Тайна музыки

«Ничто, ничто так не возвышает и не окрыляет душу, не отрешает ее от земли, не избавляет от уз тела, не располагает любомудрствовать и презирать все житейское, как согласное пение и стройно составленная божественная песнь… Как туда, где грязь, бегут свиньи, а где цветы и благоухания, там пребывают пчелы, так и туда, где развратные песни, собираются бесы, а где песни духовные, туда нисходит благодать Духа и освящает уста и душу».

Св. Иоанн Златоуст. Беседа на псалом 41.

«Постарайтесь заполнить звуковую кассету вашей души сейчас, пока вы молоды, иначе же, когда состаритесь, то вперемешку с классической музыкой будет слышен и рок-н-ролл».

Блаженный старец Паисий Святогорец (†1994). 

С точки зрения вечности

Этим летом наблюдал я с высокого берега Дона лежащее в воде огромное дерево с могучей корневой системой. Как мог упасть такой великан? Не сразу рушится берег. Сначала отрывается одна песчинка, потом другая… Песчинки не имеют свободной воли и потому не ответственны за будущее. А человек имеет волю и ответственность за ход истории. Куда мы ее направляем — ко Христу или к антихристу? Не к открытию ли новой фазы мировой апостасии?

Этот очерк — не о камешках, а о кругах и волнах. Не о песчинках и не о том, как ринуться за ними вплавь, а об опасности отрыва от почвы. Не об исторической сиюминутности, а о содержащемся в ней векторе истории, который может определить ее динамику.

Нам предстоит погрузиться в самые глубокие онтологические тайны музыки вообще. И более конкретно — в дух церковной и возвышенной светской серьезной музыки, в их исторические и сущностные связи, рассмотреть также корни джаза и рок-музыки. Говорят, будто и они могут быть серьезным искусством.

Митрополит Черногорский и Приморский Амфилохий (Радович) ярко писал о великом педагогическом и жизнеутверждающем значении смерти. Чему она научит нас в данном случае? Пока мы живы, мы лукавим непрестанно, хитрыми ходами мысли оправдывая свои пристрастия. Смерть пожигает все лукавство мира, всякую ложь. И вот этот простой вопрос, разделяющий истину и ложь: возможно ли представить себе траурную процессию или скорбно-торжественные воспоминания о почившим человеке под игру джаз— или рок-ансамблей? Не будет ли это кощунством и надругательством над памятью усопшего? А серьезная светская музыка (не говоря уже о заупокойном Богослужении) испытание смертью выдерживает. Значит, два царства музыки находятся по разные стороны границы, разделяющей истину и ложь. Память смертная, учили святые отцы, благотворна и животворяща, ибо пробуждает человека от духовной смерти. Столь же отрезвляюще действует реальная ситуация смерти: она вырывает нас из гипноза житейской смуты, сердце становится прозорливым, на все смотрит sub speciae aeternitatis (с точки зрения вечности — лат.), и при этом взгляде с точки зрения вечности обретает способность отринуть всё противное законам вечной жизни.

Западные конфессии зазывали в свои храмы и молитвенные собрания джаз, затем и рок. Фестивали христианской поп— и рок-музыки проводятся на Западе уже много десятилетий. Что показал их опыт? Оправдались ли надежды сторонников христианизации рок-музыки на то, что добрые слова исправят ее низменный агрессивный характер? Или случилось нечто непредвиденное?

Желание сблизить Православие с рок-музыкой родилось в России именно в тот момент, когда на Западе выявилась полная несостоятельность надежд на союз с лукавыми духами в звуковых одеждах. Попытка проговорить истины Евангелия на новых жаргонах расширила сферу религиозного безразличия в обществе, смешав Христианство с приятностями мира сего, и подточила авторитет западных конфессий.

«Некогда одному состоятельному господину понадобился новый кучер. Пришли двое. Сначала он заговорил с первым и задал ему вопрос: “Как близко к краю обрыва вы можете ехать по горной дороге?” Самоуверенный кандидат стал описывать свою ловкость и умение. Он, дескать, запросто может ехать по самому краю обрыва. Тогда господин подзывает второго кандидата и задает ему тот же вопрос. Кучер ответил: “Я буду держаться как можно дальше от обрыва и как можно ближе к верхнему краю дороги”. Он и был принят. Это и наш совет, который мы охотно повторяем: лучше ездить подальше от края обрыва! В случае сомнения лучше откажемся от “интересной” и “красивой” песни. Если мы займем такую позицию из любви к Господу и Его Слову, то мы определенно можем рассчитывать на Его одобрение и на Его небесное благословение», — пишет христианский исследователь рок-музыки немец Эрнст Трахзель-Паули.

Словесная мелодия

Чего не хватает для уверенного суждения о предмете спора?

Не хватает прежде всего знаний о том, что лежит, как может показаться, в стороне от предмета спора, но на самом деле в его последних основаниях: о природе слова.

Участники дискуссий — сторонники и противники «воцерковления» рок-музыки,— понимают его совершенно не так, как понимали его Апостолы и святые отцы.

Сказались века печатного слова, аналитические методы грамматического изучения языка в школах. В результате в нашем представлении о слове оказалась вырезанной важнейшая его часть, которую святые отцы именовали словесной мелодией, а современная лингвистика и музыковедение называют интонацией.

Но разве слово Господа было компьютерным, мертвенным, холодным, схоластическим-безинтонационным? Не живым ли и не животворящим? Можно ли безнаказанно изъять из слова интонацию — его дух и жизнь? Эта ампутация убивает слово. Тогда вместе с мертвеющим словом омертвеваем и мы сами, проникаясь холодным рационализмом, в то время как отцы Церкви слово понимали вовсе не схоластически, а как духовную энергию.

А если неправильно трактуем понятие слова — то соответственно путаемся и в проблемах духовной музыки. Духовно-интонационный слух исторически мертвел, перестав различать духов, действующих в слове говоримом (в его интонационной части) и поющемся. Забыли мы, что ум должен обитать в духовном сердце, а не ссыхаться вне его. И этим-то омертвелым рационалистическим умом мы намереваемся понимать духовные вещи? Это невозможно.

Эрнст Трахзель-Паули пишет, что главное в церковной музыке — ее текст (здесь с ним солидаризируются ныне все, включая большинство Православных). «Духовный текст (слова песни) обращается к нашему духу… Музыка (мелодия и гармония) обращается … к душе. Ритм [1]… воздействует на человеческое тело».

Неверно это механические разведение функций текста и музыки. Духовный корень ошибки — в западном, а не Православном понимании ума. Западный ум, выскочив из сердца, обособился, стал жить отдельной от сердца жизнью и впал в рационализм. А нам, Православным, надо бы помнить святоотеческое Православное учение об уме, благодатно заключаемом в очищенное сердце. И не просто помнить, а и стараться обрести это правильное антропологическое устроение внутри себя. Для этого святыми отцами разработана целая наука — умное делание, основанное на творении Иисусовой молитвы (Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного).

При правильном же истолковании феномена слова откроется великая тайна благочестия и в благодатной музыке Церкви. Отнюдь не любая музыка годится для церковного слова! Но только такая, которая в своей особой форме несет в себе истину Евангелия.

Из превратного понимания ума, а соответственно и феномена слова, автоматически, как неизбежное следствие, вытекает и слепота относительно предмета спора.

Если текст решает все, — зачем музыка? Не все ли равно, какой ей быть? Тогда правы западные, а теперь уже и некоторые православные ревнители рока: текст решает все.

Но ведь верующая душа многих шокирована кощунным соединением развязно-вульгарной запанибратской интонации с благочестивыми текстами! Не содержится ли в рок-музыке нечто такое, что образует вопиющий контраст с христианским духом?

«Не думайте о музыке, — как бы успокаивают людей сторонники рока, — не обращайте внимания на кажущееся смущение совести в душе: все это пустое, потому что главное — это текст».

Что ответит на это противник христианизации рок-музыки Эрнст Трахзель-Паули, который тоже исходит из идеи абсолютного главенства текста? Для посрамления сторонников нового музыкального сленга он вводит количественное ограничение: своей громкостью и яркостью музыка не должна мешать восприятию текста; в рок-музыке это требование явным образом нарушается. Так ли? Только ли не мешать должна музыка? Не слишком ли низка планка критериев? Пусть музыка звучит на среднем уровне громкости, но уравняет ли это ограничение знаменный распев с музыкальной разболтанностью? [2] А разве мерные и синкопированные удары, то тупые, глухо-угрожающие, то остервенело-агрессивные, то развязно-небрежные, не способны глумливо перечеркнуть смысл благочестивых кротких слов? Само слово «удар» стоит в показательном этимологическом родстве с «дракой», «раздором», «вздором», «дрянью», «дерьмом» — ряд удручающий! Какой контраст с этимологическим рядом «тона», связанного с ощущением усилия: тонус, тенор, интонация, ектения, тенденция, темп…

Нет, не достаточна позиция немецкого автора! Духовный текст не есть рассудочная конструкция, схватываемая рационалистическим умом, отпавшим от Православия сердца. Смысл духовных текстов постигается духом Христианской жизни, настраивающим согласие ума, сердца и воли на Евангельский лад. Если же интонация входит в сам состав слова (в записанном же слове подразумевается, но интонационно по-разному слышится конфессиями), а не прилагается извне, то и вопрос о соответствии слова и музыки нужно рассматриваться не с количественной, а скачественной стороны. Одобрил бы разве Господь Апостолов, если бы они несли слово о приблизившемся Царствии Божием кривляющимися голосами, в дерганных ритмах? Музыкальная же интонация оформляет словесную.

Вопрос о природе слова, по святым отцам, энергийно наполненного, — ключевой. Потому представляется значимым остановиться на нем специально.

Слово и интонация

«Как словом выразить Благо, которое выше слова?»

Дионисий Ареопагит. О Божьих именах.

Интонационно всякое слово, взятое в контексте речи. Слово и интонация — неотрывны. Не бывает слова без интонации. Вот слово сухое, равнодушное, холодное, вялое, скучное, «научное» (свойственное серой полу-науке) — но это тоже интонация, характеризующая состояние сердца!

Это как бы «безинтонационное» слово, лишенное созидательных энергий веры, ревностной воли и любви, являет собой безсильную абстракцию. Увядание духовной силы слова и является содержанием соответствующей интонации, распространяющей вокруг себя неверие (вспомним исторический факт: безбожников и революционеров формировали в том числе и дореволюционные семинарии, зараженные духом ослабленной схоластическими умствованиями веры!). Если из такого ожесточенного слова складывается некое подобие мысли, — то очень далекое подобие: насколько шелуха может напоминать живую луковицу. Изумительно красивый образ есть у Андерсена. Бедному Каю с замороженным сердцем Снежная королева дала задание сложить из льдинок слово «Вечность». Это невозможно! Из льдинок вечность не складывается. Вместо нее выходит лишь безвременье, томительно безсмысленное и безконечно тоскливое. Продленное в безграничность времени, оно становится безысходным адом. Слово «вечность» (нем. Ewig-keit, лат. aeternum из aeviternum) в его индоевропейской этимологии показательным образом не имеет никакого отношения ко времени, но премудро содержит в себе исходное значение живой силы (след этого значения сохранился в слове «увечный», первоначально «лишенный силы»). Любовь Божия дает её. И когда Герда, совершив подвиг любви, достигла царства вечной смерти, то, увидев несчастного Кая, горячо помолилась Богу, с верой прочитала «Отче наш» (деталь, естественно, изъятая в советских изданиях сказки). И тогда брызнувшая из ее глаз слеза огненной любви растопила лед в сердце друга. Теперь, в тепле Божественной любви, ему не надо было складывать слово вечность. Она уже трепетала в его сердце.

Так всякая чистая мысль обитает в чистом сердце, а отвлеченная — в отлученном от Жизни. «Еще ли окаменено у вас сердце»? (Мк. 8:17) — так мягко призывает Господь учеников к более духовному пониманию смысла Его слов.

Слово святые отцы мыслили не механически. Не на манер современной семиотики. Последняя, в лице Ф. де Соссюра, представляет слово как двусторонний лист бумаги (означающее и означаемое). Святые отцы усматривали в слове подобие человеку. Как человек имеет тело, душу, дух, бывает в разных состояниях, так и слово бывает плотским, душевным, духовным, демоническим.

Как и человек, слово полнится разными энергиями жизни, и они выражается не столько в понятийной его стороне, сколько в его сердечной интонации. Вспомним: «от избытка сердца говорят уста. Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое» (Мф. 12,34-35). И Апостол свидетельствует: «Слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы» (1 Кор.2:4).

Записанное слово хранит интонацию в самом ритме фразы, в подборе и расстановке слов. Но читатель всегда домысливает интонацию, ибо без нее нет понимания.

Только правильно ли домысливает? С какой интонацией прочитать, к примеру, слова Господа: «Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» (Лк. 18:8).

Один апологет «оцерковления» рок-музыки (А.Непомнящий) услышал в них что-то вроде мировоззренческого уныния, судя по тому, как пересказал их: «Когда приду во второй раз, вряд ли обрету веру на Земле».Какое страшное извращение смысла! Господу ли гадать об истории? Но почему Он использовал не констатирующую интонационную конструкцию, а вопросительную? Потому, что в истории нет языческого фатализма: обращается Господь не к роботам, не к умникам, холодно философствующим об исходе истории, а к свободной воле людей, способных услышать благую волю Божию, дышащую любовью, ободряющую, зовущую всех ко спасению, — и откликнуться на нее ревностным усердием веры. Но и вопросительную конструкцию можно интонационно выразить множеством способов, услышав в ней призыв Божий ко спасению и ободрение, либо сомнение, уныние, разочарование. Видимо, последняя интонация и была домыслена.

Лозунг протестантов «Только Писание» (при отвержении Предания) игнорирует интонационную природу всякого слова, тем более Божественного. Слово Писания произведено Духом Святым и, стало быть, только Им же и может быть прочитано. А потому нам, не имеющим требуемой высоты жизни, надо постоянно поверять себя восприятием святых, в которых действует Дух Божий, — а не конструировать доморощенное предание по высокомерию самонадеянных умствований.

Тональность Православия иная. Ее выдает уже сохранение в русском языке молитвенно-звательного падежа духовной любви. Никогда не скажет Православный так, как было написано в одной протестантской листовке: «Господь, Ты мне нужен». Звательный падеж певучий, ибо рожден от избытка любящего сердца: «Господи! Боже! Сыне Божий!»

И в священном тексте Православие видит прежде всего жизнь духа, а не понятийную конструкцию, ибо «буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3:7). А жизнь духа выражается в интонации.

Вот как, к примеру, размышляет анонимный автор получивших мировую известность «Откровенных рассказов странника» об интонации Иисусовой молитвы, различной у разных молитвенников.

«… если всяк молится во имя Иисуса Христа Духом Святым, по извещению Апостола, то тайнодействующий Святый Дух, "даяй молитву молящемуся", вместе с сим каждому против силы его может подавать и благодатный дар Свой: иному благоговейный страх Божий, иному любовь, иному твердость веры, иному умилительное смирение и проч. А посему, получивший дар благоговеет и прославляет державу Вседержителя и в молитве своей выражает с особенным чувством и восторгом слово "Господи", в котором подразумевает он величие и власть Творца мира. Получивший таинственное излияние в сердце любви, преимущественно восторгается и проникается сладостию восклицания "Иисусе Христе", подобно как некий старец без особенного восторга любви и сладостей не мог и слышать имени "Иисусе", произносимого даже и в простом разговоре. Непоколебимо верующий в Божество Иисуса Христа, Единосущное Богу Отцу, воспламеняется и еще более твердеет в вере, произнося слова "Сыне Божий". Получивший дар смирения и глубоко-сознающий собственное безсилие при словах "помилуй мя" сокрушается, смиряется и с преимущественным напряжением изливается при сих последних словах молитвы Иисусовой, питает надежду на милосердие Божие и гнушается собственных падений. Вот причины, как думаю, разности интонации при произношении молитвы во имя Господа Иисуса Христа!.. А из сего замечания можно при слышании понимать (во славу Божию и в собственное назидание), кто в особенности каким проникнут чувством и кто какой имеет духовный дар. На сие мне некоторые говорили: "почему же все сии признаки тайных духовных даров не предъявляются вместе, в совокупности? Тогда бы не одно, но каждое слово молитвы проникалось бы единообразной восторженной интонацией молящегося"… Я отвечал на сие следующим образом: "так как благодать Божия разделяет дары премудро и различно каждому против силы его, как видно из Священного Писания, то кто может сие испытать и входить ограниченным разумом в распоряжение благодати? Брение не состоит ли в полной власти скудельника, и не властен ли он делать то или другое из брения?».

Высшее призвание слова — открывать мысль Божию, насколько доступна она человеку, дабы возрастал он в познании Бога.

Высшее призвание интонации — выражать дух Божьей любви, пронизывающей мысль Божию, выражать и православие сердца, в котором поселяется Бог, дух ревностной воли, истекающей из Божественной любви.

Православие ума, сердца и воли едино. Прообраз единства — в небесах. Святой Дух не имеет своего особого учения, отличного от учения Христа, Который говорил лишь то, что слышал от Бога-Отца.

Идеал абсолютного единства слова и интонации явлен в речи святых — и вовсе не потому, что они, как некие талантливые стилисты, подражают языку Священного Писания. Нет, оттого едины у них слово и интонация, что слова их речений избираются и расставляются благодатью Святого Духа по канве святой интонации. Слушатели и читатели ощущают эти веяния благодати в непостижимом соединении высшей мудрости и предельной естественности и простоты. В каких неожиданных выражениях открывается вечная святоотеческая небесная мудрость, например, у Паисия Святогорца! Интонационное слово святых угодников Божиих притом и неповторимо — подобно тому, как неповторимы их лица, просветленные благодатью. Разве спутаем мы святые лица Иоанна Кронштадтского, Паисия Святогорца, Силуана Афонского, Иннокентия Херсонского? Но так же неповторим и небесный слог их писаний.

Все на земле измеряется Небесным эталоном. Привыкнув к обступившему нас со всех сторон безобразию, сделавшемуся новым культом жизни, мы не всегда замечаем его. Но, бросив взгляд, например, на изображение женских лиц на городской рекламе, вспомним на мгновение лик Пресвятой Богородицы, — и тут же нам откроется в рекламном изображении хищность эгоизма, высокомерие, печать расчетливой холодной мертвости — печать детоубийства (аборты) и сонм прочих грехов…

Таким способом, воззрев на святой лик, великая грешница почувствовала отвращение к греху, ушла на покаяние в пустыню и стала великой святой Марией Египетской. Нам бы такую решимость!

Аналогично и в музыкальной сфере. Как только мы явственно представим идеал абсолютного единства святого слова и интонации, тут же мы горячо отторгнем от себя немыслимый гибрид святого слова с интонационной гнилью. Дьявол в пустыне преследовал Марию Египетскую воспоминаниями блудливой музыки, но она противилась искушениям. Мы же порой готовы, по сути дела, предать Христа, требующего чистоты сердца, ради своих слуховых привычек (рок-музыка и пр.). А для того соединить недолжные интонации с духовным словом. Возможно ли святому слову напитаться энергиями сердца, противными Богу, и стать лицемерным, ледяным, лишенным веры и любви, самонадеянным, не скромным? Несоединима святость слова с безобразием интонации!

Что сказали бы богословы, если б кто читал священные слова, намеренно коверкая их неправильными ударениям? Сказали бы: пусть, мол, ничего, сойдет и так — ведь смысл-то понятен? Не противились бы тому? Конечно, противились бы. Говорили бы: «Проклят, кто дело Господне делает небрежно» (Иер. 48:10). Но ведь ударение — лишь малая часть интонации. Глумливый же дух можно передать и при правильном ударении тысячами иных способов.

Однажды пришлось слышать, как бесноватая кричала: «Господи, поми-и-луй». Волчьим воем, наподобие одной из характерных интонаций Высоцкого, оглашала эта «молитва» окрестности Радонежа: бес противился намерению страждущей получить исцеление в Церкви. В его жутком вое слышалась безмерная тоска, но также страх и жесткая злоба.

В Деяниях апостолов читаем о том, как бежавшая за апостолом служанка кричала: «сии человеки — рабы Бога Всевышнего, которые возвещают нам путь спасения» (…). Не правду ли она открывала? Не к духовной ли радости было ее свидетельство? Однако Апостол, вознегодовав, изгнал из одержимой прорицательного духа.

Жизненно важен этот пример для XXI века! Если б Христа в наши дни начал бы вдруг проповедовать колдун Гарри Поттер (подчеркиваю — не раскаявшийся волхователь, будущий святой Киприан, сжегший все колдовские книги на главной площади города, — а вполне преуспевший в магии юноша-колдун), — это было бы самое страшное оружие дьявола. Через лживые интонации пролезли бы в души слушателей гадюки-бесы и устроили бы гадюшник из богословского сплетения слов.

Впрочем, дьявол так ныне и поступает, пользуясь тем, что оказавшиеся вне церковного благочестия люди полностью потеряли чувствительность сердечного слуха, и демагогов из мира тьмы не распознают. Действующей же силой катастрофического отупения интонационного слуха у молодежи и детей (о чем свидетельствуют современные эксперименты) является, конечно же, рок-музыка, а с ней и вся кривляющаяся языковая среда. Человек способен расти лишь в тишине, а в шуме и гаме дьявол смешивает все со всем, святое проговаривает с глумливой интонацией, так что в результате человек интонационно глохнет. Формально-богословски он может вроде как бы даже и правильно комбинировать друг с другом христианские понятия, а сердечный смысл их уже другой, и верная перспектива восприятия теряется.

Ставка дьявола на интонационное поражение человечества основывается на том, что интонация способна забираться в душу уже в младенчестве, готовя почву для кривого усвоения слова. И вот страшный результат «воспитания» рок-музыкой, выявленный медицинской статистикой: высокий процент психических повреждений у детей самого раннего возраста.

Явной деградации слуха людей предшествовало оскудение духовной жизни. Сказалась общая тенденция усиления рассудочности при иссыхании духовной жизни сердца. Не случайно первыми умудрились сочетать рок-музыку со словом Божьим конфессии, отличающиеся рационалистичностью восприятия (то есть невосприятия) духовных истин, в то время как Православный интонационный слух еще долгое время противился внедрению враждебных начал. Да и сейчас, конечно, противится этому… Но теперь это пришло и к нам…

Апостол Петр увещевает давать ответ о нашем уповании «с кротостью и благоговением», а вовсе не с шумом и треском в сотню децибел. За интонацией стоит жизнь человека, — и на эту святую жизнь отзываются сердца тех, кто готов услышать слово Божие. Так интонация оказывается важным действующим элементом Предания.

Если всякое слово интонационно, — тем паче слово Божие. Оно объемлет собой всю жизнь, преображая ее.

«И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины» (Ин. 1:14). Греческое слово харис (благодать) еще в языке Гомера имело тройное значение: любовь, благодарность, красота. В языке Христианства из него потекли энергии неизъяснимой красоты, непредставимого милосердия и небесной спасающей любви, подтвержденной несомненностью Распятия и Воскресения. «Дивились словам благодати, исходившим из уст Его… И дивились учению Его, ибо слово Его было со властью» (Лк. 4:22,32).

«Аз есмь путь и истина и жизнь». «Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь». (Ин. 14:6; 6:63).

И такое слово соединить с низменной интонацией невозможно!

Какова же специфика интонации? Слово не может изойти без дыхания. Через дыхание интонация интимно сопряжена с глубиной сердца. Если фонемная организация слова отсылает к понятию, к видению ума, то интонация выражает его дух, сердечную атмосферу, тот, говоря словами Господа, «избыток сердца», из которого рождается слово. Вместе с понятием она может выражать смысл — не сухо-логический, а живой, которым жаждет жить человеческое сердце. Интонация в сущности своей есть сердечная глубина слова.

Музыкальная интонация

Музыкальная интонация необыкновенно сильно связана с речевой. Обе истекли из единого корня. В начале человеческой истории всякое слово и всякая мысль пелись. По Аристотелю, законы воспевались, прежде чем были записаны. Согласно Полибию, «лучше не знать науку, чем быть неискусным в благодарственных песнях». Обобщая древние высказывания, русский автор XVIII века пишет: «История сохранялась песнями». До Нового времени европейские языки пелись, были долготными — главный слог выделялся пропеванием. А затем — в разных странах не совсем синхронно, например, в Италии в XIV, а в России в XVIII веке — потеряли это свойство. Акцент, что значит «пропеваемое» (от cano «пою» — как и греческое «просодия» от «оды»), сменился громкостным ударением (англ. stress, «нажим»).

Со временем интонация слова и интонация пения разделились. Напевная интонация передалась инструментальной музыке.

Как устроена музыкальная интонация? Она — как лицо. Лицо — не цвет кожи, не линии носа, не разлет бровей (и пр.) по отдельности, но все вместе. Так же целостно устроены интонации речи и музыки. Музыкальная интонация — единство всех сторон звучания.

Скрепляет их смысл интонации. Интонационный смысл — особый, не такой, как в словах. Это жизнь души, которая может быть святой, светоносной, чистой, — либо злобной, пошлой, обывательской, преступно-грязной, скотской. Музыкальная интонация, следовательно, имеет духовно-нравственное измерение.

Интонация серьезной музыки прекрасна, возвышенна, светоносна. Она — дивное средство познания и общения, сгусток бытия, истории, культуры, надмирный свет и озарение жизни.

Противоположный полюс (интонации кривляющиеся, наглые, грязные, агрессивные…) можно видеть, например, во многих образцах рок-музыки. Каков диапазон человека на шкале жизни-смерти, света и тьмы, — таков диапазон и его интонационных проявлений.

Состояние осатанелости — плод отказа от спасительного дара обожения — выразилось в нагло кривляющейся интонации музыки, в позах и движениях танцев, рекламы и всех средств поп-культуры конца ХХ века.

Из этой ли грязной интонации выстраивать богословие и ею ли насыщать и церковную музыку?! Не может быть более страшной диверсии дьявола. Музыка — богословие в звуках. И бесы смрад своего злого лгущего богословия пытаются внушить людям. Вот слова покинувшего рок христианского певца и гитариста Боба Ларсона: «Рок и ролл-музыка — больше, чем просто музыка. Это утонченная, морально-разрушительная сила… Своими звуками она косвенно ломает всякие нравственные барьеры в душе человека; она ошеломляет разум и вводит в состояние забвения и разнузданности. Звучание электрогитар, сопровождаемое нервным боем барабанов, срывает покрывало запретов. Но хуже всего, когда эта музыка становится религией. Исполнение рок и поп-музыки — антихристианское по своему содержанию и противоположно библейскому определению нравственности».

Божье слово, утвержденное Крестом и Воскресением, полнится спасительной жертвенной любовью, всех возводящей на Небо и спасающей в вечности. Две тысячи лет музыка искала возможность возвыситься до способности принять в себя эту безконечную красоту. И силой Божией достигла сего: ее неумирающая красота стала интонационной проповедью Евангелия. Великий педагог Ушинский объяснял действие красоты прямым раскрытием истины в сердце. Раскрытию Божественной истины в сердце и служит музыкальная интонация высокого искусства, передающая восхитительную чистоту и кротость, страх Божий и окрыление духа, чувство вечности и мир души вместе с духовной ревностью и отвагой и иные чудеса, которыми славится Бог в сердцах христиан и всех людей, ибо, по слову Тертуллиана, «всякая душа — христианка».

Скрипка Страдивари

Известный скрипичный мастер Денис Владимирович Яровой родился в эмиграции, в Италии, и научился там мастерству изготовления скрипок. Затем он приехал в Россию, рассказал мне о секрете великих мастеров прошлого, передававшемся от учителя к ученику. Поразительно: три века человечество не может повторить этого подвига — уровень кремонских мастеров остается непревзойденным. Старинные инструменты невозможно скопировать с помощью самой совершенной компьютерной техники. Существовал ли «секрет Страдивари»? Конечно, существовал. Но он не мог быть чисто материальным, ибо микроструктура древесины неповторима, и потому скрипка выращивается индивидуальным образом, подобно тому, как композитор выращивает шедевр из неповторимого тематического материала. Но композитор не просто безконечным образом подгоняет друг ко другу целое и части. Путь к цельности лежит через чудо, некий божественный прообраз, который композитор взыскует своим сердечным слухом.

Так и в откровении скрипичного дела. Здесь тоже обязательно должно было присутствовать чудо. Старинный мастер, зажав нижнюю деку и непрестанно постукивая ее, еле заметным рельефом утолщений деки намечал на ней контуры Богородицы с Младенцем. И когда при постукивании деки начинал звучать ангельский хор, мастер знал: чудо свершилось — скрипка будет петь божественно нежным и притом неповторимым голосом. Какая вера и какая молитва здесь требовались! Какой чувствительности должны были достигнуть пальцы, создававшие рельефное изображение, и духовный слух, способный слышать пение Ангелов!

Денис Владимирович в чудеса не верил. Он просил меня дать ему письменную справку о том, что в его собственном изобретении, выносимом на Всесоюзную акустическую конференцию, не содержится государственной тайны. Изобретение заключалось в том, что для более приятного звучания инструмента необходимо еле заметное утолщение в виде буквы Z (оно заменяло изображение Богородицы). «Может быть, изображение Богородицы всё же лучше?» — осторожно предположил я. Изобретатель удивленно посмотрел на меня, а присутствовавший при разговоре тоже знакомый мне физик стал крутить указательным пальцем у виска (разговор этот велся задолго до перестройки).

Каждый из 600 дошедших до нас инструментов Страдивари обладает неповторимым строением и тембром и, подобно людям, отличается от других не по номерам, а по именам, как, например, прославленные его скрипки «Беттс» (1704), «Виотти» (1709), «Алард» (1715), «Мессия» (1716). Клеймо, которое ставил Антонио Страдивари на свои инструменты, включает в себя изображение креста и инициалы мастера.

О какой же истине свидетельствует неслыханная возвышенная красота музыки? Она свидетельствует о том, что жизнь действительно преображена Христианством, что у преображенной жизни есть великий смысл. Энергии Христианской веры, надежды и любви сотворили это чудо. Возвышенная красота музыки свидетельствует и о самом преображающем начале, которое на Небесах. Сын Божий Своей смертью и воскресением воскресил нас к высшей жизни, сделал Себя целью, содержанием жизни и самой действующей силой нашей жизни.. «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин. 17:3). Прекрасная музыка благовествует, что Бог свят, что Свою святость, чистоту, смирение, любовь Он положил как абсолютное начало, цель и вселенский закон нашей жизни. Высшая потребность человека вложена в него Богом — и она есть потребность в Боге, следовательно, и в истине, красоте, любви, вечности, совершенной чистоте и святости. Бог создал человека любовью для свободной непринужденной любви. «Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего» (Прем. 2:23). Но эта высшая, абсолютная потребность в жизни с Богом была закрыта грехом. «Бог создал человека для нетления… но завистью диавола вошла в мир смерть, и испытывают ее принадлежащие к уделу его» (Прем. 2:23-24). Для жизни со святым Богом и в Боге человек должен был быть и сам обоженным, святым, совершенным. И вот серьезная музыка благовествует еще и о том, что наши грехи при условии смирения и покаяния покрываются океаном милости Божией, что радости наши законны, когда они овеяны славой Божией, что через наши скорби и печали открывается нечто безмерно утешающее.

Я был крайне удивлен, когда обнаружил, что мои студенты-музыканты из стран Дальнего Востока не понимают выражения «светлая печаль», столь простого и очевидного для нас (вспомним: «Мне грустно и легко; печаль моя светла» — из стихотворения А.С.Пушкина «На холмах Грузии лежит ночная мгла», 1829). Не понимая, в раздражении говорят: такого не может быть — одно состояние перечеркивает другое. Но такое — есть! И оно живет в музыке. Ее анализ убеждает студентов из Азии в существовании невозможного, открывая им пути исполнительского вживания в небывалое и неслыханное. Какое это наглядное подтверждение атмосферы чуда, которой живет и возвышается Христианская культура, порой даже не ценя своих богатств! Это свидетельство о благовествующей силе музыки. Она возвышает, потому что благовествует о спасении. Расширение души величием Божьей славы стало самоочевидным требованием и к музыке. «Мелодии же, разнеживающие и расслабляющие душу, не могут гармонировать с нашим мужественным и великодушным образом мыслей и расположением», — говорил уже св. Климент Александрийский во II веке.

Звуковая грязь

Упоение ударностью впервые выразило себя в джазе. Само это слово было крайне неприличным, вульгарно-изобразительным. Оно означало занятие грубым сексом в состоянии опьянения. Не эта ли грязь отразилась в непременном атрибуте джазового идеала звукоощущения, который так прямо и обозначается терминологией джаза: звуковая грязь? Звук джаза тяготеет к хрипу, словно пропитый или прокуренный, и не терпит ангелоподобия.

Горький в статье «Музыка толстых», напечатанной в 1928 году в газете «Правда» (№ 90 от 18 апреля), напрасно сузил интерпретацию нового типа звучания, сведя инфернально-мистическое к чисто земному и классово-социальному, но сама неблагоговейная звуковая атмосфера схвачена необыкновенно метко:

«…вдруг в чуткую тишину начинает сухо стучать какой-то идиотский молоточек — раз, два, три, десять, двадцать ударов, и вслед за ними, точно кусок грязи в чистейшую, прозрачную воду, падает дикий визг, свист, грохот, вой, рёв, треск; врываются нечеловеческие голоса, напоминая лошадиное ржание, раздаётся хрюканье медной свиньи, вопли ослов, любовное кваканье огромной лягушки; весь этот оскорбительный хаос бешеных звуков подчиняется ритму едва уловимому, и, послушав эти вопли минуту, две, начинаешь невольно воображать, что это играет оркестр безумных, они сошли с ума на сексуальной почве, а дирижирует ими какой-то человек-жеребец, размахивая огромным фаллосом… Нечеловеческий бас ревёт английские слова, оглушает какая-то дикая труба, напоминая крики обозлённого верблюда, грохочет барабан, верещит скверненькая дудочка, раздирая уши, крякает и гнусаво гудит саксофон». «Это — музыка для толстых». «Это — эволюция от … Моцарта и Бетховена к джаз-банду негров, которые, наверное, тайно смеются, видя, как белые их владыки эволюционируют к дикарям, от которых негры Америки ушли и уходят всё дальше». Проницательно подметил Горький и то, что джаз в своей основе есть циничное надругание над любовью и над всей великой культурой человечества. Тогда становится еще понятнее, почему под дьявольски-холодные звуки джаза невозможно провожать человека в вечность.

Рок-музыка тоже наследовала ударную природу. Термин «рок-н-ролл», как рассказывают сами рок-музыканты, был создан кливлендским диск-жокеем Аланом Фридом в качестве эвфемизма вместо неприличной фразы, обозначавшей занятие сексом на заднем сидении машины. Магический корень нечистоты остается в ней и поныне.

Обращает на себя внимание ее инструментарий. Рок питается электроникой. Как ни повреждена грехом современная профессиональная музыка великой традиции, она все же не приняла безобразия электроники. Поиски электронных звучаний в рок-музыке направлены не к великим идеалам Страдивари, не к живой божественной красоте. Звуки ищутся экстравагантные — чавкающие, утробные, зловещие, духовно грязные, находящиеся ниже уровня человеческого достоинства и благородства. То же нужно сказать о разболтанности запечатленных интонацией движений.

Эрнст Трахзель-Паули пишет: «Демонические акценты осуществляются с таким воздействием, что музыканты и слушатели входят в экстаз, сексуально возбуждаются и направляются ко греху! Какие духи, какие силы здесь прилагают свою руку, если на некоторых концертах все крушат и разбивают вдребезги? Быть может, это те самые демонические силы, которые в течение многих столетий во тьме язычества в Африке, в джунглях Южной Америки или Новой Гвинеи вводили в экстаз людей посредством ужасных танцевальных оргий?».

Давайте подумаем о причинах патологического пристрастия рок-музыки к сугубо низким частотам, усиленным мощными динамиками и одевающим сердце мраком! Насколько же современное неоязычество страшнее древнего! Как показали исследования, все методы аборта приносят младенцам нестерпимые мучения. Детоубийство святые почитали грехом, более страшным, чем убийство, ибо жало его устремлено в колыбель всех прочих общественных отношений, в богозданную любовь, которой мать встречает нового человека, появляющегося в мир. Детоубийство изменяет психику людей. В семьях людей с измененной психикой дети начинают тянуться к боевикам, ужастикам, липнут к безобразным изображениям. Мрак в измененной психике уже теперь нескольких поколений детоубийц есть причина взрыва интереса к рок-музыке. Сексуальная молодежная революция, насыщенная духом зла музыка с ее «уголовной манерой пения» (как выразился композитор В. Гаврилов), наркотики, преступность, весь лживый рок-стиль жизни — не случайно слились они в зловонном клубке. И в этот смрад нас зазывают окунуться с головой, а главное, насильно выполоскать в помойных водах души детей, теперь уже и при благословении некоторых миссионеров?

Музыкальный вирус

Как вирус рока входит в человека? Один ребенок дошкольного возраста, любивший добрую музыку Римского-Корсакова и резко отвергавший грубость рока, однажды был оставлен на некоторое время в машине нежно любимого отца, который вышел, не выключив звучащего на полную катушку авторадио. Оставшись наедине с дьявольской музыкой, он сначала противился ее наглым звукам, стараясь не принимать их в последнюю глубину сердца, но потом что-то надломилось в душе. Может быть, так и надо жить — нахально и вседозволенно? Может быть, это и есть та самая взрослая жизнь, в которую надлежит войти? Об этом переломе через много лет рассказал он сам, увы, уже не с этических позиций возвышенного искусства, а с позиций хамской музыки. Резкий перелом в характере поведения и жизненных установках был замечен в семье. Любовь к Богу сменилась холодностью к Церкви и ко всему доброму. Сначала думали о порче, сглазе, одержимости, потом списали на характер. Потом успокоились, открыв, что и другие дети в школе поражены вирусом хамства. Нормально: ребенок социализировался, вошел в окружающую ее среду. Но среда-то такая обречена на гибель!

Музыкальной интонации, которая есть главная, хотя и невидимая сторона слова, исходящая из последней — поющей или злобно лающей — глубины сердца, дана великая сила в обществе. В ней заложена главная составляющая смысла — генеральная стратегия жизни, жизненная программа. Либо в ней, именно в высокой музыке, утверждается призвание к вечности, к безконечному совершенству, которое тревожит совесть, побуждая к предельному вдохновенному усилию творческой жизни. Либо, как в попсе, она всеусильно внушает людям презумпцию низкого потолка, скотскую линию жизни: забудь о вечности, пусть не тревожит тебя призвание к безконечности, будь как жвачное животное, жуй свою жевательную резинку, думай об удовольствиях и не помышляй ни о чем высоком. Либо, как в случае рока, она подбрасывает программу сущедьявольской смрадной жизни.

Культурная наследственность, запечатлеваемая музыкой, подобна биологической. Биологический вирус вне организма, лишенный белка, не является жизнью. Это чистый кристалл, своего рода дискетка с записанной на ней разрушительной программой. Попав в организм, безбелковый вирус принимает подобие жизни, вступает в связь с белковой жизнью клетки и, подобно компьютерному вирусу, изменяет наследственную программу клетки, подчиняя ее работу своим убийственным приказам. Клетка же, размножив в себе вирус, погибает.

Великую силу музыки, которая может обернуться и возвышением людей, и их порчей, чутко различали древние. «Надо остерегаться, — писал Платон, — вводить новый вид мусического искусства — здесь рискуют всем: ведь нигде не бывает перемены приемов мусического искусства без изменений в самых важных государственных установлениях».

Ничто не изменилось в наши дни! Музыка не стала менее действенной силой жизни! И сейчас она невидимо находится в центре жизни, ибо в ней всего явственней для сердца выражена генетическая программа развития общества. То, что мы этого не видим, — не видим очевидного, — есть лишь результат нашего добровольного ослепления, нежелания каяться и нести ответственность пред Богом. Как можно этого не видеть? Гигантская индустрия развлечений — не явный ли симптом того, что музыка по-прежнему находится в самом центре жизни? Только какой жизни?

Какие диски пользуются абсолютным спросом? Что звучит в маршрутных такси, что доносится из ларьков, из раздувающихся буханьями частных машин, из окон дискотек, игорных домов, из шипящих наушников пассажиров метро, из всех щелей человеческого общежития? Стопроцентная чернуха, где почти не осталось тонов и интонаций — одни удары; бесы лупят палками по барабанным перепонкам слушателей, вгоняя их в транс.

А более светлые образцы рок-музыки, например, из направления альтернативного рока, — что собой представляют? Часто в них не удается найти ничего от стилистики рок-музыки: звучит она в человеческом диапазоне громкости, порой даже и тихо, исчезают тупые удары, а ритмические опоры даются тонами, например, электрогитар. Тогда по существу перед нами просто песня. Песне же не запрещено быть и серьезной; таковой она и становится, когда народ возвращается к вечным ценностям: вспомним песни Великой отечественной войны — «Священная война», «Темная ночь» и многие другие. Там не было потребительских ноток — это было стыдно перед лицом героического порыва священной войны. В наше время рок-стилистика покрыла своей черной тенью многие жанры массовой музыки, стремясь ее сделать разболтанной по мысли и чувству. Но редчайшие попытки вылезти из грязной попсы все же есть. Почему же такие песни, уже не имеющие связи с роком, относятся сознанием к этой сфере? Как сказали бы психологи, — по смежности. Например, если певец поет рок-песни, а среди них исполнит песни в ином роде, — то и они оказываются в той же классификационной клеточке сознания.

Попытки сублимации рока доказывают: его нельзя исправить, — можно только уходить от него, избавляясь от его ключевой демонической основы.

Музыка и жест

Интонация интимно связана с телом — позой, дыханием, движением.

Куприн писал речи своих персонажей, двигаясь по комнате их походкой. И эта пластическая интонация тела тогда непроизвольно отпечатывалась в неповторимой интонации речи. Словно бы обобщая опыт писательского ремесла, и Алексей Толстой утверждал: «слово рождается на кончике жеста», «стиль рождается на кончике жеста». Жест, интонация тела, входит составной частью в речевую интонацию.

И в музыке так. Самодеятельные скрипачи упирают скрипку в грудь, играя как бы на уровне души. В классической музыке скрипка покоится на плече, поднята вверх, как бы тяготея к сфере духа. Дирижер держит руки на уровне груди, а левая рука часто устремляется ввысь, словно бы и наше сердце поднимая к небу. Можно ли представить, чтобы дирижер совершал некие движения на уровне ниже живота? Но именно так теребят струны гитары в рок-ансамблях. В самых полетных местах и скрипка скрипача вместе с верхней частью груди, раскрытой для небесного, взлетает ввысь. А какую часть тела выдвигают вперед саксофонисты джаза? Догадались? Вспомнили? А почему? Не заставляет ли это вспомнить изначальное значение слова «джаз»? Неприличие тела проникло в интонацию и закрепилось в ней. Нетрезвенность состояния, как говорилось, требует соответствующего хриплого тембра голоса, безконечно далекого от критерия ангелогласного пения изначального вселенского Православия!

Аристотель проницательно заметил, что нрав и характер музыки, — ее этос — воплощается через воспроизведенное в музыке движение. Попробуем и мы определить этос высокой и низкой музыки через характер воспроизведенных в них движений (через пластическую интонацию музыки). Воспроизведенные в музыке движения могут относиться к голосовому аппарату (манера звукоизвлечения), к исполнительским движениям инструменталистов (например, характер туше у пианистов), к движениям танца и, наконец, к характеру движений в жизни (в первую очередь к походке). Все четыре уровня движений связаны друг с другом, всегда находятся в соответствии и объединяющим их началом является мировоззрение человека.

Высшее содержание церковной интонации есть Божественные совершенства, святость Божия. Бог, непостижимый в Своем существе, постижим в энергиях, действиях, причастиях. Благодать Святого Духа восторгает молящуюся душу к Богу. Приближая — преображает ее. Потому можно сказать, что содержанием Христианской интонации оказывается и преображение, освящение человека, а также и сам преображаемый человек, предстоящий пред Богом, усыновляемый и освящаемый, входящий в Царство Небесное. «Тому, кто с Богом беседует, нельзя не стать выше смерти и тления» (Свт. Иоанн Златоуст).

Пред молитвенным пением человек вынужден смиряться, как и пред иконой: в ее непостижимом величии он удостоверяется, когда пытается выполнить ее требования. Всякий Православный напев требует одномоментной сопряженности абсолютно несопрягаемого на душевном уровне. Например, слезного покаяния и хвалы. Из смирения, нищеты духовной сияет Царство Небесное. Страх Божий, плач о грехах и память смертная утепляются умилением. Эта сладость духовная, проступающая изнутри духовного плача, столь велика, что делает желанным и само сердечное страдание, ибо нет в мире ничего выше и прекраснее сладости Божьей любви.

Все удивительные смыслы высокого искусства (как и богослужебного) выражаются на всех уровнях движений и поз — в настройке органов пения, в позе играющих и слушающих, в исполнительских движениях (в них отражается благоговейное преклонение пред божественными тайнами звука), в танцевальных па. В XVI веке аристократический танец, выражение благородства и духовной созерцательности, представлял собой последовательность сменяющихся дивных поз. Духовный закон классического балета — блюдение духовной вертикали тела («порядочный стан»). Романтизм откроет себя кружениям, полетам, падениям, распрямлениям. Пуанты станут олицетворением женской чистоты, устремленной к небу.

Все позы и все виды движений (от манеры взятия звука до общего стиля поведения) переменились в поднявших голову низовых формах музыки ХХ века.

В музыке XVIII века иногда использовался термин espressivo («выразительно»), но связывался он не с особой сердечностью пения, как во времена романтизма, а с предельной отточенностью, с прецизионностью штриховой артикуляции музыкальной речи. По сатирической картине Хогарта «Великосветский вкус» можно получить представление о том, что именно пародируется: предельное внимание к точности всякого жеста. Предметом хогартовской критики становится холодность под маской галантности и предупредительности. Но разве сама предупредительность, выражающая внимание к человеку, — дурна? Точность галантного жеста мотивировалась благоговейностью. Так и всякая нота в музыке бралась с благоговейной трепетом пред вышней её красотой.

А у исполнителей рока определяющим качеством стала развязность. Развязность («потеря эстетического стыда», как выражался Д.Шостакович) — это не свобода. Свобода — трепетна, ответственна, пронизана страхом Божиим, боится оскорбить любовь Божию. «Страх Господень — дар от Господа и поставляет на стезях любви» (Сирах. 1:13). И сама Божия любовь предельно деликатна: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр. 3:20). Не то — разболтанность. В ней нет внутренней дисциплины, нет духовно-собранной созидательной воли, потому что она не знает любви и ей наплевать на других, — такова цена ее безстрашия. «Дисциплина» — от disco, «учусь»: состояние учащегося. Развязность не может учиться. Безграмотная, она хочет учить уже с младенческих лет.

Разболтанность движений, походки, поз, манер — не свидетельство ли разболтанности души? И воспитание мировоззренческой разболтанности рок-музыкой — не преступление ли пред человечеством? Здесь — начало обвала культуры и жизни.

Музыка и среда ее обитания

В каком помещении звучит музыка? В храме или в притонах? Какова музыка, таково и помещение. Концертные залы произошли от ораториев (от orare — молюсь), специальных помещений в больших храмах и монастырях. Там звучала музыка, прямо не связанная с богослужением, но благочестиво размышляющая об истинах веры. Так, в 1600 году в Ораториуме римской церкви Санта Мария было показано «Представление о Душе и Теле» Э. Кавальери. Это была первая духовная опера-оратория. Действующими лицами были олицетворенные понятия: Тело, Душа, Разум, Благой помысл, Наслаждение, Ангел-Хранитель, Мирская жизнь, Осужденные души в аду, Блаженные души на небесах. Полуторачасовое развитие действия, включающие сценические эффекты, заканчивалось изображением празднества на Небесах. Дух благочестивого сосредоточенного слушания сохранился в современных концертных залах. А вот из кабаков и трактиров произросли дискотеки. Нетрезвенность обстановки создается по последнему слову техники. Мигания света надежно зомбируют слушателей. Рок-музыка прекрасно уживается и с наркотиками: многие ее лидеры и их жертвы окончили свой путь в смраде наркотической зависимости.

Музыкальная интонация запечатлевает дух современной ей жизни с невероятной точностью. Но музыка, вобрав в себя святость или смрад атмосферы жизни, сама же и формирует атмосферу.

Давно известно, что места обитания хранят дух жизни. Литературовед Михаил Бахтин назвал это явление хронотопом. Христиане говорят о намоленности храмов и келий подвижников. Великий актер Михаил Чехов говорил об атмосфере театра, сцены, самой жизни и подробно исследовал это явление. Оно очень важно в наших размышлениях. Потому остановимся на открытии Чехова подробнее.

Атмосфера — буквально «сфера дыхания». То, чем дышит человек. Атмосфера в понимании Чехова — то, чем дышит не столько тело, сколько душа. Она тоже нуждается в атмосфере. Лишенная атмосферы, жизнь оставалась бы в сфере рассудка, всегда холодного, всегда отчуждающего.

Чехов показывает, как без атмосферы разрушается и жизнь, и искусство театра. «Спектакль, лишенный атмосферы, неизбежно носит на себе отпечаток механичности. Зритель может рассуждать о таком спектакле, понимать его, ценить его технические совершенства, но он останется холодным — спектакль будет “безсердечным” и не сможет захватить его целиком… В материалистическую рассудочную эпоху, как наша, люди… нелегко соглашаются признать атмосферу как самостоятельно существующую область чувств».

Но какова атмосфера? Как физическая атмосфера может быть чистой и загаженной, так и атмосфера, в которой приходится жить душе, бывает разной. Она может вбирать в себя дух мирской суеты, развлечений, либо дух молитвенной трезвенной жизни. Как хорошо жить душе в возвышенной атмосфере веры, вдохновения, творчества, призывающей благодати!

«Актер, умеющий ценить атмосферу, ищет ее и в повседневной жизни. Каждый пейзаж, каждая улица, дом, комната имеют для него свою особую атмосферу. Иначе входит он в библиотеку, в госпиталь, в собор и иначе — в шумный ресторан, в гостиницу или музей. Он, как чувствительный аппарат, воспринимает окружающую его атмосферу и слушает ее, как музыку. Она меняет для него ту же мелодию, делая ее то мрачной и темной, то полной надежд и радости. Тот же знакомый ему пейзаж “звучит” для него иначе в атмосфере тихого весеннего утра или в грозу и бурю. Много нового узнает он через это звучание, обогащая свою душу и пробуждая в ней творческие силы.

Замечали ли вы, как непроизвольно меняете вы ваши движения, речь, манеру держаться, ваши мысли, чувства, настроения, попадая в сильную, захватившую вас атмосферу? И если вы не сопротивляетесь ей, влияние ее на вас возрастает. Так в жизни, так и на сцене».

Атмосфера активна. Она пытается овладеть сознанием. Почему она активна? Потому, что она, согласно учению Чехова, имеет волю. Воля же своим предметом имеет действие.

«Попробуйте пережить, например, атмосферу радости как действие, и вы убедитесь, что в ней живет жестраскрытия, распространения, расширения. Подавляющую атмосферу вы воспримете, наоборот, как жест сжатия, закрытия, давления. Это — воля атмосферы… В таких атмосферах, как ненависть, восторг, героизм, катастрофа, паника, их внутренняя динамика, воля очевидны». Но они присутствуют и в таких атмосферах, «как, например, тишина заброшенного кладбища, покой летнего вечера, молчаливая тайна лесной чащи», «уют теплой комнаты»

Станиславский начинал с внешнего: с предлагаемых обстоятельств. Подход М.Чехова тоньше. Он начинает с внутреннего, в соответствии со словами: «От избытка сердца говорят уста».

Почему Господь и Апостолы не проповедовали в местах массовых увеселений, кровавых зрелищ или ажиотажа торговых сделок? Потому что в местах попрания истины она не радуется, а скорбит и страдает, как, например, в римском Колизее, обагренном кровью мучеников.На арене цирка можно проповедовать лишь молчанием и мужественным страданием.

На языке психологии содержание атмосферы называется установкой. Она может благоприятствовать проповеди или окрашивать ее в недолжные тона. Атмосфера крикливости, рекламы, зазывающей на проповеди зарубежных «великих» проповедников по духу не соответствует духу кроткой и смиренной истины. Так же и атмосфера развлекательности.

Однажды перед авторским вечером композитора Владимира Зива его коллега-песенник Никита Богословский, представившись В. Зивом, спародировал его. Когда ничего не подозревавший Зив вышел на сцену, его встретил гомерический хохот. И чем тот говорил серьезнее и патетичнее, тем больше умирал со смеху зал. Так в соответствии с установкой, навязываемой атмосферой, — клоунской, агрессивной или грязной — перестраивается содержание воспринимаемых текстов. Вот почему Станиславский говорил, что театр начинается с вешалки. Строгая атмосфера залов серьезной музыки не допускает перегара пива или сигарет. Большой зал Московской консерватории в свое время был освящен присутствием великих святынь, принесенных из Успенского собора Кремля, освящен молебном; в присутствии послов всех стран и представителей всей России была зачитана приветственная телеграмма Царя Николая II, предсказавшего залу великое будущее как центра музыкальной культуры. Понятно, почему и по сию пору места для курения спрятаны от публики в помещения при туалетах. Тем более недопустим запах алкоголя. Высота серьезной музыки не должна быть осквернена даже намеком на нетрезвенность духа. А джаз и рок, как мы помним из этимологии терминов, родились в этой атмосфере. Она для них родная.

А как назвать содержание недолжной атмосферы на духовном языке? Страсти! Именно они — например, господствующий на базаре дух наживы, корысти, стремления эгоистически что-то выиграть для себя, или дух злобы, витающий в цирке первых веков Христианства, и с наслаждением взирающий на муки терзаемых и съедаемых зверями людей, — являются препятствием для проповеди. «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями», — говорит Господь (Мф. 7: 6). Духам злобы и грязи безполезно проповедовать о любви и целомудрии.

Напротив, добрая атмосфера помогает доброму. Потому Господь любил проповедовать на природе: на горе, в пустыне, на море. Потому что природа — тоже Божья, создана с любовью к нам Любящим нас Богом. Потому и поэтам хорошо сочиняется на природе. И ученые черпали в ней вдохновение. Гельмгольц совершал свои открытия, восходя на гору в лучах заходящего солнца.

Еще одно важнейшее положение теории М.Чехова, не придуманное им, но выведенное из внимательного наблюдения жизни и искусства: две различные атмосферы не могут существовать одновременно — побеждает сильнейшая.

Но если так, то не мог ли Господь духом Всемогущества Божия победить атмосферу неверия и злобной подозрительности? Почему бы Ему не подражать «великим» в глазах их адептов протестантским проповедникам, покоряющим своему красноречию огромные стадионы? Тем более, что Ему и подсказывали этот путь те, кто не чувствовал природы Святого Духа.

«Приближался праздник Иудейский — поставление кущей. Тогда братья Его сказали Ему: выйди отсюда и пойди в Иудею, чтобы и ученики Твои видели дела, которые Ты делаешь. Ибо никто не делает чего-либо втайне, и ищет сам быть известным. Если Ты творишь такие дела, то яви Себя миру. Ибо и братья Его не веровали в Него (Ин. 7: 2-7).

В «завоевании» неприязненно настроенной аудитории была бы некая навязчивость, факирская демонстрация силы внушения, род гипноза, дьявольского насилия. А Бог — не диктатор. Дух Святой не может творить насилие. Бог создал человека свободным и обращается с призывом любви к его свободе.

Потому и Христианам вряд ли стоит проповедовать в местах, где сами люди разрешили хозяйничать сатане.

Только истиной можно служить Христу

Вот что пишет протодиакон Андрей Кураев в предисловии к альбому группы «Алиса»: «Христианство не должно быть сладеньким. В нем есть место и Божию гневу. А какая музыка лучше, чем рок, способна это выразить?»

Нет, рок в силу своей природы не может выразить Божьего гнева. Божий гнев не пышет сатанинской злобой, и в нем совсем нет низости (в этом случае я не даю оценку конкретно группе «Алиса», а говорю о явлении в целом). На Страшном Суде его величие откроется всей твари. Дух величия предвозвещается классической музыкой, обращенной к теме «Dies irae». Возвышенное горение сердец, которое она пробуждает в слушателях, — от величия Божией правды. Если Бог есть Любовь (Ин. 3: 16; 1 Ин. 4: 8), то и все преступления — против Его любви. Однако Его любовь, которую, казалось бы, прочно и навсегда раздавил современный мир, победно воссияет в день Страшного суда. По слову Господа, не Он, но Его Слово будет судить мир. И слово это вовсе не следует понимать как компьютерный судебник. Оно — живое и раскалено любовью, полное огнем, томившим Господа (Лк. 12: 49-50). Рок никогда не желал знать и интонационно оплотнять высоту слова Божия, он чужд и враждебен духу Блаженств, которыми будет судиться мир. В роке духу Божию противоположно всё: изначальное недовольство, раздраженное ожесточение, озлобленность, жажда насилия, дух мира, пропитанный инфернальным духом. Как же такая музыка, не познавшая любви Божией, может выразить Божий гнев? Это невозможно. Лишь дьявольской пародией могут обернуться ее усилия.

Апостол говорит: «Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых!» (1 Кор. 9: 22). Он не имел в виду либерального соучастия в грехе. И святые отцы не гнушались никем. Святой Макарий Великий, встретив идольского жреца, несшего тяжелое бревно, не стал ругать его за служение бесам, но с любовью воскликнул: «Приветствую тебя, трудолюбец». Потрясенный и умягченный любовью жрец обратился ко Христу. Погрешил ли Макарий против истины? Соврал ли? Стал ли подлаживаться к нему, дескать, язычество — это тоже «достойная религия»? Нет, он сказал истину о трудолюбивой ревностной душе жреца, и она, восстав от гнета бесовского, воспарила ко Христу, отвергнув прежнее служение. Только истиной можно служить Христу, потому что Он Сам — Истина. Вот что значит — быть для всех всем.

И не только для молодежи! Дьявол через созданные им механизмы популистской завихренности сознания совершит еще одно насилие над всем обществом, привлекая к этой задаче талантливых пропагандистов, водителей миллионных толп. Музыкальный популизм есть поставление самого неустойчивого этапа в жизни человека (о грехах юности сокрушались праведный Иов и царь Давид — Иов 13: 26, Пс. 24: 7) в абсолютное мерило поведения, которому должны следовать все возрасты от младенческого до старческого.[3] Слабейшая часть общества становится законодателем мнений. Рок музыка по замыслу дьявола должна стать тотальной, всеобъемлющей, так чтобы и дети стали бы кривляться под нее и из ее гнилости выстраивать свою философию жизни — ибо «от избытка сердца говорят уста» (Мф. 12: 34).

Вот картина, которую довелось наблюдать. Направляясь к Православной выставке на ВВЦ, уже издали услышал я тяжелые бухающие удары рока. Зачем это? Кому понадобилась такая дьявольская настройка духа перед просматриванием Православных книг? Врагам Христа? Подойдя ближе, вижу смущенных грубой музыкой монахинь, торопящихся проскользнуть мимо динамиков. И вдруг до меня доходит смысл происходящего. Православные! Оказывается, именно сами Православные организовали безобразную звуковую оргию. Вот оно, насилие в своем дьявольском злорадном проявлении: насилие над жаждущими чистоты душами невест Христовых, вынужденных слышать марающую душу музыку, насаждаемую под предлогом ее благочестивых слов.

Сам принцип распущенности духа делает душу терпимой ко всему прочему, ибо как говорили русские люди: «без Бога ни до порога». Вот и композитор Валерий Гаврилин в конце ХХ века писал о том, что уголовная манера пения оттого «так популярна, что у нас огромная часть населения в большей или меньшей мере пассивные, потенциальные или активные воры, и каждый из них в глубине души ощущает себя уголовником, и ему мила и одобрительна ЭТА БЛАТНЯЧЬЯ красота — расхлыстанность, грубая чувственность, дешевенькая романтика и суперменство». Можно отметить чуткость художника, рано ушедшего из жизни. Психологи ныне заговорили о «феномене массового “воровского” сознания». И лингвисты отмечают криминализацию языкового сознания: блатной язык теснит литературный, словно вся страна стала единой воровской шайкой.[4] Он проникает на телевидение, в язык интеллигенции. В стране популяризируется мат, за который раньше на Руси били батогами. Куда же далее: мат пытался узаконить, приравняв его к норме языка, бывший министр культуры (!) М. Швыдкой! Сознание неизбежно становится бытием: по статистике 1999 года каждый четвёртый мужчина в России «отбывал наказание в местах лишения свободы».

Не отсюда ли, не от отравления ли тлетворными звуками и интонациями возникла загадочная эпидемия аутизма младенцев, отравленных музыкой в утробе матери и настолько равнодушных к жизни, что не хотят даже сосать молоко матери. Музыка первенствует в растлении именно потому, что действия ее безмерно глубоки и простираются в область «избытка сердца». Именно в этот мистическую сердцевину души направляет свои интонационные энергии музыка.

В произведении Альфреда Шнитке «История о докторе Иоганне Фаусте» (написанной по народной книге о Фаусте) образ Мефистофеля явлен в двух обличиях. Мефистофель соблазняющий поет редчайшим ныне мужским голосом — контратенором, звучащим в высоком женском регистре. Его своеобразной красотой упивалась эпоха барокко. Он сочетает в себе юношескую силу и нежную детскую чистоту. Далее к этому голосу невидимым образом подмешивается женский голос, поющий в эстрадной манере (образ «ласкового зла» начинает приоткрываться). И вот самый страшный момент драмы: Мефистофель, сбросив маску благодетеля, пришел взять своё. Звучит «танго смерти», одновременно и холодно-выжидательное и бушующее, словно Ледовитый океан. И над всем вихрем и воем истерически-угрожающе звучит электронно усиленный женский голос, поющий в попсовой манере. Мелодия была замыслена для Аллы Пугачевой. Академической же певице никак не удавалось войти в этот образ дьявольского глумления над гибнущим героем. «Вы хотите петь как можно красивее, а надо — как можно гаже», — объяснил ей причину неудачи композитор. Как только переступила она через христианское благоговейное чувство красоты, породившее серьезную музыку, так тут же и справилась с задачей: мерзопакостная установка создала образ устрашающего мирового зла в его неслыханном коварстве. И пред нами возникло актерское воспроизведение образа зла в рамках серьезного искусства классической традиции. Ну а поклонники рок-музыки засасывают мерзость всерьез.

Эту историю рассказывал мне и другим людям протоиерей Глеб Каледа. Пришла к нему женщина с требованием: «Раскрестите меня». — «Если вы не верите в Бога, имеет ли для вас значение таинство крещения?» — возразил отец Глеб. «Оно мешает мне петь», — настаивала посетительница. — «Как так? — удивился батюшка, — великим певицам, например, Антонине Васильевне Неждановой, Православная вера помогала достичь вершин исполнительского искусства». — «Но я рок-певица».

Отца Глеба поразила в этой истории охраняющая сила крещения. Но в ней же содержится свидетельство и о другой силе, таящейся в рок-музыке и противящейся силе креста.

Об авторе. Вячеслав Вячеславович Медушевский (род. в 1939 г.) – доктор искусствоведения, профессор Московской консерватории, Заслуженный деятель искусств Российской Федерации, член Союза композиторов России, автор свыше ста работ по проблемам музыки, искусства, истории культуры, образования. 

Статья публиковалась  в 2006 году 

________________________________________________

[1] Когда немузыканты пишут о ритме, то имеют в виду не собственно ритм, который есть неотъемлемая сторона любой музыки, а ритмический рисунок, создаваемый ударами (а не тонами!) ударных инструментов.

[2]Это “понимают” даже мыши. В эксперименте одна их группа была контрольная. Другая жила в атмосфере классической музыки, звучавшей на средней громкости. Третья подвергалась воздействию рок-музыки, звучавшей на точно таком же среднем уровне громкости, что и классическая музыка во второй группе. Первая и вторая группы показали хорошую обучаемость, сохранили пытливо-любознательный темперамент, успешно решали все задачи экспериментаторов, шерсть мышей была блестящей. Жертвы рок-музыки обнаружили девиантное поведение, стали агрессивными, наблюдались случаи поедания себе подобных, другие стали вялыми и невнимательными, шерсть потускнела. В мозгу жертв рок-музыки ученые обнаружили нарушения в строении клеток. Следовательно, не только в большей громкости дело, но и в самой интонации. Упоминавшийся уже бывший бас-гитарист рок-группы Льюис Торрес пишет по поводу этого эксперимента: “Как только я узнал об этом опыте, я отчетливо вспомнил о влиянии музыки, которую я когда-то играл в ночных клубах. Я вспомнил увиденное мной проявление чувств — неконтролируемые эмоции, возмущение, насилие и, как я сейчас назвал бы, дьявольскую одержимость… Я также видел крайнюю степень апатичности”. 

[3] В 2003 году в Японии мне пришлось наблюдать разумное распределение слуховых пристрастий. В одной из гостиниц Токио я часа три переключал каналы телевизора, стараясь представить себе панораму музыкального вещания. И что ж увидел? Вот на сцене поет хор — человек 80 пожилых женщин в одежде простых тружениц. Вместе с корифеем-женщиной — о чем поют? Японского языка я не знаю, но по музыкальной стилистике это было что-то вроде энтузиастических “правильных” песен советского времени. Вот выступает дуэт. Он и она, лет окола сорока. Поют о любви, возможно, семейной, о детях. Во всяком случае, без малейшей примеси блудливой интонации, безыскусно и целомудренно. И никакой диктатуры тинейджеров. Только один раз за три часа перебора каналов я увидел и их. Головы и руки их странно дергались в ритме музыке. Однако не было ни агрессии, ни оглушительных звуков, ни бесстыдности, но словно бы наивные Мальвина с Буратино пытались воспроизвести некую слабую тень рок-музыки. Какой парадокс: языческая страна свято оберегает целомудрие народного духа, а в стране православной традиции православные же люди пропагандируют якшание с миром звуковой нечистоты! Добавим, что и преподавание музыки в общеобразовательной школе вызывает восхищение. Японцы очень любят русскую музыку, особенно Чайковского, знают наши песни советского времени. Замечено, что русские народные песни хорошо действуют на японскую душу. При таком богатстве внутренней культуры нации, к формированию которой они прилагают огромные усилия, — нужно ли им пропагандировать черноту рока? Если б изложить им позицию наших православных радетелей рок-воспитания, не показалось бы им, что мы сошли с ума?

[4] И.Ильин в статье «Уголовщина и политика» показал сращение этих сфер: уголовная искривленность мысли, взобравшись на трон государства в 1917 году, навязала себя всему населению. В отличие от всех остальных бывших социалистических стран, в России прошедший период не был признан нелегитимным. По причине этой фальши уголовный стиль мышления, не будучи обличенным, сохранился в ней и поныне.