Цивилизация лжи

Мы живем в атмосфере обмана, к которой привыкли и обычно не замечаем. Настоящая работа позволяет оценить масштаб проблемы. 

Введение

Ложь в экономике

Ложь в политике

Рынок межчеловеческих отношений

Неадекватность восприятия

Атмосфера лжи 

Последствия

Место в истории 

Если вам позвонили с незнакомого номера, то скорее всего это мошенники. Подобное суждение уже можно считать тривиальной бытовой мудростью, что грустно: мы никому не нужны так, как нужны мошенникам. Они на нас зарабатывают, и их доходы только растут. В России суммы, полученные мошенниками, оцениваются в сотни миллиардов рублей, по всему миру — в десятки миллиардов долларов в год.

Если раньше (ну, скажем, десять лет назад) мошенничество было по преимуществу эпизодом из новостной ленты: где-то там кого-то обманули, то сегодня угроза мошенничества витает над каждым: мы все в плотной осаде; желающие обмануть тебя всегда рядом.

Очевидно, что в мире что-то испортилось. К такой мысли несложно прийти, и я даже с ней соглашусь, только добавлю, что испортилось довольно давно. Феерия мошенничества — не симптом начала болезни, а уже метастазы — проявление, как говорят врачи, терминальной стадии.

Обман — с человеком с начала его земной жизни; но для того, чтобы ложь могла проникнуть в основание цивилизации, ее требовалось легализовать. Эта легализация началась не вчера. Поговорка «не обманешь — не продашь» получила жизнь ещё во времена лавочников и приказчиков, но для того чтобы стать настоящим правилом бизнеса, ей потребовались менеджеры и мерчандайзеры. Тут та же линия развития, что и с превращением капитализма в финансовый капитализм.

Как там Маркс описывал оборот капитала в общем виде? Деньги -> Производство -> Товар -> Деньги’. То есть капиталист вкладывает деньги в производство, чтобы произвести товар, который можно продать и получить прибыль — «новые» деньги, некий прирост по отношению к затраченным средствам. У оборота торгового капитала формула короче: Деньги -> Товар -> Деньги’. Не надо ничего производить: купил и перепродал с прибылью. У финансового капитала самая короткая формула: Деньги -> Деньги’. Просто отдал одну сумму денег, а получил другую, побольше. При этом не надо мучиться с организацией производства, перевозкой или хранением товара. Прибыль получается при минимуме издержек.

Именно поэтому любой капитал тяготеет к превращению в финансовый: в его природу зашито стремление избавляться от издержек. В результате капитализм пришел к современной форме финансового капитализма, где всё решают деньги, а не идеи, инновации, продукты или товары.

Теперь найдём в формуле оборота капитала место для обмана. Очевидно, что обман предшествует превращению товара в деньги. Схематически «не обманешь — не продашь» выглядит вот так: Деньги -> Товар -> Обман -> Деньги’. Это довольно длинная цепочка (в неё ведь ещё и производство может быть встроено). Такой процесс чреват многими издержками. Но мы знаем, что капитал избавляется от издержек и стремится к самой короткой формуле, которая в нашем случае будет выглядеть так: Обман -> Деньги. Это и есть формула мошенничества. Изобилие мошенничества свидетельствует о развитости мировоззрения, допускающего обман, подобно тому как господство финансового капитализма свидетельствует о «зрелости» капиталистических отношений.

Мошенничество нам не нравится, но это лишь одна из сторон лжи, в которую погружена наша цивилизация.

Ложь в экономике

Выражение «не обманешь — не продашь» в словарях указывается как «ироническое», то есть предполагается, что для человека нормально смотреть на продавца, изворачивающегося, чтобы сбыть свой товар, с усмешкой, как бы сверху вниз. Но мы живем в условиях рыночной экономики. Это определение — «рыночная» — означает, что основная масса вещей переходит из рук в руки через механизм свободной продажи, где есть и покупатель, и продавец, которые сами между собой договариваются об условиях сделки. И доходы большинства людей возникают в результате подобных сделок: предприятия платят зарплату потому, что им удается сбыть свой продукт или услуги. Если сбыта не будет, зарплату будет платить не с чего, да и работники будут не нужны. Таким образом, общее благосостояние зависит от того, как идут продажи «на рынке».

Продажа — самый важный момент во всяком бизнесе. Вовсе не производство. Произвести можно всё, что угодно, но пока твоя продукция не продана, ты работаешь зря.

По большому счету можно вообще обойтись без производства, роль товара могут играть весьма специфические сущности — ссужаемые деньги, комбинация символов, принятая как доменное имя, далёкие астероиды, право позавтракать с политиком. Вот если товара нет вообще, это мошенничество. Стоит хоть что-то предоставить в обмен на получаемые тобой деньги, как сделка становится фактом — согласие сторон уже как бы легализует случившееся.

Поэтому внимание всякого бизнеса приковано к продаже. Надо организовать сделку, то есть побудить потенциального клиента сделать покупку. Для этой цели используется реклама. Изначально реклама предназначалась на извещения покупателя о наличии товара или места, где оказывается услуга, — это честная функция вывески. Но она уже давно признана недостаточной. Плохо, если реклама лишь информирует, она должна продавать. Хорошей рекламой считается та, которая отвечает на вопрос, почему тебе надо это купить и почему именно у этого продавца. Необходимо сформулировать уникальное торговое предложение — это позволит выделиться на фоне других продавцов.

Любая реклама, выходящая за рамки вывески, это расстановка акцентов. Выгодные стороны товара подчеркиваются, недостатки замалчиваются. Если говорить о недостатках, кто же купит товар? О достоинствах же принято говорить в превосходной степени. Уже на этом уровне информационный срез мира торговли был бы неадекватным, с изрядным перекосом в положительную оценку. Но ситуация гораздо хуже.

В некоторых случаях уникальное торговое предложение сформулировать просто: товар действительно обладает особыми характеристиками. Но такое случается нечасто. В основной массе на рынке представлены равнозначные товары и услуги от разных продавцов. Для этой массы уникальное торговое предложение приходится высасывать из пальца. То есть сочинять на пустом месте, выдавая самое обычное, ординарное за нечто особенное или приписывая товару качества, которыми он не обладает, ну или почти не обладает. Так, всякая компания, оказывающая услуги, традиционно заявляет о том, что располагает опытным персоналом. Какой-то опыт у любого сотрудника, конечно, есть всегда. Пользуясь этим фактом, рекламное заявление пытается создать у потребителей впечатление, создающее атмосферу доверия. И это — следующий уровень проблемы.

Если этап продажи столь важен, его следовало изучить досконально. Заключение сделок стало предметом научного анализа. Особый интерес составляла психология покупателя в момент принятия решения о покупке. Выяснилось, что существует две модели принятия решения — рациональная и эмоциональная.

Покупатель, действующий в рамках рациональной модели, оценивает соответствие рассматриваемого товара своим потребностям и возможностям; он руководствуется исключительно потребительскими характеристиками и ценой. Такой покупатель не будет переплачивать, не купит ненужную ему вещь и вряд ли купит товар низкого качества. С точки зрения продавца — это плохой покупатель.

Совсем другая ситуация при принятии решения на эмоциональной основе. Надо всего лишь устроить так, чтобы покупатель захотел приобрести именно ваш товар, и тогда всё остальное уже не будет иметь значения. Разум всегда уступает сильному желанию.

Поэтому сегодня лучшие продавцы продают не товар (не удовлетворение потребностей), а ценности и эмоции. Вокруг товара создаётся облако впечатлений. Современная реклама не столько представляет товар, сколько создаёт его образ (имидж товара). Её цель — соблазнить потенциального покупателя, заставить его отключить рацио и выбирать на эмоциях. Для этого с товаром сплетается (визуально или словесно) то, что воспринимается положительно или обычно интерпретируется как благо. Самые лучшие понятия, самое дорогое, желанное, приятное питает собой рекламу. И неважно, есть ли какое-то совпадение с реальными параметрами товара или услуги, оно необязательно, — реклама конструирует эмоции и накручивает их поверх реальности, как упаковочную бумагу.

Но реклама — это просто информационное сообщение.  Она призвана запрограммировать человека на покупку, но где гарантия того, что её эффект не будет перебит чем-то другим? Чтобы путь к покупке был пройден до конца, хорошо бы вести клиента по нему за руку. Поэтому к рекламе обычно прилагается управление продажами, или по-другому — маркетинг.

Маркетинг — это паутина, прикоснувшись к которой, покупатель должен увязнуть — до тех пор, пока не расстанется с деньгами. В отличие от мошенников, добросовестный продавец за это ему что-то даст, но мошеннические схемы — это, так сказать, маркетинг в чистом виде.

Продумываются все коммуникации. Устанавливается, где дать потенциальному клиенту какую информацию и в какой форме. Устраиваются пространства-приманки, где от клиента, вроде бы, ничего не требуется, наоборот, он может там получить что-то совершенно бесплатно. В качестве таковых обычно выступают социальные сети. Немного даровой информации, развлекательного контента, возможно, какие-то розыгрыши и подарки, — всё для того, чтобы приучить аудиторию к бренду и потом подвести к покупке. При этом допродажные коммуникации обычно подаются в ключе заботы о человеке. Всё выглядит так, словно продавец беспокоится о благе людей, чтобы людям было интересно, чтобы они могли извлечь для себя какую-то пользу, но этот интерес и возможная польза всегда отбираются и препарируются таким образом, чтобы работать как мотивация к покупке именно тех товаров и услуг, которые предлагает наш продавец.

Мир деформируется, в нём искажается перспектива, существенным оказывается только то, что ведёт к продаже. Выгодополучатели стремятся освоить всё публичное пространство, чтобы оно работало на них. Становится опасным верить чьим-то добрым словам; эта доброта, весьма вероятно, может быть лишь частью предпродажной подготовки.

Американский писатель Эрскин Колдуэлл в своем романе «Мальчик из Джорджии» описывает такую сцену. Девушка, торгующая галстуками (прямо скажем, товар не первой необходимости в маленьком провинциальном городке), очаровывает мужчину, нежно завязывая на нём галстук, чтобы показать, как шикарно он будет в нём смотреться. Но как только сделка совершена, её интерес к покупателю полностью пропадает.

   «—   Вот, получите, — сказала она и, взяв с кровати галстук в ярко-зеленую и желтую полоску, сунула его папе в руки [повествование в романе ведётся от лица мальчика]. Галстук упал на пол к его ногам.

   —   А вы разве не...— удивленно проговорил папа, глядя на нее в упор,

   — Что «не»? — спросила она, не дав ему кончить.

   Мой старик смотрел на неё с открытым ртом. Девушка собрала последние галстуки и положила их в чемодан.

   —    А я думал, вы опять его на мне завяжете, — медленно проговорил папа.

   —   Слушайте, — сказала она. — Вещь продана. Что вам ещё требуется за ваши пятьдесят центов? Мне надо весь город обойти до вечера. Как, по-вашему, много я наторгую, если буду завязывать всем галстуки, после того как они проданы?»

Роман был опубликован в 1943 году. С точки зрения современного маркетинга, девушка ведет себя неверно — клиента нельзя оставлять недовольным. Он должен быть счастлив, совершив покупку. Тогда он потом купит ещё.

В своё оправдание продавщица галстуков могла бы сказать, что она видит этого господина в первый и последний раз и больше ему продавать что-либо не собирается. Собственно, в этом и состоит специфика современного отношения к продаже. Если бы контакт продавца с покупателем сводился к единичной продаже, то маркетинг оканчивался бы событием сделки. Но нынешние продавцы — крупные корпорации, имеющие сеть филиалов и торгующие широким ассортиментом. Не здесь, так там, не это, так другое, — всегда есть шанс продать человеку что-то ещё. И даже без гроша в кармане он по-прежнему остаётся интересен, ведь он всегда может взять кредит. Покупателя нельзя отпускать.

Именно поэтому нынешнему покупателю любезно «завязывают галстук». Вокруг него создают атмосферу благожелательности, в которой уютно и тепло.

Покупатель должен верить в сотрудничество, а сотрудничать с продавцом он может только одним образом — покупая снова и снова, не обращая внимания на такие условности, как ограничения по бюджету. Милые и заботливые продавцы будут лишь рады, если ради их товара вы залезете в долговую яму. Чем глубже вы залезете, тем больше сможете купить. Доброта продавцов весьма специфична — она носит служебный характер, следовательно, не является подлинной.

Уютную атмосферу, располагающую к покупке, ничто не должно нарушать. Поэтому всё негативное изгоняется прочь. Нет плохих новостей. Цены всегда низкие, в крайнем случае — приемлемые. Товар — отменного качества. Сервис — всегда удобен, ваш звонок — крайне важен. Если что делается, например, установка видеокамер или автоматических касс, — то исключительно ради блага покупателя. Любая плохая новость должна быть подана так, чтобы казаться положительной. Если ликвидируется не приносящий дохода филиал, то это реорганизация для повышения уровня предложения и качества услуг в более крупных центрах. Если простой и дешевый товар заменяется более дорогим, то это, конечно, — расширение ассортимента. Дорогая продукция подаётся как товары премиум-класса.

Не должно быть негативных отзывов. Их просто не публикуют, а если они появляются на сторонних площадках, то продавцы добиваются их удаления. Тот негатив, с которым не удаётся справиться, размывается нагнетанием позитива. Проплачиваются позитивные отзывы — для этого или нанимают специальных подрядчиков, или раздают бонусы клиентам за положительную реакцию. Пишутся заказные статьи или посты в соцсетях, маскирующиеся под независимые исследования. Покупаются позиции в рейтингах.

И всем этим занимаются вовсе не маргиналы, презираемые обществом, а специалисты, гордо позиционирующие себя как гуру маркетинга; а учат всему этому не в подпольных школах лжецов и обманщиков, а в статусных институтах, выдавая дипломы государственного образца.

Ложь в политике

Вакханалия лжи в экономике не могла бы реализоваться без вовлечения в ложь политики. С одной стороны, именно политика легализует практики лжи как допустимые варианты экономического поведения.

Существует запрет на прямую ложь: реклама не должна сообщать недостоверную информацию. Продавец не может заявить одни физические параметры, а продать товар с другими. Конечно, так делают, подобная продукция называется фальсификатом, и сталкивался с ним, наверное, каждый. Но это незаконно.

Однако никто не запрещает формировать ложные ожидания и представления. Запрет лгать в лицо — это рудимент, оставшийся с домаркетинговой эпохи. С тех пор возникло и весьма усовершенствовалось искусство манипулирования потребителем, и никаких законодательных мер борьбы с ним не предлагается. Реклама делает продажи; продажи растут, что обеспечивает общий экономический рост, а растущая экономика считается признаком хорошего политического управления. Чем больше влить обмана, способствующего продажам, тем лучше макроэкономическая картина. Больше доходов у бизнеса — выше налоговые поступления, богаче государство; это ещё один плюс.

Есть и ещё кое-что. Мы живём при капитализме, а это такое общество, которое управляется в пользу крупного капитала. Интересы бизнеса важнее интересов простых людей, поэтому государство более бдительно следит за тем, чтобы граждане не обманывали бизнес, чем затем, чтобы бизнес не обманывал граждан.

В некоторых случаях бизнес готов делиться с чиновниками, чтобы те закрывали глаза на обман. Это одно из проявлений коррупции, фактор которой никак нельзя сбрасывать со счетов.

Но то, что политика позволяет существовать обману, — лишь одна сторона проблемы. Гораздо хуже другое. Лукавство было впитано политикой, осмыслено как системный принцип и стало политической нормой.

Долгое время устройство политики описывалось несложной моделью. У политического актора (будь то конкретное лицо или политическая сила) имеются некие убеждения. Если ему удается прийти к власти, эти убеждения становятся основой проводимой им политики.

Таким образом политика прямо коррелировала с убеждениями, и смена одной политической силы у власти на другую часто была связана с тем, что какие-то убеждения становились более популярными, чем другие.

Наиболее явственно эта модель работала при избирательном праве. Избиратели отдают свои голоса, ожидая получить нужную им политику. Но это так похоже на обычную сделку по покупке-продаже, не правда ли? В какой-то момент стало принятым говорить о политическом рынке. Но если есть рынок, то должен быть и товар. Что тут является товаром?

Классическая модель говорит, что ассортимент политического рынка составляют политические программы, основанные на различных ценностях и убеждениях. Но так было до изобретения маркетинга. С осознанием того, что продавать надо не потребительские свойства товара, а эмоции, всё изменилось. Программы больше не имеют значения. Товар теперь другой. Это сами политики. Они должны понравиться избирателям, и тогда за них проголосуют.

Люди ещё помнят о классической модели и даже желают её. Зная это, политики часто создают иллюзию наличия у них тех или иных убеждений, что позволяет им получать голоса одобрения. Но больше ни один политик не позволяет убеждениям превратиться в императив. Задача политика — прийти к власти и удержать её; публично озвучиваемая позиция выполняет сервисную функцию — она служит лишь способом выполнения главной задачи.

Политики уже давно не говорят того, что думают. Хуже другое: они говорят то, что нужно; вернее, то, что считает нужным политический маркетинг. Это означает, что доля правды в словах политиков стремительно размывается. Нельзя говорить то, что не понравится. Не должно быть плохих новостей. Должны использоваться самые лучшие слова и самые светлые понятия. Всё то же самое, что и в коммерции.

Рынок межчеловеческих отношений

Повсеместное присутствие маркетинга сказывается и на межчеловеческих отношениях. Если политики выходят на рынок с собой как товаром, который надо выгодно подать широкой аудитории, то подобный товар есть и у каждого человека, просто аудитория поуже. Мы не замечаем, как перенимаем общие правила и создаем замещающее нас облако впечатлений, которое и предлагаем тем, с кем пересекаемся в жизни.

Наиболее откровенно это делается при трудоустройстве. В этой сфере мы хорошо осознаем, что представляем собой товар и целенаправленно проводим предпродажную подготовку. Составляя резюме, мы умалчиваем о своих недостатках, затушевываем неудачи в карьере, а достоинства и успехи, наоборот, подчеркиваем. Соответственным образом ведём себя и на собеседовании. Надо создать о себе благоприятное впечатление.

Создавать благоприятное впечатление — целая наука. Это непросто. Существуют специальные приёмы, позволяющие влиять на другого человека, формируя у него нужное мнение. Отработка подобных навыков давно стало профессией. Множество психологов, личных консультантов, коучей трудятся на этой ниве.

Хороший имидж нужен не только при устройстве на работу. Он помогает совершать сделки, продвигаться по службе, располагать к себе окружающих. Люди смотрят обучающие видео на эту тему, покупают и читают книги, которые их учат управлять чужим мнением, посещают курсы и психологические тренинги. Даже в таких доверительных отношениях, какие должны быть между родителями и детьми, мужем и женой, находится место психологу. Наверное, половина прикладной психологии сводится к выработке умения обмануть другого при личном контакте.

Более того: нас учат обманывать не только другого, но и самих себя. Можно было бы сказать, что это — интересное проявление всеобщего тяготения ко лжи, когда бы это не было так страшно. Человек, в соответствии с духом современной культуры, не должен быть честным с самим собой — тогда ему будет некомфортно. Он должен о себе думать хорошо. Существуют различные техники, помогающие поднять самооценку, укрепить чувство удовлетворенности собой, снизить значимость всего, что нас расстраивает и тревожит.

Неадекватность восприятия

Стремление уклониться от неприятной правды и обеспечить себе психологический комфорт — не просто популярная личная стратегия, которую можно счесть персональным выбором отдельных людей. Ведь жизнь человека, принявшего такую стратегию, не исчерпывается бытовыми ситуациями. Человек где-то работает, занимает какую-то должность, вступает в различные социальные отношения. И в своей профессиональной деятельности и социальных контактах он следует той же мотивации. Он желает быть успешным и потому до последнего игнорирует признаки неудачи и любые свидетельства собственных ошибок.

Когда подчинённый предоставляет начальству отчёт, он действует как производитель на рынке товаров, преувеличивая значение достигнутого и затушёвывая то, чего не должно быть. По итогам отчёта он должен выглядеть успешным.

Парадоксальным образом мотивация подчинённого совпадает с мотивацией начальника. Если всё идёт по плану и у исполнителей — отличные результаты, то это — заслуга руководителя. Начальник тоже хочет быть успешным. Поэтому он всегда рад получить доклад о победах, а описания провалов его раздражают. Это легко считывается подчинёнными; в результате количество негативной информации в контуре управления минимизируется настолько, насколько это позволяют личные качества участников процесса.

Все отчёты оказываются неадекватными в той или иной степени. Степень эта зависит от реакции начальства на нежелательную информацию. Там, где ошибки подчинённых и плохие новости вызывают истерику, лживость отчётов зашкаливает. Там, где не принято наказывать за ошибки, ложь ложится на отчёт, словно пыль — невесомо, но практически повсеместно, поскольку сама форма отчёта подталкивает исполнителя к изменению описания ситуации в «правильную» сторону. Хороший начальник хвалит подчинённых при первой возможности, значит, надо составить отчёт так, чтобы дать ему повод для похвалы.

Умные руководители понимают, что отчёты лгут. Они также знают, что от точности анализа зависит эффективность принимаемых решений; то есть надо как-то получить истинную картину. Ложь следует выявлять, но как? Предполагается, что это можно сделать путем сравнения. Нужно иметь два отчёта и сопоставить один с другим. Поэтому на понимание неадекватности оценки ситуации современное управление отвечает увеличением числа отчётов. Однако новые отчёты врут не меньше старых.

Чтобы избежать лжи, стараются минимизировать участие человека в сборе и предоставлении данных. Но, как ни крути, интерпретировать полученные данные должны люди. И даже если это будет сам начальник, это не даёт гарантии, что интерпретация не будет подогнана под ожидания. Наоборот. Чем выше положение человека, тем выше его самооценка, а стало быть, он будет более мотивирован искать в поступающих данных подтверждение успешности и правильности своих действий.

Атмосфера лжи

По мере распространения модели рыночных отношений на все сферы человеческого бытия, ложь расползлась по современной культуре и стала неотъемлемой характеристикой нашей цивилизации. Мы живём в атмосфере лжи, и не замечаем её, как не замечаем присутствия воздуха, которым дышим.

Сказать неправду для нашего современника очень просто, ему не нужно при этом пробиваться сквозь этический барьер. Он знает: реклама всегда лжёт, сообщения подчинённых призваны создавать нужную картину в глазах начальства, высказывания начальства должны мотивировать подчинённых; любые громкие слова произносятся потому, что их следует произносить в подобных случаях. Пропаганда и искренность воспринимаются как антонимы. Почему бы не солгать самому, когда все кругом лгут?

Ложь выглядит естественной. Это значит, что произошла культурная адаптация. Наши практики перестроились, заложив ложь в структуру коммуникаций и вербальных реакций. Теперь типовая обработка ситуации предполагает использования форм лжи. Это распространено повсеместно. Кто-то ещё негодует, когда взрыв называют «хлопком», кто-то смеётся, когда о падении говорят как об «отрицательном росте». Частности ещё бросаются в глаза. Но этих частностей так много, что они создают массу.

Что-то расценивается как вопиющий случай, как, например, расширение категории молодёжи до 44 лет, но многое уже вошло в порядок вещей и не будит эмоции. Многочисленные электронные сервисы предлагают прикупить пакеты услуг, и мы отказываемся, выбирая из предложенных ответов форму согласия «Да, куплю позже», потому что варианта «Нет» не предусмотрено. Мы скачиваем бесплатные «пробные» версии на 30 дней, отдавая себе отчёт, что это никакая не проба, просто мы пользуемся халявой там, где это возможно. Когда нужна характеристика или рекомендательно письмо, мы их пишем сами и только даём подписать тем, от чьего имени они написаны.

Принято ругать искусственный интеллект: нейросети грозят вытеснить человека. Но мы получили всего лишь автоматизацию давно востребованной услуги. Ученики уже давно списывают, диссертации покупались и ранее, книги писали «литературные негры». Известен случай, когда человек, получив высокооплачиваемую должность, частным порядком нанял работников, чтобы они делали за него всю работу.

Опасность, связанная с применением искусственного интеллекта, состоит в том, что он размывает человеческое: теперь нельзя с полной уверенностью сказать, что нечто сделано человеком. В то же время тот, кто выводит это нечто в публичное пространство или ставит под ним свою подпись, безусловно знает, его ли это продукт или генерация, сделанная нейросетью. Таким образом, проблема не в том, на что способны нейросети (они — лишь технический инструмент), а в том, что делают люди. Они привычно для себя лгут и используют искусственный интеллект, чтобы ложь выглядела более правдоподобно. Поскольку в обществе высок запрос на ложь, то и нейросети активно используются для лжи.

Для нашей цивилизации ложь естественна, а правда неудобна. Правда ломает сложившийся порядок вещей. Говорящий правду начинает казаться асоциальным элементом. Он идёт против тренда и не вписывается в систему. Знать правду — допускается, жить по ней — нет. Житейская мудрость состоит в том, чтобы мириться с отступлениями от любых принципов.

Последствия

Ложь ядовита. Она разъедает правила — и внешние, и внутренние. Происходит порча человека. Из малой лжи вырастает большая.

Ложь распространяется: невозможно отвести ей ограниченное место, например, запереть её исключительно в акте продажи. Внутри души нет перегородок; поэтому нельзя лгать только профессионально, не начав лгать в быту. Муж будет врать жене, жена — мужу, родители — детям, дети — родителям, и все — самим себе. Но так как жажда правды встроена в человека, так сказать, на психогенетическом уровне (это часть образа Божия, имеющегося в любом человеке), то бытие во лжи переносится тягостно и многие срываются, начиная вдруг выяснять правду. Это приводит к конфликтам, семейным ссорам, разводам, бунту детей против родителей, общей нестабильности каких бы то ни было межличностных отношений. Ложь разрушает общество, и мы видим, как деградируют социальные связи и распадается социальная ткань.

Ещё одно важное последствие относится к области семантики. Человек — это существо словесное. Мы вовлечены в речевую коммуникацию и с помощью слов описываем для себя мир. Каждое слово имеет значение, то есть указывает на определённый смысл. Но ложь подменяет смыслы: она подставляет смыслы используемых слов на место тех смыслов, которые составляют существо дела. Эти реальные смыслы должны были бы описываться другими словами, но лгущий человек уклоняется от этого. Он использует не те слова. Это ослабляет семантические связи используемых (правильных, хороших) слов с их настоящими смыслами. Происходит порча языка.

Слова, которыми часто лгут, изнашиваются. Они выходят из доверия. Поскольку они употребляются во лжи, их начинают воспринимать как маркеры неправды. Когда надо сказать правду, их стараются избегать. А это всё слова «высокого» языка. В результате высокие слова обесцениваются, а статус низких слов вырастает. Язык становится грубым и примитивным.

Другой аспект. В цивилизации лжи слова используются не для того, чтобы передавать существо дела, а чтобы создавать впечатление.

Внимание отдаётся поверхностным образам, которые легко сменяют друг друга. Не в этом ли причина поверхности и переменчивости современного человека? То, что называется клиповым мышлением (невозможность быть долго погруженным в одну тему), может быть связано с привычкой лгать: ложь чувствует себя свободней, когда есть возможность перепрыгивать с одного на другое. Системность характерна для правды, а ложь боится последовательности и сведения в систему, поскольку так выявляются противоречия.

Место в истории

Состояние, в котором находится современное нам общество, уникально. В истории ещё никогда ложь не ценилась столь высоко, а правда не была так преследуема. Многие лгали, но это происходило на фоне этики, в которой лгать было однозначно плохо. Предполагалось, что ложь будет наказана — не сейчас, так в будущем, не в этой жизни, так после её окончания. Но современный человек не верит ни в то, что его жизнь определяют высшие силы, ни в то, что после смерти что-нибудь есть. Существование человека мыслится не как часть общего мироустройства, а как личное предприятие, успешность которого зависит исключительно от предприимчивости субъекта. В секуляризированный мир ложь вписывается как одна из возможных стратегий.

Также существовала практика разделения мира на своих и чужих: солгать чужому считалось морально допустимым, но лгать своим всегда было предосудительно. Сегодня ложь не знает подобного барьера. Не этим ли мы обязаны распространению одиночества? Человек больше не видит своих, ложь отделяет людей друг от друга, не допуская возникновения чувства общности.

Человечество часто утопало в насилии, жизнь была тяжёлой, сложной и, как правило, короткой. О прошлом легко найти нелестные слова. Но культурной легализации лжи прошлое не знало. А ведь это только одна сторона проблемы. Мало того, что для современности является нормальным, когда внешнее предпочитается внутреннему, видимость сущности, а результат важнее принципов. Современная эпоха шагнула дальше. Сегодня само существование принципов выглядит архаикой. Категория честности просто не может быть приложена ни к экономике, ни к политике, ни, допустим, к журналистике (как профессиональной сфере публичного высказывания). Тот, кто будет всегда честен, обязательно проиграет.

Общество утратило культурный инструментарий, позволяющий отфильтровывать и отбрасывать ложь; институты, призванные поддерживать социально необходимый уровень правды, атрофировались, деградировали или были маргинализированы. В социальной структуре больше нет страт, для которых следование принципам является культурной нормой. Современная цивилизация больна, и это не болезнь роста. Прогноз неблагоприятный: угасание этики неизбежно приводит к смерти.

Впрочем, на ситуацию можно посмотреть и ещё с одной стороны. Кому лживость присуща как естественное, неотъемлемое качество? По крайней мере, чей социальный портрет легко допускает склонность ко лжи?

Монтень писал: «Ложь — удел рабов, свободные люди должны говорить правду». Подобная расстановка акцентов — достаточно позднее явление. В Древнем Риме на проблему смотрели несколько иначе. Раб, конечно, может солгать, но для этого есть две основные причины. Первая — раб ненавидит своего хозяина (это концепт «плохого» раба). Бытовала поговорка «сколько рабов — столько врагов». Поэтому раб не может быть искренним со своим хозяином: он лжёт, чтобы облегчить свою участь или чтобы приблизить свободу. Вторая причина (и это концепт «хорошего» раба): в соответствии с нормами рабовладельческого общества раб должен говорить то, что нужно хозяину. Это же не более, чем «говорящее орудие». Раб не имеет своей субъектности. Поэтому слова раба ничего не значат (например, в суде).

Позднее подобная «функциональная» лживость людей, находящихся в рабском состоянии, была переосмыслена как онтологическая, сущностная характеристика раба как такового.

В книге «Как управлять рабами», автором которой назван вымышленный римский аристократ Марк Сидоний Фалкс (в действительности книга написана историком Джерри Тонером в 2014 году), читаем: «Вы всегда должны иметь в виду, что типичный раб – это наглец, сплетник, болтун, он лжив, нечист на руку, недобросовестен». Так выглядит фигура раба, если смотреть на неё из нашего времени. При рассмотрении чужой эпохи обобщения даются сравнительно легко.

Но кто такой раб? Это человек, находящийся в абсолютной зависимости. Мы можем предположить, что степень лживости коррелирует со степенью зависимости. И тогда вывод, который мы должны сделать из повсеместного распространения лжи сегодня, звучит так: современное общество состоит преимущественно из зависимых людей. Формально мы все свободны, но, будучи предоставлены сами себе, мы не способны обеспечить собственное существование. Именно поэтому мы принуждены лгать: следование заданным правилам позволяет нам оставаться частью системы и получать средства к продолжению жизни. Крепостной крестьянин кормил и себя и барина, нас же кормит работодатель — подобно тому, как раб получал еду из рук хозяина.

Если природа нынешней тотальной лжи действительно обусловлена зависимостью, то это — повод для оптимизма. В Римской империи раб, получивший свободу, ничем не отличался от других свободных людей. Лживость как качество относилась к социальному статусу, а не к человеку. Поэтому можно думать, что, если нам удастся каким-то образом изменить социальное устройство так, чтобы люди перестали зависеть от расположения нанимателей, то ложь пойдёт на спад.

Альтернатива гораздо хуже. Если ложь связана с глубинным этическим повреждением человека, то никакие социальные изменения тут не помогут. Изолгавшаяся цивилизация обречена на погибель.