Творческий максимум: воображение и его пределы

В статье рассматривается интенсивная работа воображения, ее причины и следствия для человека. Автор указывает на наличие негативных эмоциональных переживаний, которые сопутствуют интенсивному воображению, и указывает на механизм рационализации, который участвует в снижении интенсивности внутреннего моделирования. 

Воображение является способностью реагировать на объект при отсутствии соответствующего стимула из окружающей среды, т.е. «воображение есть способность представлять предмет также и без его присутствия в созерцании»[4, 118]. В данной статье нас интересует процесс воображения, а точнее причины, следствия и эффекты интенсивной работы этой психической функции. Нашей задачей является анализ именно интенсивного воображения.  На примере трех кейсов мы постараемся кратко рассмотреть результаты интенсивной работы воображения.

Ребенок и Вселенная

Исследование воображения мы решили начать с поиска тех ситуаций, в которых воображение, на наш взгляд, как раз и характеризуется своей интенсивной работой. Когда воображение «накалено до бела»? Это должна быть ситуация, в которой человек по каким–либо причинам направляет внимание на внутренние переживания и удерживает его достаточно продолжительное время. Мы задали вопрос студентам: «Если в детстве вы задумывались о бесконечности Вселенной, то какие эмоции у вас возникали?» И получили ответы: «Ломал голову, что Вселенная может быть бесконечной, бесконечная – это как? И где кончается? Может быть, был страх»; «Оцепенение, как будто заглядываешь в бездну»; «Казалось, что болит голова»; «Страх. Тревога. Потом уснуть иногда не мог долго»; «…страх как перед пропастью…»; «…был какой-то страх и опустошение».

Что являлось причиной появления этого страха? 

Когда ребенок узнает, что Вселенная бесконечна, он пытается представить себе эту бесконечность и попадает в пространство антиномии. Ничего бесконечного в его опыте нет, поэтому он пытается выйти за границы своего опыта: «Раз у всего есть границы, то и у Вселенной тоже должна быть граница. Но если она есть, то что за ней?». Если ребенок по какой-то причине не может игнорировать эту проблему, то он попадает в пространство интенсивной работы воображения: он снова и снова пытается представить себе бесконечное пространство, но у него не получается, и он начинает испытывать отрицательные эмоции: страх, оцепенение, опустошение, тревогу и т.п. То есть интенсивные попытки выйти за пределы категорий сопровождаются негативными переживаниями. 

Но затем дети самостоятельно находят решения не дающей им покоя проблеме. Они все-таки выходят из пространства неразрешимого противоречия и создают своего рода «детскую» метафизику: «Сначала пыталась представить себе бесконечность, приходила к тому, что раз все бесконечно, значит, где-то точно есть отражение нашей Солнечной системы, а потом пришла к тому, что строение Земли схоже со строением клетки, а значит Земля – тоже клетка в организме, который, возможно, тоже клетка в другом организме».  Еще один вариант «детской» метафизики: «И почемуто это “ничего” казалось эдакой белой пустотой, в которой находится множество шаров-вселенных, как изюм в кексе. Опять же, не знаю почему, но думал, что где-то в этой белой пустоте должен быть Бог. И вот эта мысль – что Вселенная хоть и конечна, но Бог-то все равно должен быть – в свою очередь порождала спокойствие». Дети находили своеобразное решение на вопрос о бесконечности, которое и «порождало спокойствие».

Таким образом, в этом примере мы видим потребность решить некоторую трудную задачу, интенсивную работу воображения, негативное переживание как следствие этой работы и специфическое решение задачи: в нашем примере дети приходили к заключениям, основания которых «выходят за пределы всякого опыта, и в силу этого не признают уже критерия опыта» [4, 27], т.е. создавалась своеобразная метафизическая система. Обратим внимание на то, что далеко не все дети задают вопрос о бесконечности и не для всех бесконечность становится проблемой, требующей решения.

Юм и его душа

В «Трактате о человеческой природе» Юма три книги. В первой Юм описывает свою теорию сознания, согласно которой сознание – это «пучок перцепций». Эта позиция указывает на то, что никакой субстанциональной субъективности, т.е. души, не существует. Однако в следующих книгах Юм уже не настолько категоричен и не избегает использования слово «душа». Исследователи творчества Юма задаются вопросом – почему? [1,127–139].

Размышления о человеческой природе привели Юма к отчаянию: «…я невольно питаю свое отчаяние безнадежными мыслями, которые в таком изобилии доставляет мне занимающий меня вопрос» [7, 309], – пишет он в заключении к первой книге «Трактата». Оказалось, что и сам Юм лишь «пучок перцепций» и никакой вечной души у него нет. Эта мысль не давала ему покоя, и он продолжал задавать вопросы о своей душе: «Где я и что я? Каким причинам я обязан своим существованием и к какому состоянию я возвращусь? Чьей милости должен я добиваться и чьего гнева страшиться? Какие существа окружают меня и на кого я оказываю хоть какое–нибудь влияние или кто хоть как–нибудь влияет на меня? Все эти вопросы приводят меня в полное замешательство, и мне чудится, что я нахожусь в самом отчаянном положении, окружен глубоким мраком…» [7, 313]. На интенсивность этого процесса указывает сам Юм: «Интенсивное рассмотрение разнообразных противоречий и несовершенств человеческого разума так повлияло на меня, так разгорячило мою голову, что я готов отвергнуть всякую веру, всякие рассуждения…». Другими словами, негативные переживания Юма были вызваны не сиюминутным рассуждением, но являлись результатом длительного и интенсивного процесса. 

Для того чтобы избавиться от назойливых и неприятных рассуждений об эфемерности собственного существования, Юм решил отвлечься на удовлетворение своих сугубо биологических потребностей: «К счастью, если разум не в состоянии рассеять эту мглу, то для данной цели оказывается достаточной сама природа, которая исцеляет меня от этой философской меланхолии, от этого бреда, или ослабляя описанное настроение, или же развлекая меня с помощью живого впечатления, поражающего мои чувства и заставляющего меркнуть эти химеры. Я обедаю, играю партию в трик–трак, разговариваю и смеюсь со своими друзьями» [7, 313]. Однако это ему не помогло, потому что решение проблемы, ставшей для него манией, найдено не было: «Но, несмотря на то что и природная склонность, и вся деятельность моих жизненных духов и аффектов приводят меня к этой беспечной вере в общие принципы, признаваемые всем светом, я тем не менее ощущаю в себе такие следы своего прежнего настроения, что чувствую готовность бросить в огонь все свои книги и бумаги и решаю никогда больше не жертвовать удовольствиями жизни ради рассуждений и философии» [7; 314].  

Таким образом, интенсивный поиск решения важной для Юма проблемы приводит к негативным переживаниям, которые он описывает как «мрачные пустыни», «философская меланхолия», «глубокий мрак» и т.п. На решение своей проблемы Юм указывает в самом конце заключения к первой книге: «Истинный скептик будет относиться с недоверием не только к своим философским убеждениям, но и к своим философским сомнениям» [7, 317]. Другими словами, доведенный до крайности скептицизм становится лекарством от того состояния, в котором Юм находился: если можно сомневаться в собственных открытиях, то можно сомневаться и в отсутствии субстанциональной субъективности, т.е. душа все-таки возможна.

В этом примере мы также видим задачу, требующую решения, негативные переживания, интенсивный поиск решения и, собственно, решение.

Лекарство для Заратустры

Хайдеггер указывает на позднее примечание Ницше к работе «Так говорил Заратустра»: «Божественное страдание – вот содержание третьей части Заратустры» [6,50–65]. Что это за страдание и почему оно – божественное? Именно в третьей части книги есть глава «Выздоравливающий». Но чем болел Заратустра и что понадобилось для того, чтобы он выздоровел?

В главе «Об избавлении» Заратустра говорит: «И если переносится мой взор от настоящего к прошлому, всюду находит он то же самое: обломки, отдельные части человека и ужасные случайности – и ни одного человека! Настоящее и прошлое на земле – ах! Друзья мои, это и есть самое невыносимое для меня». [5, 137]. Время все превращает в прошлое, которое нельзя возвратить. Человек тоже становится прошлым, которое нельзя сохранить в вечности. Заратустра понял, что время – главная для него опасность, потому что оно делает и самого Заратустру лишь преходящим мгновением. Эта мысль стала настолько невыносимой для него, что ему потребовалось избавление от нее. Мысль об убивающем человека времени стала невыносимой не в метафорическом смысле – это не просто лингвистическая формула – она влекла за собой реальные и интенсивные негативные переживания, и именно в силу их интенсивности Ницше говорит о «божественном страдании». Заратустра начинает поиск лекарства.

Таким лекарством становится «самая бездонная» мысль Ницше. 

В третьей части книги Заратустра находит лекарство от «божественного страдания». Этим лекарством становится идея вечного возвращения. Звери говорят Заратустре: «…смотри, ты учитель вечного возвращения, – в этом теперь твое назначение!.. Смотри, мы знаем, чему ты учишь: что все вещи вечно возвращаются и мы сами вместе с ними и что мы уже существовали бесконечное число раз и все вещи вместе с нами». Если время не просто движется в одну сторону, убивая актуальное настоящее, но вечно возвращает мгновение, то воля человека находит в этом утешение. Так мысль о вечном возвращении исцелила Заратустру. Преходящее настоящее становится вечным возвращением того же самого: ««О душа моя, я научил тебя говорить “сегодня” так же, как “когда-нибудь” и “прежде”, и водить свои хороводы над всеми “здесь”, “там” и “туда”», – нет больше «есть» и «было», но есть «сегодня», которое такое же, как «когда-нибудь» и «прежде» [5, 224].

Ницше в «Заратустре» пишет о создании внеземных идеалов как о следствии чувства мести по отношению ко времени. Эта месть суть «отвращение воли ко времени и к его “было”». Подобная форма мести выражается в поиске возможностей для вечного существования человека за пределами земной жизни. При этом создание загробных идеалов сопровождается наделением их статусом наивысших ценностей. Таким образом, метафизические системы представляют собой результат мести человека преходящему времени. Ницше отрицает потусторонние идеалы и загробное утешение для страдавшего при жизни человека, но вместо этого указывает на ценность земной жизни со всеми ее отрицательными атрибутами. И более того, основанием его учения становится идея вечного возвращения именно земного существования со всеми его пороками, страданиями и лишениями: «Я, Заратустра, заступник жизни, заступник страдания, заступник круга…». Лишая потусторонние идеалы статуса сверхценностей и возвращая этот статус посюсторонней жизни Ницше тем самым избавляет человека от мести времени.

Однако Хайдеггер в статье «Кто такой Заратустра у Ницше?» задается вопросом: разве идея о вечном возвращении того же самого не является сама формой такой мести? Если круг вечного возвращения – это утешение человеческой воли, которая не желает мириться со своим преходящим существованием, то разве это не месть времени? Такая ли уж большая разница между потусторонней вечностью и бесконечным повторением того же самого в земной жизни? Хайдеггер пишет: «Что же еще остается нам, как только сказать: учение Заратустры не приносит избавления от мести? Мы говорим это» [6; 50–65]. Ницше создал свою метафизическую систему и отомстил времени своей «последней мыслью западной метафизики» о круге вечного возвращения.

В этом примере, как и в предыдущем, мы видим потребность решить некоторую задачу, интенсивный поиск решения, негативное эмоциональное переживание и спекулятивное решение.

Творческий максимум

В каждом из описанных случаев мы видим похожую схему. Появляется потребность решить некоторую сложную задачу. Решение этой задачи становится сверхценностью для субъекта. При этом субъектов готов направить на поиск этого решения значительные ресурсы. Для ребенка такой ценностью является потребность представить себе бесконечность. Для Ницше и Юма – это потребность найти основания для своей субъективности. Поиск проходит в пространстве воображения: и здесь работают не столько лингвистические формулы, сколько образы и пространственное восприятие. Так ребенок удерживает себя в воображаемом «бесконечном» пространстве до тех пор, пока не получит ответ на свой вопрос.

В силу высокой значимости для субъекта, этот поиск идет интенсивно и сопровождается негативными переживаниями: ребенок испытывает чувство страха, Ницше говорит о «божественном страдании», Юм определяет свое состояние как «глубокий мрак». Обратим внимание на то, что философы часто сами указывают на негативные переживания, сопутствующие философии. Так Ясперс говорил о бездне, у края которой познается ничто или бог; Мамардашвили писал о пути страдания; Кант – о мизологии; Витгенштейн на вопрос о том, почему он бросил кафедру и уехал работать учителем в сельскую школу, отвечал, что работа школьным учителем несколько притупляет страдание от занятия философией.

Однако в какой-то момент находится удовлетворяющее субъекта решение: у ребенка это, например, мысль о Боге, которая «порождала спокойствие»; у Ницше – это идея вечного возвращения как лекарство от «божественного страдания»; у Юма – идея о рациональности сомнения в своих собственных выводах. Другими словами, поиск прекращается, когда появляется решение, позволяющее субъекту остановить этот поиск. При этом на ограниченную рациональность полученного решения указал Хайдеггер в своем исследовании «самой бездонной» мысли Ницше. В этом смысле метафизика – это обман сознания уставшим организмом. И, возможно, чем интенсивнее поиски решения, чем выше для субъекта ценность, на которую направленны эти поиски, и выше уровень рациональности притязаний, тем более изощрен результат.

Воображение позволяет выходить из пространства реакции на внешние стимулы в пространство реагирования на внутренние стимулы. Однако этот выход вовсе не является аналогом внешнего восприятия – он требует больше ресурсов. Ю. Гиппенрейтер указывает, что идеомоторная тренировка, которая представляет собой продолжительную работу в воображаемом пространстве, вызывает даже большую усталость, чем физические упражнения. Это говорит о «большей загрузке мозговых центров» при интенсивной работе с воображаемым материалом [2, 77]. Поэтому интенсивная эксплуатация воображения влечет за собой негативные переживания.  

Обратим внимание на то, что поиск ответа на вопрос о бесконечной Вселенной не является актуальной биологической потребностью для ребенка. От попыток вообразить бесконечное пространство ребенок не получает непосредственной выгоды. Поиск оснований субъективности Ницше и Юмом также является примером решения небиологических задач: в актуальном настоящем никаких угроз, требующих таких затрат усилий, не существует. В этом смысле такое поведение является нецелесообразным, с точки зрения рационального биологического дизайна. При этом усилие, направленное на поиск решения подобных небиологических задач опасно для организма. Это значит, что даже одаренный человек не способен удерживать себя долго в пространстве творческого поиска. Организм не враг себе – он не станет поддерживать опасную для него трату ресурсов. Поэтому у интенсивного воображения есть граница – «творческий максимум». 

Воображение ассоциируется у нас с приятными фантазиями, с удовольствием, сопутствующим творческому поиску, но из наших примеров видно, что интенсивная работа воображения крайне неприятна. Если у человека появляется веская причина поддерживать интенсивную работу воображения, то он рискует достичь передела этого поиска – дальше двигаться в выбранном направлении нельзя, потому что биологические издержки слишком велики. В точке предела воображение «накалено до бела», сознание начинает «кипеть», организм сопротивляется, а рациональность уступает место бессознательной биологической потребности остановить эти поиски. 

И если ребенок в силу своей ограниченной рациональности и невысоких запросов ограничивается сравнительно простым ответом, то философ существует в пространстве творческого максимума гораздо дольше. Даже бесконечная Вселенная – это всего лишь Вселенная. Но сверхценность философа – это он сам, т.е. статус его субъективности. И эта ценность стоит того, чтобы прилагать для ее поиска максимальные творческие усилия сознания. Это значит, что если определять искусство через актуализацию творческой способности, то философия – это искусство в его ультимативной форме.

Резюме

Воображение является привычной и неотъемлемой частью нашего существования и входит в каркас представления о природе человека как очевидная способность людей и атрибут сознания [3, 8]. Однако современные исследования этой способности указывают на различия в механизмах ее реализации. Например, люди с афантазией не способны создавать мысленные образы [8, 378–380]. Но несмотря на неспособность генерировать ментальные представления, они демонстрируют способность корректно выполнять задачи на воображение [9, 145–155]. Т.е. люди с подобной когнитивной особенностью успешно используют альтернативные бессознательные когнитивные стратегии в тех случаях, когда обычный человек пользуется тем, что принято называть воображением. Это значит, что воображение, в классическом представлении, не является универсальной характеристикой человека. И если представление о связи сознания и воображения верно настолько, что позволяет сказать: вопрос о воображении – это вопрос о сознании, то необходимость ревизии наших представлений о природе этой связи и актуальность анализа эффектов работы воображения становятся очевидными, потому что представления о природе, функции и реализации воображения в настоящее время меняются. Если механизмы воображения у людей реализуются по-разному, то что это может сказать о природе сознания?

В этой статье были кратко рассмотрены процесс интенсивного воображения, возможные причины запуска этого процесса и эффекты, оказываемые им на субъекта. В качестве примеров мы взяли: ребенка, задающего вопрос о бесконечности, и двух философов, рассматривающих вопрос об онтологическом статусе своей субъективности. Мы отметили негативные переживания, сопутствующие интенсивному воображению; указали на механизмы рационализации, участвующие в снижении интенсивности внутреннего моделирования. 

Если у процесса воображения есть граница, то что это говорит о человеке и сознании? Почему у одних людей процесс интенсивного воображения имеет место, а у других – нет? И почему не все дети думают о бесконечной Вселенной? 

 

Литература

 

1.  Васильев В.В. Неизвестный Юм // Вопросы философии. –2014. – №1.– С. 127–139.

2.  Гиппенрейтер Ю.Б. Введение в общую психологию: курс лекций / Ю.Б. Гиппенрейтер. – М.: АСТ, 2016.

3.  Гиренок Ф. Аутография языка и сознания / Ф. Гиренок. – М.: МГИУ, 2010. 

4.  Кант И. Критика чистого разума / И. Кант. – М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2007. 

5.  Ницше Ф. Так говорил Заратустра / Ф. Ницше.– Спб.: Азбукаклассика. 2008. 

6.  Хайдеггер М. Кто такой Заратустра у Ницше // Топос. –2000. –№1. С. 50-65..

7.  Юм Д. Трактат о человеческой природе / Д. Юм. – М.: «Попурри», 1998. –С. 308–326.

8.  Zeman A., Dewar M., Della Sala S. Lives without imagery – Congenital aphantasia. Cortex. Vol.73. 2015. pp. 378–380

9.  Zeman A.Z., Della Sala S., Torrens L.A., Gountouna V.E., McGonigle D.J., Logie R.H. Loss of imagery phenomenology with intact visuo–spatial task performance: A case of "blind imagination". Neuropsychologia. Vol. 48 (1). 2010. pp. 145–155.

 

Публиковалось:  Творчество и культура в свете философской рефлексии. Творчество культуры и культура творчества: Сборник научных трудов VI Международной научно-теоретической конференции, посвященной памяти доктора философских наук, профессора Георгия Федоровича Миронова (1944–2008) (Россия, г. Ульяновск, 16-17 февраля 2018 г.)/ под ред. М.П. Волкова. – Ульяновск : УлГТУ, 2018 - Стр. 193-200