«Евгений Онегин». Тайные знаки оперы

Это фрагмент из книги Михаила Казиника "Музыкальные антидепрессанты ". Москва, "Бослен", 2020 

В русской культуре есть одно очень несправедливое явление. Величайший русский композитор Пётр Ильич Чайковский не написал ни одного романса на стихотворения гениального русского поэта Александра Сергеевича Пушкина. Почему? Всю свою жизнь боготворя Пушкина всех на свете, одновременно... мне кажется, он его ненавидел. Ненавидел страшно и любил до безумия. Никого так не любил, как Пушкина. А музыку писал даже на тексты третьесортных поэтов. Когда его спросили, он сказал, что Пуш¬кин «силою гениального таланта очень часто врывается из тесных сфер стихотворчества в бесконечную область музыки»! Красиво, хорошо, но не верится. Как бы ни была музыкальна поэзия Пушкина, вполне можно что-то сочинить, и в доказательство — «Евгений Онегин».

«Евгений Онегин» Чайковского — это огромная, тайная, невероятная дискуссия Чайковского с Пушкиным. Чайковский говорит: «Смотрите, у обеих пар ничего не по¬лучается». А почему не получается? Давайте попробуем понять.

Сначала рассмотрим пару Ленский и Ольга. Ленскому почти восемнадцать, он вернулся из Гёттингена, это чудесный университетский город, там изучали немецкую классическую философию. Это было по-настоящему высокое образование. Атмосфера гофманианская в этих немецких университетских городах, таинственная, немецкий романтизм, появляется философия искусств, появляются тайные знаки немецкого леса. Совсем скоро Вебер напишет «Вольного стрелка» с его знаменитой сценой отливки пуль в Волчьей долине. Первая романтическая опера. Не за горами и Вагнер. Вот оттуда Ленский. И в кого же он влюблен? В Ольгу. И он поет ей одно из самых великих ариозо в истории мировой музыки. На мой взгляд, вся Россия, вся русская культура и один из ее величайших символов — вот это ариозо Ленского. Юный поэт. Уже из Гёттингена. А Ольге всего пятнадцать. Теперь вспомним, как в те времена мужчина обращался к женщине. На «вы». Я люблю вас? Почему не «тебя», они же с детства знакомы? А потому что в России обращение на «ты» мужа и жены означало интимный контакт. Дворяне называли в обществе друг друга на вы. Как вы чувствуете себя? Позвольте вас пригласить на танец. А теперь представьте себе, когда они сидят в дворянском собрании и жена попросит мужа наклониться к ее уху и говорит: «Ты знаешь, я хочу домой. У меня немножко болит голова». И он улавливал не боль в голове, а то, что она ужасно соскучилась по нему и хочет остаться с ним вдвоем. Его от этого «ты» трясло. А теперь представьте себе: Ленский по всем законам поет «я люблю вас, Ольга». А вот потом начинается форменное безобразие. Он забывает все правила приличия, у него прорывается абсолютно недопустимое кодексом дворянской чести: «Ты одна в моих мечтаньях, ты одно мое желание, ты мне радость и страданье». И чтобы это подчеркнуть, Чайковский нарушает законы трехчастной формы. Ленский так любит, что он практически весь во власти страсти, он не может сдержаться. Расскажу одну историю, чтобы стало понятно, почему для меня это ариозо — символ старой России, символ русской культуры, русской интеллигенции, русского духа. Двенадцатилетняя гимназистка просит дядюшку показать, что у него под крышкой медальона. Дядюшка открывает крышку: там четыре ноты: соль-диез, си, фа-диез, ми (так начинается ариозо Ленского). «Я знаю, что здесь написано, — говорит девочка. — Я люблю Вас». Вот это образование, вот это культура!

Однажды я провел уникальный эксперимент. Как любит Ленский? Это безумная любовь поэта! Только кого, Татьяну, ко¬торая мечтательна, которая книжки читает? Нет. Он любит Ольгу. Вот от чего он погиб, не от Онегина! Онегин — это орудие. Он по¬гиб оттого, что он — поэт, тонкой души человек любил что-то, что «кругло-красно, как эта глупая луна, на этом глупом небосклоне». А эксперимент заключался в том, что ариозо Ленского и ариозо Ольги пели одновременно, точнее, одну строчку из первого — одну из второго. «Я люблю Вас, Ольга» — «Я не способна к грусти томной» и так далее. На мой взгляд, Ольгу можно воспринять только как пародию на всё, что поет Ленский. Он — витающий в облаках человек, который вообще не видит собеседника. Это удивительно, вот где смертный приговор подписан!

Думаю, в этой опере идет дуэль Чайковского с Пушкиным. Все, что Пушкин делает и воспринимает как юмор, иронию, сарказм, гротеск — для Чайковского серьёзно.

Вторая ария Ленского — великая! — написана на самые плохие стихи. Чайковский совершил с этим текстом такое, что ни один говорящий на русском языке человек не подумает, что этот пушкинский текст — пародия на плохую поэзию: «Стихи на случай сохранились, я их имею, вот они: куда-куда вы удали¬лись, весны моей златые дни». А в конце: «Так он писал, темно и вяло, что романтизмом мы зовем». Пушкин был беспощаден к подобным поэтам. А Чайковский говорит: «Я тебе покажу сей¬час, Пушкин, я возьму твою пародию и превращу ее в величай¬шую мелодию, и никто никогда не услышит, что это пародия». И он добился этого!

Итак, Ленскому явно не повезло: его девочка, Ольга, не лю¬бит поэзию. Она же говорит: «Зачем вздыхать, когда счастливо мои дни юные текут». А дальше невероятный ход Чайковского: «я беззаботна и шаловлива» и «меня ребенком все зовут» певи¬ца поет практически басом. По логике должно быть наоборот, в верхнем регистре. Но Чайковский и здесь пытается избежать аналогии с Пушкиным. Он не хочет, чтобы ребенок пел детским голосом. Он хочет, чтобы ребенок пел голосом Кармен. Любовь или смерть.

Но самое удивительное — вторая пара. Татьяна любит Онегина, не просто любит, там какое-то безумие. В романе они так и не поговорили ни разу. Онегин разговаривал со старшей Лариной. А в опере Чайковский все-таки ввел их разговор, правда, он не нашел ничего лучшего, чем заставить Онегина говорить: «Мой дядя самых честных правил...». И этого было до-статочно, чтобы Татьяна влюбилась в человека, который обра¬довался, что у него умер дядя и оставил ему наследство. Что это такое?! Пушкин пишет «Татьяна, русская душою». Он же шутит. Знаете, почему? Он шутит, потому что письмо это — перевод с французского. Оно все состоит из цитат! Пушкин «надергал» цитат из романов, которые могла читать Татьяна, а потом сде¬лал рифмы и создал такую Татьяну, которая в жизни ничего не видела. Онегин говорит про дядю, который умер, а ей не важно. Она увидела в нем героев своих книг! Она в жизни ничего не видела, кроме поместья, варки варенья, крестьян, идиллии.

Но Чайковскому не до смеха, потому что он до безумия любит эту Татьяну. В сцене письма, одном из гениальнейших творений, свое¬го рода моноопере (Пуленк создал свой «Человеческий голос», где весь спектакль одна женщина говорит по телефону, ори¬ентируясь на письмо Татьяны) Чайковский совершил чудо, как и с Ленским: он берет стихи, абсолютно невероятные (девочка из дворянской семьи пишет: «Я пью волшебный яд желаний», но в то время это вовсе не означало, что Татьяна немедленно хочет вступить в интимные отношения с Онегиным. Это означа¬ло, что она впитывает в себя свое чувство, которое она потом раскроет Онегину) и уничтожает всю пародийность. Гениальная борьба Чайковского с Пушкиным заканчивается полной побе¬дой Чайковского.

Что происходит дальше? Онегин был бы совсем никудыш¬ным, если бы, получив письмо, не приехал самолично. Причем какое письмо! Грандиозное, куда вложена вся душа, все ма¬стерство симфонизма, ведь это практически симфония с соли¬рующим голосом. Кстати, у Пушкина есть интересная деталь: Та¬тьяна с утра одета. Она интуитивно чувствует, что ответом будет не письмо, а приезд. И вот он приезжает. Как здесь счастлив Чайковский, что у них опять ничего не получится! Какой человек приехал, а? Один из лучших людей Росси и того времени, соглас¬но Пушкину. Человек прочитавший, познавший книгу жизни, ведь по тем временам двадцать пять лет — это ведь полжизни. У Онегина странное состояние. С одной стороны, ему жалко эту девчонку, она полюбила серьезно, выписала из Ричардсона полписьма, поэтому он скорее как отец ей отвечает.

А теперь раскрою самый главный тайный знак это оперы. Четыре героя: Татьяна и Онегин, Ольга и Ленский.

Ленский: «Я люблю вас, я люблю вас, Ольга...»

Ольга: «Я не способна грусти томной...»

Татьяна: «Пускай погибну я...»

Онегин: «Когда бы жизнь домашним кругом...»

Если вслушаться внимательно, это одна и та же музыка! Конечно, есть нюансы: скажем, Онегин не может так просто, как Ольга, выдавать сентенции, его музыкальная речь более витиеватая. Но все эти мелодии — родственные.

А вот фразой «кроме вас одной, невесты б не искал иной» Онегин уничтожил всё лучшее в Татьяне Это секвенция из пись¬ма Татьяны, только более светская, лишенная девичьих пауз.

Итак, Ленский любит Ольгу — полное фиаско. Татьяна любит Онегина — совершенно напрасно, придуманный герой.

Но случилось чудо. Татьяна и Онегин встретились через годы, и Чайковский пишет знаменитый дуэт, заключительную сцену «Евгения Онегина». Здесь гениальное либретто. Точно найден психологический момент. Что это? Дуэт согласия или дуэт раз¬ногласия? А это величайший дуэт согласия- разногласия в истории музыки.

Потому что мы знаем в оперной музыке дуэт разногласия, когда весь дуэт враждебный. Мы знаем дуэты согласия, когда оба героя как соловьи поют и любят друг друга. А здесь — са¬мый уникальный дуэт в истории оперы и оперного искусства, потому что герои, во-первых, меняются местами. Теперь Татья¬на — личность, приближенная к императору, представитель¬ница высшего света. А Онегин — потерянный человек, кото¬рый не знает, куда деться, куда применить свои силы. В дуэте есть уникальный момент. Когда Онегин приходит, он находится в очень сложном положении: он пытается понять, что чувствует Татьяна. Это музыка неустойчивости, поиска, желания что-то понять. И вдруг — совершенно гениальный ход, Татьяна про¬износит фразу «Я вас люблю». И вот после этого — безумно сильная находка. Онегин совершает главную ошибку с точки зрения современных психиатров, психологов, исследователей поведения мужчины.

Он думает так: «Если Татьяна все эти годы любила и любит меня — это значит, что она, как всякая нормальная женщи¬на, особенно русская, помнит каждую строчку своего письма». Это особенность женской памяти. Онегин совершает, может быть, один из самых страшных поступков в истории оперно¬го искусства. «Раз помнит, я сейчас ее убью. Или она пойдет со мной, или жизнь ее кончена. Иду ва-банк». Либреттист тут придумал потрясающий ход: Онегин цитирует ее собственное письмо, заменяя местоимения. «Вся жизнь твоя была залогом Соединения со мной! И знай: тебе я послан богом, До гроба я хранитель твой!». Совершенно грандиозное зомбирование.

У Татьяны удивительный муж: Чайковский дает образ русского интеллигента, человека подлинного масштаба, подлинных кро¬вей. От него нельзя уйти, нельзя изменить, можно умереть от ужаса, но не изменить. Помните, кто у Пушкина муж Татьяны? Никто. Просто абстрактно названная личность. А Чайковский называет имя — Гремин, дает ему одну из самых прекрасных арий о любви с поэтичнейшим текстом: «Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны...». Зачем появляется Гре¬мин? Во времена Пушкина, когда Татьяна говорила: «Я другому отдана, я буду век ему верна» — это было само собой разуме¬ющимся. Татьяна замужем и никаких разговоров! Любому рус¬скому времен Пушкина было ясно: Татьяна — мужнина жена. Она чистая, верная своему слову, долгу, она благородная, она дворянка. А во времена Чайковского уже появилась «Анна Ка¬ренина» и всё российское общество обсуждало роман Толстого. Имела ли Анна на это право? Имел ли право Толстой сделать ее положительной героиней? Женщину, которая изменила замечательному мужу с этим «лошадником» Вронским? И Чай¬ковскому для оправдания Татьяны пришлось ввести в оперу ее мужа — благородного, поэтичного, высокого. Трагедия становится намного острее! Это уже не трагедия домостроя, это трагедия Татьяны. Она, к чему лукавить, любит Онегина, но она — дворянка — никогда не изменит этому благородному Гремину, русскому интеллигенту, дворянину!

Так вот когда Онегин цитирует строки из старого письма, начинается невиданное мучение, которое переживает Татьяна. И когда она уходит, оставляя Онегина одного, всякий нормаль¬ный человек понимает: совершено одно из крупнейших нрав¬ственных преступлений, и совершено оно Онегиным. Это один из величайших по психологическому образу оперных финалов мировой культуры.