Стендаль о походе Наполеона в Россию

Об Отечественной войне 1812 года, битве при Бородино мое поколение, «рождённое в года глухие» – 1937 год, узнавало в отрочестве из романа Льва Толстого «Война и мир». Тогда ещё школьники читали книги, даже такие объёмистые. Но уже в детстве мы вместе с Лермонтовым задавались вопросом: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром, Москва, спалённая пожаром, французу отдана?» А в студенческие годы, посетив Ленинград, с трепетом душевным и гордостью вступали в зал Героев Отечественной войны 1812 года в Эрмитаже и с волнением всматривались в их благородные лица.

Прошло двести лет, и Россия вновь вспомнила «про день Бородина»... В преддверии юбилея в сети выложили перевод на русский язык трёхсотстраничной книги Стендаля «Жизнь Наполеона». Стендаль (настоящее имя Анри Бейль) совсем юным оказался в Париже, молодёжь которого боготворила генерала Бонапарта, и он, подобно многим, на протяжении пятнадцати лет следовал за его армиями в Италии, Германии, Франции, России. Стендаль вспоминал, что у молодых людей в ту пору не было никакой религии, «наше сокровенное, подлинное чувство было сосредоточено на одной мысли: принести пользу отечеству». «Когда Наполеон появился и покончил с непрерывными поражениями, которое навлекало на нас бездарное правительство Директории, мы увидели в этом акте лишь необходимость военной диктатуры. Он доставлял нам победы... Мы видели в этой диктатуре лишь достойную уважения пользу для отечества».

Свою книгу «Жизнь Наполеона» Стендаль пишет, используя множество источников, но сохраняя при этом верность низложенному императору, однако позволяя себе указать на его слабости и просчёты. Листая страницы книги, мы остановимся лишь на интересующих нас событиях. Следует учитывать, что это взгляд с другой стороны, взгляд патриота Франции.

Звёздный час Наполеона наступил во время сражения под Аустерлицем (2 декабря 1805). Начало битвы трёх императоров лучше всех описал Толстой: «Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям... он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело». Солнце Аустерлица осветило Европу, павшую к ногам Наполеона: в последующие полтора года его войсками были оккупированы Вена, Берлин и Варшава.

Уступаю искушению и привожу запись князя Сергея Волконского: «Отомстить за Аустерлиц... это чувство преобладало у всех и каждого и было столь сильно, что в этом чувстве мы полагали единственно наш гражданский долг и не понимали, что к отечеству любовь не в одной военной славе, а должна бы иметь целью поставить Россию в гражданственности на уровне с Европой». Характерно, что оба – русский князь и французский гражданин – думают о пользе отечества, хотя их разделяет линия фронта. Оба позднее сойдутся в битве при Бородино.

В июле 1807 года на плоту на реке Неман у Тильзита Наполеон заключил мир с Россией и Пруссией. От России он потребовал лишь одного: чтобы она закрыла свои гавани для Англии (владычица морей превосходила здесь силы Наполеона). Александр и Наполеон с глазу на глаз вели задушевнейшие беседы. «В продолжении тех двух недель, что мы провели в Тильзите, – рассказывал Наполеон, – мы едва ли не каждый день обедали вместе; мы рано вставали из-за стола, чтобы отделаться от прусского короля, который нам докучал. В девять часов император в штатском платье приходил ко мне пить чай. Мы не расставались до двух – трёх часов утра, беседуя о самых различных предметах; обычно мы рассуждали о политике и философии. Он человек весьма образованный и придерживается либеральных взглядов...» Очевидно, имея в виду юношеский либерализм государя, Пушкин писал: «Дней Александровых прекрасное начало...»

Наполеон покинул Тильзит в полной уверенности, что приобрёл дружбу императора Александра. Стендаль комментирует происходящее: «Уверенность в достаточной мере нелепая, но это заблуждение прекрасно, оно столь возвышенного свойства, что посрамляет тех, кто клевещет на императора; в то же время оно показывает, что Наполеон не был создан для политики». Пять лет спустя французский император, которого англичане и госпожа де Сталь изображали олицетворением макиавеллизма, воплощением злого духа, станет жертвой своего простосердечия. Лукавства оппонента Бонапарт не разгадал, наш поэт оказался прозорливее, когда писал: «Властитель слабый и лукавый ... над нами царствовал тогда». Своей слабости – бегства с поля боя под Аустерлицем – Александр не забыл и не простил.

Александр, сознавая, что его армия истощена и ослаблена (он сам признался, что у него не хватало ружей), после Тильзита сказал: «Я выиграл время». По мнению Стендаля, «за пять лет русская армия, и без того чрезвычайно храбрая, получила организацию, немногим уступающую французской, обладая вдобавок тем огромным преимуществом, что четыре русских солдата обходятся своей родине не дороже, чем Франции один солдат». Просвещённость сочеталась в молодом императоре с византийским коварством.

Русские между 1807-м и 1812-м создавали видимость мира и союза с Наполеоном. В «Лунине» Натана Эйдельмана читаем: «Газетам велено французов срочно полюбить, англичан же и прочих вчерашних союзников возненавидеть, вследствие чего новые победы Бонапарта над старинными династиями преподносятся русским читателям едва ли не с республиканской игривостью».

Между тем, мысли о войне с Россией, по свидетельству Стендаля, были популярны во Франции с момента раздела Польши. Европейские монархи опасались вторжения России в среднюю Европу. Польское семнадцатимиллионное королевство, имевшее к тому же связи со Стокгольмом и Константинополем, было своего рода буфером; теперь его не стало. Этот оплот надлежало восстановить. Но поводом к войне 1812 года стало нарушение условий Тильзитского мира. Россия не выполнила обязательства не допускать английские товары. Её следовало проучить – покарать и остановить. Наполеон учитывал и то, что Россия успешно завершает шестилетнюю войну с Турцией и, стало быть, английское влияние в Петербурге усилится. Всё это в совокупности побудило его «ринуться в северные дебри». Русская кампания стала, как сам Наполеон признавал позднее, его величайшей ошибкой.

24 июня 1812 года Великая армия пересекла границу по реке Неман и устремилась на Москву. Французы шли по дороге, где русские, отступая, сожгли все города: Можайск, Гжатск, Вязьму, Дорогобуж... «По пути из Витебска в Москву солдатам пришлось сильно голодать, так как интендантство из-за недостаточной распорядительности умудрилось остаться в Польше без хлеба», – это свидетельство участника похода. Но то, что русские сожгут Москву, не мог предположить никто. «Сожжение Москвы было, конечно, героическим актом», – напишет Стендаль. Героизм проявили русские и у порога Москвы на Бородинском поле. Это признал и Наполеон: «Из всех сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвою. Французы показали себя в нём достойными одержать победу, а русские стяжать право быть непобедимыми».

Всю свою сознательную жизнь я, выпускница историко-филологического факультета московского вуза, полагала, что Бородино – это поле победы русского оружия. Оказавшись 15 лет назад в Париже у гробницы Наполеона в Доме Инвалидов, из беседы с французами выяснила, что они считают себя победителями в том сражении. И только теперь прочла в работах современных исследователей, что после того, как Кутузов отдал приказ русской армии отступать к Москве, явным победителем считается Наполеон. Другое дело, что это была пиррова победа. Почему так – объясняет Стендаль. Он провёл в императорской свите всю кампанию.

По мнению Стендаля, у императора была возможность после Бородинской битвы отвести войска на зимние квартиры, занять линию Днепра и восстановить Польшу, в чём и состояла истинная цель войны. Был и другой путь: пользуясь тем, что русская армия отступила влево от Москвы, фланговым движением двинуться вправо и занять беззащитный Петербург, жители которого отнюдь не испытывали желания сжечь город. «При такой ситуации, – пишет Стендаль, – заключение мира было бы обеспечено». И продолжает: « Но одного только разговора об этом плане было бы достаточно, чтобы привести в содрогание наших разбогатевших маршалов и вылощенных бригадных генералов, вращавшихся в придворных сферах». Иначе говоря, Наполеону не было на кого положиться. Стендаль с горечью констатирует, что французская армия уже не обладала энергией, окрылявшей её в 1794 году, да и Наполеон «уже не был тем полководцем, который предводительствовал армией в Египте и под Маренго».

«Из тщеславия и желания загладить свои испанские неудачи император решил взять Москву. Этот неосторожный шаг не имел бы вредных последствий, если бы он остался в Кремле не более трёх недель, но посредственность его политического дарования проявилась и здесь: она была причиной того, что он потерял свою армию».

Наполеон занял Москву 14 сентября, и в эту же ночь город заполыхал. Стендаль признаёт: «Оставление жителями Смоленска, Гжатска и Москвы, из которых в течение двух суток убежало всё население, представляет собою самое удивительное моральное явление в нашем столетии». Моральный же дух французской армии был сломлен. Дисциплина расшаталась, началось мародёрство, которое невозможно было пресечь, поскольку солдат не снабжали продовольствием.

«Ничто при характере французов не является столь опасным, как отступление», – замечает Стендаль. А отступать начали с опозданием и к тому же по той же дороге, по которой армия двигалась на Москву, где не было никаких шансов найти пропитание, обогреться. Императору окончательно изменил здравый смысл, столь замечательный в его ранние годы.

Наполеон говорил: «Если я добьюсь успеха в России, я буду владыкой мира». «Он потерпел поражение – не от людей, а от собственной своей гордыни и от климатических условий, – и Европа начала вести себя по-иному, – пишет Стендаль. – Мелкие государи перестали трепетать, сильные монархи отбросили колебания: все они обратили взоры на Россию: она стала средоточием неодолимого сопротивления».

Когда Наполеон сказал в Варшаве: «От великого до смешного один шаг», – он ясно сознавал, что поток истории изменил своё течение. По мнению Стендаля, ещё не всё было потеряно, можно было переломить ситуацию, но император повёл себя безрассудно. Силезская кампания и битвы под Дрезденом, при Лейпциге и Ханау – это скопление величайших ошибок. Они коснулись и внутреннего управления. Стендаль не скрывает разочарования в своём кумире: «Дарование сменилось упрямством. У него не хватило духу отказаться от обширных замыслов, осуществление которых он сам и его министры так долго считали обязательным. А в трудную минуту он увидел себя окружённым одними льстецами». Наполеона предали многие приближённые, обязанные ему своим возвышением.

Стендаль, единственный раз лично говоривший с императором (это было во время отступления, под Гёрлицем) остался ему верен. Свою книгу «История жипописи в Италии» (1817) он предварил восторженным посвящением Наполеону, оценив его, прежде всего как объединителя нации: «Несмотря на Ваши ошибки, которые принесли больше ущерба Вам самому, чем нашей родине, беспристрастное потомство станет оплакивать битву при Ватерлоо. ... Вы первый принудили шуана (мятежники-роялисты Бретани) и якобинца стать французами и только французами, и Вы сами, государь, подняли на такую высоту слово «француз», что рано или поздно шуаны и якобинцы обнимутся у подножья Вашей триумфальной арки. И это благодеяние, самое большое из всех, какие могут выпасть на долю нации, в один прекрасный день обеспечит Франции вечную свободу».

Грета Ионкис, профессор, доктор филологических наук, Член Международного Пен-клуба (Zentrum Schriftsteller im Exil Deutschsprachiger Länder), первый проректор по циклам гуманитарных дисциплин Международного университета общественного развития (Германия: www.muor.de).

Публиковалось: Доклады Московского общества испытателей природы. Том 54, стр. 10-14