Мотив страха

Мотив страха в романах В.В. Набокова «Отчаяние» и «Соглядатай»

В романах В.В. Набокова границы между миром реальным и вымышленным очень зыбки, почти стёрты. Герман Карлович - герой романа «Отчаяние», но он же одновременно является его автором. Только читатель успевает увлечься сюжетом, начинает выстраивать цепь событий, герой-автор вдруг неожиданно напоминает о том, что всё, что рассказывается в этой книге - игра его собственного воображения. Герою нравится смотреть на себя со стороны. Им всё подвергается сомнению. Действительность нередко предстаёт как мираж. Выстроившаяся стройная картина немедленно разлетается на куски.

Использование сходных приёмов наблюдается и в романе «Соглядатай». Здесь герой (Смуров) как бы пересочиняет действительность, пытаясь преодолеть разрыв между прошлым и будущим, реальным и призрачным мирами. Придуманная героем его «жизнь после смерти» сливает эти миры, продолжает один в другом. Сочинительство героя - это и попытка «свержения» власти рока, подчинение действительности игре художественного сознания, воображения, возвращающего случаю «случайность, непреднамеренность». В капризной игре, разыгрывающейся в голове героя, становится возможным отождествление очень далёких персонажей и, наоборот, - дробление и размножение целостного (самого повествователя). Трагедия заключается в том, что размываются, становятся выдуманными не только окружающие люди, но и сам герой - Смуров. Потусторонняя сила, против которой так восстаёт «набоковский человек», оказывается единственной, которая может объединить, собрать воедино все части действительности, придать ей реальное бытие.

Вот эту раздробленную картину сознания героя и пронизывают мотивы различных страхов. Так в «Соглядатае» герой, придумывая собственную жизнь после самоубийства, стремится преодолеть страх смерти. В романе «Отчаяние» Герман испытывает сверхъестественный страх перед своим двойником, сочетающийся с любопытством и восторгом. Вообще у Германа много почти маниакальных страхов. Например, он боится зеркал. Как он сам говорит, это «страшная штука». Особенно его пугают «кривые зеркала, зеркала-чудовища»: «кривое зеркало раздевает человека или начинает уплотнять его, и получается человек-бык, человек-жаба». Таким образом, его одолевает совершенно суеверный страх перед зеркалом. Впрочем, суеверна и полна предрассудков и его жена, она боится сглаза, верит снам, кроме того она, по словам её брата Ардалиона, испытывает «священный ужас» перед своим мужем. Сам герой тоже видит странные сны, которые его тревожат. Вот один из них: «... будто нахожусь в длинном коридоре, в глубине - дверь, - и страстно хочу, не смею, но наконец решаюсь к ней подойти и ее отворить; отворив ее, я со стоном просыпался, ибо за дверью оказывалось нечто невообразимо страшное, а именно: совершенно пустая - голая, заново выбеленная комната, - больше ничего, но это было так ужасно, что невозможно было выдержать». Этот сон несколько напоминает один из снов Раскольникова. И после описания этого сна, Герман начинает рассуждать о своих «преступных задатках», о возможности совершения им «гениального беззакония». Эти размышления очень сходны с размышлениями Родиона Раскольникова о том, «тварь он дрожащая» или «право имеет». Набоков (вернее повествователь в романе) в принципе приравнивает Достоевского к создателям детективных романов: «Да что Дойл, Достоевский, Леблан, Уоллес, что все великие романисты, писавшие о ловких преступниках, что все великие преступники, не читавшие ловких романистов! Все они невежды по сравнению со мной». Читая этот пассаж, мы ещё не знаем и даже не подозреваем, какое преступление замыслил герой. О реальном замысле Германа мы узнаём только впоследствии, из его разговора с женой Лидой. Что удивительно, непосредственно перед совершением своего злодеяния впечатлительный и суеверный Герман испытывает, по его словам, «эпическое спокойствие» и даже чувствует «торжественный драматизм положения». Всё это преступление Ардалион затем в письме назовёт «мрачной достоевщиной».

Так как жизнь Германа застрахована, он подстраивает своё мнимое убийство, чтобы потом жить с супругой в уединении, вдали от суеты на полученные за него Лидой деньги, и теперь жить уже «машинально», без страхов и вечных поисков какой-то несуществующей истины. Здесь смерть приводит к избавлению от страхов.

После прочтения письма Ардалиона, которое тот написал после того, как преступление было раскрыто и когда он увидел, в каком жалком состоянии находится Лида, Герман пишет: «меня такая одолела дрожь, что все кругом затряслось...». Он считает его возмутительным, обвинения несправедливыми. Желанного освобождения от страхов не произошло, действительность стала лишь ещё ужаснее и мрачнее.

Мотив страх связан также с портретом Германа, который нарисовал Ардалион. Гераману снится кошмарный сон, в котором он видит отражение собственного лица в луже (здесь вновь отражение, хотя и не в зеркале), но на этом лице отсутствуют глаза. Реальная мотивировка этого сна такова: Ардалион говорит - «Глаза я всегда оставляю напоследок». Затем в самом портрете Герман видит «розовый ужас лица», щёки «бледны как смерть». На портрете тоже его двойник, который наводит на него страх.

Рассказчик видит целую серию снов, кошмарных, тяжёлых. Например, отвратительная собачка, которая ему снится, когда они вместе с Феликсом ночуют в провинциальной гостинице. Это была та ночь, когда Герман уже было решил отказаться от своего преступного замысла. Образ этой мерзкой собачки возникнет ещё раз, когда Герман начнёт рассуждать о жизни после смерти. А в загробном мире его пугает то, что нет никакой гарантии, что родные души, которые якобы окружат вас в раю, есть подлинные души близких людей, а не «ряженые демоны», отвратительные собачки. В этом состоит для Германа ужас бессмертия.

Феликс, двойник Германа, тоже боязлив. Он достаточно недалёк, хотя любит показать свой житейский опыт, мудрость в некоторых вопросах. Он недоверчив, но банальная жажда получить деньги заставляет его совершать неразумные поступки (такие как написание шантажных писем до востребования). Так он сам решает свою участь и можно сказать идёт в лапы к Герману, который теперь уже до конца осуществляет задуманное им преступление.

Вспомним несколько строк из заключительной части роман: «Как только наступала ночь и по комнате начинали раскачиваться тени листвы, освещённой на дворе одиноким фонарём, - у меня наполнялось бесплодным и ужасным смятением моя просторная, моя нежилая душа. О нет, мертвецов я не боюсь, как не боюсь сломанных, разбитых вещей, чего их бояться! Боялся я, в этом неверном мире отражений, не выдержать, не дожить до какой-то необыкновенной, ликующей, все разрешающей минуты, до которой следовало дожить непременно, минуты творческого торжества, гордости, избавления, блаженства». У героя есть ощущение, что он живёт в мире отражений, некоем зазеркалье. Как в идеалистической платоновской философии, где наш призрачный мир есть лишь отражение подлинного. В этом нашем мире отражений всё непонятно, сумрачно. Герман, по всей видимости, не раскаивается в содеянном им преступлении. Ему не страшны видения из иного мира. Другие страхи сейчас наполняют его смятенную душу. Он ждёт разрешения своего кризиса.

Когда постояльца гостиницы из газет узнают о совершенном в Германии преступлении и доктор сообщает об этом Герману, того одолевает приступ бешенства. Он в страхе читает газету, потом теряет из виду статью, как в кошмарном сне начинает её искать, надеясь не найти, надеясь на то, что это всё только грёза. Однако же, это всё оказывается реальностью.

Герой, как в «Отчаянии», так и в «Соглядатае», испытывает страх перед тем, как опустить письмо в почтовый ящик, ему не хватает решительности сделать это самостоятельно, он прибегает к помощи других. У героя есть ощущение, что сейчас он совершит что-то непоправимое, и назад пути уже не будет. В «Соглядатае» нет непосредственно этого мотива, но очень знаменательна сцена у почтового ящика, когда Смуров отнимает у Романа Богдановича его дневник в виде писем приятелю.

А вот уже почти самый конец романа «Отчаяние»: «Зеркала, слава Богу, в комнате нет, как нет и Бога, которого славлю. Всё темно, всё страшно, и нет особых причин медлить мне в этом тёмном, зря выдуманном мире». Вновь звучит мотив выдуманного, неподлинного бытия, из которого и проистекают все страхи героя. Здесь Герман уже не ждёт «ликующей, всё разрешающей минуты», он уже перестал в неё верить. Ждать уже больше нечего и бояться нечего. Это и есть холодное, безнадёжное отчаяние. У  Германа не осталось никаких ориентиров в жизни. Как заключает и сам Герман, он пришел к состоянию безвыходного отчаяния. Тупой страх перерос в отчаяние. Это слово и стало заглавием романа. Всё оказалось против Германа. Не существует абсолютных двойников, не нужно искать в людях собственное отражение.

Роман «Отчаяние» можно назвать историей одного преступления, в то время как роман «Соглядатай» - это, как пишет Марина Гришакова в статье «О визуальной поэтике В. Набокова», «расследование несовершенного преступления». И по её же словам, метасюжет романа - поиск своего зеркального отражения. Важную роль в романе играет игровое начало, которое состоит в неполном совпадение рассказчика и героя. Смуров является двойником рассказчика, как бы его зеркальным отражением, но читатель далеко не сразу об этом догадывается. В романе «Соглядатай» также очень важны переклички с Достоевским. Есть параллели между Смуровым и героем «Записок из подполья», который тоже напряжённо занимается самокопанием, тревожно ищет в других людях своё собственное отражение.

Героя (Смурова) преследуют уныние и страх. Как он сам выражается, он не умеет жить машинально, он постоянно наблюдает за собой, за своими поступками, скрупулёзно их анализирует. Герой не может разобраться в себе, отсюда произрастают все его страхи.

У Смурова есть и сугубо бытовые страхи, так, он боится мужа Матильды, своей любовницы, его мести, которой он всё-таки не избежал. У него есть мания преследования, навязчивые идеи. Смурову, как и Вайнштоку, торговцу книгами, кажется, что за ним кто-то постоянно ведёт наблюдение, некий агент, фиксирующий каждый его шаг.

У Смурова и Германа Карловича огромное количество общих черт, общих страхов. Вот как размышляет Смуров: «Страшно, когда явь вдруг оказывается сном, но гораздо страшнее, когда то, что принимал за сон, легкий и безответственный, начинает вдруг остывать явью». Такие мысли могли посещать и Германа Карловича. Хотя здесь герой уже как бы противоречит самому себе. Да, страшен наш призрачный мир, мир неверных сущностей, мир-зазеркалье, мир-сновидение. Но есть нечто более страшное, а именно прямо противоположное. Человек уже привык жить в этом, созданном им самим мире-призраке, он сжился со своими страхами. Но как оказалось, это ещё не всё. Человеку ещё страшнее просыпаться, видеть реальность, которая ещё более жуткая, чем сон.

Вот, что пишет Смуров в конце романа «Соглядатай»после того, как он нашёл в стене замазанную дырку (вещественное доказательство того, что он стрелял в себя), вот какой итог он подводит: «... она [дырка] доказывала мне, что я действительно умер, мир сразу приобретал опять успокоительную незначительность, я снова был силён, ничто не могло смутить меня, я готов был вызвать взмахом воображения самую страшную тень из моей прошлой жизни». Да, мы видим, у Смурова теперь нет страха ни перед прошлым, ни перед настоящим, да и ни перед будущим, для него на данный момент нет ничего неясного. Пожалуй, тот момент, когда Смуров увидел в стене замазанную дыру, и был той самой «ликующей, всё разрешающей минутой», которой не мог дождаться Герман. Это позволило Смурову в конце романа, как заклинание, повторять слова: «Я счастлив, я счастлив...», - чтобы все в конце концов в это поверили. Он свободен, у него не осталось больше страхов. Но всё же с каким отчаянием произносит Смуров это своё «я счастлив». Таким образом, во многом финалы романов «Соглядатай» и «Отчаяние» сходны, как сходны характеры Смурова и Германа, их видение окружающей реальности (или призрачности?) и, наконец, их страхи.

Список использованной литературы

1.      В. Набоков. Собрание сочинений в четырёх томах. Т. 2, 3. М., «Правда», 1990.

2.      М. Гришакова. «О визуальной поэтике В. Набокова».

3.      Максим Д. Шраер. Набоков: темы и вариации. Академический проект. Санкт-Петербург. 2000.

4.      Анастасьев. Феномен Набокова. М., 1992.