К вопросу, почему нет значимых литературных произведений

Две гипотезы о литературном бессилии

Данная статья написана в продолжение темы, поднятой в беседе Александра Тимофеева, Павла Тихомирова и Владимира Янчевского (см. Возможно ли, не имея дум, стать властителем дум?).

На днях, будучи в книжном магазине, обратил внимание на стенд «Лучшая современная российская проза и поэзия». Надо признаться, что, прежде всего, меня удивило само существование подобного стенда. Надо же, – подумал я, – есть у нас смелые люди, рискующие выделить лучшее в нынешнем бушующем литературном море. Стало интересно, но когда я подошёл поближе, интерес мой сразу увял. Произошло узнавание. Большинство из выставленных там книг были мне знакомы, – не по тексту, так по названиям, скажем так, по дискурсу – волнам и эху, вызванным в публичном пространстве. Однако суть возникшей эмоции заключалась в другом: знакомой была общая тенденция – нечто среднее между направлением и интонацией, и в эту тенденцию укладывались все книги стенда. Половина из них, если не больше, были лауреатами премии Большая книга. Увы, это вовсе не говорит о качестве текстов, скорее о том, что весь литературный процесс у нас ныне сводится только к одной премии. Я взял полистать книжку, пожалуй, единственную из представленных, о которой я ничего не слышал, и скоро поставил обратно – она, конечно, была написана на русском языке, но художественный язык в ней напрочь отсутствовал. В общем, ситуация грустная, но ожидаемая. Яркие находки на стенде были бы приятным сюрпризом, но, к сожалению, весьма маловероятным. С литературой у нас сегодня большие проблемы. Почему так?

Безусловно, и теперь существуют люди, владеющие словом. Способность писать интересно, увлекать людей текстом не исчезла из нашей реальности. Кресало по-прежнему выбивает искру. Но костёр не разгорается. Не возникает действительно важных произведений, которые бы становились культурным и языковым явлением. Произведений много, но этот поток не намывает золотого песка. Громкое эхо, порождаемое теми или иными названиями, объясняется не тем, что внутри книги, а тем, что снаружи её – социальным, идеологическим или культурным контекстом, в который автор помещает своё детище. Это эмуляция литературы, воспроизведение её структуры, но вместо вен и артерий мы видим шланги, по которым течёт не кровь, а дистиллят.

Первая гипотеза, возникающая почти сама собой, сводится к тому, что подлинная литература создаётся и сегодня, но она не находит массового читателя. Например, её толком не издают, она не интересна книжным магазинам. Читатель дезориентирован книжным изобилием и потому не находит того, что действительно представляет литературную ценность. Тут интересная почва для конспирологических построений. Можно было бы сказать о заговоре издательств или книжных сетей, которые работают на оглупление граждан нашей страны, предлагая им литературную жвачку вместо подлинного духовного питания.

Но у нашего современника вовсе нет обязательств кормиться исключительно из книжных магазинов. Бумажную книгу приятно держать в руках, однако если есть желание что-либо почитать, художественный текст несложно найти в интернете. Авторы, которым не удалось достучаться до издательств, имеют возможность выложить свои произведения на ресурсах общего доступа. И таковых текстов – множество. Да и с бумажными книгами ситуация не столь однозначна. Существуют православные издательства и православные книжные магазины, в которых представлена «правильная» художественная литература. И она не очень-то раскупается, скорее лежит. Дело не в том, что перекрыт доступ, а в чём-то другом.

Одним из значимых факторов является переизбыток художественных текстов. Когда принимаемых сигналов становится больше, чем человек может обработать, они перестают различаться и складываются в шум. Свобода слова имеет свою оборотную сторону: говорить начинают все – кому есть, что сказать, и те, кто хочет просто услышать свой голос. Ничем не ограничиваемая возможность создавать (и публиковать) тексты неизбежно означает, что доля качественных текстов снижается, поскольку некачественный текст создать куда проще. Нечто ценное вполне может потеряться среди мусорной кучи.

По идее, чтобы такого не происходило, необходимо то, что принято называть «литературным процессом». Нужна литературная критика, вытаскивающая под свет юпитеров всё, что имеет хоть какую-то художественную ценность. Нужны площадки, которые бы концентрировали подлинную литературу. Такими площадками ранее были журналы, а в теории могли бы быть издательства и литературные премии. Но…

Проблема в том, что для эффективного поиска талантливых писателей нужны талантливые критики. Понятно, что люди пристрастны и ожидать объективности было бы смешно. Любые ресурсы в сфере литературы всегда ангажированы, всякая площадка подчинена конкретным людям, принадлежащим к тому или иному кругу и поддерживающим своих. Но если эти люди имеют некий культурный масштаб, то поддерживать и подтягивать они будут тех, кто тоже не является культурным лилипутом. А вот если те, кто держит литературную площадку, сами по себе незначительны, то и организуемый ими «литературный процесс» будет лишь ковырянием в песочнице. Откопать клад не удастся.

И всё же: а есть ли клад? Есть ведь и вторая гипотеза: мы видим сад литературы засыпанным сплошь мелким гравием, потому как литературных глыб просто нет.

Чего хочет современный издатель? Прибыли. Чего хочет современный писатель? Дохода. Ну ещё и известности. В общем-то, издатели всегда хотели прибыли, а писатели – признания (известности) и дохода.  Но раньше у тех и у других была ещё и дополнительная мотивация. Издатели чувствовали, что им присуща просветительская функция – они знакомили людей с тем, что создавали писатели. А писатели хотели изменить мир или изменить людей (преобразующая и воспитательная функции). Сегодня же деньги занимают так много места, что для остального его практически не остаётся.

Литература создаётся сразу же как коммерческий продукт. А лучше всего продаётся то, что соответствует запросам потребителей. Если книга больше читателя, то тому придётся потрудиться, чтобы вместить её в себя. Потребуется душевный, а то и духовный труд. Есть люди, которым такой труд в удовольствие, однако человек изначально ленив, и в большинстве случаев мы предпочитаем лишний раз себя не утруждать. Поэтому книга, не требующая труда (погружения, сочувствия, сильных эмоций, размышления, внутренних споров и т.д.), найдёт значительно больше покупателей. Книга должна быть меньше читателя, тогда проглотить её будет проще. И современная литература ориентируется на текущее состояние человека.

Наш сегодняшний соотечественник – продукт многовекового культурного процесса. Что это за процесс? Возьмём на оси истории некую условную точку. Например, ею будет легендарная библиотека Иоанна Грозного. Её основу составляли книги, которые привезла с собой как часть приданого Софья Палеолог. Она прибыла в Москву в 1472 году. О содержании библиотеки было много споров, но несомненно, что в ней было немало произведений античных авторов. В Европе их читали, на Руси – нет. На Западе к этому времени широкое распространение получил рыцарский роман, развивалась городская, чисто светская литература. А что у нас? Писались летописи и жития, составлялись хронографы, переводились апокрифы, христианские сказания, то есть в ходу была историческая и духовная литература.

С европейской точки зрения мы запаздывали. Но если называть вещи своими именами, тогда мы были более христианской страной, чем любое другое государство Европы. Наши культурные интересы ориентировались на духовное. Католическая церковь запрещала «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле (это XVI век), она боролась с тем, что объявило себя просвещением и гуманизмом, то есть со светской и – более того – антиклерикальной культурой. А у нас страсти кипели вокруг протопопа Аввакума и старых книг – богослужебных, а вовсе не художественных, а ведь это уже XVIIвек. И только с Петром I ситуация меняется. Верховная власть силой навязывает обществу светскую культуру, начинает формироваться литература европейского типа.

Расцвет отечественной художественной литературы приходится на XIX век. Именно тогда она становится властительницей дум – конечно, не для всей нации, а лишь для образованной её части. И выход литературы в «учителя жизни» жёстко связан с потерей христианского умонастроения среди тех, кто умел читать. Место ослабевающей веры занял интерес к художественному слову. В какой-то мере это чисто отечественное явление, ни в одной другой стране, имеющей Большую литературу, литераторы не были окружены столь плотным коконом квазидуховности. Русский писатель оказывался не просто тружеником пера; принадлежность к миру литературы делало его членом особого ордена, сражающегося за души людей. Литература должна была светить, разгоняя мрак убогости и невежества, именно так она тогда воспринималась. И сами литераторы чувствовали себя адептами света, те же из них, кому нужны были только деньги, за чьим творчеством не стояло идеи, в их среде презирались.

По сравнению с полнотой христианства эта подменная духовность была, без сомнения, ущербной, однако шаг вниз ещё не превратился в прыжок в культурную пропасть. Осмысление мира –социального и внутреннего (этического пространства) – шло не через познание истин веры, но через литературу. И русские писатели, вскормленные дыханием родной земли, которая на базовом уровне культурного кода ещё в значительной степени сохраняла православную традицию, действительно многое могли дать. Интерес к литературе того времени показывал, что общественное сознание нуждается в осознании многих тем.

Давайте пройдёмся по названиям произведений, чтобы понять, какие темы тогда были актуальными: «Отцы и дети», «Война и мир», «Преступление и наказание». Союз «и» подчёркивает, что мы имеем дело с членами одного семантического ряда. Эта короткая подборка хорошо показывает масштаб понятий, с которыми работали авторы «золотого века» нашей литературы. И всё это активно читалось сразу же, как выходило. То есть тогда в обществе был запрос именно на такой широкий семантический горизонт.

Далее была революция. Вот название, которое передаёт новое тематическое направление – «Как закалялась сталь». Требовалось осмысление, что было отвергнуто и что утвердилось, каковы новые параметры правильности, заданные советской властью.

Потом случилась война. «Живые и мёртвые» – это название можно приложить не только к роману Симонова, оно отлично обозначает целый пласт литературы, посвящённый военной тематике. Люди читали про подвиги наших солдат, про то, что происходило в тылу, про тех, кто жертвовал собою и оставался жив в нашей памяти даже посмертно, и тех, кто спешил сохранить свою шкуру или получал выгоду от чужого горя и был мёртв ещё при своей жизни. Война унесла близких почти в каждой семье, она перепахала личные истории и оставила глубокий след. И поэтому военная тема весьма долго оставалась актуальной.

Следующей и, по-видимому, последней большой теме подходит название «Жизнь и судьба». Этот роман Гроссман закончил уже после смерти Сталина. И хотя сюжетно в центре романа находится Сталинградская битва, эпопея имеет явный антитоталитарный посыл. СССР в ней представлен как тоталитарное общество. Роман объявили антисоветским, рукопись изъяли. Потом, уже после смерти автора, копию романа вывезли за рубеж. Роман был впервые опубликован в Швейцарии в 1980 году. У нас он вышел во время горбачевской перестройки, в 1988-м.

Вся эта история по-своему типична. Вывоз рукописей за рубеж был своего рода культурным трендом, в основе которого лежала набирающая силу критичность в отношении советского строя. И когда СССР ослаб и распался, вдруг оказалось, что есть множество произведений, которые были запрещены или которые писались уже постфактум, посвященные недостаткам ушедшей системы. Вскрылась тема репрессий, бичевался сталинизм, обличался застой, засилье партийного контроля и коммунистической идеологии. И это было интересно массовому читателю.

А после таких тем, способных увлечь внимание значительной части общества, уже не возникало. Пришла эпоха коммерческой литературы. На рынке важно иметь свою нишу и чем-то отличаться от конкурентов. Общая с кем-то ещё тема мешает позиционированию. Поэтому темы стали высасывать из пальца. В конце концов, пришли к мнению, что тема – не главное, можно накрутить сюжет, не имея никакой темы. Важен стиль, герои, диалоги.

А за всеми этими писательскими ухищрениями проглядывает другое: в обществе нет запроса на какие-то темы. И это закономерно. Дело ведь не только в утрате ожиданий, что литература способна выполнять функции совести, чести, да и ума нации. Но и в том, что совесть, честь и ум сегодня ценятся не очень-то высоко. Деградация шла параллельно. Переход от духовной литературы к светской, кризис духовности, проявившийся в декадентстве Серебряного века, партийный контроль над литературой и сужение духовности до интерпретации, заданной единственно верной идеологией, потом отказ от этой идеологии и пляска на костях павшего СССР – это социально-культурный процесс, которому соответствовал процесс на уровне человека, сначала отложившего Писание и взявшего в руки роман, потом забывшего, что есть духовная литература, потом вспомнившего о Писании только для того, чтобы торжественно от него отречься, попытавшегося отречься и от классической литературы, но одумавшегося, что ведь так у него вообще ничего не останется, так и не накопившего достаточного багажа новых значимых книг за время существования СССР и сразу оказавшегося духовно нищим, когда магический шар идеологии упал на плиты реальности и разбился.

Из нынешнего состояния есть два пути – вверх и вниз. Эпоха рынка, когда каждый мог получить достаток, продав на торжище какую-то часть себя (своего времени, сил, души), заканчивается. Жить будет всё сложнее. Пойти путём, идущим вниз, это значит озлобиться. На этом пути нас ждут социальные потрясения и личные трагедии, кровь, крики на улицах и литературная немота. Литературное возрождение откладывается, возможно навсегда. Другой путь – вверх. Это путь осмысления (а лучше – покаяния). Если мы как народ найдём то, что нам следует осмыслить, то в ответ на этот запрос вернётся и большая литература.  Если же дорастём до покаяния, то потребуется литература православная, а там, глядишь, – и духовная.  Господь долготерпелив и многомилостив, поэтому будущее не предопределено, мы ещё можем измениться в лучшую сторону.