчитанного мною бюджета рабочего времени. Число рабочих дней в полеводстве и промыслах оценено по потребности на исполнение фактически выполненных крестьянами работ. В силу этого, если крестьянин по каким-то причинам трудился в воскресенья и праздники, он по необходимости отдыхал в будние дни, потому что работа была уже сделана. В пореформенное время в деревне существовал дефицит работы и избыток рабочих рук, и не было нужды, за исключением форс-мажорных обстоятельств, трудиться в праздники и воскресенья. Эксперты Комиссии 1901 г. рассчитали на 1900 г. для каждой из 50 губерний Европейской России, сколько требуется рабочих рук: а) в земледелии в момент наивысшей потребности — во время уборки урожая, на всей пахотной земле (не только на крестьянской надельной, но и на частновладельческой) и б) во всех существовавших неземледельческих промыслах. Оказалось, все 50 губерний имели избыток рабочих рук от 12% в Самарской до 76% в Волынской, в 46 губерниях от 30% и выше, в среднем для всех 50 губерний избыток составил 51,5% — в наличии имелось 44,7 млн работников обоего пола, а потребность составляла 21,7 млн[26]. Запас трудовых ресурсов всегда имелся и в дореформенное время. После крестьянской реформы он увеличивался, и его с избытком хватало на исполнение домашних работ и других обязанностей. Таким образом, работа в праздники и воскресенья свидетельствовала не о дефиците трудовых ресурсов, а о секуляризации времени: воскресенья и праздники утрачивали свою сакральность, уравнивались с будними днями, могли взаимозаменяться — в праздник можно трудиться, а в будни отдыхать. Благодаря этому земледельцы могли строить свой бюджет времени более рационально, исходя из прагматических соображений, выбирать время работы и отдыха, исходя из реальных потребностей и возможностей, а не из праздничного календаря, как прежде.

Почему образованные современники в конце XIX — начале XX в. полагали, что русские крестьяне имели много праздников? Во-первых, они подсчитали, что у православных российских крестьян собственно праздников, без воскресений, было 71 — намного больше, чем, например, в прибалтийских губерниях у католиков — 43, у прибалтийских протестантов и немецких колонистов — 18, в Германии — 13, в большинстве католических стран — 35 (в некоторых — в Испании и Италии — около 48), в Китае, Японии и других странах Восточной и Южной Азии — 35. Причем их число в пореформенное время увеличилось[27]. Во-вторых, обилие праздников наносило существенный вред крестьянскому хозяйству, так как отнимало массу времени и средств[28]. Если бы православные российские крестьяне имели празднично-воскресных дней столько же, сколько западные, то это бы дало производству дополнительно около 3 млрд человеко-дней в год и увеличило бы баланс рабочего времени почти на 20%, благодаря чему крестьяне получили бы дополнительный доход на сумму 1870 млн руб.[29]

Относительная неэффективность использования годового фонда времени объяснилась несколькими факторами. Часто указывается, что число рабочих дней ограничивал природно-климатический фактор ввиду того, что климат определял продолжительность вегетационного периода растений и число дней в году с температурой, когда можно заниматься земледелием. В принципе это правильно. Но, как показало специальное исследование, крестьяне не использовали в полную меру и тех возможностей, которые реально давал климат[30]. Кроме того, неземледельческими промыслами можно было заниматься в любую погоду.

В результате огромного естественного прироста населения в пореформенный период — около 1% в год — к началу ХХ в. большое число крестьян в деревне не находило полного применения своим силам[31]. Однако уйти из деревни многие воздерживались: страшились потерять право на общинную землю, не находили работы в сфере услуг и промышленности, не обладали достаточной грамотностью и квалификацией для переселения в город, не могли преодолеть серьезных бюрократических препятствий для получения права на миграцию из деревни, боялись города и т. п. В этих условиях увеличение количества праздников могло служить своеобразным средством борьбы с аграрным перенаселением — чем меньше оставалось рабочих дней в году, тем большему числу крестьян обеспечивалась занятость в сельском хозяйстве (к такому способу прибегают в настоящее время профсоюзы в западноевропейских странах).

Традиция не работать в воскресенья и праздники уходила в глубину веков, освящалась обычаем и церковью. В покаянных книгах XV–XVI вв. среди 18 грехов рассматривается грех, относящийся к тому, что и в праздничные дни не давал себе покоя, и перечисляются возможные работы: в лес ходил, рыбу ловил и т. д.[32] «Право на отдых» в праздники было юридически закреплено в Уложении 1649 г. и стало законом[33]. Оно было подтверждено в 1797 г. в Манифесте о трехдневной барщине, который не только ограничил барщинные работы тремя днями в неделю, но и подтвердил запрещение помещикам заставлять крестьян работать в праздничные дни, включая воскресенья и храмовые (бытовые) праздники. В XIX в. запрещение работать в праздники вошло в Свод законов Российской империи: «Крестьяне обязаны работать на помещика три дня в неделю; но он не может заставлять их работать на него в воскресные дни, а также: в двунадесятые праздники, в день Верховных апостолов Петра и Павла, 9 мая и 6 декабря во дни Святителя и Чудотворца Николая, и в храмовые в каждом селении праздники. Строжайшее за сим наблюдение возлагается на губернские начальства через посредство местной полиции»[34].

Запрещение работать в праздники находило полное понимание у крестьян и было закреплено в обычном праве с коррективами, обусловленными особенностями сельской жизни. Так, разрешались некоторые домашние работы (приготовление пищи, корм скота, уход за детьми). Допускалась коллективная работа, как правило, в пользу бедных вдов или крестьян, пострадавших от пожара или какого-нибудь другого несчастья, за угощение или бесплатно[35]. Другая праздничная работа ассоциировалась с грехом. Соблюдение закона контролировалось крестьянской общиной; она же и наказывала нарушителей, чаще всего денежным штрафом. В случае сопротивления крестьяне не останавливались перед тем, чтобы применить к нарушителю насилие — избить и сломать инвентарь и инструменты, с помощью которых он производил недозволенную обычаем работу. Если община не могла самостоятельно справиться с нарушителями обычая, а также в случае рецидивов, она обращалась за помощью к низшей административно-полицейской власти, которая по требованию общины привлекала нарушителей к ответственности (Литвак 1979: 262– 263). Величина штрафа сильно варьировалась по местностям и зависела от важности праздника, в который производились работы. Например, в начале XX в. величина штрафа, взимаемого общиной, колебалась от 50 коп. до 4 руб. и зависела от характера работ, например, за сенокос репрессия был меньше, чем за жнивье. Штраф, накладываемый сельской полицией, достигал 20 руб.[36 ]Это существенная сумма, если средний дневной заработок крестьянина в течение года колебался от 51 до 68 коп.[37] Лишь в пореформенное время правительство стало негативно оценивать число праздников в деревне и принимать меры, направленные к уменьшению их числа, но усилия были слабыми, а традиции легко и быстро не изменяются.

Решающее влияние на праздничный календарь оказал, на мой взгляд, культурный фактор. В основе обычая не работать в праздники лежало искреннее народное убеждение, что за работу в праздничный день в будущем виновный потерпит убыток, который вдвое превысит доход, полученный в день работы. Учитывая, что крестьяне были связаны круговой порукой, практиковали земельные переделы и обязательный севооборот, они верили, что наказание за работу в праздник падет на всю общину. Согласно крестьянским представлениям, не только работать, но даже не принимать участия в сельском празднике считалось аморальным и оскорбительным для общины. Крестьянина, уклонявшегося от участия в празднике, односельчане обносили круговой чашей, из которой пили все, что считалось позором[38].

Экономику русской крестьянской общины можно назвать моральной экономикой. В идеальной моральной экономике производственные отношения основаны на морали, в Европе — на христианской; хозяйство — полунатуральное; производство ведется ради удовлетворения необходимых потребительских нужд; получение прибыли считается грехом; коллективная трудовая деятельность должна иметь нулевую прибыль, ибо, если кто-то получает прибыль, значит, кто-то имеет убыток; имущественная дифференциация — минимальна[39]. Известный российский экономист А.В. Чаянов, на труды которого опираются современные экономические антропологи, показал, что невысокий уровень потребностей русского крестьянина  ставит  предел  его  трудовой  активности[40]. В экономической антропологии эта закономерность называется «правилом Чаянова». Люди используют стратегию избавления от лишних забот и хлопот и ограничивают свои потребности необходимым — не имеют лишних вещей, инструментов, запасов[41].

Материальные потребности огромного большинства крестьян были невелики. Целью их хозяйства являлось получение самых необходимых средств для существования, а общей жизненной целью — спасение души. Такие базисные буржуазные ценности, как богатство, слава, власть, влияние, личный успех, индивидуализм, не пользовались у них популярностью. Их мировоззрение можно назвать антибуржуазным. Умеренность в труде и ограничение потребностей выступают в качестве нормативной концепции экономического поведения и в качестве специфического образа жизни. Принципу умеренности в потребностях, труде и вообще в жизни следовало большинство православных российских крестьян, но, конечно, не все, как не все протестанты следовали протестантской трудовой этике или предприниматели — буржуазной этике. Эта концепция утверждается во многих пословицах[42]:

Будь малым доволен — больше получишь.

В один день по две радости не живет.

Кто малым доволен, тот у Бога не забыт.

Кто малым недоволен, тот большого не достоин.

Много сытно, мало честно.

Малое насытит, от многого вспучит.

Не живи как хочется, а живи как можется!

Сладкого не досыта, горького не допьяна.

Того не берут, чего в руки не дают.

Хлеба с брюхо, одежи с ношу да денег с нужу.

Трудовая этика рабочих

До Великих реформ большинство промышленных заведений останавливало работу во время страды и сенокоса, рабочие имели почти столько же праздников, сколько и крестьяне, и их число устанавливалось не законом, а обычаем или соглашением между рабочими и предпринимателями. На отдельных фабриках и заводах существовало большое разнообразие нерабочих дней; предприятия работали не круглый год, а в большинстве случаев — 200–240 дней, как свидетельствует практика казенных предприятий, где число рабочих дней регламентировалось, а иногда лишь 100 с небольшим дней в году[43]. Продолжительность чистого рабочего дня накануне эмансипации варьировалась от 9 до 14 часов, зависела от времени года — летом она доходила до 14 часов, зимой — уменьшалась до 9 часов, на большинстве предприятий составляла 12 часов[44].

Изменения в ритме промышленного труда стали происходить с приходом промышленной революции. На фабриках с машинным производством уже в середине XIX в. повсеместно обнаружилась тенденция к сокращению и унификации числа праздничных дней[45]. Непрерывное производство позволяло владельцу механизированной фабрики быстрее вернуть затраты, сделанные на дорогое оборудование, воспользоваться конъюнктурой, когда она благоприятна, выдержать жесткую конкуренцию с мануфактурами. В ряде случаев, например в металлургии, производство не могло без огромных убытков быть остановлено. Поэтому среднее число рабочих дней, устанавливаемое соглашением между рабочими и предпринимателями, к 1885 г. увеличилось до 283[46], к 1904 г. — до 287,3 дня. С 1905 г. под влиянием рабочего движения число рабочих дней стало уменьшаться и в 1913 г. составило 276,4[47]. Время же, фактически отрабатываемое отдельным рабочим, было меньше. В 1913 г. общие потери рабочего времени, помимо праздников и воскресений, оценивались в 19 дней: вследствие простоев — 6,4 дня, болезней и других уважительных причин — 8, прогулов — 4,6 дня[48]. Принимая, что потери рабочего времени в 1885 и 1904 гг. были примерно такими же, как и в 1913 г., фактическое число рабочих дней на одного рабочего в 1885 г. равнялось 264, в 1904 г. — 268, в 1913 г. — 257.

Владимир Руднев "На старом Тульском оружейном заводе", 1974

Параллельно с увеличением числа рабочих дней уменьшалась их продолжительность: у мужчин, занятых в промышленности, подчиненной фабричной инспекции (горная и казенная промышленность не были в ее ведении), с 12,3 — в 1850-е гг. до 11,7 часа — в 1885 г., до  10,6 часа — в 1904 г., до 10,2 часа — в 1905 г. и до 10 часов — в 1913 г.[49] (у женщин и детей рабочий день был короче). В результате годовой рабочий период включал теоретически в 1850-е гг. 2952 часа, в 1885 г. — 3311, в 1904 г. — 2931, в 1913 г. — 2764 часа, а фактически 2718, 3089, 2841 и 2570 часов соответственно.

Следовательно, в пореформенное время, вплоть до 1905 г., занятость рабочего в течение года была больше, чем до 1861 г., а с 1905 г. — меньше. Переход от ручного производства к машинному вследствие производственной и экономической целесообразности привел к повышению непрерывности труда в промышленности вследствие роста числа рабочих дней и переходу к двух- или трехсменной работе.

В 1913 г. у российских рабочих, занятых в крупной промышленности, среднее число отработанных на производстве дней в год составляло 257,4 (при 10-часовой продолжительности рабочего дня круглый год), число выходных и праздничных дней — 88,6 и число неявок на работу и простоев — 19 дней[50]. Многие рабочие вели также и домашнее хозяйство. Отсюда следует, что, условно говоря, «производственная деятельность» у рабочего продолжалась примерно в 1,6 дольше, чем у крестьянина.

Трудовая этика рабочих в пореформенное время находилась в стадии трансформации. Появился целый слой рабочих, так называемая «рабочая аристократия», отличавшихся современным отношением к труду. Но для большинства рабочих этика в основном оставалась субсистенциальной. Этот вывод у одних историков находит поддержку[51].

Если изживание рваного ритма труда, уменьшение числа праздников, четкое отделение времени работы от времени отдыха, развитие современной трудовой этики у российских рабочих в конце XIX — начале XX в. находилось на начальной стадии, то у рабочих ведущих западных стран переходный период от субсистенциальной к буржуазной этике труда в начале XX в. в основных чертах завершался. На Западе, как и в России, процесс этот был длительным и болезненным и растянулся на два столетия. Еще в первой половине XIX в. в Великобритании, а в Германии и Франции и в более позднее время пережитки традиционного отношения к труду были очень живучи[52]. «Читая официальные отчеты (фабричных инспекторов 1876–1878 гг. — Б. М.) об условиях жизни фабричного люда в Германии, можно было бы иной раз подумать, что речь идет о наших русских фабриках и заводах: стоит лишь несколько усилить мрачный фон общей картины, — отмечал известный русский санитарный врач А.В. Погожев. — Фабриканты в Пруссии часто высказывали жалобы инспектору, что в летнее время рабочие у них разбегаются с фабрики и отправляются искать себе работы у сельских хозяев, так как этот труд оплачивается летом лучше... Инспектор из Вестфалии жаловался, что, несмотря на дурные времена, дисциплина среди фабричных рабочих крайне дурно поставлена во многих отношениях. Синий понедельник (вроде St. Monday в Великобритании. — Б. М.) все еще пользуется популярностью у рабочих»[53].

Итак, вплоть до начала XX в. большинство российских работников, будь то крестьяне или рабочие, придерживались принципов субсистенциальной трудовой этики. Они работали умеренно и любили праздники не потому, что были ленивыми, а потому, что в их системе ценностей труд занимал иное место, чем у людей, воспитанных в протестантской культуре. Их хозяйственные практики хорошо объясняются концепцией «моральная экономика», используемой исследователями для анализа европейского крестьянства в доиндустриальную эпоху[54]. Принципы моральной экономики: производственные отношения основаны на христианской морали; натуральное хозяйство; производство ради удовлетворения необходимых потребительских нужд; получение прибыли— грех; коллективная трудовая деятельность должна иметь нулевую прибыль, ибо, если кто-то имеет прибыль, значит, кто-то имеет убыток; имущественная дифференциация — минимальна[55]. Субсистенциальная трудовая этика больше соответствовала представлениям российского работника о правильной жизни, чем протестантская этика. Узкое место субсистенциальной трудовой этики состояло, однако, не в том, что ее приверженец не мог интенсивно работать в принципе, а в том, что работать в полную меру своих сил он считал необходимым не каждый день, а лишь в экстраординарных ситуациях, да и в эти минуты трудового энтузиазма он не мог трудиться качественно из-за недостатка квалификации, знаний, рачительности, предприимчивости и элементарной дисциплины. Образованные современники отчетливо это сознавали, как это видно из следующей характеристики российских работников, данной Особым совещанием о нуждах сельскохозяйственной промышленности 1902 г.: «По общему признанию, народный труд в России мало продуктивен и не доброкачественен. Так как качество труда зависит от свойств трудящегося, то и необходимо искать главную причину наших невзгод прежде всего в самих производителях, неумелых, нерачительных, неопытных и мало предприимчивых»[56].

Следует отметить, что субсистенциальное отношение к труду существовало во всех традиционных обществах и в литературе получило не слишком удачное название «этика праздности»[57]. На русском языке это звучит особенно плохо, так как может восприниматься как этика, поощряющая лень, бездеятельность и праздность. На самом деле термин имеет в виду наличие большого числа праздников, во время которых запрещались многие виды трудовой деятельности, но поощрялась деятельность, не связанная с производством — общественная, религиозная и т. п. Во всех западноевропейских странах в Средние века и в большинстве из них в доиндустриальную эпоху, т. е. до конца XVIII — начала XIX в., трудовая этика также не отвечала «духу капитализма»[58]. В эпоху трехполья от Англии до России и от Швеции до Испании крестьяне имели примерно одинаковое количество земли, работали примерно столько же и в таком же ритме, как русские крестьяне в XIX — начале XX в., а в периоды улучшения конъюнктуры уменьшали время работы, как это наблюдалось в русской деревне; они тоже имели много праздников, лишь немногим меньше, чем русские крестьяне[59]. Западноевропейские горожане следовали такой же субсистенциальной этике, но им для удовлетворения своих материальных потребностей приходилось работать больше — не 150–160 дней, как крестьянам, а 210–220[60]. Таким образом, субсистенциальная трудовая этика была общим европейским явлением в доиндустриальную эпоху, и причина этого состояла не в климате, не в природной среде обитания, а в менталитете, присущем человеку традиционного общества.

Процесс трансформации субсистенциальной в протестантскую трудовую этику в советское время продолжился. Трем поколениям советских людей усиленно прививалось социалистическое отношение к труду, которое во многих аспектах приближалось к буржуазному. Был разработан комплекс специфических мер (ударники, социалистическое соревнование, хозрасчет, самозакрепление, стахановское движение и т. д.) для стимулирования труда[61]. В результате этого к концу советской эпохи трудовая мораль российских граждан продвинулась в сторону буржуазной[62]. Об этом свидетельствует сравнительное исследование отношение к труду российских и немецких рабочих в начале 1990-х гг. (табл. 4). 

Таблица 4

Отношение к труду российских и немецких рабочих в начале 1990-х гг., в %

Источник: Темницкий А. Л. Отношение к труду рабочих России и Германии: терминальное и инструментальное // Социс. 2005. № 9 (257). С. 54–63.

Инструментальный тип отношения к труду (только способ зарабатывать) характерен для 43% российских и 24% немецких рабочих, терминальный (как смысл жизни) — 26 и 44%, смешанный — 31 и 35% соответственно.

В постсоветскую эпоху происходит дальнейший рост инструментального отношения к труду[63]. По данным ВЦИОМ на 2000 г., на вопрос: «Что значит для человека работа?» 70% ответили: «Работа — это прежде всего источник средств существования»[64].

В настоящее время россияне отдыхают 116 дней в году: 12 праздников, (1–5, 7 января, 23 февраля, 8 марта, 1 и 9 мая, 12 июня, 4 ноября), 52 субботы и 52 воскресенья; 249 дней — рабочие. В переводе на рабочие часы — в 1913 г. производственная деятельность у рабочих продолжалась 2570 часов в год, у крестьян — 1710 часов. Через 100 лет российские труженики по закону должны работать 1992 часа в год — на 29% меньше, чем рабочие, но на 16% больше, чем крестьяне в 1913 г. (табл. 5).

Таблица 5

Годовой бюджет рабочего времени в часах в 1913 и 2013 гг.               

Нормальная продолжительность рабочего времени, установленная КЗОТ, — не более 40 часов в неделю — не соблюдается. Четко определенного рабочего дня фактически нет; сверхурочные и работа в выходные дни зачастую являются не исключением, а нормой, как показывают результаты Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения за 8 лет, с 1992 по 2000 г. (табл. 6).

Таблица 6

Средняя продолжительность рабочей недели в РФ в 2000 г. (час.)

Источник. Денисова Ю.С. Трудовые перегрузки как тенденция в рабочем процессе // Социс. 2004. № 5. С. 100–107.

Средняя продолжительность рабочей недели у работников допенсионного возраста составила на государственных предприятиях — 43 часа в неделю, на негосударственных — 47. Чем «буржуазнее» работник, тем больше он трудится. Самая высокая трудовая нагрузка у предпринимателей, собственников предприятий — они трудятся в среднем 63 часа в неделю, самозанятые, не имеющие наемных работников, — 49 часов, работающие на частное лицо — 53 часа. Последние с правовой точки зрения абсолютно не защищены, поскольку отношения между ними и работодателями чаще всего не оформляются и находятся вне правового регулирования.

Та же картина наблюдалась и через 12 лет. По данным Росстата, в 2012 г. средняя продолжительность рабочего дня равнялась у людей в возрасте 25–29 лет — 8 часов 52 минуты, в возрасте 55–59 лет — 9 часов 21 минута и в возрасте от 30 до 54 — менее 8 часов. Однако поскольку от 30 до 50% россиян работают на двух и более работах, очевидно, что большинство работает более 43 часов в неделю[65].

Сравнение с рабочей неделей в других европейских странах обнаружило нивелирование различий в продолжительности рабочего времени (табл. 7).

Таблица 7

Продолжительность рабочей недели в разных странах в 2015 г.

URL: http://www.aif.ru/dontknows/actual/1354251 (дата обращения 20.05.2015)

Заметно больше работают только в Китае — 60 часов в неделю и Японии — 50 дней, при 10-дневном отпуске в обеих странах. Россиянам осталось поднять эффективность труда, и ключ от двери, которая ведет к золотому миллиарду, будет наш.

_________________________________________________________ 

1. Янжул И.И. Из воспоминаний и переписки фабричного инспектора первого призыва: Материалы для истории русского рабочего вопроса и фабричного законодательства. СПб., 1907. С. 215.

2. Отечественные обществоведы сравнительно недавно обратили внимание на важную роль трудовой этики в экономическом и социальном развитии деревни: Гордон А.В. Тип хозяйствования — образ жизни — личность // Крестьянство и индустриальная цивилизация. М., 1993. С. 113–135; Коваль Т.Б. Христианская этика труда (Православие, Католицизм, Протестантизм. Опыт сравнительного анализа). М., 1994; Лапицкий М.И. Трудовая этика в аспекте политики (заметки на полях трудов Федора Степуна) // Полития: Анализ. Хроника. Прогноз. Лето. 2000. № 2. С. 178–191; Латов Н.В., Латова Ю.В. Российская экономическая ментальность на мировом фоне // Общественные науки и современность. 2001. № 4. С. 21–37; Они же. Этнометрические подходы к сравнительному анализу хозяйственно- культурных ценностей // Вопросы экономики. 2008. № 5. С. 1–14; Трудовая этика как проблема отечественной культуры: современные аспекты. Материалы круглого стола // Вопросы философии. 1991. № 1. С. 3–30; Шершнева Е.Л., Фельдхофф Ю. Культура труда в процессе социально-экономических преобразований. СПб., 1999; Шкаратан О.И., Карачаровский В.В. Русская трудовая и управленческая культура // Мир России. 2002. № 1. С. 3–56 и др.

3. Вебер М. Хозяйственная этика мировых религий: Попытка сравнительного исследования в области социологии религий // Вебер М. Избранное. Образ общества. М., 1994; Лукассен Я. Мотивация труда в исторической перспективе: некоторые предварительные заметки по терминологии и принципам классификации // Социальная история. Ежегодник. 2000. М., 2000. С. 194–205; Рих А. Хозяйственная этика. М., 1996; Скотт Дж. Моральная экономика крестьянства как этика выживания // Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире. Хрестоматия // Т. Шанин, А.В. Гордон (ред.). М., 1992. С. 202– 211; Сяодун Ф. Крестьянство как образ жизни / Там же. С. 12–75; Labour and Leisure in Historical Perspective, Thirteenth to Twentieth Centuries // I. Blanchard (ed.). Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 1994; Scott J.W. The Glassworkers of Garmaux: French Craftsmen and Political Actions in a Nineteenth-Century City. Cambridge; Mass: Harvard University Press, 1974; Shapely P. Work and Work Ethic // Encyclopedia of European History from 1350 to 2000: In 6 vols. / P. N. Stearns (ed.). New York etc.: Charles Scribner’s Sons, 2001. Vol. 4. P. 451–466; Stearns P.N. Lives of Labour: Work in a Maturing Industrial Society. London: Holmes and Meier, 1975; The Historical Meaning of Work / P. Joyce (ed.). Cambridge: Cambridge University Press, 1987; Thompson E.P. The Making of the English Working Class. New York, Pantheon Books, 1964 ; Idem. Time, Work-Discipline and Industrial Capitalism // Past and Present. 1967. Vol. 38. P. 56–97; R. Les mineurs de Garmaux, 1848–1914. Paris: Les Editions Ouvrières, 1971: In 2 vols.; Tylecote M. The Mechanics’ Institutes of Lancashire before 1851. Manchester: Manchester University Press, 1957 и др.

4. Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 70–96, 184–207; Зомбарт В. Буржуа: Этюды по истории духовного развития современного экономического человека. М., 1994. С. 12–20; Маркович Д. Социология труда. М., 1988. С. 502–551; Шварцбурд Ц.В. Экономическая антропология сбережений: историко-институциональный подход // Историко-экономические исследования. 2008. Т. 9. № 1. С. 5–20.

5. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения.

6. Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., 1993. С. 531–546; Marshall G. In Search of the Spirit of Capitalism: An Essay on Max Weber’s Protestant Ethic Thesis. New York: Columbia University Press, 1982. P. 10–11, 82–83, 90. Интересный анализ трудовой этики протестантизма, православия, ислама, буддизма и конфуцианства см.: Рязанов В.Т. Этно- экономика: роль религиозной этики // Рязанов В.Т. Хозяйственный строй России: на пути к другой экономике. СПб., 2009. С. 139–151.

7. Послание патриархов восточно-кафолической церкви о православной вере (1723 г.). URL: http://azbyka.ru/otechnik/pravila/1723/ (дата просмотра: 28.05.2015).

8. Рязанов В.Т. Этноэкономика: основные характеристики // Рязанов В.Т. Хозяйственный строй России. С. 124–138.

9. Астырев Н.М. Праздники в крестьянском быту Московской губернии // Статистический ежегодник Московского губернского земства за 1887 г. М., 1887. Отд. 8. С. 1–26; Бернштам Т.А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX — начала ХХ в.: Половозрастной аспект традиционной культуры. Л., 1988. С. 213–230; Владимирский В. Обозрение современного сельского хозяйства в России «по достоверным источникам» и предположения к его улучшению. СПб., 1874. С. 5, 22–25; Карышев Н. Труд, его роль и условия приложения в производстве. СПб., 1897. С. 302–309; Статистическое описание Калужской губернии. Козельский уезд. Калуга, 1889. Вып. 2. Текст. С. 200–235.

10. Архив Русского географического общества. Р. 29 (Пермская губерния). Д. 9. Перечень праздников в приходских деревнях Оханского уезда Пермской губ. в 1850-х гг.; Положение 19 февраля 1861 г. о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости. Гл. 3. Ст. 189; Буницкий К. Вычисление дней, празднуемых в течение года рабочими людьми в Александровском уезде Екатеринославской губернии // Зап. имп. об-ва сельского хозяйства Южной России. 1866. С. 306–310; Город у Красного Яра / Г.Ф. Быконя (ред.). Красноярск, 1986. С. 35–36; Доброзраков М. Село Ульяновка Нижегородской губернии Лукояновского уезда // Этнографический сборник. СПб., 1853. Вып. 1. С. 33; Заметка о влиянии праздничных и прогульных дней на общее экономическое положение России // Владимирские епархиальные ведомости. 1865. № 7; К.Д. Несколько замечаний об урочных работах в сельском хозяйстве // Журнал МГИ. 1853. Ч. 47. С. 237; Преображенский В. Описание Тверской губернии в сельскохозяйственном отношении. СПб., 1854. С. 99–101; Соловьев Я.А. Сельскохозяйственная статистика Смоленской губернии. М., 1855. С. 226; Сумароков П. Дере- венские письма // ОЗ. 1861. Т. 138. С. 510.

11. Доклад Высочайше учрежденной Комиссии для исследования нынешнего положения сельского хозяйства и сельской производительности в России. СПб., 1873. Доклад. С. 1–3; Там же. Отд. 1. С. 201–224; Там же. Приложения. I. Дополнения С. 22–28; Там же. Приложения. VI. Стенографические ответы лиц, приглашенных в Комиссию. СПб., 1873. Ч. 1 (далее: Доклад комиссии 1872 г.); Владимирский В. Обозрение современного состояния сельского хозяйства России. СПб., 1874. С. 5, 22–25. Подробно о работе комиссии см.: Миронов Б.Н. Благосостояние населения и революции в России XVIII — начала ХХ века. 2-е изд. М., 2012. С. 449–460.

12. Просвещение / Н.Л. Петерсон (сост.). СПб., 1903. С. 12–14; Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Труды местных комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности: В 49 т. СПб., 1903. Труды местных комитетов. Т. 3: Бессарабская губерния. СПб., 1903. С. 62–76, 188, 386; Т. 4: Виленская губерния. СПб., 1903. С. 27–28, 115; Т. 5: Витебская губерния. СПб., 1903. С. 444; Т. 6: Владимирская губерния. СПб., 1903. С. 184; Т. 8: Волынская губерния. СПб., 1903. С. 134; Т. 10: Вятская губерния. СПб., 1903. С. 40, 451 ; Т. 11: Гродненская губерния. СПб., 1903. С. 172–173, 258, 345, 459–461; Т. 14: Калужская губерния. СПб., 1903. С. 19, 26–27, 50, 64; Т. 15: Киевская губерния. СПб., 1903. С. 132, 604, 716–717, 1069–1070, 1131–1134; Т. 17: Костромская губерния. СПб., 1903. С. 463; Т. 19: Курская губерния. СПб., 1903. С. 48–49, 79–83, 358–360, 541; Т. 21: Минская губерния. СПб., 1903. С. 127, 174, 282; Т. 22: Могилевская губерния. СПб., 1903. С. 94; Т. 23: Московская губерния. СПб., 1903. С. 512–513, 585–586, 616, 631, 673; Т. 24: Нижегородская губерния. СПб., 1903. С. 45; Т. 25: Новгородская губерния. СПб., 1903. С. 263, 410–412, 442–443, 457–458; Т. 31: Подольская губерния. СПб., 1903. С. 164, 463—464, 481—483, 486, 561—562, 802, 804, 811, 814–817, 936–941, 1007, 1015–1018, 1053–1054, 1112; Т. 32: Полтавская губерния. СПб., 1903. С. 352–353, 641–642, 718, 724–735; Т. 33: Псковская губерния. СПб., 1903. С. 69–70, 113, 118, 126, 127, 146–147, 192, 235–236, 251–252, 344–346; Т. 34: Рязанская губерния. СПб., 1903. С. 272–273, 387–393, 571–572, 582; Т. 35: Самарская губерния. СПб., 1903. С. 174; Т. 36: С.-Петербургская губерния. СПб., 1903. С. 39, 41; Т. 37: Саратовская губерния. СПб., 1903. С. 412, 446, 566, 608; Т. 39: Смоленская губерния. СПб., 1903. Ч. 2. С. 176, 179, 247–248, 306; Т. 40: Таврическая губерния. СПб., 1903. С. 189–190; Т. 41: Тамбовская губерния. СПб., 1903. С. 198, 430; Т. 42: Тверская губерния. СПб., 1903. С. 275, 445; Т. 44: Уфимская губерния. СПб., 1903. С. 184–185; Т. 45: Харьковская губерния. СПб., 1903. С. 414; Т. 46: Херсонская губерния. СПб., 1903. С. 66, 68—69, 214, 261; Т. 47: Черниговская губерния. СПб., 1903. С. 94–96, 116, 432. Подробнее см.: Миронов Б.Н. Благосостояние населения. С. 474–475, 486.

13. Скребицкий А.И. Крестьянское дело в царствование императора Александра II: Материалы для истории освобождения крестьян: В 4 т. Бонн-на-Рейне, 1865/66. Т. 3. С. 1296– 1297.

14. Положение 19 февраля 1861 г. о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости. М., 1916. Гл. 3. Ст. 189; Миронов Б.Н. Благосостояние населения. С. 258–260.

15. Свод законов Российской империи. Изд. 1857 г.: В 15 т. СПб., 1857. Т. 4. Ст. 1046. См. также: Окунь С.Б., Паина Э.С. Указ от 5 апреля 1797 г. и его эволюция (к истории указа о трехдневной барщине) // Труды Ленинградского отделения Института истории Академии наук СССР. 1964. Вып. 7. С. 283–299.

16. Доброзраков М. Село Ульяновка… С. 33.

17. Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998. С. 210.

18. Материалы для статистики России, собираемые по ведомству МГИ. СПб., 1859–1860. Вып. 2. С. 187–188, 249; Вып. 3. С. 105–113; Вып. 4. С. 84–85; Хозяйственно-статистические материалы, собираемые комиссиями и отрядами уравнения денежных сборов с государственных крестьян. Вып. 2. СПб., 1857. С. 26–27, 72–74.

19. Материалы для статистики России, собираемые по ведомству МГИ. Вып. 4. С. 90–91; Вып. 5. С. 56–57.

20. Труд в СССР: Статистический сборник. М.: Финансы и статистика, 1989. С. 260.

21. Громыко М.М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 73–85, 155–169; Полищук Н.С. Развитие русских праздников // Русские / В.А. Александров, И.В. Власова, Н.С. Полищук (ред.). М., 2003. С. 539, 561.

22. Доклад комиссии 1872 г. Приложения. I. Дополнения. С. 28.

23. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: В 2 т. СПб., 1999. Т. 1. С. 286.

24. Яцунский В.К. Социально-экономическая история России XVIII–XIX вв. М., 1973. С. 104.

25. Миронов Б.Н. Благосостояние населения и революции в России XVIII — начала ХХ века. 2-е изд. М., 2012. С. 294–296.

26. Материалы высочайше учрежденной 16 ноября 1901 г. Комиссии по исследованию вопроса о движении с 1861 по 1900 г. благосостояния сельского населения среднеземледельческих губерний сравнительно с другими местностями Европейской России. Ч. 1–3. СПб., 1903. Ч. 1. С. 248–249.

27 Доклад комиссии 1872 г.: Отдел 1: 223–224; Васильчиков А.И. Землевладение и земледелие: В 2 т. СПб., 1876. Т. 2. С. 582–584; Ермолов А.С. Всенародная агрономия. М., 1996. С. 92–100; Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Труды местных комитетов. Т. 34. С. 387.

28. Доклад комиссии 1872 г.: Отдел 1: 201–224; Просвещение / Н.Л. Петерсон (сост.). С. 12–13; И.В. Анкета о праздновании различных праздников в Грязовецком уезде Вологодской губернии // Известия Архангельского общества изучения русского Севера. 1913. № 10. С. 445–447; Положение крестьянского хозяйства. Причины его упадка: община и большое число праздничных дней // Труды ВЭО. 1878. Т. 3. Вып. 3. С. 375–381.

29. Просвещение / Н.Л. Петерсон (сост.). С. 12–13.

30. Миронов Б.Н. Кто виноват: природа или институты? Географический фактор в истории России // Общественные науки и современность. 2014. № 5. С. 130–141; 2015. № 1. С. 83–99.

31. Материалы Комиссии 1901 г. Т. 1. С. 247—249.

32. Корогодина М.В. Исповедь в России в ХIV–ХIХ веках: исследование и тексты. СПб., 2006. С. 275, 451.

33. Соборное Уложение 1649 года / А.Г. Маньков (ред.). СПб., 1987. С. 33–34, 190.

34. Свод законов Российской империи. Изд. 1857 г. Т. 4. Ст. 1046.

35. Громыко М.М. Мир русской деревни… С. 73–85.

36. Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Труды местных комитетов. Т. 3. С. 72; Т. 34. С. 272–273; Т. 47. С. 432.

37. Материалы Комиссии 1901 г. Т. 1. С. 242–243.

38. Архив Российского этнографического музея. Ф. 7 (Этнографическое бюро В.Н. Тенишева). Оп. 2. Д. 275. Л. 17, 78.

39. Скотт Дж. Моральная экономика... С. 202–211.

40. Чаянов А.В. Крестьянское хозяйство: Избранные труды. М., 1989. С. 237, 244.

41. Салинз М. Экономика каменного века. М., 1999. С. 19–102.

42. Даль В.И. Пословицы русского народа. М., 1957. С. 500–514, 821–822, 924.

43. История рабочих Ленинграда: В 2 т. / В.С. Дякин (ред.). Л., 1972. Т. 1. С. 133; Китанина Т.М. Рабочие Петербурга... С. 195–206; Пажитнов К.А. Промышленный труд в крепостную эпоху. Л., 1924; История Урала с древнейших времен до 1861 г. / А.А. Преображенский (ред.). М., 1989. С. 430; Протопопов Д. О промыслах государственных крестьян Московской губернии // Журнал Министерства государственных имуществ. 1842. Кн. 2. Ч. 2. С. 253; Труды комиссии, учрежденной для пересмотра уставов фабричного и ремесленного. СПб., 1863. Ч. 3. С. 105.

44. Проект правил для заводов и фабрик в С.-Петербурге и уезде. СПб., 1860. С. 164–195; Туган-Барановский М.И. Русская фабрика в прошлом и настоящем: Историческое развитие русской фабрики в XIX в. М., 1922. С. 93.

45. Карышев Н. Труд... С. 308.

46. Сборник статистических сведений по Московской губернии. Отдел санитарной статистики. Т. 4. Ч. 2. М., 1893. С. 369, 375; Фабрично-заводская промышленность и торговля России. СПб., 1893. С. 273–274; Труды комиссии, учрежденной московским генерал- губернатором кн. В.А. Долгоруким для осмотра фабрик и заводов в Москве. Вып. 2. М., 1882. С. 77; Янжул И.И. Фабричный быт Московской губернии: Отчет за 1882–1883 г. СПб., 1884. С. 39, 49; Дементьев Е.М. Фабрика, что она дает населению и что она у него берет. М., 1897. С. 58–116.

47. Кирьянов Ю.И. Жизненный уровень рабочих России (конец XIX — начало XX в.). М., 1979. С. 72–83; Рабочий день в фабрично-заводской промышленности / Я.М. Бинеман (ред.). М., 1930. Вып. 2. С. 28, 160.

48. Струмилин С.Г. Избранные произведения: В 5 т. М., 1964. Т. 3. С. 365–367.

49. Давыдов К.В. Отчет за 1885 г. фабричного инспектора С.-Петербургского округа. СПб., 1886. С. 20, 156–173; Михайловский Я.Т. О деятельности фабричной инспекции: Отчет за 1885 год главного фабричного инспектора. СПб., 1886. С. 52–53, 73–106; Янжул И.И. О деятельности фабричной инспекции: Отчет за 1885 год. СПб., 1886. С. 52–53, 73–106; Данные о продолжительности рабочего времени за 1904 и 1905 гг. СПб., 1908. С. 84; Кирьянов Ю.И. Жизненный уровень... С. 81; Рабочий день... Вып. 2. С. 158, 160.

50. Патрушев В.Д. Жизнь горожанина (1965–1998). М., 2001. С. 93–94.

51. Коробков Ю.Д. Трудовая этика рабочих Урала в пореформенный период // Социальная история. Ежегодник. 2007. М., 2008. С. 151–175; Пушкарева И.М. 1905 год: Революционный штурм или «перестройка» государственной системы России // Россия в XIX–XX веках: Материалы II научных чтений памяти В.И. Бовыкина. М.: МГУ им. М.В. Ломоносова. 22 января 2002 / А.Г. Голиков, А.П. Корелин (ред.). М., 2002. С. 283; Юдина Л.С. Трудовая этика на заводах Урала в годы Первой мировой войны (1914–1917) // Человек и война: Война как явление культуры / И.В. Нарский, О. Никонова (ред.). М., 2001. С. 216–227. Фельдман согласен со мной, что субсистенциальная трудовая этика рабочих дала трещину, появился слой рабочих, стремящихся жить по принципам протестантской этики: Фельдман М.А. Социокультурный облик рабочих уральской промышленности в 1900–1917 годах: историографические проблемы // История в меняющемся пространстве российской куль- туры // Н.Н. Алеврас (ред.). Челябинск, 2006. С. 307.

52. Hobsbauwm E.J. Workers: World of Labor. New York: Pantheon Books, 1984. P. 186, 200; Houston R.A. Coal, Class and Culture: Labour Relations in a Scottish Mining Community, 1650– 1750 // Social History. 1983. Vol. 8. P. 1–18; Hunt E.D. British Labour History 1815–1914. Weidenfeld: Weidenfeld & Nicolson, 1981; Mathias P. The First Industrial Nation: An Economic History of Britain, 1700–1914. 2nd ed. London; New York: Methuen, 1983. P. 181–186; Pollard S. The Genesis of Modern Management. Harmondsworth; Middlesex: Penguin Books, 1968; Reid D.A. The Decline of St. Monday 1776–1876 // Past and Present. 1976. Vol. 71. P. 76–101; Idem. Wedding Days and the Evolution of Leisure time in the Workshops and Factories of Industrial England, 1701–1961 // Labour and Leisure in Historical Perspective... P. 111–123.

53. Погожев А.В. Фабричный быт Германии и России. М., 1882. С. I, 136, 138.

54. Скотт Дж. Моральная экономика… С. 202–211; Томпсон Э.П. Плебейская культура и моральная экономия. Статьи из английской социальной истории XVIII и XIX вв. // История ментальностей, историческая антропология: Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М., 1996. С.180–198; Бабашкин В.В. Концепция «моральной экономики» кре- стьянства и российская деревня начала ХХ века // Крестьяноведение: Теория. История. Современность. Ученые записки: 2011. Вып. 6 / Т. Шанин, А.М. Никулин, И.В. Троцук (ред.). М., 2011. С. 135–156.

55. Гиренок Ф.И. Моральная экономика — третий путь // Философия хозяйства. Альманах центра общественных наук экономического факультета МГУ. 1999. № 1. С. 47–50; «Мораль- ный крестьянин» и «рациональный крестьянин»: (проблемы социального развития и идео- логии стран Азии, Африки и Латинской Америки: Сб. обзоров. Вып. 2). М., 1988; Скотт Дж. Моральная экономика… С. 202–211; Томпсон Э.П. Плебейская культура… С. 180–198.

56. Просвещение / Н.Л. Петерсон (сост.). С. 7.

57 .Современные концепции аграрного развития // ОИ. 1995. № 4. С. 3–33; Seavoy R.E. Famine in Peasant Society. New York; London: Greenwood Press, 1986.

58. Зомбарт В. Буржуа... С. 118–144.

59. Blanchard I. Introduction // Labour and Leisure... P. 11–23. Например, у датских сред- невековых ремесленников было много праздников, но меньше, чем у православных крестьян в начале ХХ в.: Йордан Б. Когда братья пьют вместе... С. 177–196.

60. Кунина А.Е. Проблемы этики труда в современной американской историографии // Организация труда и трудовая этика: Древность. Средние века. Современность / В.Л. Мальков, Л.Т. Мильская (ред.). М., 1993. С. 180–189; Коленко В.А. Трудовая этика и проблема собственности в социальной доктрине католической церкви // Там же. С. 200–209; Пономарева Л.В. Отношение к труду в апостолате католической организации «Опус Деи» // Там же. С. 210–224; Blanchard I. Introduction. P. 23–27. См. также: Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 192–195, 217–261; Goff J.L. Time, Work and Culture in the Middle Ages. Chicago; London: The University of Chicago Press, 1980; Keith Th. Work and Leisure in the Pre-Industrial Society // Past and Present. 1964. No. 29. December. P. 50–62. Следует, правда, иметь в виду, что трудовая этика средневековых ремесленников, хотя и поддерживала умеренность, вместе с тем культивировала высокую квалификацию, дисциплинированность, честность, уважение к труду, ответственность, уважение договора, высокое качество труда: Сванидзе А.А. Поведенческие принципы в средневековой ремесленной среде и отношение к труду // Организация труда и трудовая этика... С. 98–106; Он же. Наемный труд и трудовая этика в ремесленных цехах Швеции: уставные принципы // Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 2. С. 166–177.

61. Мухин М.Ю. «У советских собственная гордость»: специфические методы трудовой стимуляции в СССР 30-х гг. // Ежегодник историко-антропологических исследований. 2003. М., 2003. С. 296–330.

62. Заславская Т.И., Рывкина Р.В. Социология экономической жизни: Очерки теории. М., 1991. С. 148–181. См. также: Маркович Д. Социология труда. С. 502–551.

63. Темницкий А.Л. Отношение к труду… С. 63; Афонцев С.А. Мотивация труда в постсо- циалистической России: макроэкономический подход // Экономическая история. Обозре- ние. Вып. 7. М., 2001. С. 41–59; Малютин М. Трудовая этика современных русских // Золо- той Лев. 2007. № 113–114. URL: http://www.zlev.ru/113/113_22.htm (дата обращения: 8.05.2014).

64. Перова И. Отношение к работе различных групп населения: работников, безработных, учащейся молодежи // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2001. № 1.

65. URL: http://statistic.su/blog/kto_i_kak_rabotaet_v_rossii/2012-07-04-715 (дата обращения: 20.05.2015).

 Публиковалось: «Стены и мосты»–IV: междисциплинарные исследования в истории: Материалы международной научной конференции, Российский государственный гуманитарный университет, 22 мая 2015 г. / Г.Г. Ершова, Б.Н. Миронов, М.М. Кром, В.А. Шкуратов, Е.А. Долгова. — М.: Академический проект, 2016. Стр. 45-69