Культуролог в ЖЖ 
Культуролог в ВК
Демократия, политический рынок и национальные приоритеты |
Автор размышляет над тем, каковы пределы демократии в современном мире и чем она может помочь России.
О «свободе и демократии» сегодня говорят уже не потому, что они должны привести общество к лучшему состоянию, а просто потому, что «альтернативы нет». Мы как бы просто обречены на развитие по этому пути. И вроде как нечего возразить. Это, конечно, парадокс. Путь «свободы и демократии» оборачивается острым экономическим кризисом и погружением в состояние бесперспективности и безнадёжности для всех стран, на него вступивших, а в бывшем СССР и странах Восточной Европы – также демографическим кризисом, что ещё более усиливает ощущение распада. Более того, трудно отрицать, что в тупик зашёл и сам «авангард человечества» - западные страны. Как минимум, мы видим там три фундаментальные проблемы: 1. Тот же демографический кризис. 2. Отсутствие самодостаточности. Наполовину и даже более (по разным позициям) они обеспечивают свои потребности за счёт привозных природных ресурсов. А в силу причины №1 – также и трудовых ресурсов. Понятно, что экономическое развитие остального мира, неизбежно означающее переключение потоков ресурсов, станет катастрофой, прежде всего, для стран «золотого миллиарда». 3. Моральный кризис, забвение традиционных норм. Даже, пожалуй, хуже. Речь идёт не о простой распущенности, а о выстраивании некоей «новой морали», несовместимой с жизнью и при этом закрепляемой законодательно. Наконец, Запад совсем недавно по историческим меркам получил очень мощный цивилизационный удар. Гитлеровский режим, порождение западного общества, перед которым сам Запад спасовал, был сокрушён варварской и тоталитарной Россией. Честно говоря, вполне можно понять замалчивание на Западе роли Советского Союза в войне. Такое признать для них было бы крайне болезненно, пожалуй, более болезненно, чем принято думать. Возможно даже, это означало бы поставить под сомнение все западные устои. Несколько забылась (да и выглядела не так страшно) во многом аналогичная история с Наполеоном, который также подмял под себя всю Европу, и которого также сокрушила Россия. И, если вдруг Запад породит нового Наполеона или Гитлера, что нельзя совсем уж исключать, глядя на нынешние западные тенденции, кому придётся его «обламывать»? Запад, очевидно, не способен справляться с собственными проблемами своими силами, не справится и в этом случае. Всё это, конечно, не к тому, чтобы как-то унизить Запад и доказать его «неполноценность». Скорее, это просто иллюстрация того, что все мы в этом мире взаимосвязаны, все каким-то образом друг друга дополняем, и нет особых резонов делить цивилизации на «правильные» и «неправильные». Но это происходит, «правильной» цивилизацией объявляется именно Запад, хотя какая-то своя ущербность в нём есть. И, с одной стороны, понятно, что обвинять в этом непосредственно многопартийную систему или свободный рынок было бы безосновательно. Что, если там придёт диктатура одной политической силы и тотальное государственное планирование, то эти кризисы будут преодолены? А, с другой стороны, чувствуется, что какая-то связь между «свободой и демократией» и системным кризисом есть. То же и у нас. Идём куда-то не туда, все или почти все понимают. Либерализм много и успешно громили в словесных баталиях. «Но где альтернатива?», - спросит любой либерал, - «Вы предлагаете вернуться в советскую идеологическую, политическую и экономическую систему?». Нет, этого никто или почти никто не предлагает. «Тогда какую систему вы можете предложить?» - продолжает спрашивать либерал. Ответа нет, потому, что «третьей» системы действительно никто предложить не может. «Ну и заткнитесь. И вообще, радуйтесь и скажите спасибо, что можете публично говорить всё, что угодно» - наносится заключительный удар. Все остальные возражения звучат как беспомощный лепет. Страна напоминает мужика из анекдота, пришедшего к ростовщику занимать рубль. Ростовщик ставит условия: отдать в залог что-нибудь, допустим, топор; а через месяц – вернуть два рубля. Мужик соглашается, отдаёт топор, получает рубль. Тогда ростовщик говорит: «Слушай, тебе ведь тяжело будет через месяц отдавать сразу два рубля. Давай разобьём платёж – отдай один рубль сейчас, а ещё рубль – через месяц». Мужик подумал и опять согласился. Отдал ростовщику рубль, который у него же только что взял. Потом вышел на улицу и подводит итоги: «Так… Денег нет, топор в залоге, и ещё рубль должен. И ведь всё правильно!». Это, наверно, может служить иллюстрацией к теме «что такое потребительский кредит», но здесь не об этом речь. Наверно, будь мужик поумнее и понапористее, он бы выторговал для себя более выгодные условия кредита. Хотя всё равно оставался бы в невыгодном положении должника, в котором оказался уже в том момент, когда пришёл просить взаймы. Подобно ему те, кто спорит с «либерально – демократической системой», зачастую оказываются должниками. В данном случае – должниками той системы координат, в которой мыслит и действует либерализм. Давно является общим местом, что многие из тех, кто сейчас говорит о безальтернативности либерально – демократического пути, не так давно так же убедительно говорили и о безальтернативности пути коммунистического. Но это же естественно. Это просто точки А и Б на одном и том же отрезке. И в этой системе координат путь сводится к, прошу прощения за тавтологию, системе в чисто техническом её понимании. Глубокие и сложнейшие понятия отождествляются с определёнными техническими параметрами. «Много партий – одна партия», «государственная собственность – частная собственность», «демократия – диктатура», «свобода (в смысле – большой набор разрешённых законом слов и действий) – отсутствие свободы (в смысле – меньший набор того же самого)». И именно в этом всё дело. Но ведь ясно, хотя бы на уровне интуиции, ощущений, что дело не в этом. И такая редукция реальной жизни к механическому набору характеристик подобна, например, попытке оценить, скажем, любовь мужчины и женщины по количеству поцелуев и ласковых слов или каким-то другим внешним параметрам. Но, подобно тому, как в отношениях между людьми, очень хороших по внешним признакам, может быть отчуждённость и пустота, в «свободе и демократии», о которых говорят, тоже чего-то неуловимо не хватает. Свободы есть (ряд частных свобод), а одной свободы нет. И «демократия – это когда все говорят, что хотят и делают то, что им говорят» - тоже похоже на правду. Не у нас эта пословица появилась, а именно в странах победившей «свободы и демократии». Важно, что свободу и демократию в качестве своих главных идеалов провозглашают практически все революционеры – ниспровергатели «тиранических режимов»: «Но мы поднимем гордо и смело Сильные слова и написаны, наверно, вполне искренне. И всегда революционеры говорили о том, что борются за власть народа, т.е. демократию, которая должна сменить власть кучки паразитов на народном теле. А уже в эпоху правления коммунистов говорилось о том, что у нас свобода и демократия, именно у нас, а не в капиталистическом мире, где лицемерные слова о свободе и демократии просто маскируют обман и угнетение трудящегося человека. И в этом была, по крайней мере, большая доля правды. А сейчас впору такое говорить уже о нынешней России. Получается, что и свобода, и демократия в понимании большей части людей – нечто вроде счастья и любви. Но, вроде бы, не приходит в голову говорить о технологиях или формулах любви и счастья. Никто не говорит, что есть определённый набор признаков любви, а если он отсутствует, то это не любовь вовсе, а ненависть. И наоборот – если этот набор внешних проявлений в отношениях между людьми присутствует, то можно смело говорить, что они друг друга любят. Но применительно к свободе и демократии подход именно таков. Так что есть, всё-таки, эта самая демократия? Начнём с неё, это, всё-таки, несколько проще, свобода – понятие слишком глубокое и сложное. Есть ли «формула демократии»?
Далее остаётся немного вдуматься, чтобы понять, насколько широко можно трактовать это понятие, и сколько аспектов оно содержит. Власть народа над кем? Здесь ответ, наверно, один – над собой. Но с помощью каких механизмов народ может сам собой править? Да с помощью каких угодно. Например, народ своей волей может поставить над собой царя. Что, собственно, и было, например, в 1613 на Руси – прогнали интервентов, поставили царя и разошлись по домам. Если кто-то скажет, что это не демократия, пусть объяснит – почему. Почему демократия – тогда и только тогда, когда народ выбирает себе власть из нескольких политических партий и/или персон, которые ему кто-то предложил (с этим «кем-то» тоже надо разобраться)? А разве действия царя не могут «реализовывать волю народа, по крайней мере, народного большинства»? Другой аспект, быть может, ещё более важный. «Народ» - это нечто целое? Помимо того, что каждый из нас – личность, мы ещё образуем некую коллективную личность под названием «народ»? Или «народа» как такового на самом деле нет, это просто механическая совокупность людей, проживающих на данной территории, т.е., по сути – синоним слова «население»? Либералы, по сути, дают именно второй ответ на этот вопрос, и понять их можно. Народ как единая личность, как единый организм – нечто не вполне осязаемое. Кроме того, при этом велик соблазн у того или иного объявить именно себя головой этого организма. Однако понимание народа как механической совокупности людей, в свою очередь, приводит к абсурду. Последовательная демократия в этом случае – «один человек – один голос», т.е. все люди в равной мере обладают властью. Но ведь люди слишком неравны с точки зрения как способности властвовать, так и адекватно оценивать того или иного кандидата во власть. Слишком неравен у людей целый набор «объективных» и «субъективных» показателей: жизненный опыт, профессиональный опыт, способность разбираться в людях, способность управлять людьми, ум, нравственные качества, наконец – просто степень информированности; осведомлённости о тех или иных кандидатурах и т.д. Считать каждого в равной степени экспертом довольно несерьёзно. Никому ведь не придёт в голову, к примеру, решать вопрос о выборе места для строительства атомной электростанции механическим большинством голосов жителей данного региона. Это дело слишком серьёзное. В отличие от вопроса, кто будет нами править? Напоминает анекдот, где жена спрашивает мужа, почему машину он выбирает уже полгода и всё не может выбрать, а ей в своё время сделал предложение через два месяца после знакомства. «Видишь ли, дорогая», - отвечает муж, - «машина – дело серьёзное…». Но тогда что? Делить людей на достойных и недостойных выбирать власть и властвовать самим? «А судьи кто?» Получается, единственный выход - если достойнейшие приходят к власти каким-то «естественным путём», как бы сами по себе, независимо от воли конкретных людей. Но дело даже не в этом. Если мы не рассматриваем народ как некое целое, то демократия - это просто власть большинства. Т.е. тех, кто оказался сильнее по какому-то признаку, в данном случае – количественному. Но, вообще-то, те, кто многочисленнее, при прочих равных всегда сильнее. Если меньшинство им добром не подчинится, они его силой заставят. Причём здесь демократия в смысле чего-то светлого, разумного, правильного и т.д. Обычный «закон джунглей». Право силы, определённым образом оформленное. Ну и что такое воля народа? Воля у народа, в принципе, одна – «за лучший мир». А уж потом из тех, кто этого понимания придерживается, есть смыл выбирать тех, кто предложит «технологию», вызывающую наибольшее доверие у большинства. Если же власть не придерживается аналогичного с народом (или его большинством) понимания, «что такое хорошо и что такое плохо», то демократизм всей системы вызывает большие сомнения, даже если эта власть выбрана народным большинством из нескольких предложенных кандидатур. На самом же деле все эти вопросы выглядят слишком мучительно до тех пор, пока сохраняется нынешнее положение вещей, когда: 1. Демократия рассматривается как самоцель. 2. При этом непонятно, что это, вообще, такое. Политический рынок, политический плюрализм, политический монополизмТо, что в наше время принято называть демократией, правильнее, конечно, называть не демократией, а системой политического рынка или рынка власти или, скажем, рыночной политики (по аналогии с рыночной экономикой). Это прямая проекция рыночного принципа в политическую жизнь. Кандидаты – поставщики товара, избиратели – потребители. Власть потребителя обеспечивается благодаря политическому плюрализму, т.е. наличию конкуренции между поставщиками. Разница лишь в том, что дела для потребителя обстоят значительно хуже, чем на «нормальном» товарном рынке. По следующим причинам: 1. Потребитель, по сути, платит за обещание поставить товар. Если товар не поставлен (предвыборные обещания не выполнены), то никакой неустойки поставщик не платит, она просто не предусмотрена. В бизнесе невыполнение договорных обязательств является нарушением закона. В политике невыполнение предвыборных обязательств нарушением закона не является. 2. Без практически любого отдельно взятого товара потребитель может обойтись. Без государства обойтись намного сложнее. Собственно, и попытка обойтись (не пойти на выборы или проголосовать «против всех») ни к чему не приводит. Кто-то да будет над тобой поставлен. Т.е. диктат поставщика, при всём плюрализме, налицо. 3. В случае с «нормальным» рынком человечество пришло к пониманию необходимости его регулировать. В частности, принимать антимонопольные меры. Для этого существуют определённые государственные структуры, стоящие над рынком, опирающиеся на определённое законодательство и обладающие определёнными властными рычагами. Того же, кто стоит над политическими силами, в системе политического рынка не предусмотрено. 4. Человечество пришло также к пониманию того, что ряд вещей, необходимых людям, рынок дать не может. Прежде всего, это касается долгосрочных проектов, имеющих общенациональное значение, но очень часто нерентабельных. В итоге целые сферы (оборона, образование и др.) частично или полностью выведены из сферы влияния свободного рынка. Политический рынок тоже многого не может, причём по той же причине - для поставщика политического товара ближайшие выборы важнее, чем судьба следующих поколений. Но управы на него и здесь нет. Разумеется, и здесь вопрос: «А судьи кто?». Но речь не о том, чтобы каким-то методом определить «достойного» быть «политическим монополистом». Любой объект или явление сначала появляется, а уж затем начинает регламентироваться законодательно. Например, представим себе такую счастливую страну, где люди не воруют. Понятно, что в этом случае в законодательстве страны статьи, предусматривающей ответственность за воровство, просто не будет. Из чего не следует, что воровство в этой стране разрешено. Так же и политическая монополия сначала складывается как результат сложных общественных процессов, и уже потом её распознают в качестве таковой и думают, что делать дальше. В либерально – демократической мысли политическая монополия – всегда и однозначно плохо. Хотя о монополии в чисто экономическом смысле так категорично не говорят. Если же рассматривать «борьбу за демократию», тем более, если одна страна борется за демократию, в том числе – с помощью бомбардировок, в другой стране, в нормальных рыночных терминах, то это борьба вовсе не за идеалы, а за интересы, за рынки сбыта. Это борьба за то, чтобы допустить новых поставщиков политического товара на рынок власти. И диктуется это не интересами потребителей, т.е. граждан страны, а интересами этих поставщиков или, чаще всего, теми, кто за ними стоит. Если на рынок пытается пробиться производитель товара, разве выход на рынок происходит на основе волеизъявления потребителей? Нет, товар появляется на рынке явочным порядком, и далее он предлагается потенциальному потребителю, а точнее – навязывается с помощью назойливой и не всегда чистоплотной рекламы, а порой и с помощью искусственного создания такого положения вещей, когда без товара не обойтись, несмотря на всё побочные эффекта его употребления. Никто не отрицает, что в сфере «чистой» экономики не все товары полезны, и ограничения или даже запрет на тот или иной товар в ряде случаев оправдан. Причём этот ряд случаев практически невозможно определить, исходя из каких-то чётких критериев (за исключением разве что самых вопиющих случаев, например, если товаром являются сильные наркотики). Чаще всего, в каждом конкретном случае уполномоченными лицами принимается конкретное решение, и практически всегда можно найти аргументы против данного решения, и упрекнуть тех, кто его принимает, в недобросовестности, личной заинтересованности, лоббировании «своих» и т.д. Тем не менее, это обычно рассматривается как штатная ситуация, из которой никто не делает глобальных выводов. Однако ограничения на поставку того или иного политического товара не допускаются. При этом в роли «уполномоченного лица», определяющего полезность данного товара для потребителей, выступает тот, кто сильнее. Вопрос: «А судьи кто?» остаётся. Впрочем, сказать, что ограничения не допускаются, было бы неправильным. Те, кто сейчас присвоил себе роль судей и уполномоченных лиц, определяющих, какой политический товар полезен, какой – вреден, очерчивают круг вредных политических товаров. Например, в этом кругу находится нацизм – человеконенавистническая идеология и политика. Да, но найдётся немало аргументов, доказывающих, что и либерализм является такой же человеконенавистнической идеологией и политикой. Низведение человека до уровня товара на рынке и, как крайний вариант либерализма, социал-дарвинизм – разве это не человеконенавистничество? Можно не без успеха доказывать и то, что реальное число жертв либерализма не меньше, чем число жертв нацизма. Только умерщвление идёт несколько другими способами. Вообще, можно не без оснований назвать человеконенавистнической любую концепцию, говорящую, что человек не есть образ и подобие Божие, а есть, допустим, высокоорганизованное животное. Однако самопровозглашённые судьи и уполномоченные лица «политический товар» религиозного свойства помещают, практически, в тот же круг запрещённых товаров, что и нацизм. Вроде бы, слишком отвлечённо – причём здесь «образ Божий» или «высокоорганизованная обезьяна» и реальная «приземлённая» политика? Тем не менее, при чём. Политика – искусство управления людьми. Как можно управлять объектом, не имея никаких представлений о его сути? И эти представления у серьёзных политиков есть, и, по большому счёту, политика тоже делается на основе определённой антропологии. Мы и на примере нашей страны прекрасно видим, по крайней мере – чувствуем, что у православных антропология одна, у коммунистов – другая, у либералов – третья. Это не единственная проблема политического рынка. Если «демократический» претендент на власть говорит примерно следующее: «Выбирайте нас, а не выбирайте, допустим, коммунистов, потому, что они вас загонят в ГУЛАГ и лишат свободы и демократии», в этом уже есть внутреннее противоречие. Ибо если ГУЛАГ нам могут устроить коммунисты, значит, по определению, его могут устроить и демократы. Поскольку кто бы ни пришёл к власти, он обретает одни и те же рычаги. Одно из двух – или у власти в принципе нет рычагов для того, чтобы поработить народ, или они есть. И понятно, что во втором случае ни о какой демократии и речи быть не может. И никакой политический плюрализм ничего не гарантирует, ибо любая политическая сила, пришедшая к власти, тут же имеет возможность его упразднить. Если же нам просто предлагают поверить на слово, что условные демократы никогда не загонят нас в ГУЛАГ просто потому, что они такие хорошие, и это противоречит их мировоззрению, тогда почему бы не поверить и КПСС, и царю? К сожалению, надо признать, что, поддаваясь аргументам про ГУЛАГ, мы вели себя попросту инфантильно, на уровне детского сада. Что-то вроде: «Мария Ивановна добрая воспитательница, она разрешит нам с горки кататься, а Анна Петровна – злая, она не разрешит». И за это, в общем, должно быть стыдно. Прежде всего, за паралич мышления. Ну, очевидно же для взрослого человека, что, если ты кого-то выбираешь, то он тебе не начальник и не может тебе что-то разрешить или запретить, и ты всегда можешь расторгнуть с ним отношения. А, если он тебе начальник, значит, никого ты реально не выбираешь, может быть только иллюзия выбора. Грубо говоря, «где-то тебя кидают». Если говорить о демократии как «непосредственном» народовластии, то рычаги управления властью должны быть непосредственно у народа, «народа в целом» или народного большинства. Подобно тому, как рычаг управления поставщиком товара есть непосредственно у потребителя, который может просто разорвать контракт. Между прочим, нельзя говорить, что у народа этих рычагов в принципе не может быть. Уж в самом крайнем случае народ может попросту восстать. Но тогда нужно говорить о том, что у народа всегда есть рычаги, просто по ряду причин он не всегда ими пользуется. Здесь легко столкнуться с возражением сторонников системы политического рынка: «Политический плюрализм нужен именно, чтобы избегать восстаний. Народу не нужно идти на баррикады, если среди ряда политических сил он может выбрать те, которые наилучшим образом исполнят его волю». Но, во-первых, вернёмся к сказанному выше. Политический плюрализм, если у власти в принципе есть рычаги для того, чтобы стать политическим монополистом, остаётся пустышкой. Во-вторых, можно рассмотреть два варианта плюрализма. В первом он реален, т.е. несколько политических сил действительно борются за власть в стране. Но это, по сути, гражданская война. И, возможно, единственный рычаг, удерживающий от её перехода в «горячую фазу», кроется, опять же, в самом народе – в его нежелании воевать. Во втором случае политический плюрализм является только ширмой, т.е. наверху «всё схвачено», а различные политические силы фактически искусственно созданы, чтобы создавать у народа иллюзию демократии. Разновидность этого варианта – «олигополистический сговор» ведущих политических сил. Если так, то реальностью является политический монополизм, и тогда просто лучше было бы, если бы он проявлялся в открытом виде – власти ли царя, одной политической партии или даже какой-нибудь «военной хунты». Это было бы более честной и открытой позицией власти по отношению к народу. Путь «русской демократии»Нам то, что называют свободой и демократией, если быть до конца честными, «спустили сверху». Что само по себе заставляет усомниться в том, что это на самом деле демократия. Снизу, как уже говорилось, была восстановлена русская монархическая государственность в 1613 г. Снизу же была установлена и советская власть. Независимо от того, как к ней относиться (и можно говорить и о том, что даже народ не «всегда прав»), но это результат прямого столкновения больших народных масс. Гражданская война – самый «чистый» случай если не демократии, то, во всяком случае – политического рынка и плюрализма. Но уж больно жестокий случай. Что, на самом деле, в принципе свидетельствует против системы политического рынка. Это всегда гражданская война, более или менее скрытая или открытая. Если же посмотреть на историю самой советской или коммунистической власти, то мы видим, что в послевоенные годы происходило мощное движение не только к росту материального благополучия, но и к смягчению нравов и снижению количества запретов. Т.е. КПСС – монополист политического рынка шла навстречу потребителю – народу, несмотря на то, что оставалась монополистом. Если вдуматься, это очень интересный факт. Если мы отрицаем добрую волю монополиста как такового и его «жалость» к потребителю, то развитие ситуации в 40-е – 80-е гг. в СССР говорит о наличии (у народа или кого-то ещё) рычагов влияния на власть в отсутствии политического плюрализма. Далее, отмена монополии произошла (во всяком случае, формально) волей самого монополиста. Он не был потеснён на политическом рынке другими поставщиками. Однако это не было расчленение монополии на несколько компаний, хотя, в общем, все политические партии России «родом из КПСС». Это было, если говорить в рыночных терминах, односторонним отказом поставщика от своих обязательств перед клиентом. Далее происходили и вовсе странные вещи. Строго говоря, единственной серьёзной политической партией на обломках КПСС в течение 10 лет была КПРФ. Но она была в оппозиции. Но тогда в оппозиции кому? Некоему «антинародному режиму» или «демократическим силам» (это уж кому как больше нравится)? Кем бы этот режим или силы не были созданы, но он (они) не смог (не смогли) даже оформиться в нормальную политическую партию. Хотя смогли многое другое. И это, конечно, была сила, хотя в «каноны» политического рынка всё это не вписывается. И далее, в самом начале уже 21 века появилась политическая партия – «Единая Россия», которая не просто потеснила КПРФ на политическом рынке, но просто вытеснила её, тем более – прочие партии. Проще всего было бы сказать, что очередной «проект Кремля» по созданию «партии власти» наконец оказался успешным, в отличие от первых двух провальных проектов: «Выбор России» и «Наш дом – Россия». Но назовите формулу успеха. Объединение государственных чиновников («Единую Россию» называют и партией чиновников) – людей, обладающих административным ресурсом? Перехват социальных лозунгов КПРФ? Но если всё это так просто, почему этого не удалось раньше? Есть и ещё одна странность: «Единая Россия», конечно, не в оппозиции к правящему «режиму», но, так сказать в «полуоппозиции» к нему. И, складывается впечатление, что в той же «полуоппозиции» к «режиму» находится и сам президент (а «Единую Россию» называют ещё и пропрезидентской партией). Где именно этот режим сконцентрирован, точно не скажешь. Структурно он не оформлен или слабо оформлен. Он как бы рассыпан бисером в разных органах власти и в обществе. Вероятно, максимальна его «концентрация» в правительстве, но не только в нём. Так, впрочем, было, начиная с 1992 г. Сейчас представителей «режима», действительно, несколько прижали. Но своё дело они продолжают делать, хотя их мало. Причём на гигантов интеллекта и воли (пусть даже злого интеллекта и злой воли) они не похожи. Так же, как и 10-15 лет назад «сила» или «режим» представлены горсткой ничем не блещущих личностей, причём по закону их очень легко отстранить от власти. И здесь проще всего было бы сказать о чём-то вроде «масонского заговора». Но это было бы попыткой уйти от вразумительного ответа. Одним из возможных вариантов ответа был бы тот, что, несмотря на серость и организационную рыхлость этих «сил» их сила (прошу прощения за тавтологию) в том, что у них есть программа, базирующаяся на определённой системе ценностей. Точнее, стандартный набор операций, который надо провести. Прочее им неинтересно, в том числе – чем это закончится для России. Они знают, что болит и как это лечить. А всё, что пока знают их оппоненты – то, что диагноз поставлен неправильно. Как, бывает, болит у человека желудок, и его даже можно некоторое время лечить, и даже не без успеха, более того – его даже нельзя не лечить «от желудка», поскольку он действительно нездоров, но болит у него на самом деле душа (или пусть дутее «нервы»). Но этого недостаточно, чтобы предложить альтернативный набор стандартных операций. Более того, не факт, что он вообще есть. Но, как бы там ни было, то, что имеет место в российской системе власти, на политический рынок никак не похоже. И не факт, что мы движемся в сторону его развития. И в любом случае, очевидно, что политический рынок не только, мягко говоря, не совершенен и обманывает потребителя на каждом шагу, но ряд его ключевых недостатков неустраним в принципе. Кроме того, как и в «чистой» экономике, мы видим на конкретных примерах, что идеальных рыночных схем нет. Это не только грустно, но просто непонятно, как при этой «дикой рыночной вакханалии» страны и народы вообще существуют. Вероятно, есть глубинные структуры, всё-таки, контролирующие этот рынок. Причём создаются они более или менее «естественным» путём, судя по тому, что не видно, чтобы кто-то создавал их специально. И, в том числе, «история становления российской демократии» это подтверждает. | |||
Алексей Белых «Прибытие московского посольства
|
Вернёмся к примеру, приведённому выше: Когда в 1613 г. народ прогнал интервентов, он поставил царя, а не создал демократическую систему в современном виде. Но ведь очевидно, что, при господствовавшей тогда системе ценностей люди не могли рассматривать власть как товар, который можно купить на рынке. Не говоря уже о том, что по ряду причин построить «западную демократию», видимо, было просто технически невозможно.
А на Западе, кстати, в то время уже потихоньку начинали рассматривать весь мир как рынок.
Однако ведь и представители «третьего уровня» ничего не гарантируют. Да, «борьба идей» имеет место, и ни одно общество не застраховано от катаклизмов вплоть до гражданской войны и распада. Однако по отношению к «рынку идей» уж точно никакой антимонопольный комитет создать нельзя. Значит, победившая идея или система ценностей побеждает и закрепляется, как правило, надолго. Что гарантирует определённую стабильность.
Однако и это не последний уровень и не последняя гарантия стабильности. «Идейные вдохновители» очень часто просто обслуживают интересы «сильных», отрабатывая их заказ. Иногда это просто означает, что реальным «идейным вдохновителем» является этот самый заказчик, а обслуживающий его идеолог просто озвучивает его мысли. Но иногда нет. Идеи тоже бывают одноразовыми.
И проблема людей «третьего уровня» в том, что они необязательно независимы, точнее даже – никакая «система» не гарантирует их независимости, скорее – наоборот. Они могут отражать вовсе не картину мироздания, в которую действительно верят, а чей-то интерес. Впрочем, это означает автоматически, что реальными носителями идейной власти они не являются. Такое бывает и среди духовенства, а среди философов, идеологов и т.д. – тем более. Более того, в обществе может происходить отбор (точнее, антиотбор), когда штат «профессиональных» идеологов комплектуется именно конъюнктурщиками, а иные туда просто не попадают. Поэтому носителей идейной власти не стоит отождествлять с определённой профессиональной группой. Скорее, их можно отождествить с людьми, не поддающимися конъюнктуре, а это категория не профессиональная, не социальная, не классовая и т.д., а скорее личная.
Это несколько похоже на притчу о том, что мир держится на четырёх праведниках. С той разницей, что идеи не всегда праведны.
Возникает вопрос: «Есть ли такие люди вообще?» Или же «бытие определяет сознание» без остатка и миром правит «интерес» в чистом виде? С этим можно было бы согласиться, если бы все этот самый интерес, и личный, и общественный, понимали одинаково. Но это не так. Даже если согласиться с тем, что единственной реальной движущей силой мира, единственным реальным интересом является интерес к богатству и власти, остаётся непонятным многообразие, как форм власти и способов её употребления, так и распоряжения богатством.
О приоритетах
Так что, демократия (в виде политического рынка), свобода слова, свобода частного предпринимательства и т.д. – это «хорошо» или «плохо»?
О свободе выше говорилось лишь вскользь, и ниже подробно говориться не будет. Понятие это, повторимся, слишком сложное и «глобальное». И, главное, про него можно сказать то же, что и про демократию. Демократия не сводится к политическому рынку; более того, возможен и политический рынок без демократии, т.е. без реальных рычагов контроля потребителя над поставщиком. В этом случае, конечно, рынок является фикцией. Точно так же и свобода не сводима к механическому набору разрешённых слов и действий. Более того, свободы может и не быть даже при очень широком наборе разрешённого. Собственно, то, что разрешено, уже, возможно, в принципе не относится к категории свободы. Если человеку или народу что-то разрешает какой-либо внешний неподконтрольный ему источник, тот же источник так же ему это и запретит.
Звучит банально, но свобода и демократия в тех лучших смыслах, которые в эти слова вкладывают люди, есть, всё-таки, нечто внутри, а не вне нас.
Ну, так «хорошо» или «плохо»? И есть ли альтернатива?
Ответ: ни хорошо, ни плохо, а вопрос об альтернативе бессмыслен. Бессмысленно обсуждать, каким транспортом лучше воспользоваться для перемещения из пункта «А» в пункт «Б», если не знать:
1) в каком направлении и на каком расстоянии этот пункт «Б»,
2) что из себя представляет маршрут,
3) зачем вообще нам в пункт «Б».
При желании можно успешно доказывать, что и монархия до 1917 г., и «руководящая и направляющая сила КПСС» лучше любой «свободы и демократии». На самом деле, и у монархии, и у КПСС масса преимуществ, особенно в нашей стране и т.д.
Можно много сказать, например, о свободе слова в СССР и в нынешней России. В частности, что сейчас, конечно, можно публично говорить всё (или почти всё), что угодно, и ничего тебе за это не будет. Однако на 99% это годится лишь для того, чтобы говорящий мог себя самого потешить, «душу отвести» либо «пиар» себе сделать. «КПД» слова в нынешней России намного ниже, чем в СССР. В конце концов, человек зрелый публично высказывает свои убеждения не потому, что ему за это «ничего не будет» (это, опять же, просто инфантилизм), а для того, чтобы был общественный эффект. Даже если есть риск нажить большие проблемы. И каждое отдельное слово в советском обществе было эффективнее, чем в нынешнем, что «компенсировало» недостаток свободы слова.
И вообще – как это человечество большую часть своей истории прожило под тираниями, и ничего? А как пришли «свобода и демократия», так человечество поразил системный кризис – и демографический, и экологический, и культурная деградация, и нравственная, и вообще люди стали более отчуждёнными и замкнутыми на себя.
Но годятся все эти доказательства только в качестве иллюстрации того, что «не это главное», и что «свобода и демократия» - не универсальный путь. Поскольку, возвращаясь к России, монархия как чисто политический проект нереализуема, а в систему СССР мало кто хочет. По разным причинам не хочет. Но, в любом случае, она своё отработала.
Попытка же начать с создания оптимальной системы неверна чисто методологически. В любом учебнике по менеджменту или управлению приводится ряд примеров организационных структур или систем управления, только применительно не к стране, а к предприятию или проекту. И говорится или подразумевается то, что универсальной структуры нет, она формируется под конкретную цель, задачу, миссию и т.д. Система подчинена проекту, а не наоборот.
У нас был «православный проект», «Москва – Третий Рим».
Был коммунистический проект.
Есть глобальный либеральный проект, куда Россию пытаются вписать.
В каждом конкретном случае «под проект» формировалась определённая система.
Отличие от «обычного» коммерческого, политического, т.е. сравнительно «мелкомасштабного» рядового проекта здесь то, что он не принимается волевым решением одного или нескольких лиц. Сходство в том, что изначально он также зарождается в головах людей на основе определённого видения мира, понимания (истинного или ложного – другой вопрос) каков он есть и каков должен быть в общем или тех или иных частностях, понимания своего реального и потенциального места в нём и задач по отношению к нему. Ещё одно сходство в том, что и «большой», и «маленький» проект осуществляется с преодолением сопротивления среды, не ограничиваясь приспособлением к ней.
У нас есть цели, задачи, миссии по отношению к самим себе и друг к другу?
Недавно в интервью программе «Постскриптум» министр обороны Сергей Иванов на вопрос: «Какой, всё-таки, должна быть страна – либеральной, демократической, ещё какой-то?», ответил примерно следующее: «Нормальной страной. Где у людей по большому счёту нет проблем с работой, учёбой и т.д.». На самом деле, по нынешним временам это прогресс. Желание уйти от эзотерических заклинаний к языку реальных человеческих нужд. Вспомнить, что «не человек для субботы, а суббота для человека». Тем более, не человек для демократии и рынка, а наоборот.
Однако на одной «нормальности» далеко не уедешь. Нормально – это когда не голодают, не задыхаются от токсичных выбросов, не погибают насильственной смертью, рожают детей. В общем, нормальность – это бытие как таковое. Когда люди физически существуют, воспроизводят себя и могут защитить себя от внешнего агрессора. В принципе, на данном этапе нормальное состояние для нас уже стало бы достижением, учитывая наш демографический кризис и ослабление армии на фоне роста силы и агрессивности других сверхдержав.
Так что можно на данном этапе поставить себе цель прийти в нормальное состояние. Но вопрос: «Что дальше?» неизбежно возникнет. Тем более, не факт, что сама по себе нормальность достижима, если не вписать это в более глобальный проект.
Без антропологии здесь обойтись нельзя. Что есть человек как таковой, и что есть человек человеку? Волк, брат, контрагент, «другой вариант»?
И, наверно, главные приоритеты и будущий «проект» стоит описывать в терминах «качества человека» и качества человеческих взаимоотношений.
Однако преждевременно и на данном этапе просто бессмысленно составлять очередной длинный список того, что власть должна сделать для, допустим, улучшения нравственного климата.
Это ещё более преждевременно, чем ставить вопрос об оптимальной «системе». Список того, что надо сделать – это перечень конкретных мер. Конкретные меры того или иного характера принимают (точнее, они вначале должны их сами разработать) уполномоченные «люди системы», «люди власти», обязанные их выполнять и/или заинтересованные в их выполнении. А структура власти, структура системы, включающая, кстати, и формальную, и неформальную составляющие, появляется когда определённый «проект», комплекс приоритетов и целей более или менее «овладевает массами».
Рассуждать на тему «что должна сделать власть» никто не запретит, но надо отдавать себе отчёт, что это надо, главным образом самому рассуждающему для самовыражения. Это, как раз, одно из проявлений свободы слова. Возможно, даже одна из целей свободы слова – отвлечь от дела. Это не значит, что от власти нельзя требовать, например, повышения пенсий. Но это нормальная борьба за насущные интересы. Бессмысленно другое – требовать реализации своего проекта, тем более – если он даже толком не сформулирован, от структуры, созданную под реализацию совсем другого проекта. Твой проект – ты и реализуй. Хотя это звучит банально.
Наверх
