Презумпция православной семантики в интерпретации текстов русской словесности

Автор подчеркивает, что текстовое пространство в русском языке правильнее мыслить как словесность, а не литературу. И культурной основой русской словестности является семантика Православия. Только с такой позиции и следует подходить, например, к преподаванию литературы в школе. 

Очевидно, что понимание является наиболее важным моментом функционирования языка культуры. При коммуникации неизбежно присутствуют определенная неадекватность понимания, момент интерпретации, искажающий исходный смысл. Мы попытаемся осмыслить его, вернув изучаемые в школе тексты из полусферы литературоведения в сакральную сферу словесности, литургичную по своей сути.

И. А. Есаулов, выделив лет 17 назад как особый предмет изучения православный подтекст русской литературы, справедливо считает, что этот подтекст существует не в «малом времени», уводящем к миру вообще, а в некоем третьем измерении, требующем для себя и особого научного инструментария…(1) Как применяется этот инструментарий, да и определен ли? В хрестоматии «Современная русская проза. XXI век» составители именуют христианской литературу, «которая тематически связана с жизнью современной церкви... описывающая духовный опыт человека, то, как человек приходит к Богу. Возрождение х.л. связано в первую очередь с попыткой найти идеалы, помогающие обрести себя, прикоснуться к вечным ценностям»(2). Заметим: речь пойдет далее о различных системах ценностей. Мы считаем подобное изучение русской литературы неприемлимым.

Сила письменности — в летописном сохранении, душа её поэтична и называется словесностью. Она вся — духовна. Какой экзамен определит степень духовности выпускников школ? Мы считаем, что без возрождения понятия «словесность» мы будем просвещать детей в «великолепном мраке чужого сада» (пушкинская метафора) (3).

Что откроет ученику этот пушкинский текст? На уровне сообщения — ничего. Ни одно сообщение само по себе — слово, жест, число — не несет в себе информации. Информация появляется, когда сообщение интерпретировано. Есть сигнал, есть информация, есть смысл. Сигнал — любое воздействие, от одной системы к другой. Информация — это изменения, происшедшие под влиянием сигнала в системе получателя. А смысл — оценка, которая придается информации мыслящим существом при условии обладания им волей и сознанием. И смысл создается человеком и существует только в субъективном внутреннем мире сознания. О природе этого сознания наука мало что может сказать. Личностно мы воспринимаем не свой мозг, а некие состояния сознания: настроения, желания, идеи. Именно они обладают для нас ценностью и смыслом. Мир смыслов индивидуален. Казалось бы, единственный способ поделиться в литературе — превратить их в сигналы, надеясь, что они вызовут резонанс, т. е. информацию, в душах потребителей и будут верно поняты. В литературе — да. В словесности — ровно наоборот. «Поиск  объективного смысла  в произведениях отечественной словесности неизбежно связан с важнейшим определением её специфики», — говорила на новгородских Никитских чтениях  Н. Г. Комар, заключая, что в знании положений и догматов христианства — ключ к пониманию отечественной словесности и шире — культуры.

Современная русская литература зачастую определяется как мульти (многоукладная) литература, т.е. «сложно структурированный  конгломерат не только текстов, но и литератур — самых разных, зачастую конфликтующих между собой, но в равной степени имеющих право на существование»(4). Этим авторы упомянутой хрестоматии объясняют тематическое и стилистическое разнообразие, разножанровость, ориентированность на различные системы ценностей произведений, которые представляют в хрестоматии русскую прозу XXI века. «Главное не замыкать зрение и слух перед тем богатством, перед тем вызовом, который каждому из нас, споря друг с другом и друг друга дополняя, дарят писатели современной России». Специфическими чертами современной русской прозы называются тенденция к упрощению (но не примитивизации и огрублению), клишированность, диалогичность, «фотографичность».

Так неореализм или христианский реализм? Для нас очевидно, что время проанализировать устойчивые черты в художественном методе христианского реализма, которые проявляются в текстах очень разных литераторов и при различных обстоятельствах. Одно сходство без желанного единства — достаточно для серьезного разговора.

Очень важны слова С. В. Алексеева о том, что христианский реализм выводит на сцену сверхъестественные силы (5). Христианин считает реально существующим всё то, о чем говорится в Священном Писании, символе веры, на чем настаивает догматика. Православный видит истину также и в Священном Предании восточного христианства. Вот, например, наличие Бога и мятежного Денницы. Для христианина это бесспорная реальность, это нефантастично ни в малой мере. Для человека неверующего, привыкшего к «физико-математической реальности», это небывальщина, причем не из области научной фантастики. Для иноверца — нечто конкурирующее по отношению к его собственному пониманию истины. И вот вывод: христианин не должен выделять любое проявление сверхъестественных сил, соответствующее его вероисповеданию, из привычной реальности лесов, домов, дождей, канализационных труб и ржаного хлеба. Как в жизни, так и в литературе. И если литератор вводит в текст появление святых на грешной земле, Божье вмешательство в дела людей, проделки бесов или сошествие ангелов, то ни он сам, ни его читатель (коли читает его другой христианин) не должны сомневаться: все это — реалистическое письмо. Христианский реализм.

Если же читатель не входит во всемирную христианскую общину, он будет воспринимать подобную художественную практику как сакральную (мистическую) фантастику христиан.

Таким образом, оценка «христианского реализма» — принятие его или неприятие — зависит от оценивающего субъекта.

Христианский реализм далеко не столь всеобъемлющ, как это могло показаться. Это не вся художественная литература, объятая духом христианства. Существует, например, христианский символизм — когда богословская конструкция, облекаясь в художественную форму, выражена в ней аллегориями, символами, иносказаниями. Так пишут, например, Ирина Лангуева-Репьева, Илья Бражников, Мария Кондратова. В отличие от С. В. Алексеева, автор этих строк хотел бы отделить христианский реализм от христианского символизма. Думается, это два разных художественных метода.

Составители упомянутой хрестоматии отнесли к христианской литературе Людмилу Улицкую и Майю Кучерскую. Они должны были скорее отнести Улицкую к метапрозе.

Но метапроза ими определяется как продолжение традиции exegi monumentum. Это интеллектуальная литература, рассчитанная на высокообразованного элитарного< читателя. Помещенные произведения метапрозы характеризуются медиативным разглядыванием объекта, его экзистенциальным переживанием.

В более узком смысле слова к металитературе относятся только те произведения, где не просто рассказывается о жизни писателя (неважно — вымышленного, жившего реально или являющегося «alter ego» автора-повествователя), но содержится попытка изобразить собственно творческий процесс, представив либо в виде фрагментов, либо полностью — в формате «текст в тексте», итоги этого самого творческого процесса. Выразительным примером метапрозы может послужить роман Дорис Лессинг «Золотая записная книжка», который рассказывает о романистке, пишущей роман о романистке, или творческая деятельность представителей школы московского концептуализма, придававших комментариям и/или авторефлексии в связи со своими сочинениями едва ли не большее значение, чем самим этим сочинениям.

«Даниэль Штайн, переводчик» — тексты в тексте.

И. Кукулин считает опознавательным приемом метареализма «составление различных мифологий в целостные и одновременно неустойчивые, текучие образы»(6), а А. Бартов указывает, что «метареализм — искусство метафизических прозрений, устремленное к реальностям высшего порядка, которые требуют духовного восхождения и мистической интуиции художника. Для метареалистов, идущих от символистов и ещё далее от романтиков, нет необходимости отчаянно нажимать на значения неких избранных слов и возводить их в нездешние символы: сложность сегодняшнего времени и соответственно наличного словаря художника таковы, что позволяют отсылать к другим мирам, не отстраняя этот, не прореживая его, но сгущая в цветах и созвучиях» (7).

Есть ещё термин трансметареализм, предложенный Натальей Ивановой в 1999 году для суммарной характеристики «преодолевших постмодернизм» писателей — Дмитрия Бакина, Владимира Маканина, Олега Ермакова, Андрея Дмитриева, ряда других писателей, чье творчество, по мысли критика, отличается «особой художественной стратегией», непременно включающей в себя:

а) развёртывание текста как единой многоуровневой метафоры;

> б) интеллектуализацию эмоциональной рефлексии;

в) проблематизацию «проклятых» вопросов русской классики (например, вариации ответов на «достоевский» вопрос о спасении мира красотой).

Термин подхвачен не был, на что Н. Иванова, впрочем, и не слишком рассчитывала, в подстрочном примечании к статье «Преодолевшие постмодернизм» заметив:

«Понимая, сколь уязвимо мое терминологическое нововведение ‹…›, предлагаю его в качестве инструмента для помощи в экспертизе, не больше. После проведённой ‹…› операции инструмент может быть оставлен — либо отставлен за ненадобностью» (8).

Его и отставили.

Над   русской   литературой   производится   операция за операцией. Задача наша — обратить внимание на иное терминологическое обозначение некоторых существенных особенностей русской классики, прямо указывающее на глубинно присущий отечественной словесности определенный тип духовности. Речь идет о работах В.  Захарова, И.  Есаулова, В. Океанского, С.   Гончарова, В. Воропаева, В. Непомнящего. Литературоведы весьма часто так оригинально подходят к своему научному объекту (русской литературе), словно бы новой христианской  эры,  повлекшей за собой кардинальную смену системы аксиологических ориентиров, не существовало вовсе. Этот подход не лишен известной «пикантности» даже с точки зрения «чистой» истории литературы: ведь русская словесность начинается с произведения, автор которого с необыкновенной яркостью и четкостью разграничивает два разных типа духовности: ветхозаветный закон и благодать Нового Завета. Включение Улицкой в орбиту христианского реализма возвращает к торжеству закона над благодатью. Не случайно    в обход термину «Х-реализм» все чаще употребляется, как было сказано — «христианская литература». Дело в том, что бытует ещё один термин — апокалиптическая литература.  В нашем литературоведении — есть апокалиптическая литература в понимании Аверинцева и в понимании научной фантастики — образ Мстящего Всадника. Вряд ли Улицкая имеет в виду Аверинцева или, скажем, Стругацких. Она имеет в виду иудаистский подход, всесторонне изученный о. Сергием Булгаковым в работе «Апокалиптика и социализм». Вот цитата из «Электронной еврейской литературы:

«Это — литература откровений, возникшая в иудаизме после прекращения деятельности пророков, а также отпочковавшаяся от неё христианская литература, имеющая характер откровений» (9). Таким образом, есть литература откровений, и есть литература, имеющая характер откровений.

Выискивается много точек соприкосновения между апокалиптической и талмудической литературой на том основании, что апокалиптически дуальное членение всего сущего на тот и этот мир было принято всем еврейством, а многие эсхатологические взгляды являются общими  для Талмуда и апокалиптической литературы. Пишется о произведениях апокалиптической литературы, оказавших оказали влияние на мидраши и — далее — на Зохар и связанные с ним сочинения. Вывод: исследование апокалиптической литературы важно и для понимания каббалы и хасидизма.

Но   в   литературе,    начавшейся со Слова о законе и благодати, христианскими источниками окончательно определяется коренная особенность  русского  представления о слове как живом, целостном, отражающем личностные качества автора духовном единстве, в котором письменно- звуковая оболочка является неким несущим телом, неразрывно связанным с духовным содержанием и подчиненным ему.  Не  только  первичные   слова,   являющиеся   основными единицами языка, но и слова  как  пространные  сочинения из этих первичных слов рассматривались по преимуществу в качестве дара Божиего,  стяжаемого во вдохновении (в худшем случае вдохновенно сочиненное слово могло оказаться нечистым, исходящим от лукавого духа, и древнеславянская филологическая мысль с неусыпной бдительностью распознавала духовную природу слов). Не только простые первичные слова, но и «сложносочиненные» слова после их боговдохновенного   возникновения   почитали   и сохраняли в неизменности, в особенности — Священное Писание, слова пророков, святых. Создание   нового слова мыслилось как событие исключительное, чудесное, как плод Божественной благодати, а не самостоятельного человеческого произволения.

Но терминологические новации, уведшие отечественную мысль, да и не только отечественную, в сторону от Традиции, начались именно с обращения к Достоевскому. Какой мыслитель не обращался к «Великому инквизитору»? Но все именуют этот текст несообразно: «Легенда».

Это неточность, как, впрочем, и та, которую допустил Иван Карамазов, вместо «Бог Господь» — «бо Господи явися нам». Это — возглас, означающий, что Церковь живет ожиданием Литургии. Отсутствие этого возгласа означает, что Литургии, а именно явления Христа не будет. (10) Искажение слова ведет к явлению Лжехриста.

Сохранить дар русской культуры в школе мы сможем, только осознав, что собой представляет отечественная словесность: от Татьяны, определившей западника «Уж не пародия ли он?» и до соединившегося с аскезой святого Игнатия Брянчанинова, вышедшего из Пушкинской плеяды. Без христианского реализма в школьной программе нам этого дара не осознать. Мы прошли путь назад — от смысла через искажение информации к сигнальной системе. Пора возвращаться из чужого сада. Пренебрежение к русской словесности, к её реализму может оказаться толчком к всеобщему погружению в  бездну  апокалиптического уничтожения христианской культуры. В лучшем случае окажемся на пикнике у обочины чьей-нибудь истории.

Широко известен принцип «презумпция невиновности» (лат. «praesumtio» — предположение): предполагается, что человек невиновен, пока не будет доказано обратное. Но есть ещё презумпция правильности и paзумности существующего порядка вещей, изменение которого требует наличия достаточных к тому оснований, называется ещё презумпцией ценности сохранения status quo (11). Для нас совершенно очевидна  презумпция  православной  семантики в истолковании идей произведений русской классики, что совершенно согласуется с лотмановской «грамматикой восприятия».

Не претендуя на абсолютность решения, опираясь на исследования В. Воропаева, С. Гончарова, В. Непомнящего, И. Есаулова, В. Захарова и других, занимающихся этой проблемой, Н. Крюкова выделяет пять критериев, позволяющих назвать некоторые романы русской литературы христианскими (12). Три из них мы объединим и предложим следующие в качестве критериев христианского реализма:

1. Первый критерий — наличие христианского ментальности и христианской системы ценностей. Особенности русской литературы и русской культуры вытекают не просто из национальных особенностей, но из своеобразия православного образа мира, православного менталитета.

1.   Второй критерий романа как христианского — наличие «евангельского текста» в художественном мире произведений. И как следствие — использование христианской (библейской) символики, которая так же входит в понятие «евангельский текст», а значит и определенных библейских архетипов. Архетип охраняет свое значение и функции, не разрушается, а лишь видоизменяется, проявляя себя в новых формах на новых исторических этапах. Архетип общечеловечен. Для христианского сознания изначален и определяющ архетип блудного сына.

2.  И наконец, третий критерий — это «православный код» поэтики, т. е. определенные особенности стиля. Мы считаем, что код — литургический. Именно он и только он позволяет проникнуть на смысловой уровень культуры, без знания кода культурный текст окажется закрытым, непонятным, невоспринятым. Человек будет видеть систему знаков, а не систему значений и смыслов.

Примечания

1 Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе// Евангельский текст в русскойлитературе ХVIII–ХХ веков:Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: Сб. науч. трудов / Ответ. ред. В. Н. Захаров. Петрозаводск, 1994. С. 379

2 Современная русская проза — XXI век: хрестоматия: для изучающих русский язык как иностранный / под общ.ред.Е. А. Кузьминовой, И. В. Ружицкого.М.: Русский язык. Курсы, 2009. Ч. 1. 376 с.

3 В начале жизни школу помню я,

Там нас,детей беспечных, быломного;

Неровная и резваясемья.

Смиренная, одетая убого,

Но видомвеличавая жена

Над школоюнадзор хранила строго.

Толпою нашею окружена,

Приятным, сладким голосом, бывало,

С младенцами беседует она.

Ее чела я помню покрывало

И очи светлые, какнебеса.

Но я вникал в ее беседы мало.

Меня смущала строгая краса

Еечела, спокойных усти взоров,

И полныесвятыни словеса.

Дичась ее советов и укоров,

Я про себя превратно толковал.

Понятный смысл правдивых разговоров,

И часто я украдкой убегал

В великолепный мрак чужого сада,

Под свод искусственный порфирных скал.

Цит по Полн.собр. соч. А. С. Пушкинав шести томах М., 1936,том I, с. 583–584

4 Чупринин С. Русская литература сегодня: Жизнь по понятиям. М.: Время, 2007. С. 332

5 Алексеев С. В. Оправдание экспансии добра // Политический жур- налъ. 2007. № 17/18. С. 115.

6 Кукулин И. «Сумрачный лес» как предмет ажиотажного спроса, или Почему приставка «пост-» потеряла свое значение // Штудии. Илья Кукулин о московской поэзии 1950-90-х. Часть 1 — электрон- ный ресурс http://community.livejournal.com/rostov_80_90/41525. html

7 Бартов А. От  противостояния  стилей к  эстетическому  эклектизму — языковая парадигма современности// Топос — электронный ресурс http://www.topos.ru/article/1615

8 Иванова Н. Преодолевшие постмодернизм // Знамя — 1998, № 4. С. 193–204.

9 Апокалиптическая литература // Электронная еврейская энциклопедия — электронный ресурс: http://www.eleven.co.il/article/10252

10 На это обратил внимание В. П. Океанский в своей книге: Океанский В. П. Апокалипсис присутствия. Барочное сооружение или настольная книга по филологической герменевтике — С. 48

11 Теория государства и права. Учебное пособие по теории государства и права // Диаконов В.В. Allpravo.RU. 2004. Электронный ресурс «Право России». http://www.allpravo.ru/library/doc108p/ instrum151/item2796.html

12 Крюкова  Н.  Л.  «Христианский»  и «антихристианский»  роман (к проблеме жанра)— Электронный ресурс— http://www.mineralov. ru/krukova1.htm

Публиковалось:  ОСЛОВЕСНЕННЫЙ КОСМОС: культурологический сборник. Иваново-Шуя, 2010. Стр. 251-259