Смысловые обертоны: к ним или от них?

Пока рвались за мифическим накоплением знаний, тихо­нечко обманули сами себя, попав на крючок собственного умствующего горемычья. Запутались в исходных и конеч­ных тезисах, причине и следствии, поводе и результате, ища, из каких побуждений мы погружаемся в пространство искусства, к чему в нём идём. Незаметно крутанули штур­вал на 180 градусов. Вроде и проспект-то всё тот же, и трол­лейбусы тянутся такие же - да как-то в другую сторону.

И что делать - непонятно.

Как лягушка перед волом, мы пытаемся пересилить предшественников криком формальных красивостей, ви­тиеватостью терминологии, которая, как нам кажется, отра­жает максимально точно специфический отрезок действи­тельности.

Но что нам это даёт творчески? Ничего. Кроме натуж­ных, притянутых за уши попыток сочинить себе несуще­ствующий термин (подлинный учёный, не позёр, очень осторожен с терминологией), дабы потом оказаться его при­датком и слугой. Присобачивать к псевдотеории сомнитель­ные творения.

На этом сломе возникает проблема смысловых обертонов, которые мы утратили в погоне за умствованием.

Возможно, кто-то кивнёт на футуризм и конструктивизм: мол, певцы формы в чистом виде, ан нет. Жалкое желание выдать желаемое за действительное. Не форма подсказы­вала идею, а романтическое предвосхищение нового обще­ства, пламя революции и надежды на перемены в человеке и в человечестве подсказали неисследованные уголки худо­жественного сознания.

Абстрагирование в искусстве имеет смысл только при об­ратном переходе - от эмпирического артефакта к его осо­знанию, но не наоборот. Умствование же стало костюмом хаки, маскирующим наш комплекс перед непринуждённо­стью Екклесиаста.

В самом деле, до чего ж больно признаваться, что после народной мудрости философствование попахивает нафор­малиненностью трупа, но ведь - гордость не позволяет. Ну а что поделать, если так распорядилось Время: те, кто писал основополагающие для нашей культуры книги, оказались на приоритетном положении. Не абсурдно ли обижаться?

Ещё как. Но всё та же гордость. И естественным Мари­анским впадинам нашего духа с богатством и непредсказуе­мостью их мира мы предпочли - вниз головой с застроен­ных нами же небоскрёбов. А внизу не прохлада мо­рей, но асфальт.

Следует, впрочем, разо­чаровать и тех, кто взды­хает по прошлому, где и арбузы были слаще, и вода мокрее. Всё по­стулированное выше не значит, что надо срочно скидывать корабль совре­менности с наших горе- демиургов, садиться на полуразвалившуюся дре­зину и под ура-да-здравствует мчаться в прошлое - бездум­но копировать пушкиных, боттичеллей и роденов.

Имитация прошлого (не поиск идеала в нём!) хороша для пущей науки студентам - и то на начальном этапе, а тира­жирование налагает на само прошлое отпечаток унылости и пошлости.

Художник не может быть бесконечно устремлён в про­шлое, коснея в нём. Он не может стоять постоянно в настоя­щем: его снесут идущие за ним. Но он не может быть и бес­почвенно оторван в будущее.

Художник есть безвременье, сгусток всех эпох в себе одном, в своём бесконечном сознании, которое должно ориентироваться на созданное в прошлом (чтобы «сделан­ного не делать») и всегда помнить, что только из глубины его бесконечности и может идти нечто новое и свежее. Ни­какая внешняя красивая концепция, мода, тенденция, тренд, формат не выдержат проверку временем, если дерево растёт без корней.

Артистизм (в широком смысле) конча­ется там, где начинается умствование. Хотя артистизм без техники, завязанной на про­шлом, - дилетантство. Круг замыкается.

Художественная практика невозможна без осмысления предварительного опыта, однако осмысление это не должно ложить­ся мёртвым грузом на мозг. Оно должно обогащать, питать, но не вгонять сознание в комплекс неполноценности, когда ты задаёшься целью не выразить своё, но затмить пред­шественника.

Время платит за гордынную самонадеянность ответной монетой - забвением.

И именование себя «художником» (тур-де-форс решить спор номиналистов и реалистов) не даст плодов. Коли не способен породить сколь-нибудь значимые смысловые (ху­дожественные) обертоны, не требующие логического рас­членения и анализа, но превосходящие логику по силе убеж­дения,- то обмануть ты сможешь только сам себя.

С чего, собственно, и начинали разговор.