Город и культура: связи и бессвязности

                                                                                         A doggy is nuttin if he don't have a bone!

All doggy hold ya bone!

Baha Men "Who Let the Dogs Out?"

  Немало воды утекло с тех пор, как я сформулировал общие положения по проблеме культурного состояния страны. Было и сомнение: публиковать дальше - или нет? Жуть как правды наш народец боится: особенно если в лоб и с коленки. Поскольку же я продолжил шарахаться по стране, набирая неумолимый материал, то и материал этот оказался сильнее меня. Потому начнем с небольшой вступительной притчи.

Вступительная притча

Парадокс современного печатного слова: будь твоя глотка луженой-разлуженой, в потоке всеобщего информационного шума даже самое-самое оказывается цыплячьим писком, на который от общей усталости не обращают внимания.

Простейший пример. Из тех, что сейчас у многих если не на устах, то на подкорке.

Озвучили-таки цифры. (Ох, числовые данные, ох, разупрямая вещь!) Да даже не цифры. Приговор. Таблицы чуть ли не с гордостью кочевали в начале июня 2009 из издания в издание: за десятилетие нас стало меньше на шесть миллионов. При населении в 148 официальных это - как вырезать, скажем, Челябинск, Воронеж, Екатеринбург, Новосибирск и в довесок еще десятка два малых городов, чтобы не только миллионникам обидно было. Или если опустошить Питер. С пригородами и гастарбайтерами. Но спасибо и на том, что хотя бы признались...

Впрочем, при всей репрезентативности такого «допустим», максимум реакции, какую можно получить от более-менее вменяемых, это: «Грустно, друже... Наливай...»

Рассуждения, конечно, рассуждениями, морали и басни - моралями и баснями; но эдак мы совсем отклонимся от практического курса на дальнейшее обсуждение культурного положения России. А ведь, как любят частенько приговаривать Монти-Пайтоновские герои, «that's my only line!»

Сегодня мы прогуляемся по городам российским - большим и малым. Поскачем из Москвы в Нерчинск, с мыса Дежнева - в Краснодар и Калининград. Давайте руку - и за МКАД (или что там вокруг вашего миллионского мегаполиса).

Поднимайте откормленное нижнее полушарие - и айда эстетствовать «в полевых условиях».

Помойные прогулки

Граждане люди! Будьте культурны!

Не плюйте на улицы! Плюйте в урны!

В. Маяковский

Пьяный интеллигент, проклинающий «буржуазный мир» на замызганной питерской кухне с селедкой на старой газете, пронзительное мяуканье одинокой кошки в гулком, заваленном хламом подъезде на Кронверкской - типажи сугубо петербургские, в мире уникальные, но узнаваемые по всей России: поэтика помойки - материальное отражение того, что творится в душе целого народа.

Город - зеркало его обитателей. Он - живой организм, не менее живой, чем биологические существа, прописанные в линнеевской классификации. И чувствует он так же, как и любое теплокровное: самоосознанно, весомо, беспрекословно. Пусть городские пространства и застраиваются архитекторами, но переосмысливаются-то все равно людьми.

По-своему. То есть сообразно доминирующему духу.

И если нация ненавидит свои города, то встречают они гостей взаимностью того же порядка: засаленные фасады, угрюмые прохожие, изморось, вовсе не по-парижски и по-лондонски кристальная, ночные банды молодых зверьков, мало отличающихся от одичалых собачат в переходах метро, размазанные по убитым городским дорогам птицы. Не бывает дисгармонии внешней при гармонии внутренней. Равно и наоборот.

Когда говорят, что город «принимает» или «не принимает», говорят примерно о том же, о чем говорят хирурги про «отторгнутые» или «прижившиеся» трансплантаты. (Некоторые в своей неосведомленной наивности кивают на Индию и заваленные фекалиями берега Ганга: но гадят там же, где и омываются, все те же бомжеллигенты - только местные. Ни в один ашрам не пустят не то что в грязном прикиде, но и элементарно с немытыми ногами.)

Жителей же наших мегаполисов давно предлагаю выгонять на обязательные прогулки-экспедиции по стране. В глубинные деревеньки и ПГТ. Малые городки и средние города. В села с разбитыми церквами. На берега рек, заросших камышом-мутантом после длительного общения со стоящим вверх по течению заводиком. В хлева, полные жбанов из-под бытового растворителя, что поглощают местные жители. И ехать желательно в набитом битком автобусе, скажем, из Саранска до Арзамаса. Мало не покажется - но, может, хоть что-то щелкнет?

А пока что, до поры до времени, так приятно жить среди помойки! Повод пожужжать: дескать, муниципалитет не вывозит отбросы. Ну да. Не вывозит. Горы неделями копятся. Чайки, собаки да ветер разметывают целлофан по всей округе. Денежки воруются. Что правда - то правда. Ничего уж не попишешь. Характер-с.

Еще умилительнее смотреть на молодого щеголя, одной рукой на Манежке вручающего букет своей застенчивой пассии, а другой швыряющего пачку из-под дорогущих сигарет (всем на зависть, мол, не хухры-мухры паренек) в гущу воркующих голубей. Это притом, что урн в пределах Садового - куда ни плюнь! Но у нас куда ни плюют - необъяснимым образом попадают мимо.

В сквере же у Петра да вдоль Невы мусорки не предусмотрены. «Петербург: Традиции! Обычаи! Нравы!» - гордо гласит постер соцрекламы с одного из шелушащихся зданий на Обводном. Кстати о плевках и Питере. Масяню, гениальный сгусток нашего пофигистского характера, помнят все: «У нас же культурная культура. Куда ни плюнь - культура!»

Талантлив русский человек до безобразия: культурой своей умудрился не только захаркать землю от Балтики до Уэлена, но еще и удержать территорию. Но вот вопрос: надолго ли хватит этноса, возводящего помойку в ранг горделиво несомого национального характера?

Кивать на других умеем, а навести порядок в собственном дворе - уже что-то невообразимое. Оки-доки, голубокровные вы мои, уболтали: ну выше достоинства ежели аристократским ручкам променять ненадолго клавиатуру на лопату и совок, зачем же гадить на пляже, где плещутся собственные дети? Вот вам и Ганг местного розлива: Ока в районе Мурома или Днепр в районе Смоленска.

Что-то стерлось из общих представлений о жизни, что-то испарилось из генетической памяти, что-то заклинило в характере, что-то недодали в воспитании, что-то упустили школа и университет, что-то надломлено в инстинкте самосохранения...

Про Париж бытовал такой анекдот. В Средние века горожане помои выливали прямо из окон. На головы прохожим. И было это до такой степени нормально, что о запрете не шло и речи. Лишь со временем наложили требование кричать три раза « Gare à l'eau ! » - «Берегись воды!» И когда однажды был предпринят варварский шаг по уборке города (это ж только в Багдаде язычники драили улицы зубной щеткой), в шоке от эффекта монетный двор выбил памятную медаль.

Интересно, насколько вот приятно человеку третьего тысячелетия, да еще упорно требующему называть себя представителем развитой державы, быть сравниваемым со средневековым Парижем? Да еще с той стадией, когда о генералке нет и речи?

Идеалистические наклонности часто нашептывают устроить подобное в России. Да мне посмеются в глаза и укажут на Кащенко. Почему вот только для жителей Северной Европы «clean-up days» (по-нашенски - кондовая такая «уборка») - не унизительная повинность и не проявление безумия, а торжественный ритуал любви к своему куску земли? Праздник окончания зимовки. Хотя... если по Хельсинки шмоняться в конце марта, не очень чистые закутки, конечно, есть - на окраинах. Но надо очень постараться их найти.

Этика и экокультура без цыганки подскажут, какая такая дорога дальняя парнишечку по новой ждет. Если сложно сплевывать в платок, не сморкаться на тротуар, не выкидывать мусор под ноги, держать в чистоте свой маленький дворик, то может ли быть речь о каком-то духовном и экономическом подъеме?

Конечно, городские пространства преобразились бы - и люди вместе с ними, вот только противоречие этой идеализации коренится в характере русского человека, который начнет с мысли: «Сперва другие пусть перестанут!»

Другие! Не я!

Тотальный перевод стрелок.

«Если я буду писать мимо писсуара...» До дыр зацитировали профессора Преображенского, но!.. Истирает-то изречение в основном интеллигентствующая прослоечка, которая благодушно (после очередного пьяного сборища) заваливает Потаповский килограммами мусора, что наутро убирают презренные и зачастую до кротости бессловесные таджики, у которых и выбора-то нет, кроме как убирать улицы, за что и выслушивать оскорбления из уст представителей развитой и культурной страны.

Смешно сквозь слезы, но ведь и помойки можно классифицировать категориально: шкалой от экологических до духовных. Неаполитанский мусорный скандал - проявление помойки экологической, но никак не духовной: жители поднялись на бунт, готовые идти хоть под бронетранспортеры за чистоту в городе. Страшнее второй тип: сколько ни вычищай - наутро все вернется в статус-кво. Нельзя не узнать культурных соплеменников.

Городская помойка - больше, чем просто экологическое явление. Это - отражение безответственной действительности, это - красноречивейшая картина нынешнего духа русского человека. У кого помойка в душе, у того помойка под окнами. Диалектика функционального взаимопроникновения векторов: сознание определяет быт в той же мере, что и быт определяет сознание. Круг не прорвать без осознания обоих аспектов.

Вкусы и символы

Nasze punkty widzenia pokrywają się. Idzie tylko o to, który pokrywa.

Stanisław Jerzy Lec

Кстати, помойка - это не только отражение характера социума, но и вкусовые предпочтения его представителей. Вы можете сами сделать выводы, посмотрев на квартал, где живете. Очевидное - оно всегда под боком. Только замечать очень не хочется. Хочется искать оправдание «это-ерунда-это-просто-потому-что».

Так и сложился главенствующий вкус народа - смакование срача.

 «Бессмысленно внушать представление об аромате дыни человеку,- говорил Сергей Довлатов,- который годами жевал сапожные шнурки...» Вкус - это не та категория, которую можно разложить на формулы и парадигмы склонений-спряжений. Пока вкус есть, его не ощущаешь как органичную данность; безвкусица же дротиком кидается в глаза, как Спасо-Преображенский собор в Суздале, вымазанный с неизвестного перепугу светло-коричневым акрилом...

Бравирование безвкусицей тут же отражается и на лице города. Городские пространства лакмусовой бумажкой реагируют на все социально-культурные процессы, ибо архитектура - самый прикладной изо всех видов искусства. Если остальные или опережают развитие, уходя в прометейство, или отстают, эпиметейно повторяя сложившиеся модели и отвечая требованиям культурного потребления, то архитектура прямым образом отражает актуальный заказ так называемой элиты.

Венецию застраивали образованные дожи. Современную Самару, волжскую жемчужину, застраивают, по всей видимости, претенциозные мегаломаны, у которых нет представления о пропорциях, чтобы в конструкции железнодорожного вокзала усмотреть монструозное чудище среди сжигаемых одна за другой древних лачуг.

Кроме того, основная смазка здорового функционирования общества - принцип кооперации: умение решать проблемы сообща. Там, где каждый застраивает на свой хохряк, высвечивается и соответствующий уровень этой кооперации как таковой. И опять городское пространство - индикатор внутреннего состояния народа: ведь до того, как появятся абстрактные продукты мысли, появится материальная воплощенность - организация места проживания.

Феномен кооперации отсутствует в русском человеке напрочь. (К слову сказать, более пакостного отношения за рубежом, чем у нашей нации к своим соотечественникам, нет ни у одного народа: «Мы, гусские, дгуг дгуга не обманываем»; кто не жил долго за рубежом - смеется над шуткой весело, кто жил и сталкивался - смеется с горьким признанием истинности.)

Ходит наше оголтелое племя воевать бизона в одиночку.

Пример - до хрестоматийности. Некий архитектурный надзор предписывает зданию быть зеленого цвета. На первых этажах этого здания, разумеется, дельцы выкупают помещения: парикмахерская для собачек, интим-салон и индийские специи. Все трое предельно вдумчиво изучают предписание, но ни одному не придет в голову поговорить с соседями и договориться здание выкрашивать вскладчину. Парикмахерскую для собачек местные жители распознают по салатовому ядовитому оттенку, в интим-салон прут по морским пляжным ассоциациям ультрамарина, а закуток специй определяют по совковому темно-зеленому цвету подъездов. И все это счастье махрово цветет на фоне ободранных верхних этажей, до которых дельцам еще меньше дела, чем до соседей.

Фиоритуры, кариатиды, колонны и кессоны - лишь бесплатное приложение к тому, что стоит за практическими требованиями заказчика. И, разумеется, венцом тому - наша возлюбленная помойка по соседству. Так кварталы обрастают новыми безрадостными образами...

Город - как корабль: как застроишь, так и поплывет. А с городами так поплывет и нация.

В.Г. Ткачев проводит в «Истории архитектуры» интересную культурологическую параллель. Сейчас, при всеобщей помешанности на политкорректности, пересказываемый раздел вряд ли бы допустили.

Представляя срез культур по северному полушарию, исследователь указывает на следующее: чем прочнее и серьезнее использование камня, тем сильнее культурный потенциал народа, тем он более склонен к пандемике (то есть к выходу за пределы собственных границ) и экспорту своего продукта. Чем больше народ склонен к пандемике и экспорту, тем выше и мощнее строения. (Не приходит ли на ум Вавилонская башня?) Живущие в хижинах африканцы, играющие у своих соломенных хижин на джембе да корах, не обеспокоены даже тем, чтобы набрать фруктов для умирающих от голода детей, не говоря о том, чтобы быть услышанными в соседнем племени. Поют и пляшут с утра до вечера. (Об этом, к слову, писал еще Альберт Швейцер.)

У архитектуры есть немаловажное свойство - генерировать мощные символы городской пассионарности и притяжения.

Влюбленные в Сан-Франциско местные власти (оксюморончик - если подобное ляпнуть о российской действительности) с Великой Депрессией решили бороться неординарным способом. Они построили Золотые Ворота. Ибо прочувствовали: в период нестабильности нужен символ-опора, центрация внимания - и цель оправдала средства.

Наивно полагать, что в России кто-то бросится инвестировать деньги в изобретение мегаполисных символов, в строительство и в дороги (как это сделали в Китае, где именно срочным развитием внутренней инфраструктуры было решено спасать заработанные доллары), зато мы можем проанализировать символьную систему наших городских пространств.

Это спорадически разбросанный московский пейзаж без единого архитектурного плана (чем он тогда отличается от Сан-Паулу, застраивавшегося для чисто индустриальных нужд?): красноречив пейзаж этот из окон Главного Здания на Воробьевых горах, с вышек на Зацепском Валу, а особенно - из Сити; это идеально выверенная линия Петроградской стороны в северной столице - но с выбитыми эркерами и отложениями сажи, которая, что-то подсказывает, еще хранит память о Первой мировой и Блокаде; это лишь косметически вычищенная Верхневолжская набережная в Ярославле; это механически подстроенная под Арбат Большая Покровская в Нижнем Новгороде; это дважды угрюмый от своей неухоженности сталинский ампир Ростова-на-Дону; это Тула, на улицах которой не осталось молодежи, свалившей на двести километров севернее,- первый индикатор вымирания города; это холмы Владивостока с пятиэтажками, аляповато присобаченными между виадуками; это Крепостная стена Смоленска, на которой написана почти вся наша история за последние столетий семь: но где сейчас только голуби, ребятишки с пивом, кучи мусора... и ветер в проемах.

Есть в России уникальные места, готовые предоставить символы уже в силу своего историзма, есть потенциал, а у некоторых в карманах даже водятся деньжата - дьявольский буржуйский атрибут. Заработанные - без вариантов - только самым что ни на есть честным образом.

«Средства у нас есть - у нас ума не хватает...»

В свои города вкладывали только купцы да дворяне с родословной от Ивана Калиты, а то и раньше, ибо знали: создавать славу своим городам - создавать славу и себе, и детям, и стране. Если хорошо всем - то и тебе уютно. И торговля твоя бойчее идет. Узнавать в иных краях будут, а не переспрашивать по всему миру: «Откуда-откуда ты? Из Саратова? Это где такой?»

Солт-Лейк-Сити - знают. Саратов - нет. Потому что американские символы искусно зацеплены в сознании.

Чем не символична Казань, где на Бауманской соседствуют все вероисповедания, а Кремль по сути - оплот той самой пресловутой «толерантности», о которой никто в городе и не заикается, потому что естественнее Казани такой слитности цивилизаций вы больше нигде не увидите? Чем не символ - Смоленск, слепивший глаз шведам, литовцам, полякам, немцам, где то тут то сям - перечни имен, известные со школьной скамьи? Чем не символ Ульяновск, порадовавший нас не только ленинской авантюрой, поставившей с ног на голову двадцатый век, но также Керенским, Курчатовым и Карамзиным с буквой «Ё»? Чем не символ - Владивосток, самый космополитичный из российских городов, где на камерной Светланской, застроенной украиноподобной архитектурой, тысячи морских гостей гудят на наречиях всего мира и где в Золотом Роге, окруженном холмиками и сопками, и впрямь «все флаги в гости к нам»?

Отработаны ли городские наши символы, гордимся ли этим, бережем ли? Какая, соответственно, степень уважения к самим себе - ответьте на вопрос сами: вооружайтесь карандашом и бумагой и напротив городов припишите ассоциации. Без Гугля: с ним нынче и мартышка царица. Что вы знаете об Архангельске? Что - о Екатеринбурге? На какой речке стоит Челябинск? И в какой город приехала княгиня Трубецкая, крича: «В Нерчинск! Закладывать скорей!» И где вообще этот самый - Нерчинск? И как назывался Новосибирск раньше?

Полученный результат, если уж меж скобок, еще и ваша компетенция. Многие у нас любят кивать на «тупых американцев», которые «не знают, сколько у них штатов». Интересно, многие ли ответят, сколько регионов у нас и столица чего - Абакан, про который пел Митяев.

Любой символ - это ресурс. Любой ресурс - это его использование. Любое правильное использование - потенциальная прибыль. Причем прибыль как морально-культурная, так и финансово-экономическая. Кому какая больше по душе.

Любая претендующая на самобытность культура обладает самодостаточными городами (США, Германия, Италия). Любой самодостаточный город автореферентен. Это топос, способный к самогенерации и саморегенерации уже только в силу притяжения номинативно-исторических конструктов. Он не нуждается во внешнем объяснении себя как феномена.

По традиции считается, что в России таких городов только два. Аномальность явления вопиюща вдвойне: исходит она не от объективной действительности, а от отсутствия культурной компетенции как у именующихся культуртрегерами, так и у власть предержащих в вопросах организации культурно-экономической жизни.

Развалины и новостройки: аверсы и реверсы

...освещенный тремя фонарями,

Столько лет по осколкам бежал пустырями...

И. Бродский

Россия середины знать не желает: у нас «то ворона сохнет, то ворона мокнет». Рядом со старинным особняком, в крошащейся башне которого вполне неплохо себя чувствует десятилетний клен, безвкусными щеголями ерепенятся конструкции непонятного стиля и происхождения. Гениальные авторы частенько неизвестны, ибо не всякий готов признаваться в причастности - и это далеко не броская метафора.

И пустующие развалины, и новые верлибры в камне (сляпанные, как и многие стихи последних лет, не от большого ума и компетенции, а из принципа «подавитесь») имеют один и тот же общий признак - /безнадега/. С той лишь разницей, что в первом случае безнадега эта историческая, а во втором - вкусовая...

...Несколько лет назад Центральный Банк России запустил мега-супер-пупер-проект, призванный вдохновить патриотические настроения: одна за другой в оборот полетели десятирублевки серии «Древние города России». На реверсах замелькали названия, известные только гадателям на кроссвордах: Кемь, Касимов, Торжок, Дербент, Старая Русса...

Если в зимний вечер все монетки эти собрать под заабажуренной лампой на большом письменном столе, то сердце невольно переполняется почти орлиной гордостью за великую родину. Если в такой же зимний вечер рискнуть погулять по парочке из этих малых городков, то очень скоро захочется к теплой заабажуренной лампе.

Городское пространство подобно телу человека: отсутствие физических нагрузок и ухода выливается в ожирение, преждевременное старение, неизбежное разложение и дурной запах.

Надлом городского пространства - надлом культуры как таковой: такими предстают сожженные кварталы (ул. Ильинская - Нижний Новгород); разрушенные купеческие дома и внутренние дворики (ул. Металлистов и особняк красного камня на Никитской, 6 - Тула); заброшенный уникальный анклав татарской культуры (Касимов), заколоченная фанерой пламенная готика (Гусь-Железный); неухоженный и обшарпанный город-сказка, город-история, город-музей, где даже при невероятных турпотоках не торопятся вылизать все до миллиметра (Суздаль); промышленные здания, которые финны и шведы строили на века, но которые наш рачительный народ так искусно раздолбил безо всякой войны (Выборг, около пирса); жилой дом XIX века в Смоленске (рядом с Красной башней).

Если старинные пространства впадают в скорбный маразм, в какой впадают обитатели дома для престарелых (кстати, помним, что город - живое существо, а заброшенное умирание его зданий - такое же, как и у брошенных стариков), то новые маразмируют сразу после рождения (напрашивается сравнение с безначальной гопотой).

Безбашенные девяностые двадцатого века изуродовали облик страны, породив из каких-то кошмарных снов то ли «псевдоконструктивизм», то ли «псевдопостмодернизм» и отразив как эстетический уровень нуворишей, так и интеллектуальный уровень властей: достаточно взглянуть на Биржу труда в Дзержинске (Нижегородская область) и на здание администрации в Краснознаменске (Московская область).

Наспех сляпанные Биржа и «инопланетная администрация», как окрестили ее краснознаменцы, без лишних комментариев (шибко мудрено тут разбираться не надобно) укажут на апофеоз безвкусицы и абсурдистики, каковую, как убеждаешься, жизнь поставляет куда щедрее любого фантазера-писателя.

Но если вдруг небрежение старым вступает в брачные связи с застройкой свежих кадастров, то на свет рождается страшная ехидна - перестройка уже имеющихся пространств.

В Москве отстроили Сити, куда регулярно привожу приезжающих, чтобы гости представление о Москве не составляли исключительно по Тверской, Моховой, Пушкинской и Красной площадям (для подавляющего большинства Садовое - уже terra incognitissima).

Сити поражает дерзостью застройки (в российских масштабах), и контраст особенно динамичен при взгляде с Пресни и Кутузовского. Однако при всей смелости единственным поистине оригинальным зданием представляется «Северная башня», построенная в виде гигантского теплохода, грозящего носом воткнуться в Третье кольцо.

Так ли это вообще важно? И если да - то почему?

Уже через пятьдесят лет после основания Петербурга Тредиаковский писал восторженные оды строящемуся городу: настолько прозрачен и ясен был план петровского архитектурного гения.

Творящееся же нынче вгоняет в дрожь и страх за то, что завтра ни детям, ни студентам мне нечего будет показать от культуры, утопающей мало-помалу в реке городской безвкусицы.

Воспитаю ли я эстетское или хотя бы приличное поколение на корявой повседневности?

Информация о прошлом хранится в городах, уже в самой их способности оберегать память, как имя «Лиссабон», что уходит в миф об Улиссе (Olissipo/Ulissipona), основавшем его по преданию...

Где увидеть ту Москву, которая была хотя бы сорок лет назад? Где окунуться в то, чем жили наши родители? Где мне найти корни, от которых я буду отталкиваться в завтрашний день?

Безрадостный и беспросветный ответ дал знакомый архитектор, водивший не так давно экскурсию по Сретенке и окрестивший перестройку уникального райончика «Москвы и москвичей» Гиляровского «ранним творчеством Лужкова»: если приглядываться к домам, то почти все они были надстроены - и притом надстроены столь нелепо, что требуется изрядная доля пространственной фантазии для мысленного снесения дополненных этажей.

Тогда только взору предстанет московская вариация на Васильевский или Петроградку: в подлиннике же лишь небольшой кусочек аутентично сохранился в районе Трехпрудного, если смотреть из хитрого закутка.

Позволит ли себе образованный градоначальник подобные конструкторские выпады? Могут ли позволить, в конце концов, неравнодушные жители безалаберное отношение к своему городу, жажди они его сохранения?

Не позволят. Если им не все равно.

Но им все равно до своего прошлого.

А кому плевать на прошлое, тому плевать и на будущее. Трюизм? Сырой тряпкой по морде - всегда трюизм, зато какой воспитательный эффект!

Хотелось бы с попкорном в руках взглянуть на реакцию парижан, догадайся местные власти достроить незаконченные веков шесть назад башни Богоматери. Шестьдесят восьмой - дубль два - обеспечен.

Увидев эклектику Москвы, изуродовавшую в два десятилетия величайший город и превратившую его в обычный индустриальный мегаполис, лишь питерцы, осознавая неприкасаемость выверенной до миллиметра барочной линии, рискнули заворчать как один и против Охты, и против стеклянного «лего», возвышающегося над Авророй. (Дрезден недавно беспощадно вытурнули из списка мирового наследия за не к месту поставленный мост через Эльбу, нарушивший единство вида города, который восстанавливали по крупицам и всем миром сорок лет.)

Но в остальных российских городах окончательно поселилось безразличие и к своему закутку, и к тому, что с ним делают. Это апатия медленно засыпающей кошки, получившей дозу умерщвляющего наркотика.

Развалины городского пространства, их современная застройка и перестройка, наряду с общим указанием на вкусовую доминанту, указывают и на небрежение к культуре в целом: любое здание хранит как общую историю страны, так и локальные микроистории.

Без вчерашних историй, рассказываемых самими стенами, не может родиться историй завтрашних. Без них невозможно почувствовать себя представителем одной из древнейших цивилизаций.

Нарушение пространства «топос - культура» грозит адаптацией приходящего поколения к помойной безвкусице дня нынешнего и разрухе дней вчерашних.

На закуску

Задайте себе напоследок еще один вопросик: чтете ли вы традиции, которые соблюдались вашими бабушками или прадедушками? У большинства сегодняшних первокурсников (да и не только) вопрос этот вызывает презрительно-саркастическую ухмылку.

Чтобы экспериментировать и строить новое, нужно знать, из каких конструктов составлялось старое. Чтобы любой эксперимент был подлинным, нужно вечное балансирующее сопротивление консерватизма, не дающего зарваться, и новаторства, не дающего застояться. Отчуждение одного денонсирует другое.

Российский город демонстрирует отказ и от первого, и от второго. Он иллюстрирует отказ нации от самой себя.

Мы все меньше и меньше укоренены в нашей городской традиции (традиция деревенская и сельская требует отдельного освещения). Утрата связей, укоренение бессвязности и доминанта беспреемственности прямым образом отражаются на рождающемся поколении - то есть на новых членах общества, которым мы обязаны терпеливо и без принятого у нас высокомерия передавать культурно-социальную эстафету.

Когда ребенку становится мал космос его пеленок и его дома, он начинает постигать прежде всего пространство, к дому непосредственно прилегающее: а это уже не гулкий дворик на Стромынке и не крутой спуск к Волге мимо бельведеров на набережной, утопающей в зелени.

Для подавляющего большинства городское пространство начинается с заросшего крапивой и заваленного объедками дома черт знает какого века, покосившегося забора и вывороченных косяков на заброшенной усадьбе.

И с вонючей помойки.

2009.06-08,

Москва - Санкт-Петербург -

Тула - Нижний Новгород -

Дзержинск - Смоленск