Коммуникация и забывание

Может ли забывание выполнять положительные функции в процессе коммуникации?

Роль памяти в процессе коммуникации отмечалась еще в древней Греции. Например, память была одним из риторических канонов, который содержал в себе ряд приемов, позволяющих оратору успешно выступать перед аудиторией. Память при этом не только отождествлялась со способностью воспроизводить те или иные идеи, но считалась способностью запоминания и сохранения истины. Не удивительно, что этимологическая близость памяти и разума, рассудка [3, с. 30] свидетельствует о связи памяти с понятиями следа, присутствия, слова и Логоса в целом. Критика логоцентризма, кажется, не затронула роли памяти, которая по-прежнему воспринимается положительно и считается одной из основ процесса коммуникации. Роли памяти в коммуникации посвящаются книги (например, Assmann and Conrad, 2010) и секции на конференциях (например, секция “Коммуникация и Память” на конференции Европейской Ассоциации по изучению Коммуникации и Образования (ECREA) в 2009 году). Более того, коммуникативистика считается одной из областей знания, которая наряду с исследованиями медиа, культуры (включая, прежде всего, визуальную культуру), составляет предмет так называемых “исследований памяти” (memory studies), представленных в научном журнале Memory Studies. Память как коммуникативный феномен изучается и в (меж)субьектном, и в социальном плане. При этом наиболее продуктивно развиваются исследования социальной памяти, особенно в связи с новыми средствами фиксирования и передачи информации.

Если положительная роль памяти в процессе коммуникации не подлежит сомнению, то у забывания репутация, в основном, иная. Например, еще согласно Платону лишь обыденное мнение (докса) было достойно забывания, в то время как высшая правда была доступна памяти [16, c. 51]. В средние века с развитием религии память считалась «священной нитью, соединяющей мир Божественный и человеческий. И напротив, Забвение виделось как разрыв этой сакральной нити. … Разрыв этого мнемонического договора: забвение человеком Бога и забвение Богом человека … равносилен отпаданию в небытие, переход в за-бытие» [9, c. 72]. В настоящее время забывание продолжает рассматриваться преимущественно как форма отрицания (памяти) в терминах стирания следа или же отсутствия, прежде всего отсутствия действенного начала (agency) (Bradford, 2009: 90, 93). Как известно, Хайдегер, например, считал, что вся западная цивилизация, в которой живая коммуникация заменяется техническими процессами поставления информации (ср. с его понятием постав), не что иное, как процесс забывания истины бытия [см.: 11].

Межу тем следует отметить, что память и забывание иногда рассматривались и по-иному, когда знаки плюс и минус как бы менялись местами. Можно привести примеры гипермнезии как в художественной (см. известный рассказ Борхеса Funes el memorioso – «Фунес, чудо памяти» или в другом переводе «Фунес, помнящий»), так и в научной литературе (ср. «Маленькую книжку о большой памяти» А. Лурии). Можно вспомнить и следующее выражение Ницше: ‘Некоторые потому не становятся мыслителями, что у них слишком хорошая память’ [21, c. 785]. 

Взаимосвязь памяти и забывания отмечается и при исследовании социальных процессов, например, в семиотических концепциях культуры. Так, Ю.М. Лотман, рассматривая культуру как ненаследственную память коллектива, подчеркивал, что «превращение цепочки фактов в текст неизменно сопровождается отбором, т.е. фиксированием одних событий, переводимых в элементы текста, и забыванием других, объявляемых несуществующими. В этом смысле каждый текст способствует не только запоминанию, но и забвению» [5, c. 330]. Интересный пример парадоксального восприятия динамики памяти и забывания приводит Б.А. Успенский, описывая ситуацию раскола православной церкви в 17 веке: «С точки зрения одной из конфликтующих сторон 'знание' заключалось в овладении длительной и детально разработанной традицией, а 'невежество' – в отказе от нее. С позиции другой – 'знание' мыслилось как забвение традиции во имя краткого и рационального, 'ясного как солнце' сознания, а 'невежество' усматривалось в следовании всем извивам традиционного мышления. …Никониане именовали невежеством связь с предшествующей традицией, а разрыв воспринимался как просвещение. Поэтому парадоксальным образом помнить означало быть невеждой, а забыть – значило просветиться» [10, c. 233-234]. Забывание рассматривается и как решающий фактор при формировании нации [18, c. 3].

Таким образом, можно утверждать, что вряд ли следует наделять забывание ролью ‘злодея’ в (меж)субьектных и социальных коммуникаивных процессах. Тем не менее отмечают, что, в то время как природа забывания давно и успешно исследуется, например, в рамках прихологии, данный феномен до сих пор не получил достойного внимания со стороны философов.

Справедливости ради, впрочем, следует отметить, что философы обращали внимание на данный феномен, и особо следует упомянуть, по крайней мере, две попытки подобного внимания. Так, Ф. Ницше говорил об 'активной забывчивости', которую иногда называют также 'стратегической забывчивостью' [22, c. 51]. Вот как он видел природу подобной забывчивости: «немного тишины, немного tabula rasa сознания, чтоб опять очистить место для нового, прежде всего, для более благородных функций и функционеров, для управления, предвидения, предопределения» [6, c. 341]. В подобном же духе П. Рикер выделял креативное забывание, рассматривая его положительную онтологию как ресурс истории и культуры (2004).

В этой связи необходимо отметить, что «вопрос о позитивной роли забвения отсылает нас к такой малоизученной теме, как ars oblivionis – искусство забвения» [7, c. 31]. Указывают, что данное 'искусство,' которое уходит своими истоками к идеям Симонида, привлекает к себе все больше внимания к концу 20 века, например, в работах М. Хальбвакса [17], прежде всего из-за развития новых информационных цифровых технологий [20]. В этом же плане можно привести формы применения памяти, которые выделял П. Рикер [8]. Как известно, его типология включает в себя задержанную память, когда забывание оказывается результатом принуждения к повторению; забывание как следствие избирательного характера повествования, когда стратегии забывания отождествляются с умалчиванием, смещением акцентов и т.д.; и управляемое институциональное забвение в виде амнистии.

Забывание часто рассматривается как метафора социальных стратегий, которые «проявляются в целесообразном отборе того, что следует помнить и о чем забыть» [3, c. 135], что можно соотнести со второй формой применения памяти по П. Рикеру. По сути, именно такие стратегии разрабатывают так называемые ‘привратники информации’ (gate-keepers) в различных областях массовой коммуникации и прежде всего в области политической коммуникации. В конечном счете, любой политтехнолог имеет дело с коммуникативными технологиями памяти и забывания. То же самое, очевидно, можно сказать и о любых аналитиках (включая политических), которые повествуют о событиях прежде всего путем их (ис)толкования, которое не может не быть избирательным и, соответственно, более связанным с забыванием. 

Кроме того, забывание рассматривают и как репрессивную меру в процессе коммуникации, отмечая, например, переименование городов, улиц и т.д. [3, c. 216]. Подобные формы иконоклазма имеют древнюю историю, однако последствия таких разрушительных актов часто являются негативными, т.е. не приводят к желаемому результату (забыванию). В акте разрушения и, соответственно, его созидательности присутствуют следы разрушаемого, отсутствие которого часто становится еще более маркированным коммуникативным средством, стертые с лица Земли монументы и т.д. [14, c. 1012].

Можно заметить, что забывание (и как коммуникативный феномен, и как объект научного рассмотрения) более относится к области памяти как mnēmē, т.е. воспоминания в виде (более пассивного) воспроизведения информации. Подобная память является по своей природе прежде всего культурной памятью, которая характеризуется определенными пунктами фиксации в виде тех или иных институционализированных форм [1]. Высокая степень формализации подобной памяти делает ее особенно подверженной попыткам применения тех или иных стратегий забывания.

Более сложно, как представляется, пользоваться подобными стратегиями применительно к так называемой коммуникативной памяти, которая базируется на обыденном ('живом') опыте индивидов и групп и которую можно соотнести с анамнезисом, т.е. активным процессом в(о)споминания, сочетающем в себе элементы семантики и прагматики [8]. Коммуникативная память менее формализована и существует в контексте человеческих отношений повседневной жизни. Именно в процессе подобных коммуникативных отношений на первый план выдвигается рассказчик, который выступает не столько толкователем, сколько свидетелем. О такой фигуре рассказчика писал В. Беньямин, отмечая, что в процессе рассказа «чем больше забывает о себе слушающий, тем глубже запечатлевается в нем услышанное» [2, c. 394]. С этой точки зрения коммуникативный опыт можно рассматривать как непрекращающийся рассказ, который заключается в процессе превращения сознания, путем забывания (внешнего, себя) постоянно возвращающегося к (внутренним, вечным) корням.

Можно провести параллель между культурной и коммуникативной памятью, с одной стороны, и понятиями управляющих медиа и ‘жизненного мира’ в работах Ю. Хабермаса, – с другой стороны. Медиа не носят подлинно символического характера и относятся к области стратегического (инструментального) действия, тогда как жизненный мир представляет собой систему повседневных интерактивных практик и относится к области коммуникативного действия. Интересно, что понятие ‘жизненного мира’ Хабермас заимствовал у Гуссерля, который видел в нем забытые основания значений, составляющих подлинный человеческий опыт [19, c. 48]. Динамика управляющих медиа и ‘жизненного мира’ является сложной: медиа система позволяет жизненному миру обеспечивать социальную интеграцию, однако в то же время система стремится колонизировать жизненный мир. То же самое можно сказать о динамике культурной и коммуникативной памяти и, соответственно, о стратегиях забывания и менее инструментально обусловленных процессах забывания.

Следует отметить, что именно процессы забывания, которые являются менее стратегическими, представляют особую трудность при их научном изучении. Указывают, что по сравнению, например, с активным забыванием так называемое нормальное забывание труднее поддается теоретическому осмыслению [18, c. 90]. В этом плане нельзя не отметить парадоксальную природу забывания, особенно как формы прощения (именно на способности забывания, как известно, строится этика П. Рикера, которая имеет вид ‘памятьзабывание-прощение). Вслед за П. Рикером забывание часто рассматривается как коммуникативный акт, иллокутивно направленный на прощение. Так, попытки сознательного забвения зла (непоминовения зла) часто носят форму таких высказывание, как ‘Давай забудем об этом!’ или ‘Все. Хватит. Забыли!’ [3, c. 269]. С одной стороны, подобные попытки вряд ли можно рассматривать как вариант задержанной памяти (по П. Рикеру), когда забывание оказывается результатом принуждения к повторению. С другой стороны, такие высказывания нельзя автоматически приравнять к действию (т.е. забыванию); тем самым они представляют собой своеобразный перформативный парадокс. 

Таким образом, забывание все более часто привлекает к себе внимание исследователей. При этом, однако, забывание все еще принято сводить “либо к психической или культурной патологии, либо к заурядной забывчивости, возникающей ввиду отсутствия у отдельного человека или общества в целом ‘длинной воли’ и должной организации процессов памяти. Между тем, мы имеем дело с гораздо более сложным феноменом” [7, c. 23]. При этом следует отметить, что данный феномен необходимо рассматривать, прежде всего, как коммуникативный феномен, проявляющийся в различных формах, стратегиях, ритуалах, высказываниях и т.д. Природу коммуникации как фармакона, т.е. постоянного взаимоперехода противоположностей друг в друга, нельзя осмысливать, не принимая во внимание динамику памяти и забывания как единого процесса. Еще для древних греков данный процесс заключал в себе Мнемозину и Лесмозину, которые воспринимались как равные и не существующие друг без друга [23, c. 94]. Kоммуникация – это нескончаемый опыт, который сочетает процессы в(о)споминания и забывания, т.е. происходит между полюсами невозможности все вспомнить и все забыть.

Литература:

1.      Арнаутова, Ю.А. Культура воспоминания и история памяти. История и память: Историческая культура Европы до начала Нового времени / Под ред. Л.П. Репиной. - М.: Кругъ, 2006. - С.47-55.

2.      Беньямин В. Рассказчик // Беньямин В. Маски времени. Эссе о культуре и литературе. СПб.: Симпозиум, 2004. с. 383 – 418.

3.      Брагина Н.Г. Память в языке и культуре. М.: Языки славянских культур, 2007.

4.      Клейтман, А.Ю. Феномен забвения в развитии культуры. Дис. … кандидат философских наук, Волгоград, 2009.

5.      Лотман Ю.М. О семиотическом механизме культуры // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Таллинн. 1993. Т.3.

6.      Ницше, Ф. По ту сторону добра и зла : прелюдия к философии будущего / [пер. с нем. Н. Полилова].; К генеалогии морали : полемическое сочинение / [пер. с нем. К. А. Свасьяна]: Академический Проект, 2007. - (Философские технологии).

7.      Разинов, Ю.А. Искусство забвения, или Не забыть забыть… // Mixtura verborum' 2011: метафизика старого и нового : философский ежегодник / под общ. ред. С. А. Лишаева. — Самара : Самар. гуманит. акад.., 2011. — 172 с.стр.21-35

8.      Рикёр, П. Память, история, забвение / Пер. с фр. И. И. Блауберг и др. — М.: Изд-во гуманитарной литературы, 2004.

9.      Стародубцева, Л.В. Пра-память и за-бытие / Л. В. Стародубцева // Вопросы философии. - 2006. - N 9. - С. 67-83.

10.  Успенский Б.А. Избранные труды. Том 1. Семиотика истории, семиотика культуры.

М.: Гнозис, 1994.

11.  Фриауф В.А. Парадоксы коммуникации / В.А.Фриауф // Международный литературно-философский журнал «Топос».[Электронный ресурс]. - 2004. - № 3. http://www.topos.ru/article/2358

12.  Assmann, A. And Conrad, S. (Eds.). Memory in a Global Age: Discourses, Practices and Trajectories. Houndsmills, Basingstoke, UK ; New York, NY : Palgrave Macmillan.

13.  Brewer, W. What is Recollective Memory. In Rubin David (Ed.), Remembering our Past: Studies in Autobiographical Memory. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. – Pp. 19-66.

14.  Forty, A. Introduction. In Forty, A. and Kuchler, S. (Eds.). The Art of Forgetting. Oxford, New York, 1999. - Pp. 1-18.

15.  Golding, J. M. and MacLeod, C. M. (Eds.). Intentional Forgetting: Interdisciplinary Approaches.Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum Associates, Inc., 1998.

16.  Gross, D. Lost time: On Remembering and Forgetting in Late Modern Culture. Amherst, MA: University of Massachusetts Press, 2000.

17.  Halbwachs, M. (1992). On Collective Memory. (F. J. Ditter, Jr. & V. Y. Ditter, Trans.). Chicago, IL: University of Chicago Press. (Original work published 1952).

18.  Ivic, C. and Williams, G. (Eds). Forgetting in Early Modern English. Literature and Culture: Lethe's Legacies. London and New York: Routledge,2004.

19.  Husserl, E. The Crisis of the European Sciences and Transcendental Phenomenology. Evanston, IL: Northwestern University Press, 1997. 

20.  Mayer-Schonberger, V. Delete: The Virtue of Forgetting in the Digital Age. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2009.

21.  Nietzsche F. Werke in drei Banden / Hg. v. K.ScMechta.Munchen, 1977. Bd. 1, 785 («Menschliches, Allzumenschliches. II. Teil: Vermischte Meinungen und Spruche») 22. Soderholm, J. Byron, Nietzsche, and the Mystery of Forgetting. CLIO, 23(1), 1993, pp. 51-62.

23. Vivian, B. On the Language of Forgetting. Review Essay // Quarterly Journal of Speech, Vol. 95, No. 1, 2009, pp. 89-104.

Публиковалось: Клюканов И.Э.  Коммуникация и забывание: Переоценка ценностей // Ценности и коммуникация в современном общества. Под редакцией С.В. Клягина, О.Д. Шипуновой. Санкт-Петербург, 2012. Стр. 23-29

Клюканов И.Э. 

Профессор Восточно-Вашингтонского университета (США), главный редактор журнала “Russian communication studies”, зам. руководителя секции философии коммуникации Национальной коммуникативной ассоциации (США)