Культурологический анализ форсайт-проекта "Детство 2030"

Первый тезис. Будущее творимо. Хитрая лингвистическая конструкция со страдательным залогом позволяет не говорить впрямую о творце этого будущего. Для авторов проекта творцом будущего является не Творец, не Бог, а человек, вернее, совокупное человечество. Глагол «творить» предполагает сознательность действия (в отличие, например, от выражения «быть причиной»). Итак, на самом деле здесь утверждается, что массив будущего создаётся сознательной волей человечества. А так ли это? Будь это утверждение сформулировано именно таким образом, оно уже  не казалось бы столь бесспорным.

«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся» - печалился Тютчев.  Тем более, не дано предугадать все последствия наших действий. Авторы проекта  тоже понимают это. Об этом их четвертый тезис: Будущее нельзя спрогнозировать или предсказать. Почему? Именно потому, что последствия сегодняшних действий просчитать до конца невозможно. Четвёртый тезис противоречит первому. Для того чтобы это не бросалось в глаза, их и развели подальше, проложив прокладку из иных утверждений.

Мы сознательно создаём своё  будущее, но оно не предсказуемо. Как же выпутаться из этого парадокса? Надо понимать, что авторов проекта не заботит научная истина, они решают не теоретическую, а идеологическую задачу. Их вполне может устроить видимость решения, некое первое приближение, при котором острота проблемы будет снята. Для этого будущее режется на части, в их терминологии - «зоны». Есть зона, по отношению к которой прогнозы возможны (третий тезис).

Однако, признав это, мы, выходит, ограничиваем свою способность вмешиваться в будущее. А это противоречит базовой посылке о том, что мы можем его создавать. Поэтому в третьем тезисе после запятой идёт «но наши действия не предопределены». Прогнозируемая ситуация - это только внешние обстоятельства, в которых мы можем действовать по своему усмотрению, сохраняя свободу воли. Но как велика эта свобода?

Оказывается, не очень. Есть зоны, в которых прогнозируется неблагоприятная ситуация, вызовы, предполагающие нашу готовность к ответу, и эта готовность определяется как готовность к будущему (четвёртый и пятый тезисы).

Тут опять есть определённая лингвистическая хитрость. В выражении «готовность к будущему» будущее не дискретно, а целокупно. Тут нет никакого разбиения на «зоны». О «зонах» поговорили и забыли. Авторам проекта это необходимо, поскольку «готовность к будущему» будет активно использоваться ими по всему телу проекта в качестве семантического манипулятора для создания у читателей нужного впечатления.

Известно, что человек обращает большее внимание в любом тексте на две фразы - первую и последнюю. Более «ударной» является последняя. В правильно построенном тексте последняя фраза всегда заключает в себе мысль, которую автор хочет вложить в голову читателя. Надо сразу признать: тексты «Детства 2030» выстроены  весьма тщательно, реакции читателей лингвистически запрограммированы с максимально возможной на этом материале эффективностью.

Итак: первая фраза - Будущее творимо. Мы - творцы. И главное, что требуется от нас - готовность к будущему. Вот квинтэссенция данного текста. В соответствии с первой фразой мы должны почувствовать власть над грядущим, загореться желанием быть инициаторами перемен. В соответствии с последней фразой мы не должны позволить будущему застать нас врасплох, каким бы это будущее ни было. Это совершенно разные вещи, никоим образом не образующие единый контекст. Первое взламывает то, что есть сейчас, настраивает на благодушный лад: желай, чего хочешь, будущее - твоё. Второе - принуждает смириться, принять произошедшие перемены. Совместив и то и другое в едином инструментарии, предприимчивый манипулятор получает исключительную возможность для достижения практически любых результатов.

Разные задачи требуют различного подхода. Готовность к будущему предполагает необходимость сознательных действий, своего рода автопринуждение разума. Поэтому проект апеллирует к нашему рацио. Нас убеждают. Перечитаем пятый тезис:

• Готовность к будущему - видение зон, в которых ситуация становится неуправляемой, и готовность к действию и приложению усилий в этих зонах.

То, что идёт после знака тире, звучит не очень-то внятно. Мы видим зоны, в которых ситуация становится неуправляемой, и в то же время должны предпринимать в этих зонах какие-то действия. Зачем? По-видимому, чтобы управлять ситуацией. Но тогда эту ситуацию нельзя заведомо определить как неуправляемую. Концы с концами не сходятся, но авторам проекта и не нужно здесь ясности. Наоборот, им требуется туманный, сложный для понимания текст. Его задача - сформировать иллюзию серьёзности и научной проработанности проблемы; а то, что его не удаётся полностью прояснить, заставляет читателя вернуться в начало фразы, где стоит вполне понятная даже на уровне обыденного языка «готовность к будущему». Теперь, по замыслу авторов проекта, мы должны считать, что правильно понимаем это выражение и быть внутренне с ним согласны.

Совсем иное требуется от первого тезиса. Его задача - раскрыть наше сознание, устранить барьеры, которые заданы нашим образованием, воспитанием и жизненным опытом.  Показать нам царство абсолютной свободы. Тут упор делается на эмоции. Необходимо создать некий эмоциональный фон, устойчивое ощущение, пребывающее вне сферы рационального. Ведь наша рациональная способность впоследствии потребуется для другого: она будет мобилизована авторами проекта для протаскивания необходимых реакций на уже готовое (инвариантное) будущее - на ту самую готовность к будущему, о которой мы только что говорили. При этом  не должно возникать семантического конфликта, а потому ощущение исторической креативной свободы следует пропихнуть как можно глубже, - на те слои нашей психики, что не попадают под свет критического анализа.

Это достигается с помощью категорического утверждения. Получив в первом тезисе согласие читателя: будущее не предопределено, завтрашний день  создаётся сегодня, авторы проекта спешат воспользоваться успехом и предельно расчищают историческое пространство во втором тезисе:

• Будущее вариативно (возможно много вариантов будущего); оно не следует из прошлого и зависит от решений, которые будут предприняты участниками.

Во-первых, это своего рода повторение первого тезиса. А всякое повторение способствует бессознательному усвоению. Во-вторых, здесь нет и намёка на обоснование. Будущее не следует из прошлого, и всё тут.  Читатель попадает в логическую ловушку: если он принял первый тезис, то вынужден принять и этот (в силу его очевидной тавтологичности). А категоричность данного утверждения сразу же превращает его  в догму, выводя за пределы нашего обычного бытового скепсиса.

Теперь мы можем восстановить подлинную, идеологическую (манипулятивную) логику рассматриваемого текста:

Тезис 1. Читателя превращают в творца истории, что приятно. Он благорасположен к дальнейшему восприятию. Стадия искушения.

Тезис 2. Зачищается историческое пространство. Системы ориентиров обнулены. Происходит своего рода психологическая революция. Стадия совращения.

Тезис 3.  На фоне «расширенного» сознания создаются предпосылки для дальнейшей манипуляции. Стадия «подготовки почвы».

Тезис 4. Введено нужное понятие «готовности к будущему». Человек психологически готов к принятию заданных моделей поведения, продолжая при этом считать себя свободным творцом истории. Стадия активации идеологической (манипуляционной) матрицы.

Тезис 5. «Готовность к будущему» интерпретируется и закрепляется в сознании. Стадия мобилизации.

Воспринявший данную логику человек становится  легко управляемым, а в случае удачи он и сам готов транслировать эту логику дальше, то есть становится агентом инициаторов и идеологов проекта.

Пора ответить на вопрос: почему всё так сложно? Допустим, инициативная группа идеологов, преследуя какие-то свои цели (о целях «Детства 2030» разговор зайдёт гораздо позднее), разработает некий проект.  Не разумнее ли будет, не афишируя сам проект, попробовать договориться с властью и, заручившись её поддержкой, начать его негласным образом проводить  в жизнь? У нас довольно популярна «теория заговора», которая везде ищет закулисных кукловодов. Зачем устраивать публичное обсуждение? Зачем прописывать детали? Ведь как бы ни маскировались манипуляционные технологии, всё равно есть риск, что их обнаружат и разоблачат. Логика закулисных манипуляторов понятна, логика «игры в открытую» на первый взгляд - нет.

Власть на языке теоретиков форсайт-проектов называется «лица, принимающие решения». Они, безусловно, важны, и перетянуть их на свою сторону крайне необходимо. Именно этим объясняется стремление г-жи Радченко занести свой проект на «самый верх». Однако для осуществления масштабных проектов, затрагивающих культуру обыденной жизни, ту символику быта, в которой мы находимся ежедневно, порою и не замечая её, решений, принятых на «самом верху», оказывается недостаточно.  Иной раз и официально принятые законы не в состоянии изменить стереотипы массового поведения, а если требуется изменить к тому же и стереотипы мышления?

Чтобы изменить общественное сознание, надо изменить сознание критического количества членов этого общества. Речь не обязательно идёт о большинстве. Критическое количество может составить и меньшинство, если оно социально активно и состоит из лидеров, являющихся образцом для подражания со стороны остальных. Имеет значение и профессия. Журналисты, как самые говорящие люди, неизбежно задают тематику и тон общественного обсуждения. Если затрагивается образование, то ключевыми фигурами становятся педагоги. От того, что они будут говорить ученикам официально и неофициально, во многом будет зависеть та картинка мира, что будет складываться в голове учеников.

На языке теории форсайт-проектов такие люди называются «стейкхолдерами». Стейкхолдером для конкретного форсайт-проекта будет тот человек, действие (или бездействие) которого способно воспрепятствовать или помочь реализации проекта.  Если проект сводится к продвижению на рынок новой модели высокотехнологичного пылесоса, то стейкхолдером может оказаться «простая домохозяйка», не пожелавшая переплачивать деньги за избыточный функционал.  При условии, конечно, что её мнение окажется социально значимым. (Такой пример приводится в «Статье с описанием хода проекта», стр. 4 - далее подобные ссылки будут даваться в форме «Статья», стр.4)

Публичное обсуждение проекта призвано, таким образом, сформировать необходимое для инициаторов проекта мнение среди потенциальных стейкхолдеров. Это - своего рода «артиллерийская подготовка», снижающая риск срыва проекта. Если  она удаётся, то эффективное общественное сопротивление проекту, как правило, невозможно.

Как  мнение «простой домохозяйки» из примера выше может стать социально значимым? Например, её пригласили в телепередачу, и тут она выдала, что все эти суперновые пылесосы только изымают деньги из бюджета, а с пылью лучше всего справляться с помощью щётки «Рото Дастер». И для производителей пылесосов и для «Рото Дастер» она будет стейкхолдером. Только в первом случае её влияние будет препятствующим, а во втором - поддерживающим. Наша домохозяйка стала точкой, в которой пересеклись две модели будущего - в одной пыль убирается пылесосами, в другой - с помощью «Рото Дастер». И таких точек пересечения всегда  много. И в каждой находится стейкхолдер, который делом или словом делает выбор в пользу какой-то одной модели.

Такова реальная механика многовариантности будущего. Идеологи моделей будущего (форсайт-проектов) конкурируют между собой за стейкхолдеров.

Но авторы «Детства 2030» декларируют совсем другую концепцию форсайт-проектирования. Ставится проблема. Создаётся экспертная среда, включающая  учёных, аналитиков, технологов, лиц, принимающих решение, и стейкхолдеров. По результатам обсуждения проблемы  в экспертной среде создаётся «дорожная карта». «Дорожная карта», по мнению авторов проекта, выступает чем-то вроде «навигатора по будущему»:

Представьте  себе, что вы попали на пересечение городских магистралей - большое количество народа едет из разных мест одновременно. Дорожная карта покажет вам  возможные точки столкновения и варианты расхождения, основные места развилок. («Статья», стр.4)

Такой подход делает форсайт-проект результирующей общественной реакцией на проблему. В проекте заключается всё, что общество может сказать сегодня по данному поводу. Какая бы то ни было конкуренция форсайт-проектов выглядит избыточной.

Как же быть с тем, что будущее вариативно?  Да никак. Вариативность нужна, чтобы завлечь идеей сотворения будущего, а когда человек уже втянут в форсайт-проектирование, ему оставляют довольно узкий диапазон для принятия решений и заведомо ограниченное число вариантов, из которых самым лучшим  является тот, что в наибольшей степени соответствует идеологии форсайт-проекта.

Вот что вошло в «дорожную карту», выработанную в рамках «Детства 2030» ( «Статья», стр.17):

•1.                  Технологические инновации будущего, уже сегодня заложенные в программы различных  организаций.

•2.                  Зоны возможных социальных трансформаций России, предпосылки которых эксперты уже сегодня обнаруживают в структуре общества.

•3.                  Возможные точки изменения дискурса - какие понятия, организующие жизнь людей, будут изменяться и каким образом.

Иными словами: чужие дорожные карты (1), новые понятия или новое наполнение старых понятий (3), возможные и рекомендованные изменения общественных отношений (2).

Я поставил понятия перед отношениями, потому что сначала меняется картинка у нас в головах, потом что-то происходит в обществе. Авторы проекта ставят дискурс после зон трансформаций, поскольку для них важно представить всё таким образом, что сначала  обсуждаются возможные социальные изменения, достигается общественное согласие относительно предпочтительного варианта, а только потом начинается перестройка общественного сознания. Но так не  бывает. Чтобы трансформация произошла, она обеспечивается заранее на идеологическом уровне. Это знают и авторы проекта, но темнят. Иначе им пришлось бы признать, что и сам проект - не что иное, как стадия подготовки к нужным им трансформациям. Тем, что и как излагается в материалах проекта, уже начата работа по изменению дискурса .

Я всё время говорю «авторы проекта».  Но разве к работе над проектом не привлекались эксперты, выражающие самые разные точки зрения?  Разве итог их работы не сложился в результате коллективного обсуждения? Может быть, «Детство 2030» следует считать объективным мнением российского экспертного сообщества?

Увы, практика проведения подобных мероприятий показывает, что очень и очень многое  зависит от доброй воли организаторов и модераторов процесса. При наличии доброй воли результат может быть максимально приближен к объективному, а при отсутствии таковой весь процесс оказывается лишь ширмой, позволяющей выдать чью-то частную позицию за общее мнение.

Вся хитрость в том, что именно модераторы контролируют входы и выходы обсуждения. На входе формулируется проблема, ставятся вопросы, задаётся базовая терминология. На те вопросы, которые остались не заданными, какие бы эксперты в обсуждении не участвовали, ответов так и не будет. И наоборот, заданные вопросы уже содержат в себе параметры ответов. Если обсуждается, какую яичницу лучше приготовить на завтрак, то предложение позавтракать кашей уже вряд ли возникнет.  Если же оно всё-таки возникло, на этот случай есть контроль на выходе. Вся масса предложений должна быть отсортирована на значимые и незначимые. Ответ, чьи параметры выходят за рамки вопроса, легко классифицируется как не относящийся к теме и исключается из обсуждения.

Иными словами, если модераторы ангажированы, они всегда получат результат, нужный заказчику. В случае с «Детством 2030» для определения конечного заказчика, то есть выгодоприобретателя (фонд «Моё поколение» таковым, очевидно, не является), не достаточно информации. Однако ряд признаков указывает на ангажированность исследования.

Прежде всего, настораживает готовность, с которой в «дорожную карту» российского проекта включаются пункты из «дорожных карт» иностранного происхождения. При этом даётся следующее обоснование ( «Статья», стр.17):

На настоящий момент в России не опубликовано ни одной технологической дорожной карты. Это представляет серьезную проблему и с точки зрения темы форсайта: это свидетельство того, что именно западные компании будут выступать основными агентами развития в сфере технологий и новых продуктов. Исследования показали, что на настоящий момент в России нет своих стейкхолдеров в технологической сфере, сфере инновационных продуктов, и в сфере детских товаров для детей. Да, безусловно, есть успешные компании и разработчики, но не они формируют тенденции и определяют развитие в области технологий, в большинстве случаев они либо используют существующие технологии, либо подключаются как специалисты к ведущимся разработкам.  Либо в ближайшее время такие стейкхолдеры появятся, либо мы и дальше будем потреблять продукты западных рынков.

Первое впечатление от прочтения текста - авторы обеспокоены ситуацией с технологическим отставанием России. Они бы рады были ввести в проект отечественные технологические разработки, да не могут - за неимением таковых. Это то, что говорится, а теперь попытаемся определить, что осталось за пределами текста.

Во-первых, вариант, при котором технологическое отставание России будет преодолено, просто не рассматривается. Мол, не на что опереться, внятных предпосылок нет, поэтому будем опираться на то, что есть - на обещанные Западом разработки. О том, что наше будущее зависит от нас, здесь забыто. «Детство 2030» - социальный форсайт-проект, технологическое проектирование будущего - вне его компетенции. Такая вот хитрая позиция. На самом деле самим фактом своего предвидения будущего с западным технологическим доминированием «Детство 2030» способствует закреплению именно этого варианта. Представим себе, что российское общество начнёт действовать в соответствии с предложенной «дорожной картой». Тогда российские инновации, если они всё-таки состоятся,  окажутся вне основной линии развития, что создаст дополнительные проблемы для их внедрения.

Во-вторых, отсутствует какое бы то ни было критическое восприятие западных реляций о будущих достижениях. То есть можно констатировать абсолютное доверие и полное принятие чужого видения будущего. Спрашивается, с какой стати? Разве зарубежные авторы дорожных карт не могут ошибаться? История знает массу случаев, когда оценка технологических перспектив оказывалась неоправданно оптимистичной. Самый яркий пример - темпы развития ядерной энергетики. В середине XX-го века ей рисовали радужные перспективы. Однако оказалось, что тепловые электростанции тоже могут быть экономичными (особенно с учётом затрат на их строительство), а экологические последствия в случае ставки на атомную энергетику рискуют оказаться просто катастрофическими.

Завышенные оценки для современной культуры бизнеса вообще более предпочтительны. Они задают планку, которой надо стремиться, мотивируют на развитие. Под красивое, успешное будущее проще получать финансирование. Но, реальность, в том числе и экономическая, неизбежно производит коррекцию. Технологичность часто оказывается экономически нецелесообразной. Та же домохозяйка, ставшая стейкхолдером в случае с пылесосами, отнюдь не случайный образ: человечество подошло к порогу, за которым многие технологические усовершенствования оказываются просто ненужными массовому рынку. Реальный пример технологического отката по причине отсутствия спроса - прекращение производства сверхзвуковых самолётов гражданского назначения. Люди могут летать быстрее, чем они делают сегодня, но им это не настолько нужно, чтобы платить цену, достаточную для окупаемости.

В-третьих, умалчивается, что ориентация на технические инновации сама является не более чем одним из видов будущего, конкурирующих между собою за то, чтобы стать реальностью.

Авторы проекта много говорят о необходимости  сохранения конкурентоспособности России на  мировой арене, но факт конкуренции в форсайт-проекте отсутствует. Вот хитрая формулировка  «вывода о конкуренции» ( «Статья», стр. 26):

Зона конкуренции смещается в сторону будущего - горизонт стратегирования отодвигается все дальше в будущее, зоны принятия решений концентрируются в настоящем. Кто делает это быстрее и техничнее, тот начинает побеждать в «гонке за будущее».

Есть «гонка за будущим». Это словно бег за уходящим поездом. В настоящем все бегут, толкаются («зоны принятия решения концентрируются в настоящем»), конкуренция идёт в полную силу. А потом вскочил на подножку, и - ура!- можно вытереть пот со лба и дальше ехать спокойно. Будущее - твоё.  В самом будущем конкуренции как бы нет.

Каждый здравомыслящий человек понимает, что конкуренция никуда не денется. Как сегодняшний мир раздирают противоречия, так они будут раздирать и завтрашний мир. Но авторы проекта предпочитают пользоваться стилистикой, в которой будущее подаётся как результат совместного творчества, как некий реализованный консенсус участников форсайт-проектирования. Поневоле приходится подозревать, что нам под соусом «готовности к будущему» вообще пытаются продать готовность к вполне определённому будущему,  протащить один из вариантов, устраивающий неизвестных нам выгодоприобретателей.

Например, в «дорожной карте» проекта упоминается портативный переводчик Voice-translator, позволяющий людям, говорящим на разных языках, общаться между собой в режиме реального времени. («Статья», стр. 18). Авторы «Детства 2030» ожидают, что это нововведение разрушит языковые барьеры и сделает население Земли ещё более мобильным.

Всё возрастающая  мобильность населения действительно является легко прогнозируемым трендом. Однако сегодня проблема межъязыковых барьеров решается иначе. Всё большее число людей в мире учат второй язык, как правило, английский, причём часто - параллельно с родным языком, и английский язык становится языком мирового общения. Если эта тенденция сохранится, то у Voice-translator'а просто не будет достаточного рынка сбыта.

Господство английского языка означает доминирование англоязычной культуры, и многим это не нравится. Не случайно Voice-translator разрабатывает японская корпорация NEC: японцы таким образом пытаются отстоять свою культурную и языковую независимость.

Мы видим, что в данном случае имеются две конкурирующие модели будущего: одна из них базируется на технологической инновации, а другая нет. Почему же в «дорожную карту» «Детства 2030» закладывается именно технологический вариант, и ничего не говорится об альтернативном?

Доминирование в мире английского языка, конечно, создаёт большую проблему для неанглоязычных национальных культур. Однако «инновационное» будущее имеет, пожалуй, ещё более страшные культурологические последствия.

Чтобы научиться говорить на другом языке, его надо выучить, затратить труд. Приобретая разговорные навыки, человек проходящий обучение, научается и многому другому - самоорганизации, умению учиться и работать с информацией, знакомится с образцами иноязычной культуры. Если он купил Voice-translator, с ним ничего подобного не происходит. Любое техническое нововведение означает утрату определённых умений, а если эти умения имеют общекультурное значение, то рост технической оснащенности способен вызвать деградацию культуры.

Далее, любой язык образует систему смыслов. Слова связаны между собой через устойчивое совместное употребление или этимологию. Поэтому каждый язык создаёт свой мир понятий, свою картину мироздания, которую в точности нельзя выразить на другом языке. Всегда остаётся что-то принципиально непереводимое. Но чужой язык можно узнать, словно заглянуть в душу чужого народа.  Если же Voice-translator  станет обыденностью, практика перевода просто умрёт. Непереводимые смыслы чужого языка будут утеряны. И этот процесс будет многосторонним. Люди будут общаться между собой, невзирая на язык. Следовательно, их будет интересовать только та часть языка, которая будет поддаваться автоматическому однозначному переводу. Какой смысл говорить то, что не будет понято? В результате, все языки станут стремиться к упрощению. Семантическая глубина национальных языков будет утрачиваться.

Есть и чисто экономические последствия. Voice-translator будет производить одна корпорация, и в случае победы этого варианта будущего бизнес многих малых компаний, занимающихся обучением и переводом, будет закрыт. Вообще, «инновационное» будущее, основанное на технических решениях, только укрепляет господство крупных мировых корпораций, лишая людей, не обладающих значительным капиталом, возможности начать своё дело. «Инновационный» мир - это мир монополий, где частной инициативе просто нет места.

Поэтому увлечение авторов «Детства 2030» технологическими инновациями отнюдь не безобидная вера в могущество человеческого разума. Это вполне сознательный выбор будущего, в котором простой человек безгласен, а право решения принадлежит технической и деловой элитам. Делая вид, что наших детей готовят к жизни в демократическом обществе, их собираются вести в жёсткий мир технократии.

Кстати, демократический характер общества будущего в документах «Детства 2030» не столько проговаривается, сколько,  скорее,  подразумевается - по принципу: а какое общество ещё может быть? Собственно о демократии в «дорожной карте» проекта не говорится ни слова. Те же контексты, в которых  употребляются слова о демократии в других документах, не создают уверенности, что авторы «Детства 2030» действительно имеют искренние демократические убеждения. Упоминание о демократии в «Статье» (стр. 10) единично и случайно. В «Декларации о праве детей на будущее» (http://www.moe-pokolenie.ru/385/386/) о ней говорится как-то походя. Так в Советском Союзе по обязанности упоминали о строительстве коммунизма:

Создание привлекательности и разнообразия возможностей для детей должно стать одним из основных пунктом приложения усилий общества и государства, потому что именно в условиях разнообразия возможностей вырастает сильное и демократическое общество.

«Демократический характер управления» называется в качестве одного из основных принципов в документе фонда «Моё поколение» под названием «Образовательные программы» (http://www.moe-pokolenie.ru/service1/374/). Но это довольно периферийный документ. В нём же говорится и о любви к Родине.

Вообще, форсайт-проект «Детство 2030» при желании может быть интерпретирован как очень патриотичное начинание. Авторы постоянно заботятся о конкурентоспособности России в будущем, не желая её превращения в «экономического карлика» (этот образ в «Статье» дан на стр.13). Однако, приглядевшись, можно сделать вывод, что патриотизм - такая же обманная идеологическая маскировка, как и присяга на верность демократии.

В «Статье» есть раздел с очень показательным названием «Где мы ещё не опоздали» (Приложение 1. Стр.27-31). Как это часто водится в документах проекта, слова здесь используются для формирования «правильного» восприятия у читателя, а вовсе не в буквальном их смысле. На самом деле в разделе только и говорится о том, где мы уже опоздали. Вроде как перечисляются возможные сценарии развития: «Ставим на индустриальную экономику», «Ставим на вооружение», «Ставим на науку», «Ставим на сырьё», однако всякий раз делается вывод, что данный сценарий при текущих обстоятельствах в России не реализуем.

Прямо-таки готовая иллюстрация по теме «двойные стандарты». Ведь сами же указывали в качестве одного из оснований форсайт-проектирования :

Будущее не следует из прошлого и зависит от решений, которые будут предприняты участниками.

Когда надо отрешить людей от их прошлого, эта фраза оказывается к месту. Когда же с её помощью можно задать планку достойного существования для российского государства, о ней забывают.

Также достойна удивления лёгкость, с которой делаются серьёзнейшие политэкономические выводы. Для того чтобы разобраться с вопросом, насколько, например,  может быть эффективна российская наука, авторам «Детства 2030» оказывается достаточно одного абзаца. При этом, стоит напомнить, экономика не была темой форсайт-проекта, т.е. экспертное сообщество ни один из упомянутых здесь сценариев не обсуждало. Сами же авторы проекта  в число звёзд экономической науки не входят и трудов на эти темы не писали. Что же является основанием для утверждения о неспособности России двигаться по любому из перечисленных вариантов?

Приходится делать вывод, что единственное основание - это желание протащить идею, что приоритетом развития для России может быть исключительно человеческий капитал.

На первый взгляд идея о приоритетности развития человеческого капитала - отличная идея. На уровне обыденного языка под человеческим капиталом понимаются знания и компетенции. Разве плохо, если люди в России будут лидерами в этой области? Однако непонятно, как человек может  достичь высокого уровня знаний и компетенций в стране, проигравшей мировое соревнование в сфере науки и инноваций. А ведь и науку, и инновационную экономику авторы проекта списали в архив:

По этим и другим направлениям мы попали в ситуацию, когда соревнования уже выиграны, победители получили награды, а мы только готовимся к выходу на стартовую дорожку. («Статья», стр. 30)

Давайте попробуем зайти с другой стороны. На языке науки человеческий капитал это не просто знания и способности, а их оценка в денежном измерении, или, если воспользоваться формулировкой экономического словаря, оценка воплощенной в индивидууме способности приносить доход.

Видимо, не случайно ни в одном из документов «Детства 2030» нет определения человеческого капитала. Иначе сразу стало бы понятно, что Россия, впрыгнувшая в ускользающее от неё будущее, по мысли авторов проекта должна занять в нём вполне определённое место: стать поставщиком  квалифицированной рабочей силы для мировой экономики.  В глобальном мире гражданство и национальная принадлежность не будут иметь никакого значения. Что будет происходить собственно с Россией, также значения иметь не будет. Экономические успехи могут быть сконцентрированы  совсем в другом регионе планеты. Важно, что выпестованные проектом люди будущего примут участие в производстве и распределении дохода. Ответственности за тех, кто оказался недостаточно способен, чтобы стать объектом инвестиций в человеческий капитал, они не несут.

Нельзя забывать, что, хотя в документах проекта сплошь и рядом говорится о России, сама программа «Детство» позиционируется как международный проект, и разработчиком её является международная ассоциация. Неудивительно, что в итоге патриотизм проекта оказывается весьма специфическим.

Детство

Мы, сегодняшние граждане России, не обладаем необходимым человеческим капиталом, «тут уж ничего не поделаешь», вздыхают авторы проекта («Статья», стр. 31). Инвестировать в нас бессмысленно, мы просто не успеем обеспечить возврат средств инвесторам, другое дело - наши дети. Дети перспективны: в них можно вкладываться и рассчитывать на отдачу. Дети пластичны: результат воздействия на них прогнозируем. Что будешь закладывать, то и получишь в итоге. Именно поэтому инициаторы проекта сосредоточились на теме детства: дети - самое слабое звено в цепи сохранения и воспроизводства традиции. Изменив стереотипы детства, проще всего добиться изменений в сознании общества.

Хотя проект называется «Детство 2030», определения детства в нём нет. Помня анализ понятия «человеческий капитал», можно предположить, что отсутствие определения  - это значимый факт. Попытаемся разобраться, в чём тут дело.

Словари понимают под детством период развития в жизни ребёнка от рождения до подросткового возраста, т.е. до 11-12 лет. Т.е., согласно исходному смыслу слова, детство индивидуально. В обыденном языке детство неотрывно прикреплено к субъекту - оно всегда чьё-то: моё, его, ваше...  Рассуждения о детстве вообще стали возможны лишь с развитием социальных наук. Возникло социальное измерение детства, которое строится, прежде всего, вокруг вопроса о воспитании детей.

Открытие детства как социального объекта сопровождалось эффектом определённой исторической аберрации. Первые исследователи истории детства Филипп Арьес (он упоминается в документах проекта - «Статья», стр.9)  и Ллойд де Мос были склонны считать, что восприятие периода детства в традиционных обществах сущностно отличалось от того, что мы имеем сегодня. Арьес в своей работе «Ребёнок и семейная жизнь при старом порядке» предположил, что до Нового времени детство не воспринималось как этап развития, уникальный по своим психологическим и эмоциональным потребностям (см.:http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_colier/3733/  ). Де Мос также относит начало понимания потребностей ребёнка лишь к XVIII веку, а до того, по его мнению,  в отношении детей взрослые были в лучшем случае отстранёнными и безразличными, а в худшем - видели в детях объект для агрессии и насилия. Таким образом, выстраивается прогрессистская историческая модель: развитие общества приводит к качественному улучшению детства.

Такая модель, безусловно, греет сердце многим желающим отрешиться от наследия прошлого  (выражение «старый порядок» в названии книги Арьеса - весьма красноречивая иллюстрация подобного настроения), однако очевидно ошибочна. В традиционной культуре дети всегда воспринимались как благорасположение Высшей Силы, а бездетность - как наказание свыше. «Вот наследие от Господа: дети; награда от Него - плод чрева», сказано в книге псалмов (Пс. 126:3). Стоит прислушаться, как Иисус Христос описывает чувства матери от рождения ребёнка, чтобы понять, что в древности также любили детей, как и мы сегодня:

Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир. (Иоанн. 16:21)

Это - материнская любовь. Отцовская любовь присутствует в столь же понятной любой аудитории сцене из притчи о блудном сыне. На вопрос старшего сына, вернувшегося с поля, о причине праздника в доме, работник отвечает, как бы разъясняя само собой разумеющееся: «брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым». (Лк, 5:27).

Любовь к детям настолько естественна, что даже как-то неудобно доказывать её существование. Почему же возникла идея о неполноценности отношения к детям в прошлые эпохи?

Думается, что причина аберрации -  как раз в историческом  отсутствии социального измерения  детства. О воспитании детей говорили и в прошлом, но речь всегда шла о воспитании чьих-то детей. Выделение же детства в качестве класса социальных явлений, рассматриваемых обособленно, произошло сравнительно недавно. Можно сказать, что ранее детства в том смысле, что вкладывает в него современная социальная наука, просто не существовало.

Впрочем, авторы анализируемого нами проекта  свидетельствуют, что в России проблемы с детством есть и сегодня:

Детство как комплексный объект отсутствует: эксперты распределены по профессиональным сферам, в значительной степени ангажированы и не включены в коммуникацию по поводу детства. Они могут дать узкий ответ о детстве исходя из своей предметной области, но не могут ответить на вопрос, что такое детство в целом. ( «Статья», стр. 7)

Кстати, вот и первая причина, почему нет определения детства в проекте. Объект отсутствует. Думается, что при случае авторы проекта охотно озвучили бы эту причину. Она удобна: из того, что объекта нет, легко заключить о несовершенстве текущей ситуации. Нет детства как комплексного объекта, значит общество неполноценно.

То, что с точки зрения прогрессистской модели российское общество может быть интерпретировано как неполноценное, доказывает, что оно ещё во многом сохраняет специфику традиционной культуры. И как в любом традиционном обществе, несмотря на отсутствие детства  в виде специально обозначенного предмета общественного внимания, у нас есть дети как часть нашей личной и социальной жизни. И у этих детей есть детство -  в том самом словарном, изначальном смысле: возрастной интервал от рождения до превращения в подростка.

Почему же проект переступает через это детство и ни слова не говорит о нём? Почему  в проект не попало возрастное определение детства, столь употребляемое в психологии и педагогике?

Субъективное восприятие детства авторов проекта не интересует. Это для каждого из нас детство может быть трудным или счастливым, но всё равно - единственной и неповторимой эпохой обретения мира. Мы ценим своё детство, потому что в нём - наше начало, мы все родом из детства. Для авторов «Детства 2030» эта ценность сомнительна: её не извлечёшь из личной истории, не измеришь в деньгах, не сделаешь целью или гарантией инвестиций.

Более того, пока мы рассматриваем детство в первую очередь как нечто, принадлежащее личности, с ним сложно оперировать на уровне общества. Любые заданные в социуме установки в отношении детства могут быть восприняты как вмешательство в частную жизнь. Поэтому для тех, кто хочет использовать его в качестве инструмента политики или идеологии, крайне необходимо осуществить процедуру отчуждения детства.

Под отчуждением детства я предлагаю понимать принудительное навязывание  обществу социального измерения детства. Инициаторами отчуждения выступают публично активные и прогрессистско-ориентированные группы, в нашем случае - команда фонда «Моё поколение». В результате  детство изымается из сферы приватности и рассматривается исключительно как социальное явление. Субъектом детства становятся не отдельные люди, а общество. От имени общества создаются форматы, в которых реализуется детство. Наиболее «прогрессивные» из этих форматов определяются как базовые, рекомендуемые, а впоследствии, возможно, и обязательные. Чем выше степень отчуждения, тем больше в семью, родителям приходит требований от имени общества по организации детства.

Здесь надо сказать (вернее, напомнить), что не всегда  то, что говорится от имени общества, составляет мнение большинства или соответствует его интересам. Немногие из нас имеют возможность делать публичные высказывания, то есть высказывания, обладающие социальной значимостью. Для того чтобы иметь такую возможность, надо занимать определённое место в публичной среде. Люди, занимающие такие места, в терминах форсайт-проектирования являются стейкхолдерами для социальных проектов. Достаточно контролировать большинство из них, чтобы публичное пространство заговорило твоим языком.

Самая большая опасность отчуждения детства в том, что оно легко переходит в отчуждение детей. В традиционном обществе ответ на вопрос «чьи дети?» всегда будет один - родителей. В обществе с отчуждённым детством не всё так однозначно. Если субъектом самого детства является общество - оно определяет его формат, обеспечивает финансово и институционально, осуществляет контроль за соблюдением прав детей, то не следует удивляться, когда однажды право такого общества на детей будет признано более приоритетным, чем право родителей. В детство были сделаны инвестиции, следовательно, родители не должны стоять на пути возврата средств. «Правильные» родители должны понимать, что они сами в прошлом, а дети принадлежат будущему (изящная манипуляторская формулировка, означающая, что дети больше не ваши), а потому обязаны мириться с отчуждением. У нежелающих мириться детей можно будет экспроприировать.

Вся эта терминология вполне уместна и соответствует описываемым явлениям. Там, где дети признаны капиталом, разумно пользоваться понятиями политэкономии капитализма.

Итак, авторы проекта не могли дать детству  возрастное определение, поскольку оно работает против них. Но есть и третья причина, почему в проекте нет определения детства.

Детство не является объектом в том смысле, в котором мы считаем объектом какую-либо вещь. Существование вещи объективно именно потому, что она может существовать вне нас и без нас. Когда мы пересекаемся с вещью, мы вступаем во взаимодействие, и результаты этого взаимодействия могут быть описаны. Таким образом, мы получаем описание вещи. Это описание важно для нас, но для вещи оно безразлично. Вне зависимости от того, как мы описали вещь, она продолжит своё существование такой, какой она есть на самом деле.

В социальном мире взаимоотношения описания и его объекта гораздо сложнее.  Мы описываем нечто,  частью чего являемся. Мы описываем государство, но сами  являемся гражданами одного из государств. От того, как мы определим существенное в нашем описании, будет зависеть и то, что окажется существенным в нашей жизни. Если мы определим степень политической свободы в качестве базового показателя, мы вынуждены будем ответить и на вопрос, а какова наша конкретно-историческая степень свободы. Она может оказаться неудовлетворительной. В любом случае, даже если мы не будем делать из этого каких-то практических выводов, наше исследование затронет нас напрямую.

В примере с государством описание может воздействовать на объект (с помощью соответствующего описания можно стимулировать нужные изменения), но всё же сам объект существует и вне описания. Государство  в истории существовало и до первой теории государства.

Но есть целый класс социальных объектов, чьё существование задаётся именно описанием. Например, здравоохранение. Всегда были больные, и в любую эпоху их лечили с той или иной эффективностью. Всё это укладывается в понятие медицины, которая является реальным социальным объектом (то есть объектом, чья зависимость от описания проявляется в конкретных формах существования, но не в самом факте этого существования). Здравоохранение же как институциональная деятельность по поддержанию здоровья граждан государства появляется тогда, когда возникает осознание необходимости такой деятельности, т.е. само понятие здравоохранения. От того, как сформулировано понятие, полностью зависит то, что составит его объект. Что мы включим в понятие здравоохранение, то в дальнейшем и будем наблюдать при его анализе.

Детство (в его социальном измерении) является как раз таким институциональным объектом. Всё, что мы потом сможем сказать о детстве, будет определяться тем, как мы изначально его определили (конституировали). Но авторам «Детства 2030» не хочется этого признавать.  Ведь это означает, что объект «детство», в сущности, условен. Нет никакой предопределённости того или иного понимания детства. То будущее, готовиться к которому призывают авторы проекта, построено вокруг принятого ими понимания детства, а если вдруг содержание детства будет определено иначе, то и о будущем такого детства придётся  говорить на другом языке, в котором понятию человеческого капитала просто не останется места.

Чтобы сохранить нужное понимание детства, авторы проекта усложняют картину, выстраивая двухуровневую структуру. Внешний уровень здесь выполняет функцию  амортизатора. Он должен принять на себя всю вариативность, чтобы ядро - собственно детство - воспринималось как нечто объективно данное, то есть независящее от наших предпочтений. На роль амортизатора авторы «Детства 2030» назначили модное, но не очень определённое понятие «дискурс».

Под дискурсом в широком смысле этого слова обычно понимается многосторонняя коммуникация, объединённая единым контекстом; дискурс включает в себя отличительные черты и правила построения текстов, возникающих в процессе этой коммуникации, собственно тексты и правила самой коммуникации. Так, например, говорят о дискурсе русской философии, подразумевая специфическую стилистику и тематику текстов русских философов, а также то, что их тексты действительно относятся к философии.

В узком смысле слово «дискурс» может означать совокупность текстов или стилистику изложения.

В «Детстве 2030» дискурс вводится следующим образом:

Дискурс - понятие, которое используется для анализа социокультурных феноменов.  Феноменов, которые формируются в зависимости от того, какие в обществе распространены представления. Представления формируют те или иные объекты социальной жизни и структурирующие способы действия и понимания, которые применяются по отношению к ним, определяя границы допустимого или недопустимого действия и размышления. ( «Статья», Примечание 14, стр. 10)

Если этот текст читать очень внимательно, то мы увидим, что он описывает проблему довольно корректно. Действительно, дискурс - это понятие, которое используется для описания социокультурных феноменов. Действительно, как мы только что выяснили, ряд социокультурных феноменов - выше они были названы институциональными объектами - формируются в зависимости от того, что мы в них вкладываем (или  словами цитаты: в зависимости от того, какие в обществе распространены представления). Авторы проекта вынуждены признать, что есть объекты, которые формируются с помощью представлений.

Но это признание спрятано в примечание (в сноску) и сделано отнюдь не в явном виде. Вроде бы сказано всё, но о главном - ни слова: о том, что детство как раз и есть феномен, образуемый вложенными в него нашими представлениями, предлагается догадаться самым сообразительным. А для того, чтобы окончательно запутать дело, текст сноски построен лингвистически ужасно: в начале - фразы-обрубки, нарушающие связность изложения; в конце - запутанное и неудобочитаемое длинное предложение.

Что же увидит читатель, перескочивший по сноске, если у него не хватит времени и решимости разбираться в этой сложной конструкции? Поскольку сноска стоит у слова дискурс, беглый просмотр примечания оставит ощущение, что всё, что здесь сказано, относится именно к дискурсу. Тогда как к дискурсу относится только первая фраза, кстати, так и не позволяющая понять, что же такое дискурс. Всё это сделано специально, чтобы, не сказав ни единого слова прямой лжи, заставить читателя  соотносить варианты именно с  дискурсом, а не с собственно детством.

Далее («Статья», стр. 10-12) следует перебор возможных дискурсов о детстве: «традиционалистский», «оградительное (или охранное) детство», «прикольное детство»,  «компетентное детство». Отмечается, что существующее российское общество склонно к первым двум дискурсам, и если это оставить без изменений, то «тема детства как человеческого потенциала, как сферы вложения капитала, как зоны приложения усилий в существующем российском дискурсе оказывается закрыта». (стр.12)

Авторы проекта хотят заставить нас принять установку, что детство и капитал взаимосвязаны, что детство требует вложений капитала как государственной политики. Чтобы мы не усомнились в положительной оценке этой связи, рядом со словами о капитале стоят другие возможные характеристики, с которыми большинство из нас  уже точно согласны. Мы привыкли считать, что забота о человеческом потенциале  - благо. Также мы уверены, что без приложения усилий ничего хорошего не достичь. Перечисление через запятую в данном случае приравнивает всё это друг к другу. Данная фраза формирует у нас представление, что приложение усилий, забота о человеческом потенциале и вложения капитала - это одно и то же. Капитал поставлен в серёдку, в самое незаметное место, чтобы положительное восприятие первого и последнего пункта было перенесено и на него.

Рассматриваемая фраза вроде бы допускает возможность отрыва детства от капитала. Авторы проекта демонстрируют непредопределённость будущего. Они убеждают нас в необходимости правильного выбора: «очевидно, что, если Россия стремится участвовать в инновационной экономике и вступать в конкурентную борьбу с развитыми странами, то подобное отношение к детству является преградой». (Стр. 12).

Однако, всё это - манипуляция. Не дав детству определения, но с помощью последовательного употребления в нужных контекстах, нагрузив это слово вполне определёнными смыслами,  нас подталкивают к выводам, которые благодаря этому становятся очевидными. Между тем, если бы определение детства было сформулировано открыто, то мы могли бы его оспорить; лишённые этой возможности, мы вынуждены понимать детство так,  как оно нам здесь подаётся.

Для примера сравним два возможных определения детства.

•1.       Детство - это формируемая и регулируемая с помощью государственного законодательства система общественных институтов, занимающаяся детьми.

•2.       Детство - это социальная сфера, в которой находятся дети до достижения ими возраста принятия первых самостоятельных решений.

Если не задумываться,  оба определения кажутся одинаково приемлемыми, хотя первое выглядит более конкретным и содержательным, а второе - как-то «размазано».

Такое впечатление складывается, потому что нас уже приучили к восприятию детства в духе первого определения. Оно концентрирует наше внимание на том, что детство реализуется с помощью системы институтов. Семья при таком подходе - не более чем один из таких институтов, наряду с которым обязательно существуют и другие. Взаимоотношения между институтами определяются не каким-нибудь естественным порядком вещей, а законодательно, т.е. устанавливаются государственной властью. Захочет власть поставить семью в условия жёсткого надзора со стороны ювенальной юстиции, - его право. Дети в такой системе - лишь некий субстрат, в отношении которого принимаются управленческие решения. Для человека, придерживающегося этого определения, вполне закономерен вопрос: для чего дети? Если общество тратит свои усилия, чтобы заниматься детьми, значит обществу это зачем-нибудь нужно.

Авторы форсайт-проекта, не скрываясь, задаются вопросом о назначении детей. Они сожалеют:

Структура существующего дискурса показывает, что единого понимания о том, зачем нужны дети и к чему их готовить, нет. Государству нужна армия, бизнесу - рабочая сила, производителям детских товаров - потребители. Родители вынуждены давать частные ответы или рожать просто по привычке: всем известно, что женщина, не родившая хотя бы одного ребенка - это не нормально. ( «Статья», стр. 12 )

Родители, на глаз идеологов «Детства 2030», вообще выглядят как-то неадекватно: они упрямо не отвечают на вопрос социологов, зачем им нужны дети. («Статья», стр. 11) Видимо, пребывают в растерянности от упавшего им на голову «родительства». Также возможен вывод, что дети им просто не нужны. В последнем случае, общество просто обязано отобрать детей у подобных родителей.

Таким образом, мы видим, что логика жёсткого вмешательства извне в отношения между родителями и детьми проистекает из базового определения детства. Которое не формулируется - вероятно, специально, чтобы не дать возможности выдвинуть альтернативное определение.

Предложенный выше второй вариант определения детства задаёт логику движения не от общества к детям, а от детей к обществу. Согласно этой логике ребёнок - это данность. Дар Неба, нисшедшая в нашу жизнь благодать. Вопрос о том, на что нам сдались эти дети, абсурден до невозможности возникновения.  Дети - вне функциональности. Это они своим появлением структурируют окружающий их мир,   их не надо встраивать в какую-то систему.

Детство ребёнка начинается в семье. Ребёнок в ней рождается, и семья для него  - самая естественная среда. В процессе взросления среда, с которой взаимодействует ребёнок, расширяется, выходит за пределы семьи, но всё равно именно семья остаётся  её организующим центром.

Период детства - это время адаптации к реалиям окружающего мира и это одновременно период формирования личности. Ребёнок потому и ребёнок, что его личность полностью не сформирована: он неспособен правильно ориентироваться в происходящем и, соответственно, нести полноценную ответственность за свои поступки. Ребёнку необходимы взрослые, которые возьмут на себя ответственность за принятие решений. Кто эти взрослые?  Для того чтобы интересы ребёнка не пострадали, эти люди должны воспринимать  его интересы как свои. Или, иначе говоря, видеть в ребёнке продолжение самих себя.

Когда вопрос поставлен таким образом, ответ на него может быть только один: это - родители. Понимая это, авторы «Детства 2030», пытаются не допустить подобной постановки вопроса. Во-первых, они стараются разорвать ощущение родовой последовательности. Понятие рода в концепции проекта отсутствует. Авторам удобнее считать, что связь детей и родителей - это пережиток «традиционалистского дискурса». Последовательность, по их мнению, есть чисто временная - дети приходят в этот мир позже родителей, - и только.

...невозможно полное возвращение к «традиционалистскому» дискурсу: то есть тому, где дети должны воспроизводить своих родителей. («Статья», стр. 11).

Стоит обратить внимание на слово, выбранное для характеристики традиционной модели детства: «воспроизводить». Т.е. повторять один в один. Позиция заведомо проигрышная, поскольку любой ребёнок - это отдельная, самостоятельная личность (пускай и не состоявшаяся ещё полностью, но имеющая все задатки для этого). Ожидать, что он будет повторением родителя, глупо. Да, встречаются родители, закладывающие эту глупость в основу воспитания, но гораздо большее количество людей видит в своих детях именно продолжение, а не воспроизводство себя. Ласковое обращение к ребёнку - «кровиночка моя»: т.е. часть моего существа, физиологически отдельная, но всё равно неразрывно со мною  связанная метафизическим образом. Ещё одно обращение - «родной» - мною рождённый, принадлежащий к моему роду. Ребёнок в утробе называется плодом. Язык здесь даёт аналогию с растительным миром. Плод не тождественен произрастившему его дереву, но - продолжает его.

Сведя всё обилие смыслов к простому повторению, заданному словом «воспроизводить», авторы проекта получают возможность показать его бесперспективность самым примитивным образом. По их классификации выражение «дети должны воспроизводить взрослых» - это стереотип современного российского дискурса детства. Воспроизводить взрослых  интерпретируется  как «разделять ценности своих родителей и их представления о жизни». Да, родители, как правило, хотели бы, чтобы их ценности и представления о жизни были унаследованы детьми. Но как бы ни были важны ценности, дети остаются нашим продолжением даже и в том случае, когда они их не разделяют. Авторам «Детства 2030» проще не заметить этого, и тогда они могут показать, как легко разрывается цепь поколений:

В современном изменяющемся мире, когда взрослые несколько раз за время своей жизни меняют профессию, способ жизни и становятся другими, данный стереотип становится бессмысленным. («Статья», стр. 36)

На самом деле, дополнительно к подмене продолжения рода воспроизводством, здесь есть ещё одно передёргивание. Профессия и способ жизни - это не ценности и даже не представления. Жизнь, вернее, наполнение наших дней обстоятельствами может меняться довольно в широком диапазоне без того, чтобы оказалось неизбежным изменение нашего мировоззрения.  Человек может не менять ценности и представления об окружающем его порядке вещей, оказываясь при этом в совершенно разных условиях и работая на разных работах. В конечном счёте, всё зависит от человека. Апостол Павел писал о себе:

Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть и в обилии и в недостатке. (Фил.4:12)

И при этом он оставался всё тем же Павлом - апостолом Христовым.

Чтобы разорвать цепь  надо тянуть в разные стороны за оба конца. Поэтому объявив родителям, что они больше не вправе и не в состоянии вести по жизни своих детей, авторы «Детства 2030» берутся организовать детям, как они выражаются, свободу выбора траектории с максимально раннего возраста. Вступать в уж совсем очевидное противоречие со здравым смыслом им, конечно, не хочется, поэтому в качестве нижней планки озвучивается 12 лет («Статья», стр. 22). Но надо полагать, что при любой возможности эта граница будет отодвигаться всё ниже.

Вот как красиво это подаётся:

Необходима разработка семейного кодекса, способствующего защите прав ребенка и развитию разнообразных форм семейной жизни. Семейного кодекса, который позволял бы детям строить свою жизненную траекторию и способствовал тому, чтобы их траектория не зависела от семейного статуса и благосостояния родителей. («Статья», стр. 24)

А чуть раньше в пункте «Компетентное родительство» говорится:

Осмысленное отношение  к рождению ребенка формируется в ситуации, когда родители не боятся заводить детей, обладают компетенцией воспитания, а система сопроводительных сервисов выстроена таким образом, что позволяет родителям заводить детей без ущерба их собственной жизненной траектории.

То есть у родителей - своя жизненная траектория, а у детей своя. И эти траектории никак друг от друга не зависят. Они не пересекаются. Если это перевести на бытовой язык, то здесь задаётся ситуация, где у родителей и детей нет ничего общего. Поле совместной жизни отсутствует. Дети и родители отчуждены друг от друга. Каждый строит свою траекторию, заботясь лишь о себе, то есть на эгоистическом основании. Эгоизм выдаётся за компетентность.

Но если родители действительно могут быть компетентными в вопросах собственного жизнеустройства, то компетентное детство, безусловно, довольно свежее социальное изобретение. В чём же авторы проекта ожидают компетентности от наших детей?

Детям предлагается в 2015-2020 годах самостоятельно строить траекторию собственного взросления (вхождения  во взрослую жизнь), а в следующую пятилетку определяться с выбором родителей ( «Статья», стр. 22). Право на смену родителей - это окончательный и бесповоротный конец института семьи, сопутствовавшего человечеству на протяжении всей его истории.

Очевидно, пора оценить весь масштаб культурных изменений, заложенный в этом форсайт-проекте.

Культурная революция

В картине будущего, которую рисует нам форсайт-проект «Детство-2030», есть, как минимум, три уровня-слоя. Первый - публичный; это то будущее, которое следует из заявленных намерений авторов проекта. Два другие - скрыты, о них несколько позже.

На первом уровне мы должны получить следующее будущее.

Технический прогресс осуществляется заявленными темпами. Технически регулируемые информационные процессы всё в большей степени сопрягаются с процессами психическими и социальными: всегда можно легко и быстро получить и передать необходимую информацию, обрести нужное техническое (технологическое) решение. Инфраструктура будет столь совершенна, что её можно не рассматривать как значимый фактор, влияющий на решение проблем. Также, очевидно, предполагается, что техническая среда будет использоваться, прежде всего, добросовестно. Её влияние позитивно, в крайнем случае - нейтрально. Негативные воздействия будущих инноваций не рассматриваются.

            Мобильность социальной среды возрастёт, соответственно, требования к её структурированности будут понижены. Возникнет множественность форм социальной интеграции, в пределе - равная математически возможному числу комбинаций. Человек будет свободно выбирать подходящую ему форму совместной организации жизни. Семья - в её традиционном понимании - умрёт.

            Дети этого будущего будут принадлежать социуму. Биологические родители могут принимать участие в детях - при согласии на это самих детей, но это - вовсе не обязательно. Способности детей будут формироваться до рождения. Общество будет осуществлять инвестиции в развитие этих способностей. А дети в максимально раннем возрасте получат самостоятельную возможность распоряжаться ими - планировать и реализовывать свои жизненные траектории.

Чем больше ребёнок будет заниматься развитием способностей, тем большую помощь от социума он будет получать (механизм так называемого «социального лифта»). Предполагается, что в таких условиях каждый ребёнок имеет возможность превратиться в свободную, развитую, можно сказать, совершенную личность. Стать подлинным «Я» (Эта философия отражена в названии файла с документом о ходе проекта «stat_ya.doc» - «стать Я»).

            В результате Россия получит ценный человеческий капитал и будет конкурентоспособной на мировой сцене.

            Насколько подобная картинка привлекательна - дело личного вкуса. Авторы проекта, видимо, ориентируясь по себе,  считают, что такое будущее может нравиться и способно найти себе апологетов и защитников. Может быть. Однако, описанная модель нереальна. В её основу заложены три установки, каждая из которых образована абсолютной верой, уже не раз обманувшей человечество.

Первая: вера в могущество рацио. В соответствии с ней: любая проблема может быть проанализирована; на основе анализа логически обосновывается и принимается наиболее целесообразное решение; любое принятое решение, если оно соответствует горизонту технических и организационных возможностей, может быть проведено в жизнь; это и будет решением проблемы. Увы, все эти пункты не соответствуют действительности. Проблемы часто не поддаются анализу (не достаёт информации и правильной оценки значимости факторов). Иногда логически обосновать правильное решение не представляется возможным. Сплошь и рядом принимаются решения, отнюдь не являющиеся целесообразными. Принятые решения проводятся в жизнь вовсе не так, как это планировалось вначале. Проблемы вообще не решаются, они просто видоизменяются: вместо одной проблемы мы получаем другую, а то и не одну.

            Если говорить об инновационном методе разрешения проблем (на языке проекта - выходов из зон социального напряжения), то тут важно, что в ситуацию, которая нам, в общем-то, известна, мы вводим новые факторы (собственно, инновации), вследствие чего проблема трансформируется в качественно новую. Инновации привносят такие аспекты проблемы, о которых мы ранее просто не имели понятия. Часто они просто не прогнозируемы. В результате ситуация резко обостряется. Мы видим это уже сегодня - общество постоянно переходит от одного стресса к другому, поскольку не успевает реагировать на новые проблемы, порождаемые изменениями. В качестве реакции, как правило, следуют новые изменения. Темп нарастает. В «Детстве 2030» количество предлагающихся инновационных  решений так велико, что можно с уверенностью предположить резкое возрастание остроты всех возможных социальных проблем. Нестабильность и проблемность будут неотъемлемыми чертами предлагаемого нам будущего.

            Вторая установка: абсолютная вера в человека. В соответствии с ней человек является полностью самодостаточным.  Он в состоянии определять, что есть для него лучшее, а что худшее; определив лучшее, он всегда может направить к нему свои действия; при желании он может достичь нужной эффективности своих действий. Иными словами, человек всегда правильно распорядится собственной свободой, поэтому главное - обеспечить его свободой в максимальной степени. Подсказывать человеку, какую жизненную траекторию ему следует выбрать, нельзя - это означает препятствовать его свободному выбору.

            В реальности этот принцип неработоспособен. Устремления человека, как правило, связаны с другими людьми. Поэтому неизбежно столкновение интересов и воль разных людей. Общество нуждается в согласовании действий своих членов. Как попытка совместить максимальную личную свободу для каждого с достаточным уровнем свободы для всех, в Европе родилась идея общественного договора. Суть её в компромиссе: баланс интересов достигается через взаимное согласие членов общества поставить добровольные ограничения своей свободе. Как и в любом договоре, тут важно кто и как сумеет договориться. При достаточно грамотном позиционировании можно получить для себя немного больше личной свободы, чем предоставляется другим. Время от времени общественный договор пересматривается. Общество балансирует на грани потери возможности быть обществом - то есть единством членов; если общественный договор будет утрачен, оно распадётся на простое множество ничем несвязанных единиц, которые будут неизбежно вброшены в войну всех против всех.

            Поэтому будущее «Детства 2030» либо обернётся полным произволом личностей, этих самодостаточных Я, а это означает полный социальный распад. Либо личные траектории всё же будут иметь  заданные внешние ограничения.

            И вот тут возникает вопрос о том, кто будет устанавливать эти ограничения и как будет контролироваться их соблюдение.

            Третья установка, заложенная в проект, - это абсолютная вера в доброжелательность среды. Предполагается, что модификация реальности будет происходить демократическим образом, учитывающим интересы всех. Прежде всего, детей. Что никто не будет пытаться использовать новую реальность для упрочения своего личного положения за счёт всех прочих.

            Очевидно, что сегодняшнюю среду мало кто может назвать доброжелательной. Общество постоянно сталкивается с проблемами, возникающими в результате своекорыстных действий тех или иных лиц. Чем больше у человека возможностей влиять на ситуацию (например, денег или политической власти), тем вероятнее его своекорыстное поведение.

            Если так обстоит дело сегодня, то почему завтра всё должно быть по-другому? Ладно бы, мы начинали с чистого листа. Но будущее - это развитие нынешней ситуации. Те, кто сегодня имеют деньги и власть, как раз и будут осуществлять реализацию будущего. Естественно, они постараются учесть, прежде всего, свои интересы.

При этом  дети как раз меньше всего способны самостоятельно определять лучшее, стремиться к нему и обеспечивать эффективность собственных действий. Вообще, этот портрет человека - мудреца и эффективного менеджера в одном лице - является крайней степенью идеализации. Приблизиться к нему, наверное, возможно, - но лишь немногим и не в начале жизни. Следовательно, кто-то всё равно будет решать за детей. Но если не родители, то кто? И зачем?

            Авторы проекта отнюдь не наивны. Они достаточно образованы, чтобы понимать, что всемогущество человеческого разума, благо абсолютной свободы и добросовестность модераторов изменений - не более чем утопии.  Они не воспринимают их всерьёз. Всё это - лишь декорации, скрывающие их подлинную цель, то будущее, которое они действительно хотели бы построить. Какое? Попробуем его реконструировать.

В мире реализован глобалистский проект. Ведущей силой являются международные корпорации, которые обеспечивают свои интересы с помощью контроля над мировыми политическими и экономическими структурами. Государства и другие национальные институты большого значения не имеют. Люди не чувствуют себя связанными с местом своего рождения или проживания. Патриотизм остался в прошлом.

            Лучших результатов добиваются наиболее эффективные. Поэтому ничто не должно препятствовать достижению эффективности, в том числе такие  устаревшие формы социальной организации как, например, семья.

            Те, кто имеет достаточно способностей,  должны быть включены в систему - это гарантия стабильности. Поэтому в обществе организован мониторинг детства. Ребёнок, обладающий способностями, попадает под усиленное внимание и ведётся по жизни. Ему задают (в мягком варианте - подсказывают) жизненную траекторию в соответствии с ценностями этого нового мира. Других ориентиров (подсказчиков) у него нет, потому что в этом мире дети отчуждены от родителей.

            Те, кто не обладает способностями, авторов проекта, в общем-то,  не интересуют. Они должны вписываться в эту систему - и всё. 

            Контролируя детство, ты контролируешь всё общество. Тот, кому удастся выстроить такую  систему, неизбежно окажется в числе самых значимых фигур нового мира. Таким образом, проект «Детство-2030» - это своего рода «социальный лифт» для авторов проекта, которые с его помощью надеются въехать в мировую элиту.

            Но главное в том, что несёт в себе этот проект, связано не с тем, что кто-то хочет построить, а с тем, что при этом придётся сломать.  Создание чего бы то ни было - дело сложное. Как всегда вскроется множество факторов, которые были не учтены изначально, и результат получится отличающийся от планируемого. Даже если «Детству 2030» не оказывалось бы  сопротивление, скорее всего,  всё повернулось бы не так, как в нём предусмотрено. Удалось бы немногое. Но это «немногое» обязательно включало бы в себя разрушение существующей социальной реальности. Ломать - не строить. Когда начинают что-то ломать, сломать получается - если, конечно, этому вовремя не воспрепятствовать.

            Таким образом, наиболее вероятное будущее, которое для нас заготовили авторы проекта, описывается тем, что мы утратим по ходу его реализации. Итак, что у нас хотят отобрать?

            Авторы проекта отмечают, что на этапе сканирования в современном российском обществе были выявлены следующие стереотипы ( «Статья», стр. 35-36 ):

·         Родители любят своих детей

·         Каждый ребёнок нуждается в постоянном присмотре и контроле взрослого

·         Все дети одинаковые

·         Дети должны жить в семьях. Они растут в семьях.

·         Дети должны воспроизводить взрослых

·         Родители знают, как воспитывать своих детей

Эти стереотипы, по мысли авторов проекта, вводят в заблуждение. Необходимо освободиться от стереотипов.

Высказывание довольно провокационное. Если у нас есть стереотип «родители любят своих детей», и мы его объявляем ложным, то не означает ли это утверждения, что родители не любят своих детей? Так это было воспринято многими, и на авторов проекта посыпались обвинения: «вы утверждаете, что родители не любят своих детей!», «вы объявляете родительскую любовь стереотипом!» и т.п. С очень большой вероятностью, подобная реакция была предусмотрена. Более того, она была специально запрограммирована. В результате, авторы проекта получили прекрасную возможность показать, что их напрасно считают извергами. Они не имеют ничего против родительской любви, они просто говорят, что не всякий родитель любит своего ребёнка, и поэтому исходить из тезиса, что родители любят своих детей - значит допускать неоправданное обобщение.

Действительно, в прессе несложно найти случаи жестокого обращения с детьми. О каждом таком случае много и охотно говорят. Поэтому они бросаются в глаза. На уровне формальной логики авторы проекта правы: даже одно исключение делает общую формулировку тезиса ложной. Достаточно указать одного родителя, надругавшегося над ребёнком, чтобы признать фразу «все родители любят своих детей» не соответствующей истине. Но авторы проекта также прекрасно понимают, что формальная логика в данном случае не убеждает. Мы считаем родительскую любовь нормой; что ж, всегда найдётся тот, кто выпадает из нормы. Поэтому, в аргументации ложности данного стереотипа используется слово «большинство»:

Опросы экспертов показывают, что реальное положение дел состоит в том, что родители в большинстве своем равнодушны к своим детям и воспринимают воспитание своего ребенка скорее как обязанность. Любовь же проявляется в основном в критических или экстремальных ситуациях (болезнь, аварийная ситуация, поступление в ВУЗ и т.д.), не превращаясь в инструмент повседневного воспитания. ( «Статья», стр. 35 )

Любовь противопоставляется равнодушию. Вполне закономерное противопоставление: там, где есть равнодушие, нет любви. Вопрос лишь в том, что считать равнодушием и что любовью. Если я воспринимаю воспитание своего ребёнка как обязанность, то, согласно этой цитате, у меня нет любви. Почему-то для тех, кто проводил это сканирование, обязанность по отношению к ребёнку несовместима с любовью, тогда как в действительности любовь порождает ответственность за того, кого любишь, а ответственность проявляется в  принятии на себя обязанностей.

Далее, если у родителей  нет любви, то откуда она вдруг берётся в экстремальных ситуациях (о чём говорится в цитате)? Если любви нет, то не будет и внезапных её проявлений, а если есть проявление любви в особенных случаях, это означает, что родители всё-таки любят своих детей, хоть эта любовь в повседневности и не принимает ярко выраженных форм.

Подобное передёргивание присутствует в доказательствах ложности всех стереотипов. «Каждый ребёнок нуждается в постоянном присмотре и контроле взрослого». Формулировка стереотипа содержит нагнетание категоричности: каждый ребёнок, в постоянном присмотре. В реальности постоянного присмотра нет ни за каким ребёнком - такой присмотр обеспечить просто физически невозможно. И все это понимают. Поэтому легко внутренне соглашаются, что столь категоричное утверждение не соответствует действительности. Вывод же, к которому подталкивают авторы проекта, здесь следующий: ребёнок может не нуждаться в присмотре. Или (более сильная форма): ребёнок может обойтись без опеки взрослого. Естественно - не каждый, но авторам проекта это важно как принцип. Главное - заявить, что взрослый детям не нужен.

«Все дети одинаковые». За этот стереотип, пожалуй, никто и не будет бороться. Дети - все разные. Однако вынудив нас согласиться с тем, что данный стереотип не верен,  авторы «Детства 2030» получают основание для демонтажа единой системы воспитания и образования. Если дети - неодинаковые, то и подход к каждому должен быть уникален, типовые решения только мешают развитию.  В результате может быть потеряно многое: от равных прав на образование (понятие равенства пересмотрят - вместо равного объёма знаний для всех будет равное право для каждого получать знания в меру своих способностей, а сколько знаний соответствует вашей мере, определят специально назначенные компетентные люди)  до возможности управлять воспитанием своего ребёнка. На каком основании вы считаете, что ваш ребёнок должен учиться именно этому или поступать именно так? На основании каких-то общих суждений. А поскольку ребёнок уникален, общие суждения к нему не применимы. Придут компетентные специалисты и объяснят, что из индивидуальности вашего ребёнка следует совсем другая жизненная траектория.

«Дети должны жить в семьях. Они растут в семьях». На самом деле тут два совершенно разных утверждения. И если с первым согласно большинство (за исключением, пожалуй, лишь авторов проекта), то второе, действительно, не может считаться истинным. К сожалению, есть дети, которые растут без семьи (или вне семьи). С помощью второго утверждения хотят поколебать нашу уверенность в первом. Вывод, к которому нас подталкивают: семья необязательна в жизни ребёнка. Более того, в расшифровке стереотипа авторы прямо заявляют: «Семейная структура тормозит развитие детей» ( «Статья», стр. 36 ).

«Родители знают, как воспитывать своих детей». Тут ключевое слово - «знают». Что считать знанием? Конечно, ни один родитель, кроме профессиональных педагогов, наверное, не способен изложить своё видение воспитания как систему. Ни один родитель (если он вменяемый человек) не избавлен от страхов, что он что-то делает «не так» и процесс воспитания идёт ненадлежащим образом. Ответственный родитель понимает, что ребёнок - живой, что мир сложен, что все факторы не учесть и надо быть бдительным. Эта родительская неуверенность в качестве воспитания как раз и есть реализованная бдительность: родители готовы к неожиданностям, они допускают, что может  потребоваться экстраординарная реакция.

Такому родительскому отношению в проекте противопоставляется позиция профессионального специалиста, который знает, как правильно воспитывать данного ребёнка. Он не испытывает страхов, потому что придерживается верной методики воспитания. Хорошо бы, конечно, чтобы такая методика действительно существовала, но - её нет, и не может быть. Вера в профессионализм отстранённого человека, который может решить все проблемы, - это утопия. Тому, кто не испытывает страха за ребёнка, ребёнка доверять нельзя. Он обязательно упустит что-то существенное, потому что бдительность его ослаблена или направлена совсем не на то.

Итак, мы видим, что общий смысл критики стереотипов актуального для России дискурса детства, сводится к разрушению существующих отношений между родителями и детьми. Родителей хотят убедить, чтобы они отпустили детей, признали, что детям может быть лучше без родителей - в руках нанятых обществом профессионалов. Основное, что мы должны потерять по ходу реализации проекта, это - семья.

Но не только. В текстах проекта «стереотип» звучит как бранное слово. Стереотип - это общее мнение, не соответствующее реальности в частностях, а потому правильное решение, по мнению авторов проекта, - отбросить или преодолеть стереотип. Например, стереотип о родительской любви. Почему идеологам проекта так важно доказать, что нельзя говорить «родители любят своих детей»? Любить детей можно (авторы проекта нигде этого не запрещают), но утверждать любовь к детям как всеобщую норму нельзя.

Функция стереотипа - не только лингвистическая, он - не просто некоторое общее место в системе взглядов. Стереотип - это социальная норма, признаваемая обществом, заданная социальная планка, к которой подсознательно (или осознанно) стремятся все, признающие тот или иной стереотип. Когда мы соглашаемся с тем, что родители любят своих детей, мы способствуем утверждению любви. Если мы дискредитируем этот стереотип, то тем самым удаляем любовь из человеческих отношений. Любовь - чувство нерациональное, и рациональному стремлению к эффективности, присущему «Детству 2030», оно явно не соответствует. Проект стремится к созданию человека, пригодного к вложению капитала. Движения души снижают прогнозируемость поведения человека, что значит: прогнозируемость возврата средств; следовательно, подлежат блокаде или элиминации. По ходу реализации проекта мы должны потерять если и не саму душу, то многое человеческое в своей душе.

Разрушено будет и социальное воплощение человеческого отношения к человеку. Например, уважение к старости. В эффективном мире «Детства 2030» старики только мешают - продуктивность их стремится к нулю,  а опыт и знания - обесценены. Общественные затраты на их содержание в этой системе координат выглядят как неоправданные расходы. Но прямо сказать об этом ещё нельзя, общество не готово. Поэтому возникает следующий текст:

До недавнего времени специалисты фиксировали, что в развитых странах (в основном в странах ЕС и США) за счет пенсионных систем общественное богатство смещено в пользу старости. Сегодня для развитых стран вопрос о том, куда должно оно должно быть смещено, является одним из ключевых: старость становится все дороже. Приходится повышать налоги на работоспособное население, тем самым, сокращая их уровень доходов и возможностей. Для России вопрос о перераспределении общественного богатства является одним из важнейших - будет ли оно перераспределяться в пользу стариков, и тогда богатым можно стать только к старости, работая на это всю жизнь, будет ли оно концентрироваться в среднем поколении (30-50 лет), либо будет перераспределено в пользу детства. ( «Статья», стр. 13 )

Нам предлагают сделку. Мы должны продать стариков. Экономическое обоснование очевидно: если общественное богатство сдвинуто в пользу детства, то твои дети подключаются к источникам финансирования с первых лет жизни, и у них появляется шанс быть обеспеченным всю свою жизнь. Иначе, пугают авторы проекта, богатство может прийти к человеку лишь в старости. Что лучше: быть состоятельным всю жизнь или в самые непродуктивные годы?

Богатства на всех не хватит. Если мы хотим инвестировать в детство, то эти средства откуда-то надо взять, их можно взять, например, у стариков. Они - иждивенцы. Их надо кормить тем, кто трудится, и с каждым годом всё больше.  Не то, что бы из стариков создавался образ врага, но авторы проекта настоятельно показывают, что интересы трудоспособной, активной части населения и интересы пенсионеров находятся в неразрешимом противоречии. Исподволь нас подводят к выводу, что от балласта следует избавляться. То, что старики, лишившись поддержки общества, начнут вымирать, не проговаривается. Но все участники дискурса это понимают. Современный пенсионер уже оторван от детей, не образует с ними единой семьи. А в будущем семья вообще не предусматривается. Где он ещё сможет получить поддержку, если общество от него отвернётся? Остаётся одно - умереть.

Следует заметить, как ловко обходится проблема социального неравенства. Если у нас есть только одна шкала - возрастная, то самыми богатыми получаются старики. Олигархи, бизнес-элита при такой постановке вопроса оказываются нераспознаваемы. Поэтому и перераспределить их богатство в пользу детства никак нельзя. Старики - единственный источник для финансирования.

Впрочем, авторы «Детства 2030» включают в социальный балласт не одних стариков. Не обязательно быть старым человеком, чтобы оказаться нетрудоспособным, можно, например, заболеть. Больной человек, прежде всего, хронически больной, также бесполезен для общества, а общество вынуждено растрачивать на него общественное богатство.  Потраченные на таких больных средства никак нельзя считать капиталом, ведь они не вернутся и не принесут прибыль. Поэтому без пересмотра отношения к медицине авторам проекта не обойтись:

...ориентация на то или иное состояние (здоровье или болезнь) не может быть проигнорирована. Ориентация на болезнь и больных приводит к росту числа больных и больниц, ориентация на здоровье приводит к культивации здорового образа жизни и разнообразию профилактических мер. ( «Статья», стр. 15 )

Человеку стоит помогать беречь здоровье до тех пор, пока он не потеряет его безвозвратно. Потерявший здоровье переходит из разряда человеческого капитала в разряд социальных отходов. Продолжать тратить на него средства - нерационально. В конце концов, мир «Детства 2030» - это мир здоровых, уверенных в себе хозяев жизни. Больницы в этот мир просто не вписываются.

Даже если инициаторам форсайт-проекта и не удастся ничего построить, они вполне  способны сломать существующий культурный контекст. Стоит только потерять бдительность и дать им волю, как довольно быстро привычные для нас социальные институты окажутся демонтированы. А дальше, если они не справятся с управлением, воцарится хаос, Гоббсова война всех против всех. Впрочем, если у них получится, лучше не будет. По крайней мере, для тех,  кто не поклоняется идолам эффективности и экономической целесообразности, мир авторов «Детства 2030» окажется невыносимо тяжким. Единственное хорошее решение - это  не дать им даже начать.  

Общая ситуация, благодаря  которой  возможно появление таких проектов, описана в работе Прометеевский ПРОЕКТ          

Проголосовать против активности ювенальной юстиции можно здесь