Идеальные образы языкового поведения XX–XXI веков (СССР-Россия)

Как менялся лингвокультурный идеал на протяжении XIX-ХХ и какова с ним ситуация в России в настоящее время. 

Прошедшие без малого сто лет русской истории показывают, что каждая историческая эпоха выдвигала свой идеал языковой личности. Во всяком случае, такой идеал обозначался властью именно как идеал языкового поведения, к которому должен стремиться каждый гражданин страны. Конечно, многие из таких идеальных образов языкового поведения можно считать дискуссионными. Тем не менее, они оказывали на общество влияние, формировали некий вектор культурных стремлений целых поколений.

Закончившаяся революционная эпоха нашла отражение в период первых пятилеток. С точки зрения власти, был востребован человек, искренне верящий в будущее могущество СССР, ни в чем не сомневающийся, профессионально подготовленный и работающий с максимальной отдачей. На экраны страны выходят фильмы о героическом революционном прошлом — «Юность Максима», «Ленин в октябре», «Чапаев». Именно в этих фильмах определяется лингвокультурный идеал 20-З0-х годов: человек простоватый, с хитринкой, нередко многословный, говорящий на народном языке, несущий в своем образе явно рабоче-крестьянское происхождение, обладающий классовым чутьем. Речь, одежда, круг общения, интересы — все это составные части образа нового человека, по-своему привлекательного, служащего образцом для подражания. 

Отсутствие хорошего образования отражалось в языке героев фильмов, например, в знаменитой песне Максима («Крутится, вертится шар голубой...»). 

В этой связи можно вспомнить язык положительных героев кинофильма «Чапаев» (Чапая, Петьки, Анки-пулеметчицы, крестьянина, которому некуда податься). Его суть состоит в том, что весьма сложные проблемы они выражают через простейшие, близкие народу, универсалии. Так, Чапай, объясняя Петьке сущность поведения командира на поле боя, расставляет на столе картошку. 

Внедряя в общество подобного рода лингвокультурный идеал, власть сигнализировала о том, что защита и развитие нового государства — дело народа.

Этот идеал имел, что называется, прямое действие. Так, страна за две пятилетки существенно превзошла довоенный уровень. Многое в этой системе держалось на энтузиазме народа. В его основе лежал новый лингвокультурный идеал.

Подобного рода лингвокультурный идеал дополняли образы патриотов, борющихся за независимость родины. Здесь нужно сделать поправку на то, что страна готовилась к войне. Так, большое место в кинорепертуаре предвоенных лет, как известно, заняли фильмы, посвященные истории борьбы народов Советского Союза, — «Петр Первый», «Александр Невский», «Суворов», «Богдан Хмельницкий» и др. Герои фильмов избавляются от чрезмерного многословия, хотя в своем языке стремятся следовать определенной (народной) традиции. В результате получался образ человека, твердо знающего свою цель, думающего только о деле и нередко говорящего афоризмами и лозунгами («Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет», «Дети мои, богатыри мои...», «Не щадя живота своего...» и т. п.). Эти фильмы, утверждающие патриотические традиции народов СССР, звучали особенно актуально в обстановке надвигающейся военной угрозы.

Характерно, что структура образа, символизирующего советский лингвокультурный идеал З0-х — первой половины 40-х годов, дополняли герои знаменитых комедий «Веселые ребята», «Волга-Волга», «Подкидыш» и многие другие киноленты, герои которых только строили новую жизнь весело, с энтузиазмом. Не случайна была и знаменитая фраза Сталина: «Жить стало лучше, жить стало веселей!». Этот настрой отражался также в песнях («Марш энтузиастов», «Москва майская», «От Москвы до самых до окраин...»).

В результате создавался некий лингвокультурный идеал человека, молодого, сильного, рабоче-крестьянского происхождения, говорящего на народном языке, патриотично настроенного, честного, сосредоточенного на работе, верящего в предлагаемые государством идеи, смотрящего на трудности как на временное явление.

В отличие от кинематографа, в действительности лингвокультурный идеал, выглядел по-другому. Партийная элита того времени, за редким исключением, уже утратила навыки ораторского искусства. В партийную моду стал входить рабоче-крестьянский стиль коммуникации, например, речевые ошибки, неправильная расстановка ударений. Появилась традиция чтения докладов по бумажке. Тон здесь задавала советская партийная элита. Таким же был подражавший ей управленческий корпус.

30–40-е годы ХХ века — время, когда лингвокультурный идеал, предлагаемый системой государственной пропаганды, практически полностью совпадал с собственно народно-люмпенским лингвокультурным идеалом. 

Все это время власть говорила с народом, что называется, на одном языке.

В конце 50-х — первой половине 60-х годов ситуация начала меняться. Выполняя грандиозные по своим масштабам образовательные программы, Существенно поднимая жизненный уровень населения, партийная элита в плане пересмотра лингвокультурного идеала почти не предложила ничего нового. Лингвокультурный идеал, выстроенный официальной пропагандой, стал существенно разниться с идеалом, сформировавшимся в среде разросшихся слоев интеллигенции. В стране, где литературное творчество традиционно находилось на высоком уровне, где творческие профессии стали престижными, где была ликвидирована система ГУЛАГа, где процветал самиздат, манера выражаться, свойственная кинематографическим Чапаю или Суворову, уже не могла восприниматься, иначе как с юмором. Так, мастерски выписанные на экране Максим, Чапаев, Петька, Анка-пулеметчица постепенно превратились в комические персонажи, а фильмы «Чапаев», «Ленин в октябре», «Юность Максима» стали восприниматься по-другому. 

На авансцену вышел новый, чрезвычайно искусственный образ «строителя коммунизма». С этого момента пропагандируемый властью лингвокультурный идеал настолько стал разниться с идеалом действительным, что культура страны фактически раскололась надвое — культуру официальную и культуру протестную. Наряду с образами героев-производственников, заботящихся о выполнении государственного плана, стали возникать герои протеста. Это лирические герои песен В. Высоцкого, герои фильмов С. Параджанова, А. Тарковского. Так, вопреки возвышенному образному ряду официальной пропаганды, визуальное решение фильма Д. Таркрвского «Сталкер» — грязные и унылые пейзажи, разваливающиеся дома; герои, тяготеющие к интеллектуальным разговорам.

В конце 60-х — 70-х годов ХХ века в качестве протестной расцвела культура эмиграции, вершиной которой стали произведения А. Солженицына. Выписанные им образы людей, невинно пострадавших от власти большевиков, определили новый лингвокультурный идеал, который, собственно, стал одним из могильщиков всей советской лингвокультуры. Это был образ независимой языковой личности, желающей жить так, как ей нравится. Эта личность не была озабочена борьбой с режимом, равно, как вообще с какой-либо идеологией. Всего, чего хотела эта личность, — это лишь независимости от официальной пропаганды.

Одновременно новый лингвокультурный идеал был неотделим от официальной пропаганды, поскольку мог существовать лишь в условиях советского строя в виде романтической идеи. Прежде всего, это был образ интеллигента, работавшего в непроизводственной сфере, пользовавшегося всеми благами СССР (системой перераспределения, бесплатной медициной, бесплатным образованием, социальным обеспечением), но не желавшим мириться с сопутствующими несвободами с закрытостью общества и экономической системы, очередями, бытовыми проблемами и нехваткой продуктов питания. Официальная пропаганда для него была чужда, и он не упускал возможности посмеяться над ней («Давно я не лежал в Колонном зале...», «И вновь я не замечен с Мавзолея...»)[1].

Кто чувствовал в себе силы и способности переменить жизнь, тот эмигрировал, или попросту сбегал во время турпоездок или загранкомандировок (отсюда происходил целый лингвистический ряд: «невозвращенец», «дважды еврей Советского Союза», «И Родина напутствует: «С возвратом!»...». Кто в себе таких сил не находил, то демонстративно уходил в бедность, погружался в писание «в стол» без надежды увидеть свои сочинения на страницах опубликованных книг или на большом экране.

Работавший на полную мощность «социальный лифт» вывез в производственное начальство десятки тысяч представителей крестьянства и рабочего класса. Следует отдать им должное. Это были самородки, обладавшие острым умом, народной хваткой, не отделявшие себя от культуры власти, жившие в этой культуре, и как следствие, находившие именно в ней свой идеал — человека, не утруждавшего себя говорить на хорошем русском языке.

Большая часть такой «новой советской интеллигенции» оседала в руководстве фабрик, заводов, райкомах, обкомах партии, сосредоточив в своих руках реальную власть и управление общественной собственностью. Как таковые большие знания в сфере культуры здесь не требовались. Творческая интеллигенция, говорившая на хорошем русском языке, была для них все-таки чуждой социальной прослойкой, без которой, однако, обойтись было сложно. Кто-то ведь должен был писать патриотические песни, рисовать плакаты, читать лекции в вузах. «Новая советская интеллигенция» собственно интеллигенцией себя не считала, видя лингвокультурный идеал в персонах Н. Хрущева, Л. Брежнева, М. Горбачева.

Часто, получив неплохое образование в советском вузе, «новый интеллигент» намеренно искажал свою речь, или прибегал к приему абсурда, подтверждая свою принадлежность к рабочему сословию. Так, Президент СССР М. Горбачев постоянно приводил в недоумение своих оппонентов подобными приемами. К примеру, его излюбленным выражением была искаженная (искаженная сознательно, а вовсе не от косноязычия) поговорка «Вот, где собака роется». Аналогично на первом съезде народных избранников Михаил Сергеич, отключив у какого-нибудь особенно разгоряченного оратора микрофон, благосклонно отвечал на протесты последнего: «Да, я вас понимаю, я вас очень понимаю...». 

Но микрофон не включал.

То же самое можно сказать о языке В. Черномырдина, который иногда буквально обезоруживал собеседника: «Мы выполнили все пункты: от А до Б», «У меня к русскому языку вопросов нет»[2]. 

На протяжении десятилетий формировалась ситуация, когда интеллигенция была отделена от власти некоей культурной пропастью. Народ, традиционно доверяя интеллигенции в части культурно-нравственных оценок, не получал подтверждения истинной легитимности власти. Итогом данной ситуации явился отрыв власти не только от народа, но и от интеллигенции. Народ был дезориентирован отсутствием необходимого лингвокультурного идеала. И даже обретенные в 90-х годах XХ века демократические свободы мало что изменили в культурном восприятии власти народом и интеллигенцией.

Ситуация изменилась в самом начале XXI века, когда к власти пришел В. Путин. Интеллигенция, народ увидели, что власть не только может говорить на хорошем языке, но и предложить собственно столь необходимый лингвокультурный идеал, объединяющий в себе манеру говорить и держаться на публике.

Именно поэтому Путина можно воспринимать как специалиста в области коммуникации, наведения контактов, владения разными языками. И он очень хорошо понимает силу такой полистилистики. Она дает ему возможность говорить с представителями равных слоев населения, не уронив достоинства интеллигента. Более того, Путин определил новую моду среди чиновников, моду на владение языком.

Сегодня мы являемся свидетелями того, как в небытие уходит язык корпуса советских руководителей и рождается новый лингвокультурный идеал. Это означает, что у россиян появилась надежда на правильный вектор эволюции общества в целом. Так, в странах Западной Европы всегда существовал национальный лингвокультурный идеал, который представляли высшие классы: дворянство, крупная буржуазия и политики. Именно эти слои общества указывали на некую культурную вершину, к которой должны стремиться все. 

Таким образом, тенденции языковой и культурной моды на формирование объективно высокого лингвокультурного идеала дают основание для надежд на то, что русский язык сможет отвоевать утраченные в последние десятилетия позиции.

Примечания