М.В. Ломоносов о нравственных основаниях отечественной науки

Может ли учёный работать без идеологии? Отечественная наука  берёт своё начало с Михаила Васильевича Ломоносова (1711-1765). Какая идеология, какой нравственный и философский посыл , по его мнению, должен лежать в основании российской науки?

16 июля 1945 года в Нью-Мексико американскими учеными было проведено первое испытание атомной бомбы. Это словосочетание – атомная бомба – впервые появилось в романе Герберта Уэллса «Освобожденный мир» в 1913 году. В этом же романе было предсказано открытие радиоактивности в 1933 году. К словам постепенно привыкли. Погода, казалось, препятствовала проведению эксперимента: две недели была страшная засуха, не выпало ни единой капли дождя, а накануне – 14 и 15 июля – прошли сильнейшие грозы, сопровождаемые градом. Взрыв был назначен на 5:30 утра. Никто не видел первой вспышки. Но всеми овладел страх перед мощью взрыва. Карсон Марк, один из наиболее выдающихся членов Теоретического отдела, действительно подумал (хотя сознание подсказывало ему, что такая вещь невозможна), что огненный шар не перестанет расти, пока не охватит все небо и землю. Оппенгеймер прижался к одной из стоек в помещении контрольного поста. И когда гигантское зловещее облако высоко поднялось над местом взрыва, он вспомнил строку из древнего индийского эпоса «Бхагават Гита»: «Я становлюсь смертью, сокрушительницей миров». Эти слова принадлежали Кришне, владыке судеб смертных. Поразительно, что никто из присутствовавших не прореагировал на явление профессионально. Все они рассказывали о своих переживаниях словами, взятыми из области мифологии и теологии: «Через тридцать секунд после взрыва по людям и предметам ударил первый сильный порыв ветра, – говорил генерал Фарелл, – Он сопровождался продолжительным и внушающим трепет ревом, который напоминал о Страшном Суде. Мы почувствовали себя ничтожными существами, богохульно дерзнувшими затронуть силы, бывшие до сих пор в неприкосновенности».

После испытания один из создателей атомного оружия – Лео Сциллард – собрал 69 подписей ученых против применения нового оружия и отправил президенту Труману. Однако дело было передано во Временный комитет, где решающими были голоса Оппенгеймера и Ферми. Последний накануне взрыва говорил: «Не надоедайте мне с вашими терзаниями совести! В конце концов, это — превосходная физика!»[1]. Так возникла этическая проблема научных исследований.

«Ключевым элементом той культуры, на которой базируется индустриальная цивилизация, является европейская наука (ее еще называют наукой Нового времени), возникшая менее четырех веков назад, - пишет известный современный политолог С.Г. Кара-Мурза[2]. - Вместе с наукой, как ее «сестра» и как продукт буржуазного общества, воз­ник­ла идеология. Она быстро стала пара­зи­тировать на науке. … Вспомним слова философа Научной революции Бэкона: «Знание — сила» (или, точнее, «знание — власть»). Одна из составляющих этой силы (власти) — авторитет тех, кто владеет знанием. Ученые обладают такой же силой, как жрецы в Древнем Египте. Власть, привлекающая к себе эту силу, обретает важное средство господства. Как отмечал К. Ясперс, «если ис­чер­пы­вающие сведения вна­чале да­ва­ли людям освобождение, то те­перь это обратилось в гос­подство над людьми». … Во всех странах Запада, где произошли великие буржуазные революции, ученые, философы и гуманита­рии внесли свою лепту в программирование поведения масс посредством идеологии. … Любая идеология стремится объяснить и обосновать тот социальный и политический порядок, который она защищает, через апелляцию к естественным законам. … Понятно, что идеология сама становится фактором формирования человека, и созданные ею мифы, особенно если они внедряются с помощью системы образования и средств массовой информации, лепят человека по образу заданной формулы. А формулы идеологии, как и ее язык, создаются по образцу научных формул и научного языка. Чем больше идеолог и демагог похож на ученого, тем он убедительнее. Произошла «санктификация» науки, одно имя которой стало достаточным, чтобы убеждать в верности чисто идеологических утверждений. Как сказал великий физик Джеймс Клерк Максвелл, «так велико уважение, которое внушает наука, что самое абсурдное мнение может быть принято, если оно изложено таким языком, который напоминает нам какую-нибудь известную научную фразу».

Но может ли вообще ученый работать без идеологии? Вдумаемся в значение этого слова: оно происходит от идеи и означает мыслесловие, учение. В.Ю. Троицкий пишет: «… позже появилось словечко «деидеологизация», с которым неслучайно так много неудобств и бед в нашей жизни. Идея – это мысль. «Деидеологизация» значит предметно: обессмысливание!»[3] Не нужно доказывать, что человек не может жить без идеи. Тем более без идеи не может жить ученый. Но какая идея наполняет смыслом его деятельность – очень важно.

В.Н. Назаров пишет: «В современной духовной ситуации все отчетливее обозначается тенденция интегрирования теологического знания в мировоззрение и культуру. … Очевидно, что теология в современном мире заявляет себя как теология культуры в целом. Термин «теология культуры» был введен в богословский лексикон известным немецким теологом Паулем Тиллихом. Тиллих полагал, что теология культуры призвана выявить и исследовать конкретный религиозный опыт, лежащий в основе различных феноменов культурной жизни … «Эта составляющая, - подчеркивал Тиллих, - всегда присутствует в творениях культуры, даже если они не обнаруживают никакой связи с религией»»[4]. Наука – неотъемлемая часть культуры. Поэтому, говоря о теологии культуры, нельзя не говорить о теологии науки, о богословских предпосылках деятельности ученых.

Если говорить о традициях отечественной науки, то ее начало неизбежно связано с трудами организатора русской науки – М.В. Ломоносовым. А.С. Пушкин говорил: «Соединяя необыкновенную силу воли с необыкновенною силою понятия, Ломоносов обнял все отрасли просвещения. … Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом»[5]. П.Л. Капица писал: «Говорить о Ломоносове приятно, как приятно общение с одним из самобытных гениев в истории человеческой культуры. Говорить теперь о Ломоносове трудно, так как все мы со школьной скамьи хорошо знакомы с его образом и с его деятельностью[6]. Действительно, что можно еще сказать о таком известном человеке? Мы хорошо знаем Ломоносова-естествоиспытателя, Ломоносова-филолога, Ломоносова-историка, даже Ломоносова-человека. Пожалуй, до сих пор еще не открыт Ломоносов-богослов.

Безусловно, поэтические произведения М.В. Ломоносова, посвященные духовной тематике, известны хорошо. Кто не помнит слова из стихотворения «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния» (1743 г.):

Открылась бездна, звезд полна.

Звездам числа нет, бездне дна.

Однако его собственно научные произведения малоисследованы, хотя в них разлиты ссылки на церковные догматов, цитаты Святых Отцов и  Учителей Церкви, эпизодов Библейской истории, непосредственно и прямо применяя их при изложении результатов своих научных изысканий: это и «Слово о пользе химии», и «Рассуждения о слоях земных», многие другие[7]. Среди таких работ выделяется одна небольшая статья: в отличие от других, в этой статье богословские мысли собраны в особое приложение, где М.В. Ломоносов раскрывает свое видение на миссию, задачи и нравственно-религиозные основы научной деятельности.

Речь идет о небольшой статье по астрономии: «Явление Венеры на Солнце, наблюденное в Санктпетербургской императорской академии наук майя 26 дня 1761 года». В 1761 году М.В. Ломоносов наблюдал прохождение планеты Венеры через диск Солнца. Явление для того научного мира было очень важным, т.к. накануне Галлей предложил новый метод измерения параллакса, для чего требовалось астрономическое наблюдение из нескольких точек. Прохождение Венеры изучали 112 астрономов мира более чем в 40 пунктах. Это было первое крупное международное исследование. В России благодаря усилиям Ломоносова эффект увидели многие наблюдатели: Ж. Шапп д’Отерош в Тобольске, С.Я. Румовский в Селенгинске, Н.И. Попов в Иркутске. Суть явления заключалась в следующем: линия диска Солнца в момент прохождения через него планеты неожиданно изменилась, образуя сперва вогнутую, а потом выпуклую кривую. Но только М.В. Ломоносов, наблюдая небесное явление в своем доме в Санкт-Петербурге, правильно его истолковал: за 100 лет до изобретения спектрального анализа он объяснил это рефракцией лучей Солнца в атмосфере Венеры. Русский ученый писал: «По сим примечаниям господин советник Ломоносов рассуждает, что планета Венера окружена знатною воздушною атмосферою, таковою (лишь бы не большею), какова обливается около нашего шара земного»[8]. К сожалению, на Западе открытие было признано лишь через 30 лет. Эффект получил название «эффект Ломоносова».

В этой, в общем-то, сугубо специальной статье, М.В. Ломоносов делает особое прибавление научно-богословского характера, которое приоткрывает нам малоизвестную страницу духовной сферы знаменитого ученого: его богословские воззрения[9]. Они раскрываются в полемике с существовавшими тогда интерпретациями Священного Писания и богословской картины происхождения и устройства мира. Конечно, у Ломоносова были далеко не гладкие отношения с Церковью. Разумеется, его научные взгляды в ряде вопросов противоречили принятым тогда представлениям. Тем более интересно, какие моменты богословских представлений ученый далеко не консервативных взглядов тем не менее считает необходимыми для себя. Текст этого Прибавления столь емок по содержанию, что для ясности необходимо привести его в ряде крупных цитат.

Сие редко встречающееся явление требует двоякого объяснения. Первым должно отводить от людей, не просвещенных никаким учением, всякие неосновательные сомнительства и страхи, кои бывают иногда причиною нарушения общему покою. Нередко легковерием наполненные головы слушают и с ужасом внимают, что при таковых небесных явлениях пророчествуют бродящие по миру богаделенки, кои не токмо во весь свой долгий век о имени астрономии не слыхали, да и на небо едва взглянуть могут, ходя сугорбясь. Таковых несмысленных прорекательниц и легковерных внимателей скудоумие ничем, как посмеянием, презирать должно. А кто от таких пугалищ беспокоится, беспокойство его должно зачитать ему ж в наказание за собственное его суемыслие.

В этих словах видно, что «Прибавление» обусловлено критикой в адрес открытия со стороны людей православных, однако не образованных, не умеющих не только рассуждать научно, но и плохо знающих собственную веру. Ответ Ломоносова – это ответ религиозному невежеству. Обращаясь к нашему времени, можно смело утверждать, что слова ученого XVIII столетия остаются актуальными и в XXI веке: невежественные сектанты, даже имея научное образование, оказываются еще суевернее малограмотных людей России того времени.

Другой ответ Ломоносов дает людям, начитанным в Священном Писании, интересующимся церковными догматами, но недостаточно грамотно их понимающими.

Второе изъяснение простирается до людей грамотных, до чтецов Писания и ревнителей к Православию, кое святое дело само собою похвально, если бы иногда не препятствовало излишеством высоких наук приращению. Читая здесь о великой атмосфере около помянутой планеты, скажет кто: подумать-де можно, что в ней потому и пары́ восходят, сгущаются облака, падают дожди, протекают ручьи, собираются в реки, реки втекают в моря, произрастают везде разные прозябения, ими питаются животные. И сие-де, подобно Коперниковой системе, противно-де закону. От таковых размышлений происходит подобный спор о движении и о стоянии Земли.

Указывая, что ревность к Православию и чтение Священного Писания – дело святое (что уже немаловажно в устах ученого!) – Ломоносов говорит уже для людей грамотных, образованных, но слишком упрощенно понимающих церковное учение. Иными словами, если до этого речь шла о невежестве вообще, то здесь идет речь о тонкостях в понимании не только науки, но и богословия. И потому ученый-естествоиспытатель раскрывает правила толкования Священного Писания так, как они приняты Православной Церковью:

Богословы Западныя Церкви принимают слова Иисуса Навина, глава 10 стих 12, в точном грамматическом разуме и потому хотят доказать, что Земля стоит. Но сей спор имеет начало свое от идолопоклоннических, а не от христианских учителей. Древние астрономы (еще задолго до рождества Христова): Никита Сиракузянец признал дневное Земли около своей оси обращение, Филолай — годовое около Солнца. Сто лет после того Аристарх Самийский показал солнечную систему яснее. Однако эллинские жрецы и суеверы тому противились и правду на много веков погасили. Первый Клеант некто доносил на Аристарха, что он по своей системе о движении Земли дерзнул подвигнуть с места великую богиню Весту, всея Земли содержательницу, дерзнул беспрестанно вертеть Нептуна, Плутона, Цересу, всех нимф, богов лесных и домашних по всей Земли. Итак, идолопоклонническое суеверие держало астрономическую Землю в своих челюстях, не давая ей двигаться, хотя она сама свое дело и Божие повеление всегда исполняла. Между тем астрономы принуждены были выдумывать для изъяснения небесных явлений глупые и с механикою и геометриею прекословящие пути планетам, циклы и эпициклы (круги и побочные круги).

Русский ученый сразу указывает на два аспекта проблемы: различие между вероучением Восточной и Западной Церквей в области понимания Писания и на различие между Христианством и язычеством в области научных исследований. Действительно, в Священном Писании много мест, где говорится о неподвижности Земли. Однако естественно-научные выводы из них в буквалистском смысле были сделаны только католической Церковью. Гонения на науку, выразившиеся в истории Галилея или Коперника, на Востоке никогда не были актуальными. Второй аспект, исторический, также немаловажен. Оказывается, следуя Ломоносову, именно язычество являлось тормозом научного прогресса. Действительно, космогонические системы, где Земля представлялась плоской и покоящейся на трех китах или черепахе, плавающей в водах мирового океана, не были характерными для церковных представлений ни Византии, ни России. Наоборот, наука в современном смысле смогла возникнуть только в христианской Европе. Именно Христианство, с его верой в Творца как Премудрого устроителя Вселенной, смогла дать ученым в руки основной фундамент: мир познаваем разумом, он устроен разумно, а божественная премудрость Творца дает бесконечные возможности для изучения творения[10]. Ломоносов рисует яркий образ: язычество держит науку в своих челюстях; истинная вера – освобождает ее, давая возможность описывать, как природа исполняет повеление Божие:

Несказанная премудрость дел Божиих хотя из размышления о всех тварях явствует, к чему предводительствует физическое учение, но величества и могущества его понятие больше всех подает астрономия, показывая порядок течения светил небесных. Воображаем себе тем явственнее Создателя, чем точнее сходствуют наблюдения с нашими предсказаниями; и чем больше постигаем новых откровений, тем громчае Его прославляем. Священное Писание не должно везде разуметь грамматическим, но нередко и риторским разумом. Пример подает святый Василий Великий, как оное с натурою согласует и в Беседах своих на шестодневник ясно показывает, каким образом в подобных местах библейские слова толковать должно. Беседуя о Земли, обще пишет: „Аще когда во псалмех услышиши: Аз утвердих столпы ея; содержательную тоя силу столпы речени быти возмни“ (беседа 1). … Не очима бо зрит доброты здания Творец; но неизглаголанною премудростию видит бывающая“[11]. Не довольно ли здесь великий и святый сей муж показал, что изъяснение Священных книг не токмо позволено, да еще и нужно, где ради метафорических выражений с натурою кажется быть не сходственно?

Имена античных астрономов показывают обстоятельное знание русским ученым истории вопроса, редкое даже для наших современников, а отсылка к западным богословам демонстрирует его богословскую образованность, которая помогла ему защитить истину. И потому в следующих словах М.В. Ломоносов начинает развивать целую программу, богословскую концепцию соединения научных и богословских истин:

Правда и вера суть две сестры родные, дщери одного всевышнего Родителя: никогда между собою в распрю прийти не могут, разве кто из некоторого тщеславия и показания своего мудрования на них вражду всклеплет. А благоразумные и добрые люди должны рассматривать, нет ли какого способа к объяснению и отвращению мнимого между ними междоусобия, как учинил вышереченный премудрый учитель нашея Православныя Церкви[12]. Которому согласуясь, Дамаскин святый, глубокомысленный богослов и высокий священный стихотворец, в Опасном издании Православныя веры (кн.2, гл.6), упомянув разные мнения о строении мира, сказал: „Обаче аще же тако, аще же инако; вся Божиим повелением быша же и утвердишася“[13]. То есть: физические рассуждения о строении мира служат к прославлению Божию и вере не вредны. … При всем сем христианская вера стоит непреложна. Она Божиему творению не может быть противна, ниже́ ей Божие творение, разве тем чинится противность, кои в творения Божия не вникают.

Ломоносов в принципе отвергает аверроизм как ложный путь решения противоречий между верой и наукой: для сознания ученого-исследователя нетерпима мысль о существовании двойной истины. Вера и правда (т.е. знание) – две стороны одного целого, Истины, и не могут противоречить друг другу. Методы полемики Ломоносова поразительны: в специальной астрономической статье он использует классические творения двух Святых Отцов, посвященные как изложению вероучения Церкви, так и изъяснению Священного Писания (шести дней творения). Его богословская аргументация предельно точна и научна: он не только цитирует авторитетов богословской мысли, но и дает ссылку на источники согласно требованиям науки. Основная его мысль проста: только невежда в науке и невежда в богословии может говорить о противоречиях; только научный профессионализм и богословская грамотность позволяют ученому достичь познания тайн природы.

И, наконец, М.В. Ломоносов подводит итог своим богословским размышлениям, давая картину высокой миссии ученого:

Создатель дал роду человеческому две книги. В одной показал свое величество, в другой — свою волю. Первая — видимый сей мир, им созданный, чтобы человек, смотря на огромность, красоту и стройность его зданий, признал божественное всемогущество, по мере себе дарованного понятия. Вторая книга — Священное Писание. В ней показано Создателево благоволение к нашему спасению. В сих пророческих и апостольских богодохновенных книгах истолкователи и изъяснители суть великие церковные учители. А в оной книге сложения видимого мира сего суть физики, математики, астрономы и прочие изъяснители божественных, в натуру влиянных действий суть таковы, каковы в оной книге пророки, апостолы и церковные учители. Нездраворассудителен математик, ежели он хочет божескую волю вымерять циркулом. Таков же и богословия учитель, если он думает, что по псалтире научиться можно астрономии или химии.

Толкователи и проповедники Священного Писания показывают путь к добродетели, представляют награждение праведным, наказание законопреступным и благополучие жития, с волею Божиею согласного. Астрономы открывают храм божеской силы и великолепия, изыскивают способы и ко временному нашему блаженству, соединенному с благоговением и благодарением ко Всевышнему. Обои обще удостоверяют нас не токмо о бытии Божием, но и о несказанных к нам Его благодеяниях. Грех всевать между ими плевелы и раздоры!

Какова же идея великого Ломоносова? Он называет ученых апостолами книги природы. Они – открыватели для людей великой книги Божественного величия. Их роль столь же велика, сколь велика роль пророков и Учителей Церкви. Их исследования удостоверяют истину бытия Божия. Что может быть более великой миссией для ученого – открывать людям совершенство творения, являя им Творца! Какая великая честь для ученого – встать рядом с апостолами, пророками, учителями Церкви.

Если физики Америки работали под влиянием идеологии буржуазии, рожденной протестантской мыслью, то на другом конце земного шара, под влиянием другой идеологии – советской – трудились наши соотечественники над созданием того же ядерного оружия, над созданием паритета сил. Впоследствии А.Д. Сахаров напишет: «Термоядерная реакция – этот таинственный источник энергии звезд, и Солнца в их числе, источник жизни на Земле и возможная причина ее гибели – уже была в моей власти, происходила на моем письменном столе». «Работа в области теории взрыва психологически подготовила к исследованию взрывов звезд и самого большого взрыва – Вселенной», – говорит другой физик-теоретик Я.Б. Зельдович. Очевидно, что советские ученые, хотя и разрабатывали «ядерный щит», в то же время основной мотив их исследований лежал в русле, намеченном еще М.В. Ломоносовым: они открывали первоосновы законов творения Вселенной, вели исследования в области фундаментальной физики, готовились к изучению самого главного объекта науки – Вселенной. И не их одних вина, что эти открытия были использованы во вред человечеству. «Творцы науки не могут остановиться; – писал сын руководителя атомного проекта в СССР К.И. Щелкина, – процесс познания нового – их сущность; наука, как искусство, удовлетворяет духовные потребности человека. К несчастью, жестокий Атомный век уже широко шагал по планете. Моральная трагедия для ученого-разработчика ядерного оружия была неизбежна»[14]. Позднее Андрей Дмитриевич скажет: «Мы, каждый из нас, в каждом деле, и в «малом», и в «большом» должны исходить из конкретных нравственных критериев... Нравственный критерий категорически диктует нам - не убий!»

Вдумаемся в эти слова нашего соотечественника: «не убий!» Что это, как не вариант клятвы Гиппократа? Что это, как не повторение одной из десяти заповедей Моисея? Что это, как не апелляция к естественному нравственному закону, написанному на сердцах человека перстом Божиим? Что это, как не свидетельство того, что в основе нравственной традиции отечественной науки лежат принципы, происходящие из религиозной традиции глубочайшей древности? Философ Бэкон говорил: «Острый ум при необлагороженном любовью сердце есть кинжал в руке убийцы». Это действительно так. Деятельность ученого, не покоящаяся на твердых нравственных основаниях, неизбежно приводит к моральной трагедии. Кто знает, какие бы открытия совершил острый ум А.Д. Сахарова, если бы он был направлен по другому направлению. Поэтому мы должны быть благодарны М.В. Ломоносову за то, что в самом начале становления российской науки он учел эту истину и включил нравственный – и религиозный! – элемент в научные изыскания. Только любовь и ее сестра – вера, совместно с идущей из глубины веков религиозной традицией могут противопоставить нравственные ориентиры изменчивой идеологии. Только верующий ученый основывает свою деятельность не на песке, а на камне Истины. Только ученый, признающий бытие Божие, признающий мир как великое произведение Премудрого Творца, является подлинно свободным в своем научном поиске.

Среди великих русских ученых есть множество имен верующих людей! Ломоносов, Менделеев, Павлов… Многие из них были детьми священников, как, например, Н.И. Попов. Все они единогласно утверждали, что именно вера в премудрость Творца вселенной помогала им в исследованиях и вдохновляла на новые открытия. Если мы будем воспитывать будущих молодых исследователей без веры в Бога, то получается, что мы не хотим, чтобы из них получились Ломоносовы, Павловы, Менделеевы… Только вера дает подлинную духовную свободу ученому, именно она обеспечивает твердые нравственные основания его деятельности, только она избавляет его от ложной идеологии и от моральных трагедий. В особенности это актуально сегодня, когда «религия становится маркером цивилизации»[15]. Современной науке нужны сейчас не просто узко-профессиональные научные кадры, но ученые, имеющие качественное богословское образование. Необходимо, чтобы современные тенденции союза между университетской наукой и духовными школами послужили на пользу отечественной науке.

Доклад,  прочитанный 7 ноября на круглом столе между Хабаровской духовной семинарией и Тихооеканским государственным университетом (ТОГУ) Хабаровска в рамках 7-х Димитриевских образовательных чтений.