Влияние глобальных СМИ и новых медиа на политические процессы

В статье рассматривается эволюция влияния глобальных СМИ на ключевые политические решения. В настоящее время значительным вызовом для глобальных СМИ являются интернет-платформы и социальные сети, которые, наряду с предоставлением нового коммуникационного инструментария, способствуют дальнейшей диверсификации и дроблению целевых аудиторий, что создает дополнительные барьеры в распространении влияния глобальных СМИ. 

На рубеже XX–XXI вв. важное место в политических и медиаисследованиях заняла концепция «эффекта CNN», в соответствии с которой глобальные СМИ, действующие в режиме 24-часового новостного цикла, передающие репортажи с места событий в режиме реального времени (включая яркие визуальные образы), охватывающие своим вещанием многомиллионные аудитории на разных континентах, оказывают влияние на ключевые решения, принимаемые политиками[1].

Данная концепция вызвала широкие дискуссии среди ученых и экспертов: одни полагали, что влияние глобальных СМИ действительно велико, другие считали, что оно серьезно преувеличено. Тем не менее, общепризнанным является то обстоятельство, что определенную роль в принятии решений политиками глобальные СМИ все-таки играют.

В научной литературе выделяются несколько уровней политического влияния глобальных СМИ.

Первый уровень — действительно глобальный. Ведущие СМИ участвуют в формировании глобального нарратива, основанного на определенных ценностных установках, описывающего ключевых акторов мировой политики, задающего сюжетные линии и модели восприятия политических процессов. Политические лидеры принимают решения в пространстве этого нарратива, руководствуясь определяемыми им ценностями и стереотипами. Давление такого дискурса может привести к фактическому ограничению суверенитета государства, когда оно оказывается вынужденным оправдываться перед мировым сообществом, идти на определенные уступки и даже менять свою внутреннюю политику для подкрепления легитимности или получения иностранной помощи. Диапазон тем, через которые такое давление может оказываться, очень широк: от требований соблюдения прав человека и проведения честных выборов до реализации определенного экономического курса, что становилось условием предоставления финансовой помощи со стороны международных кредитных организаций[2]. 

Второй уровень влияния относится непосредственно к механизмам принятия политических решений и реализуется в трех направлениях: побуждение к принятию решения, ускорение принятия решения, установление повестки дня в глобальном масштабе[3]. 

Побуждение к принятию решения реализуется, прежде всего, через воздействие на эмоции широких масс избирателей, которые в свою очередь могут оказывать давление на власть, вынуждая ее к решительным действиям. Лоуренс Фридман приводит слова одного наблюдателя, сказанные им незадолго до начала американской интервенции в Сомали в декабре 1992 г.: «Какие могут быть «если» и «но» перед образом матери и ребенка, умирающих на наших глазах?». При этом британский министр иностранных дел в 1989–1995 гг. Дуглас Херд отмечал: новшество, привнесенное новыми возможностями глобальных СМИ, состояло не в том, что происходило «массовое насилие, расстрелы мирных жителей, военные преступления, этнические чистки, сжигание городов и деревень», а в том «что определенная подборка этих трагедий визуализируется в течение нескольких часов для жителей всего мира». Увидев репортажи в прямом эфире, «люди отвергают и негодуют по поводу того, что происходит, потому что теперь они видят это своими глазами»[4]. Один из примеров — переданные в октябре 1993 г. в телевизионном эфире кадры с изображением мертвого американского солдата, которого вооруженные люди тащили по улицам Могадишо, что возродило страхи и озабоченности, связанные с вьетнамским синдромом и стало, по крайней мере, одним из импульсов к принятию решения о выводе американских войск из Сомали.

В то же время очевидным является тот факт, что окончательные решения принимают все-таки политики, и информация, передаваемая СМИ, оказывает влияние далеко не всегда. Классическим примером является газовая атака в Халабдже, предпринятая войсками иракского диктатора Саддама Хусейна против курдов в 1988 г. Несмотря на подробное освещение страданий курдского населения в СМИ, западные правительства сделали выбор в пользу конструктивной работы с иракским режимом и отказались от решительных действий. В то же время можно предположить, что если бы решение о военном вмешательстве было принято, в этом случае был бы сгенерирован интенсивный информационный поток, состоящий из многочисленных комментариев экспертов, заявлений официальных лиц на брифингах и пресс-конференциях, публикаций ведущих колумнистов в наиболее влиятельных СМИ, которые подчеркивали бы жестокость и преступления властей Ирака[5].    

Ускорение принятия решения проявляется в том, что в результате постоянного получения новой информации в прямом эфире относительно той или иной ситуации, политики могут оказаться в цейтноте, будучи вынужденными принимать быстрые (а поэтому не всегда продуманные) решения. По словам официального представителя Госдепартамента в 1995–1997 гг. Николаса Бернса, «нет ничего необычного, когда корреспондент CNN спрашивает меня о реакции еще до того, как у нас появилась возможность получить более детальный отчет от нашего посольства и рассмотреть варианты решения»[6]. А Марлин Фитцуотер, занимавший пост пресс-секретаря Белого Дома при президенте Джордже Буше-старшем, признавался, что «в большинстве международных кризисов мы просто игнорировали референтов и сотрудников аппарата Госдепартамента. Их доклады были все еще важными, однако они не поступали вовремя для того, чтобы принять основополагающие решения». В свою очередь органы разведки должны были теперь соревноваться с новостными организациями, ускоряя свою аналитическую работу, и, кроме того, им приходилось «защищать свои выводы по отношению к данным, представляемых телевидением в режиме реального времени»[7]. Кроме того, в ходе обсуждения вопроса о необходимости вооруженного вмешательства США в Сомали освещение событий в этой стране в СМИ использовалось одной группой во внешнеполитическом сообществе США для убеждения другой группы в своей правоте.

Что касается роли СМИ в формировании повестки дня, в соответствии с которой принимаются политические решения, то, например, в отношении гуманитарных кризисов 1990-х — начала 2000-х гг. можно говорить о том, что «политики вмешиваются в те кризисы, которые в большей степени находят отражение в СМИ, чем те, которые являются более жестокими или даже те, для которых существует большая вероятность успешного разрешения с помощью внешней интервенции»[8]. В то же время необходимо отметить, что многие гуманитарные кризисы, такие как эпидемии и голод в Африке, геноцид в Руанде, гражданские войны в Либерии, Сьерра-Леоне, Таджикистане, Афганистане игнорировались или ограничивались минимальным вниманием со стороны глобальных СМИ. И, конечно же, наиболее масштабные акции вооруженного вмешательства, проведенные США в эпоху после завершения холодной войны, диктовались геостратегическими императивами, а не «эффектом CNN»[9].

Распространение новых медиа привело к структурным изменениям коммуникационных потоков в глобальном масштабе и, соответственно, к трансформации политического влияния глобальных СМИ. С одной стороны, развитие коммуникационных технологий расширяет инструментарий влияния как для политиков, так и для СМИ. С другой, фрагментация целевых аудиторий, появление и постоянное увеличение самых разнообразных источников информации и платформ создают препятствия для транслирования того или иного стратегического нарратива, который просто не достигает своих адресатов, что сокращает возможности какой-либо одной группы оказывать влияние на массовое сознание[10]. 

Эйтан Гилбоа и его коллеги предлагают рассматривать инфраструктуру медиа в современном мире на шести уровнях: локальном (отдельные муниципалитеты и города), национальном (к нему относятся такие СМИ, как New York Times, CNN-US, BBC-UK, CNN-IBN India), региональном (Al Jazeera (Arabic), Al-Arabia), международном (Al Jazeera International, Russia Today, France 24, CCTV), глобальном (CNN International, BBC World, International New York Times) и «глокальном» (здесь главную роль играют интернет-платформы - Facebook, Twitter, YouTube[11].

Между этими уровнями существуют по меньшей мере >пять коммуникационных потоков: 

1. От национального к глобальному, в котором центральное место занимают национальные государства, стремящиеся оказывать влияние на коммуникационную среду в своих интересах. Один из наиболее показательных примеров — коммуникационная кампания, проводившаяся в начале 2000-х гг. правительствами США и Великобритании, направленная на убеждение внутренних и международных аудиторий в том, что режим Саддама Хусейна в Ираке представляет угрозу мировому сообществу. 

2. От локального к глобальному, где локальные акторы стараются привлечь внимание глобальных СМИ к местным проблемам, которые до этого игнорировались. Одним из успешных примеров является кампания #BringBackOurGirls, начатая ровно через год после того, как в апреле 2014 г. боевики исламисткой группировки «Боко Харам» похитили 276 нигерийских школьниц на северо-востоке Нигерии. В результате их судьба попала в поле внимание мировых СМИ. 

3. От «глокального» к локальному, где местные акторы используют социальные медиа для получения поддержки со стороны мировых элит, которые получают возможность выразить сочувствие и солидарность по поводу той или иной кризисной ситуации, а также со стороны международных НКО, которые  таким образом в своей деятельности получают право выйти на локальный уровень. Стимулом для реализации такого вектора коммуникации является вера в то, что международные элиты и НКО выполняют функции «службы безопасности» для местных акторов, которые в противном случае будут уязвимы перед лицом репрессивных режимов. Одним из примеров является использование Твиттера и социальных сетей местными сообществами в Колумбии, которые во взаимодействии с западными НКО пытались убедить колумбийских журналистов включиться в процесс национального примирения. 

4. От глобального к глобальному, состоящий в обращении мировых звезд (например, Джордж Клуни и Анджелина Джоли) или таких знаменитостей, как представители CNN Андерсон Купер и Кристина Ананпур, к   глобальным аудиториям, по вопросам миротворчества, борьбы с голодом и эпидемиями. 

5. От «ближнего локального» к «дальнему локальному», который в наибольшей степени скрыт от внимания мэйнстримных медиа и относится к прямым взаимодействиям на уровне «местный – местный», получившими новые возможности с развитием социальных сетей в обществе «всеобщей гиперподключенности». Такая коммуникация направлена на таргетированнное установление тесных связей с удаленными в географическом смысле сообществами, что наиболее заметно проявляется в деятельности диаспор, оказывающих содействие своим соотечественникам и единомышленникам в проблемных и / или  кризисных ситуациях.

В то же время, несмотря на развитие новых каналов и потоков коммуникации, появились новые препятствия для развития и распространения ключевых сообщений и нарративов. 

Главным таким препятствием в настоящее время можно считать Filter Bubble, или «пузырь собственных предпочтений», концепция которого была предложена Илаем Парайзером в одноименной книге, вышедшей в 2011 г. Наиболее ярким примером является Filter Bubble, в который в 2017 г. попали американские СМИ. Такие темы, как победа Трампа, вмешательство России, «русские хакеры» и «русские тролли» продуцируют новые публикации, которые еще больше увеличивают популярность этих тем, и так по далее возрастающей, что в конце концов закрепляет их в качестве ключевых пунктов медиаповестки[12]. 

Значение этой концепции состоит в том, что после неожиданной для политических элит победы Дональда Трампа она дала возможность понять следующее: проблема не в том, кто победит в идеологических дискуссиях, а в том, что дискуссии на самом деле нет. Глобальные и мэйнстримные медиа существовали в своеобразном информационном коконе, то есть обращались к тем, кто и так уже являлся сторонником транслируемых ими позиций. Остальные черпали информацию не из репортажей ведущих СМИ, а из социальных сетей и интересующих их интернет-ресурсов. Стало очевидным, что повестка, устанавливаемая глобальными и мэйнстримными медиа, не является ключом к умонастроениям основной массы избирателей. 

Второе важное препятствие в глобальных коммуникациях заключается в новом языке, который доминирует в новых медиа и отличается от принятого в традиционных и глобальных СМИ. В то время как последние оперируют устойчивыми и в определенной степени заставшими форматами, такими как репортажи, интервью, аналитические статьи, короче говоря, лонгриды, в новых медиа господствуют яркие заголовки, короткие твиттер-сообщения, видеоролики, фотожабы, демотиваторы, которые далеко не застывшие, а наоборот, очень гибкие, разнообразные, текучие и эмоциональные. Обративший внимание на это отличие известный медиаэксперт Андрей Мирошниченко отмечает: «Яркий пример — твиттер самого Трампа. Никто ведь не обсуждает идеи Трампа, изложенные в какой-то программной статье. Ее просто нет»[13]. 

Таким образом, речь идет не столько об идеологических разногласиях, сколько о различиях в языках и формах нарратива. Выработка языка, который будет релевантен традиционным медийным форматам и в то же время понятен аудиториям новых медиа, установление коммуникации с многочисленными, часто разрозненными и изолированными сообществами в социальных сетях является в настоящее время актуальной задачей для глобальных СМИ.

Список литературы

1.  Мирошниченко А. Trump bump и победа Путина // Republic. 26 декабря 2017 г.

2.  Мирошниченко А. Выпутаться из кокона. Что мы теряем, читая Facebook?  // Republic. 19 января 2017 г.

3.  Тюкаева Т.И. Мирополитическое влияние глобальных СМИ в современном мире: конструктивистский подход // Вестник МГИМО-Университета. 2017. 4 (55). С. 242–

271.  DOI: 10.24833/2071-8160-2017-4-55-242-271.

4.   Gilboa E., Jumbert M.G., Miklian J., Robinson P. Moving media and conflict studies beyond the CNN Effect // Review of International Studies. 2016. Vol. 42. Part 4. P. 654–672.

DOI: 10.1017/S026021051600005X.

5.   Livingston S. Clarifying the CNN Effect: An Examination of Media Effects According to Type of Military Intervention. Research Paper R-18. Joan Shorenstein Barone Center on the Press, Politics and Public Policy. Cambridge, MA: Harvard University, 1997. P. 1–18.

6.   McPhail T.L. Global Communication. Theories, Stakeholders and Trends. Fourth Edition. John Whiley&Sons, 2014.

7.   Risse T. «Let's Argue!»: Communicative Action in World Politics // International Organization. 2000. Winter. Vol. 54. No. 1. P. 1–39.

8.    Strategic Narratives, Public Opinion and War / ed. by Beatrice De Graaf, George Dimitriu, and Jens Ringsmose. Routledge: London and New York, 2015.