Стереотипизация мемов в исторической памяти

Статья посвящена анализу технологий манипулятивного воздействия на общественное сознание в контексте фальсификации исторического прошлого и трансформации доминант исторической памяти. 

История обращена в прошлое, но она непосредственно влияет на конфигурацию политического ландшафта настоящего и отвечает за картографию будущего. Важнейшим фактором этой взаимозависимости является формирование уважительного и достойного отношения к историческому коду нации, создание общепризнанных маркеров исторической памяти, определяющих самоидентификацию и психологическую устойчивость гражданина, общества и государства. 

Утверждение права Запада на монополию глобального мифотворчества произошло где-то в 1970-х гг. Западные страны и, в первую очередь, США первыми прошли дистанцию от моноцентричного мифотворчества экзистенциального мира к массовому производству социально-политических планетарных мифов, где виртуальность выступает не только как средство, инструмент, но и как продукт со своей стоимостью и рыночной операциональностью. Эти технологии нашли свое воплощение в стратегиях «управляемого хаоса», «цветных революций» и т.д.. 

Среди последних методологических разработок на стыке социальной психологии и психологии политики — актор-сетевая теория Б. Латура (АСТ) и цифровая психометрия М. Косински. 

За основу анализа Б. Латур (Bruno Latour) берет пространственно-картографический подход слепка реальности. Если эту социологическую методологию эскстраполировать на политику международных отношений, то, по сути, мы имеем дело с комбинацией 

институционально-сетевого анализа и модели субъективнопсихологической дилеммы выбора, на который влияет целый набор пространственно-временных, материальных и нематериальных факторов. В рамках этой картографической матрицы действующие лица (акторы) выбирают «маршрут» решения стоящей задачи и достижения цели, что обусловлено и ландшафтом, и архитектурой, и климатом пространственности в единицу времени, и, самое главное — взаимосвязанными и взаимозависимыми контурами сетевого характера. Только здесь Б.Латур эти связи описывает не моделью паутины или сетевой системой, а характеристиками ризомы, что далеко не ново для аналитической работы и успешно используется на практике. В частности, в методологии сценарийного планирования или стратегического прогнозирования (Stratfor) динамики международных отношений. 

Суть ризомного метода (как среды без иерархий), определяется тем, что ризома продвигается по маршруту целедостижения не по законам линейной логики, а по факту успешного результата одного из «шупальцев», купируя достижения остальных «первопроходцев» как низко рентабельные. Здесь важны два момента. Во-первых, можно просчитать субъективные ошибки при оценке рентабельности политического выбора. Во-вторых, в оппозиционном варианте создать условия ложного, якобы положительного результата и направить ризомный вектор на негодный, тупиковый маршрут. Такая фейковая тактика была успешно реализована, например, в период втягивания позднего СССР в изматывающую гонку вооружений. 

Метод цифровой психометрии М.Косински (Michal Kosinski) базируется на анализе активности личности в соцсетях и в целом в Интернет-пространстве. Цифровой «слепок» индивида при дистанционном, вне контактном анкетировании, наложенный на количественностатистические параметры контента его «виртуальных следов» по разработанному рубрикатору, позволяет не только определить типологию и психологическую направленность конкретной целевой аудитории, но и спрогнозировать поведение и мотивацию выбора определенной социальной страты. В зависимости от поставленной цели, в качестве инструмента может выступать и научное сообщество, и финансово-экономическая сфера, и даже теневой сектор, не говоря уже о средствах массовой коммуникации с их лингво-семантическими и нейропсихологическими приёмами. На практике весь этот процесс происходит в комбинированном варианте с выходом по нарастающей на цепочку более сложных и утончённых инструментов (т.н. цикл SuppositionPhenomena → предположение → предположения → критическая масса предположений). 

Но это только первый этап управления массовым сознанием, цель которого зародить сомнения (в легитимности и правомочности власти, справедливости в широком диапазоне этого понятия). На следующем этапе — мемотехнологий [1] — замещение ценностных ориентиров и социальных установок, которые в условиях деградации социальных институтов (период конфессиональной и идеологической смуты) выступают в качестве постулатов бессознательной убежденности. 

Однако одних «кричащих мемов» (ScreechMem) здесь не достаточно. К этому необходимо добавить формирование среды доверия (напр., через авторитетное мнение признанных или раскрученных публичных «оракулов» нужный результат политического поведения достигается достаточно быстро). В этих целях задействуются специально разработанная технологии trust-building (формирование доверия) и её производные — trust-building activities (деятельность по формированию доверия), calculated trust (просчитанное доверие), trust-based governance (управление, основанное на доверии). Здесь корни и частотных в дискурсе англоязычных ноополитиков термины nudge-технологии, engagement, involvement, не совсем точно переводимые на русский просто как «участие», «[свободное] побуждение»[2]. 

Завершающим этапом этого цикла является выход на моделирование адекватных поставленным задачам стереотипов[3], т.е. закрепление бессознательного с побуждением к действиям. Так, политтехнологический феномен выборов президента Д.Трампа — обновленная версия устойчивых для значительной части американцев стереотипов: в кризисной ситуации стране нужен tough guy («крепкий орешек», «крутой парень»), который всех победит и упрочит / вернет мировое лидерство Америке. 

В реальной политике это достигается через технологические механизмы в такой последовательности: 

— влияние на память путём вброса критической массы требуемых мемов; 

— инициирование в процессах памяти механизма замещения (выборка и доведение до сознания новых, более значимых и доминантных единиц событийной информации); 

— формирование устойчивых мемо-стереотипов, своего рода интерпретаторов сущностного содержания смыслов; 

— эмоционально-пассионарная «раскрутка» этих стереотипов под новые массовые субкодексы; 

— нормативное закрепление стереотипов в сознании; 

— выход на воображаемую псевдоадекватность восприятия, побуждающую и регулирующую в нужном формате воспроизводимые действия.

Главная задача — выстроить соответствующие новым «движущим силам» нормы (включая идеологическую составляющую), одновременно скомпрометировав старый нормативный порядок; консолидировать властную элиту меньшинства и снабдить ее эффективными защитными средствами; запустить механизмы воспроизводства связей и отношений в заданном формате, пусть даже на короткий, «прорывной» период, как, например, в процессе «цветных» революций. 

В социально-политических отношениях технология — это стратегия действий, направленная на изменение (деформацию) образа реальности и поддержание на определённом временном отрезке заданных иллюзий, мифов, т.е. инструментов манипулятивного воздействия. 

Суть создаваемых мифов, иллюзий сводится к простой двучленной формуле — «создать-развеять». Например, в «институтах памяти» подготовка активистов идёт именно по этим методикам развенчания якобы ложного исторического прошлого. В этот курс, в частности, входит: 

— технология «отторжения» прошлого: устранение ориентиров самоидентификации социума с выходом на установку самоуничижения (miserability, ср. укр. меншовартiсть, обыгранное на обеих майданах для разжигания ненависти к «старшим не-братьям»); 

— инструментальные штампы: зачистка «белых пятен» истории (технологиями криптоистории, «новой хронологии», «новой исторической памяти» [Мироненко 2018: 147], «исторический ревизионизм» (негоционизм) карго-культы NewAge и т.д.); 

— «многое вместо важного» (монополизация  информационного пространства); 

— «демонизация» явления, абсолютизация процесса до абсурда (социальные программы типа «Мы все жертвы» с широким спектром управляемого воздействия, включая проблемы межнациональной розни, организованной преступности, отношения власти и народа и т.д.). 

Тезисно выделим деформирующие сознание факторы и тенденции трансформации личности (обезличивание). 

— Усиление когнитивного диссонанса. Виртуализация сознания и психологическая раздробленность личности, амбивалентное стремление к свободе и зависимости (ср. на майданах:«США и Европа за нас!»), которая выступает как механизм адаптации и психологической защищённости. Своего рода психологический конформизм, формирующий рефлексивную мотивационную сферу поведенческих моделей. 

— Психологическая «варваризация» индивидуума с доминантой вненормативных, маргинальных мотивов, в основе которых лежат факторы социального отчуждения, фрустрации. Социальные барьеры на пути к самоидентификации в обществе избыточного риска, навязанных фобий, неверия и недоверия формирует альтернативное мировосприятие с маниакальной потребностью самовыражения: «селфи»-сессии, интернетаддикция, зависимость от соцсетей / social media addiction. Когнитивный конфликт (как диагноз латентного «перегрева» психики) влечет за собой вызов и протест по отношению к внешней среде и создаёт питательную почву для манипуляций. Не случайно сатанизм как идеология и мировоззренческий постулат вышел из андеграундного подполья и стал элитарной «религиозной практикой» в англоязычных странах. 

— Процесс переформатирования личности во взаимодействии с медиасредой (интермедиальность личности, как информационной системы, зависимой от вложенного в нее контента). Мыслительные процессы осознание смыслов заменяются набором символов, в т.ч. симулякрами, создающими виртуальные реальности, псевдосущности. «Инфофастфуд» формирует легко канализируемый набор мемо-импульсов, не осознаваемых раздражителей, которые размывают самоидентификацию индивида. При этом рациональные социальнопсихологические фильтры замещаются иррациональной мотивацией поступков, снижается порог безопасности в пользу выбора недозволенного или протестного (неосознанная необходимость как проявление свободы). Политика «постправды» (post-truth politics) целенаправленно игнорирует объективность события и апеллирует к его отражению / эху в эмоциональной сфере общественного мнения; а технологии лингвистических двойных связей (double bind) дезинтегрируют психику индивида. 

— Психологические изменения в страте новых элит и decision maker'ов носят ещё более удручающий характер. Появившийся в информационную эпоху класс элит под названием «бобо» (bourgeois bohemian, богемная буржуазия), описанный американским социологом Д.Бруксом («Бобо в раю: откуда берётся новая элита»), создал особую субкультуру и luxurystyle начала XXI в. Базовые нормы этой страты: крайний нигилизм и цинизм («всё, что для меня хорошо, и есть истина»), отрицание морали, — внедрилась в политический истеблишмент и социально-психологический мэйнстрим. 

Благодатную почву для манипуляций общественным сознанием создает и доминирование в молодежной среде «пластмассовой» памяти и клипового мышления [Щепетнёв 2006], которые упрощают внутреннюю структуру (глубину) памяти, уменьшают объем ассоциативного перебора вариантов и вызывают синдром сиюминутной рефлексии на внешние информационные сигналы. 

Современные модели сетевых интервенций и форматы кибердипломатии ориентированы не столько на управление информационными потоками, сколько на создание и тиражирование смысловых кодов, наполненных эмоциональным контекстом. 

В условиях информационного взрыва в эру цифровой революции, когда объемы бигдаты удваиваются каждые два года (к 2020 г. их будет 44 зетабайта), важнее становится не сама информация, а скорость и форма ее подачи. Чем масштабнее мы будем нагружать память объекта интерпретированными предположениями, тем больше она будет поставлять его сознанию спонтанную, а значит не всегда достоверную информацию. В сфере криминалистики известен феномен «наведенных / внушенных воспоминаний» (inspired / induced / false memory), когда память свидетеля происшествия о событии под внешним воздействием, напр. созданного СМИ информационного «мемоспама» и явных «фейков», воспроизводит во «вдруг вспомнившихся деталях» искажённую картину, даже противоречащую первоначально данным и документально зафиксированным показаниям. 

Литература 

1.Arquilla J., Ronfeldt D. The Emergence of Noopolitik: 
toward an american information strategy. SantaMonica: RAND, 1999. 102 р. 
2.Алексеев А.П., Алексеева И.Ю. Философия исторической памяти // Вопросы философии. 2018. №10. С.67-76 
3.Артамонов Д.С., Тихонова С.В. Меминг в политике памяти России // Известия Саратовского ун-та. Новая серия. Серия: Социология. Политология. 2018. Т.18. №4. С.450-456 
4.Валентинова О.И. Универсальные принципы анализа вербального искусства. — М.: РУДН, 2010 
5.Жукова Е.А. Человек в плену Hi-Hume // Вестник Томского гос. пед. ун-та. 2007. № 11 (74). С.29-36 
6.Мироненко В.И. Заглянуть за нарратив. Историческая экспертиза текста Дж. Верча // Современная Европа. 2018. № 3. С.144-151 
7.Неклесса А.И. Окна в будущее: культура сложности и самоорганизации // Полис. Политические исследования. 2015. №1. С.85-110 
8.Понамарева А.М. Память, вина, покаяние и "преодоление прошлого": Межстрановое сравнение // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. 
Серия 11: Социология. Реферативный журнал. 2018. №3. С.19-46 
9.Рубакин Н.А. Психология читателя и книги: Краткое введение в библиологическую психологию. — М., Л.: ГИЗ, 1929 
10.Семедов С.А., Абрамова О.Д., Авдеева Т.В., Зарецкий А.С., Маликов К.К., Сухарев А.И., Фридман М.Ф., ЯшковаТ.В., Курбатова А.Г. Международное сотрудничество в условиях глобализации. — М.: Издательство Дело, 2018 
11.Силласте Г.Г. Социальная безопасность личности, общества и государства // Безопасность Евразии. 2000. №1. С.7-31 
12.Сухарев А.И., Кореньков А.В. Аспект гуманитарного измерения стратегии инновационного развития // Безопасность Евразии. 2008. №3 (36). С.287-305 
13.Сухарев А.И. (2009а) Становление трансгуманитарного измерения в системе международных отношений // Безопасность Евразии. 2009. №1 (35). С.294-300 
14.Сухарев А.И. Институциональная политика = Institutional policy: политология взаимодействия легитимной и теневой сферы в глобальном мире. — М.: Книга и бизнес, 2004 
15.Сухарев А.И. Институциональная политика: идеологический аспект // Безопасность Евразии. 2005. №1 (19). С.289-311 
16.Сухарев А.И. Политика гуманитарной безопасности (К вопросу о теории политики и практике безопасности) // Безопасность Евразии. 2000. №1. С.277-300 
17.Сухарев А.И. Психологические аспекты анализа международных отношений // Человек. Искусство. Вселенная. 2017. №1. С.51-62 
18.Сухарев А.И. (2009b) Трансгуманитарное измерение политики: "мягкий" захват "твёрдой" силы (операционный аспект) // Безопасность Евразии. 2009. №3 (37). С.207-217 
19.Сухарев А.И. (2009c) Трансгуманитарное измерение политики: Опыт исследования институционализации НПО-сети в международных отношениях. М.: Книга и бизнес, 2009 
20.Сухарев А.И. Управление памятью: Война клио-мемов // Человек. Искусство. Вселенная. 2015. №1. С.141-148 
21.Сухарев А.И. Формирование субъектов международных отношений. (Проблема становления субъектов гуманитарных взаимодействий в международных отношениях XXI в.). М., 2010 
22.Цуканов Е.А. Хайтек & хай-хьюм: медиа как инструмент ресакрализации мира // Вестние СанктПетербургского гос. ун-та технологии и дизайна. Серия 3: Экономические, гуманитарные и общественные науки. 2018. №3. С. 58-62 
23.Щепетнёв В.П. Пластилиновая память // Computerra. 05.09.2006. [Эл.ресурс: https://old.computerra.ru/terralab/284424] 

[1] Мем (по Р. Броуди) – заложенная в сознание устойчивая единица информации, запрограммированная на воспроизводство и тиражирование. По сути, это инструментальная составляющая создания «следа» в памяти (мнема), подмены или искажения доминанты восприятия с выходом на энграмму действия. Во многом на мемотехнике и формировании мнемических образов построена современная система информационного троллинга (часто на контрасте уничижения-героизации). Теория мема восходит (без упоминания Р.Броуди первоисточника) к учению Н.А.Рубакина о мнеме [Рубакин 1929; Валентинова 2010]. 

[2] О концепциях «несмертельного информационного оружия», высоких гуманитарных технологиях (High-Hume, хай-хьюм) см.: [Жукова 2007; Сухарев, Кореньков 2008: 294-295; Сухарев 2009c: 158; Сухарев 2010: 356-373; Цуканов 2018]. 

[3] Стереотип, в трактовке А. Менегетти, – это связующий фактор, конфигурирующий и предписывающий поведение и отношения в рамках какого-либо общественного института, закона, религии, любой общественной группы. В результате сплочения людей под воздействием этого фактора возникают объединения, внутри которых устанавливаются мощные моральные субкодексы (кодекс чести, признаки принадлежности к группе, правила выбора или отторжения других групп и т.д.). 

Публиковалось:  Язык и речь в Интернете: личность, общество, коммуникация, культура : сборник статей III Международной научно-практической конференции. Москва, РУДН, 25 апреля 2019 г. : в 2 т. / под общ. ред. А. В. Должиковой, В. В. Барабаша. – Москва : РУДН, 2019. СТр. 151-161