Зёрна мудрости

Виссарион Григорьевич Белинский был не только критиком и теоретиком литературы, но и философом, всю жизнь глубоко задумывавшимся над вечными тайнами бытия, также как и над злободневными вопросами современной ему действительности. Всё это придало его критике и необыкновенную глубину, и в то же время актуальность – причем как для его современников, так и для будущих поколений. Ведь многие темы, о которых размышлял Белинский, остаются важными и для сегодняшних читателей. В чем глубинный смысл художественного произведения и его истинная поэзия, каково историческое значение великих произведений литературы? Каково значение литературы и искусства для самосознания общества и личности? Что могут сказать гениальные художественные творения человеку о нем самом, о смысле его жизни?

Философская глубина в текстах Белинского соседствует с эмоциональной наполненностью, образностью, точностью формулировок. Поэтому в его статьях и письмах содержится множество афористичных высказываний, кратких, емких, запоминающихся мыслей, которые интересны не только в контексте его сочинений, но и сами по себе – как своего рода «кладезь мудрости».

Вот такие крупицы мудрости великого критика и собраны в книге «Мысли и афоризмы В.Г.Белинского»[1], которую составил знаток его творчества Евгений Александрович Грачёв (1937–2014), много лет работавший научным сотрудником Государственного музея-усадьбы В.Г.Белинского, педагог, литературовед, заслуженный работник культуры РФ. Он, к сожалению, не дожил до выхода в свет этой книги, и подготовили ее к изданию заведующая сектором фондов музея-усадьбы В.Г.Белинского Татьяна Владимировна Шалыганова и специалист по просветительской работе Любовь Михайловна Руднева.

Эта книга – явное подтверждение того факта, что Белинский относится к тем редким деятелям литературы, которые далеко переросли рамки своего жанра, в котором они творили, и могут быть признаны не только выдающимися мастерами в своем жанре, но и мудрецами, мыслителями, чьи размышления о жизни и наиболее яркие, меткие высказывания интересны и ценны сами по себе, даже без контекста их сочинений. Редкие писатели (а тем более критики) удостаиваются такой книги.

Читая собранные в этой книге афоризмы Белинского, иногда замечаешь, что некоторые мысли и идеи, которые время от времени появляются и звучат как новые, свежие, оказывается, давно уже высказывались, публиковались, и производили большое впечатление на читателей. Действительно, новое – это хорошо забытое старое.

Одним из примеров тому может служить известный ленинский лозунг «Учиться, учиться и учиться», который уже стал как бы поговоркой, упоминающейся зачастую независимо от первоисточника. Интересно, что за несколько десятилетий до Ленина аналогичную мысль примерно в тех же словах в своей первой крупной статье «Литературные мечтания» высказал Белинский: «Теперь нам нужно ученье! ученье! ученье!»[2]. Понятно, что в каждом случае, в каждую эпоху актуализация этой мысли имела свои причины и обстоятельства. Однако интересна и такая вот перекличка эпох, и вневременная, всегда актуальная идея познания, развития.

И сегодня можно убедиться, что мысль Белинского по-прежнему актуальна. Нередко его цитаты встречаются не только в основательных литературоведческих исследованиях, но и в газетных, журнальных статьях на разные темы. К мудрому слову Белинского обращаются современные литературоведы и критики, обосновывая свои мысли и оценки литературных произведений, стремясь придать своему тексту яркость и основательность. Журналисты и публицисты, размышляя о событиях в сфере культуры, вспоминают яркое афористичное слово Белинского.

Так, сообщая читателям о новой выставке картин Рафаэля, журналистка К. Коробейникова напоминает читателям мнение Белинского о художнике:

«…Белинский же утверждал, что между Пушкиным и Рафаэлем глубокая связь: поэт сформировал основы культуры русской, а художник – мировой» (МК, 21.06.2016: http://www.mk.ru/culture/2016/06/20/gmii-im-pushkina-v-sentyabre-predstavit-zhivopis-grafiku-i-skulpturu-rafaelya.html).

Рассуждая в газетной статье о школьных проблемах, педагог Е. Ямбург вспоминает слова великого критика:

«…Белинский в очерке “Педант” пишет: “Да, я непременно хочу сделать моего педанта учителем словесности. Преподавателям, неспособным понять и разделить хороший смех детей, не понимающим шуток, не умеющим никогда улыбаться и посмеяться, следовало бы рекомендовать переменить профессию”» (МК, 01.09.2016: http://www.mk.ru/social/the-first-of-september/2016/08/31/den-smekha-1-sentyabrya.html).

В социальных сетях также встречаются афоризмы Белинского. Вот один из них на странице в Фейсбуке, посвященной вопросам истории:

«Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло о нашем будущем».

Даже в одном из поездов московского метро, стены вагонов которого украшены мудрыми высказываниями великих писателей, среди афоризмов Пушкина, Толстого, Достоевского, Вольтера, Анд>ерсена и других знаменитых авторов можно видеть точные и запоминающиеся слова Белинского, напоминающие нам о прекрасном:

«Наука и искусство очищают золото действительности, перетопляют его в изящные формы».

А уж отрывок из его статьи «Литературные мечтания» о театре вообще стал всенародно известным. Благодаря популярному фильму «Старшая сестра» и незабываемому исполнению актрисы Т.В.Дорониной, а также благодаря яркой образности, эмоциональной наполненности и изяществу мысли, свойственным стилю этой статьи, он, наверное, уже чуть ли не наизусть запомнился широкому кругу кинозрителей:

«Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного? <…> Не есть ли он исключительно самовластный властелин наших чувств, готовый во всякое время и при всяких обстоятельствах возбуждать и волновать их, как воздымает ураган песчаные метели в безбрежных степях Аравии?.. <…>Если душа ваша алкала когда-нибудь любви и упоения, если в вашем воображении мелькал когда-нибудь, подобно легкому видению ночи, какой-то пленительный образ, давно вами забытый, как мечта несбыточная, – здесь эта жажда вспыхнет в вас с новою неукротимою силою, здесь этот образ снова явится вам, и вы увидите его очи, устремленные на вас с тоскою и любовию. <…> О, ступайте, ступайте в театр, живите и умрите в нем, если можете!..».

Отчеканены афористические высказыванияБелинского и на его монументальных изображениях. На памятнике «неистовому Виссариону» в городе Белинский Пензенской области, установленном в 1958 году, высечено на камне краткое, емкое и многозначительное изречение выдающегося критика:

«Верю великой будущности России».

Еще одно мудрое высказывание Белинского увековечено рядом с его барельефом на мемориальной доске, установленной на здании московской школы имени Белинского в 2011 году:

«Из всех критиков самый великий, самый гениальный, самый непогрешительный – время».

Книга афоризмов Белинского вышла впервые, однако яркие и глубокие мысли великого критика давно уже привлекали внимание читателей. Так, в книге «Умное слово»[3], собравшей множество мудрых мыслей и афоризмов русских и зарубежных философов, писателей, поэтов, ученых, музыкантов и общественных деятелей, Белинский является одним из наиболее часто упоминаемых авторов. В эту книгу включено более 100 его афоризмов, в том числе, например, следующие:

«Время не губит гения, но гений торжествует над временем»;

«Дурное, ошибочное понимание истины не уничтожает самой истины»;

«Не весною и не летом, а осенью, не в пышном и благоухающем цвете, а в печальной и увядающей зелени приносит дерево свой плод»;

«Патриотизм состоит не в пышных возгласах и общих местах, но в горячем чувстве любви к родине, которое умеет высказываться без восклицаний и обнаруживается не в одном восторге от хорошего, но и в болезненной враждебности к дурному, неизбежно бывающему во всякой земле»;

«Найти причину зла – почти то же, что найти против него лекарство»;

«Искусство может быть органом известных идей и направлений, но только тогда, когда оно – прежде всего искусство»;

«Современность есть великое достоинство в художнике»;

«Литература есть сознание народа, цвет и плод его духовной жизни»;

«Литература непременно должна быть выражением – символом внутренней жизни народа»;

«Литературу не создают; она создается так, как создаются, без воли и ведома народа, язык и обычай». 

Атмосфера памяти 

Неслучайно, наверное, идея выпустить книгу мыслей и афоризмов Белинского возникла в музее-усадьбе великого критика, где не только бережно хранится память о нем, но и сама атмосфера напоминает о пребывании здесь «неистового Виссариона», его жизни и творчестве, его мудрости, «неистовости», благородстве. В связи с этим нельзя не сказать несколько слов об этом мемориальном месте, связанном с памятью о Белинском.

Единственный в стране музей Белинского находится в Пензенской области, в городе Белинский (до 1948 года – город Чембар). Музей создан в 1938 году и включает два мемориальных здания (дом семьи Белинских и уездное училище, в котором учился юный Виссарион), а также находящийся по соседству дом купца Антюшина, в котором расположена экспозиция, подробно рассказывающая о жизни и творчестве великого критика. Кроме многочисленных документов, рукописей, картин, фотографий, старинных книг, здесь есть и подлинные вещи, принадлежавшие Виссариону Григорьевичу, в частности, карандаш и трость, а также книги из его личной библиотеки[4]. Рассказывая о биографии великого критика, музей особенно ярко повествует о его жизни в детстве и юности – в пору формирования его человеческой и творческой индивидуальности.

Сюда, в уездный город Чембар, семья отставного штаб-лекаря Григория Никифоровича Белынского переехала из мест его службы в 1816 году. Этот город был выбран неслучайно – из этих краев происходит род Белынских (скорректировал свою фамилию сам Виссарион Григорьевич, записав себя Белинским при поступлении в университет). В этом уезде, в селе Белынь дед великого критика служил священником в местном храме.

Отец Белинского был единственным на весь уезд врачом, человеком образованным, самостоятельно мыслящим, однако несколько мрачноватым и скептически настроенным, по-видимому, под влиянием различных наблюдаемых им неустройств окружающей жизни (чем-то он в этом отношении напоминает чеховских героев, провинциальных интеллигентов – Астрова, Иванова и т.д.). Характер матери, Марии Ивановны, также был нелегким при всей доброте ее натуры. Атмосфера в семье нередко была конфликтной. Так что детство Виссариона беспроблемным никак не назовешь. Он принимал близко к сердцу не только семейные неурядицы, но и многочисленные случаи несправедливости, злоупотреблений, которых в окружающей жизни было предостаточно. Однако его природная тяга к знаниям, к свету, к добру и недюжинная сила характера брали верх. Он был не по возрасту развитым подростком. Вот как вспоминал свою первую встречу с Белинским (тогда учеником Чембарского училища) писатель И.И.Лажечников, который в первой половине 1820-х годов служил директором народных училищ Пензенской губернии:

В 1823 году ревизовал я Чембарское училище. <...> Во время делаемого мною экзамена выступил передо мною между прочими учениками мальчик лет двенадцати, которого наружность с первого взгляда привлекла мое внимание. Лоб его был прекрасно развит, в глазах светлелся разум не по летам; худенький и маленький, он между тем на лицо казался старее, чем показывал его рост. Смотрел он очень серьезно. Таким вообразил бы я себе ученого доктора между позднейшими нашими потомками, когда, по предсказаниям науки, измельчает род человеческий. На все делаемые ему вопросы он отвечал так скоро, легко, с такою уверенностию, будто налетал на них, как ястреб на свою добычу (отчего я тут же прозвал его ястребком), и отвечал большею частию своими словами, прибавляя ими то, чего не было даже в казенном руководстве, – доказательство, что он читал и книги, не положенные в классах. Я особенно занялся им, бросался с ним от одного предмета к другому, связывая их непрерывною цепью, и, признаюсь, старался сбить его... Мальчик вышел из трудного испытания с торжеством. Это меня приятно изумило, также и то, что штатный смотритель (Авр. Греков) не конфузился, что его ученик говорит не слово в слово по учебной книжке (как я привык видеть и с чем боролся немало в других училищах). Напротив, лицо доброго и умного смотрителя сияло радостью, как будто он видел в этом торжестве собственное свое. Я спросил его, кто этот мальчик. “Виссарион Белинский, сын здешнего уездного штаб-лекаря”, – сказал он мне. Я поцеловал Белинского в лоб, с душевною теплотой приветствовал его, тут же потребовал из продажной библиотеки какую-то книжонку, на заглавном листе которой подписал: Виссариону Белинскому за прекрасные успехи в учении (или что-то подобное) от такого-то, тогда-то. Мальчик принял от меня книгу без особенного радостного увлечения, как должную себе дань, без низких поклонов, которым учат бедняков с малолетства»[5].

Сам Белинский позженесмотря ни на что (ни на семейные, ни на общественные неустройства) все же светло и благодарно вспоминал о своем детстве в Чембаре. В 1839 году в рецензию на «Повесть о приключении английского Милорда Георга» он включил под видом «мемуаров доброго приятеля», которые, «вероятно, никогда не будут изданы», собственные ностальгические размышления о своих детских годах – о таком времени, о котором он «не может вспомнить без слез умиления и сердечной тоски…». Вот что писал 28-летний Белинский в этой рецензии:

«О, милорд англинской, о великий Георг! ощущаешь ли ты, с каким грустным, тоскливым и вместе отрадным чувством беру я в руки тебя, книга почтенная, хотя и безмысленная! В то время, когда я уже бойко читал по толкам, хотя еще и не умел писать, в то время, когда еще только начиналось мое литературное образование, когда я прочел и “Бову” и “Еруслана” гражданcкою печатьюи “Повести и романы господина Волтера” и “Зеркало добродетели” с раскрашенными картинами, – скажи, не тебя ли жадно искал я, не к тебе ли тоскливо порывалась душа моя, пламенная ко всему благому и прекрасному?.. Помню тот день незабвенный, когда, достав тебя, уединился я далеко, кажется, в огороде, между грядками бобов и гороха, под отрытым небом, в лесу пышных подсолнечников – этого роскошного украшения огородной природы, и там, в этом невозмущаемом уединении, быстро переворачивал твои толстые и жесткие страницы. <...> О, милорд! Что ты со мною сделал? Ты так живо напомнил мне золотые годы моего детства, что я вижу их перед собою; железная современность исчезает из моего сознания; я снова становлюсь ребенком и вот уже с биющимся сердцем бегу по пыльным улицам моего родного городка, вот вхожу на двор родимого дома с тесовою кровлею, окруженный бревенчатым забором... Вот от ворот до крыльца трехугольный палисадник, с акациями, черемуховым деревом и купою розанов... Вот и огород, которому со двора служат оградою погреб и другие службы, с небольшими промежутками частокола, а с остальных трех сторон – плетень... Вот и маленькая баня при входе в огород, даже и среди белого дня пугавшая мое детское воображение своею таинственною пустотою... а вот, возле нее, и стог сена, на котором я часто воображал себя то Александром Македонским, то Ерусланом Лазаревичем... вот он и весь огород, с своими грядами, с своими подсолнечниками, которые через его плетень дружелюбно наклонили свои густые ветви... А в доме – там нет ни комнаты, ни места на чердаке, где бы я не читал или не мечтал, или позднее не сочинял…» (III, 206–207).

Надо сказать, что и сейчас музей-усадьба Белинского встречает посетителей той же светлой атмосферой, какая сохранилась и в памяти Виссариона Григорьевича о краях своего детства. Действительно, у музея и окружающей территории какая-то светлая, добрая аура. К тому же и город в своей центральной, старинной части во многом сохранил исторические черты. И мы можем видеть такие же улицы и дома, какими их видел когда-то юный Виссарион. Бережно и увлеченно сохраняют память о великом земляке сотрудники единственного в мире музея Белинского. Настоящие энтузиасты, посвятившие музею многие годы, – Иван Александрович Гераськин, Нина Михайловна Анохина, Анастасия Федоровна Фролова, Татьяна Владимировна Шалыганова. Также энтузиастом, много лет трудившимся в музее и до последних дней жизни интересовавшимся его жизнью, был Евгений Александрович Грачёв. 

Знаменательным и, мне кажется, неслучайным совпадением является то, что неподалеку отсюда в Тарханах находится имение, в котором провел детство другой великий деятель русской культуры – Михаил Юрьевич Лермонтов. В биографияхБелинского и Лермонтова много общего. Они почти ровесники – Белинский на три года старше. В свои детские и юношеские годы они оба жили в Чембарском уезде Пензенской губернии – фактически по соседству: Белинский – в Чембаре, а Лермонтов – в находящихся неподалеку от него Тарханах (имении бабушки). Хотя они в этот период не были знакомы и не общались, но Лермонтов знал отца будущего критика – «доктора Белынского» (бывшего единственным врачом на весь уезд), которого приглашали его лечить, если он заболевал.

Белинский и Лермонтов одновременно учились в Московском университете и даже в один и тот же год (1832) досрочно покинули его: Белинский был отчислен, а Лермонтов ушел «по собственному желанию» (правда, таких вольнодумных студентов, от которых университетское начальство стремилось так или иначе избавиться, в тот год набралось довольно много – более 60). В университете они тоже не познакомились, так как учились на разных отделениях: Белинский – на словесном, а Лермонтов – на нравственно-политическом.

К этому же времени учебы в университете относится и романтическая драма Лермонтова «Странный человек», одним из центральных действующих лиц которой (другом и соперником главного героя Арбенина) является персонаж по фамилии Белинский – «прагматик», сторонник «философии рассудка». По-видимому, такая фамилия в юношеском произведении Лермонтова появилась не случайно. Возможно, до него дошли слухи о роковой для студента Белинского истории с его вольнодумной (пронизанной антикрепостническим духом) пьесой «Дмитрий Калинин», которая была запрещена цензурой, а ее автор попал под подозрение у университетского начальства. Это произошло в начале 1831 года, а лермонтовская драма была окончена в июле 1831 года. Но даже если Лермонтов тогда ничего не знал о студенте Белинском, то фамилия эта, весьма вероятно, могла остаться в памяти Михаила Юрьевича от общения с его отцом – уездным доктором Белынским. Он мог запомниться Лермонтову не только тем, что лечил его в детстве, но и тем, что был заметной в уезде личностью со своими взглядами, убеждениями и в то же время со сложным, мрачноватым характером (конечно, скорее «прагматичным» и «рассудочным», чем романтичным).

Познакомились Белинский и Лермонтов лишь в 1837 году в Пятигорске, куда Белинский приехал летом на лечение и где в это время с той же целью находился и Лермонтов, уже прославившийся разошедшимся в списках стихотворением «Смерть поэта». Правда, эта их первая встреча оказалась весьма краткой и к взаимопониманию не привела. По воспоминаниям Н.М.Сатина, Лермонтов со свойственной ему некоторой задиристостью слишком пренебрежительно и насмешливо отозвался о Вольтере, после чего Белинский «в течение нескольких секунд посмотрел молча на Лермонтова, потом, взяв фуражку и едва кивнув головой, вышел из комнаты»[6].

Их знакомство возобновилось уже на новом уровне в Петербурге в конце 1830-х – начале 1840-х годов, когда Белинский стал сотрудничать с журналом «Отечественные записки», а Лермонтов в это время в нем нередко печатался. В апреле 1840 года Белинский посетил поэта, находящегося под арестом в Ордонанс-гаузе за дуэль с Барантом. Произошедший тогда между ними долгий, душевный и содержательный разговор, основанный на взаимопонимании, – по существу, разговор единомышленников – произвел на Белинского обнадеживающее и воодушевляющее впечатление, о чем он, в частности, рассказал в письме В.П.Боткину от 16–21 апреля 1840 года: «Вышли повести Лермонтова. Дьявольский талант! Молодо-зелено, но художественный элемент так и пробивается сквозь пену молодой поэзии, сквозь ограниченность субъективно-салонного взгляда на жизнь. Недавно был я у него в заточении и в первый раз поразговорился с ним от души. Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура! <…> Печорин – это он сам, как есть. Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рассудочном, охлажденном и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого. Я это сказал ему – он улыбнулся и сказал: “Дай Бог!”» (XI, 508–509).

По письмам Белинского видно, что восприятие им поэзии Лермонтова – это не просто восхищение, а очень близкое, какое-то родственное восприятие: как будто Лермонтов в поэзии высказал и лично его, Белинского, заветные и очень насущные мысли, и не просто мысли, но и боль, тревоги, надежды. То есть Белинский как будто находил в поэзии Лермонтова образное и очень точное выражение и своих размышлений и настроений. В то же время великий критик первым разглядел и понял глубину и огромное значение лермонтовского творчества и открыл на это глаза всей читающей публике.

Обычно туристы, приезжающие в Пензенскую область, посещают оба музея – и музей-усадьбу В.Г.Белинского,и музей-заповедник М.Ю.Лермонтова«Тарханы». Дорога между ними совсем не далека, но по-своему весьма познавательна. Вглядываясь в привольные лесостепные просторы, начинаешь несколько иначе видеть судьбы и личности великих людей, которые выросли и во многом сформировались здесь и многое из этой окружающей природы вобрали в себя, в свое мировосприятие, в свою творческую индивидуальность. Передать с точностью словами это трудно, это надо увидеть, ощутить. Рассказ о выдающемся человеке музейным языком имеет своим преимуществом то, что может всю эту атмосферу сохранить, передать, представить ярко взорам посетителей. 

Подвижник русской литературы 

Как правило, сборники афоризмов и мудрых мыслей издаются в тех случаях, когда их автор широко известен публике. Действительно, имя Белинского известно многим читателям – даже тем, кто имеет о его творчестве весьма туманное представление.

Но если все-таки задаться вопросом по существу – каково значение Белинского для русской литературы? Ведь хотя о его жизни и творчестве написаны многотомные исследования, но для широкого круга читателей Белинский так до сих пор и остается преимущественно автором «письма к Гоголю».

Для того чтобы понять роль Белинского в литературе и общественной жизни, надо представить, на каком этапе находилось развитие русской культуры в целом в то время, когда начиналась деятельность Белинского, то есть во второй четверти ХIХ века. Россия к тому времени прошла огромный путь исторического развития, русский человек, русское общество – также. Сформировался русский национальный характер. За время исторического развития был накоплен огромный духовный опыт, в котором нашли отражение многие составляющие российской жизни: своеобразие природных условий и исторического пути, быт, религия, внешние влияния и т.д. В народе сформировались гигантские залежи духовного содержания, которое, накапливаясь в течение многих веков, оставалось, по существу, невысказанным, скрытым, подобно полезным ископаемым в земле. Представление русского человека (и общества) о своем месте и своей роли в мире, о самом себе, свой оригинальный, неповторимый взгляд на жизнь и в ее существе, и в разнообразных проявлениях, реакции на вызовы судьбы (исторической – в масштабах всего народа и личной – в масштабах человека), своеобразие устройства общества и взаимоотношений человека и общества – информация обо всём этом в исчерпывающем, избыточном объеме скопилась в исторической памяти, в сознании человека (и общества). Но информация эта была большей частью бесформенной, а значит, толком не освоенной и не доступной самому же ее владельцу.

Вот почему общество, объективно созревшее для самосознания, испытывало повышенную духовную жажду, стремясь освоить, осознать накопленное им же самим духовное содержание. В этом объективная причина возникновения «золотого века» русской литературы. Дело не только в том, что именно в то время появились гениальные личности (в частности, Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Толстой, Достоевский), но и в том, что они были тогда крайне востребованными. Ведь великая литература не может создаваться в атмосфере всеобщего равнодушия к ней.

В то же время неравнодушие публики возникает именно от желания осознать имеющееся у нее же самой содержание. То есть у писателя в этот момент имеется не только усиленный интерес публики к его творчеству, но и объективно великое поприще, потому что велико неосвоенное, невысказанное духовное содержание, накопленное народом. Как подчеркивал Белинский, «поэт никогда и ничего не выдумывает, но облекает в живые формы общечеловеческое. И потому в созданиях поэта люди, восхищающиеся ими, всегда находят что-то давно знакомое им, что-то своёсобственное, что они сами чувствовали, или только смутно и неопределенно предощущали, или о чем мыслили, но чему не могли дать ясного образа, чему не могли найти слово, и что, следовательно, поэт умел только выразить» (VII, 310).

Литература стала в России главным путем самосознания и взяла на себя главную роль в том, чтобы показать русскому человеку его же самого и рассказать ему о нем же самом что-то такое важное, сущностное и в то же время обобщенное, что он сам сформулировать для себя не в силах. Для этого необходим гений, который сумеет «переплавить», «переродить» каким-то таинственным путем огромную, но бесформенную массу информации в художественные образы, которые тоже по существу представляют собой информацию, но только в особенном виде. Во-первых, в художественном образе ее огромное количество. Во-вторых, она особого качества, потому что художественные образы имеют замечательное свойство оставаться живыми, яркими, свежими, преодолевая века и даже тысячелетия. К тому же они воспринимаются читателями удивительно легко (в отличие, например, от научной информации) и запоминаются надолго. Так художественность (образность) связана с народностью искусства.

Духовная жажда, жажда самопознания русского общества начала ХIХ века была во многом жаждой великой литературы, которая в дальнейшем и возникла. Ее появление обществом явно предчувствовалось. Белинский в статье «Литературные мечтания», опубликованной в 1834 году, решительно заявил: «У нас нет литературы». Статья эта поразила всех смелостью суждений и «огненностью» стиля. Однако главный лозунг ее («у нас нет литературы») – это в то время была идея, «витающая в воздухе». Просто именно Белинский выразил ее наиболее четко, ярко, основательно. Хотя в этой статье он пишет и о Пушкине, и о многих выдающихся писателях – Ломоносове, Державине, Тредиаковском, Сумарокове, Карамзине, Жуковском, Грибоедове. Но тем не менее делает вывод, что «у нас нет литературы». Что имелось в виду? Литература еще не приобрела тот масштаб, который соответствовал бы ее потенциальным возможностям как выразительницы духа народа. Белинский писал о существенном разделении между народом (массой народа) и обществом(избранным кругом людей, более или менее просвещенных и свободных). Самой существенной характеристикой литературы Белинский считал народность: «Что такое наша литература: выражение общества или выражение духа народного? Решение этого вопроса будет историею нашей литературы и вместе историею постепенного хода нашего общества со времен Петра Великого» (I, 34).

Народностью он считал верность жизни: «Жизнь всякого народа проявляется в своих, ей одной свойственных, формах, следовательно, если изображение жизни верно, то и народно» (I, 295) (это уже из статьи «О русской повести и повестях г. Гоголя»). А верность жизни, способная передать дух народа, – «необходимое условие истинно художественного произведения» (I, 295). Это уже поэзия новой эпохи – «поэзия реальная, поэзия жизни, поэзия действительности, наконец, истинная и настоящая поэзия нашего времени» (I, 267). Таким образом, художественность и народность тесно взаимосвязаны. И вывод Белинского «у нас нет литературы» связан и с тем, что литература не стала еще выразительницей народного духа, и с тем, что в ней было слишком мало истинных художников: «У нас было много талантов и талантиков, но мало, слишком мало художников по призванию, то есть таких людей, для которых писать и жить, жить и писать одно и то же, которые уничтожаются вне искусства» (I, 101). Впрочем, вывод Белинского в итоге весьма оптимистичен: «У нас нет литературы: я повторяю это с восторгом, с наслаждением, ибо в сей истине вижу залог наших будущих успехов» (I, 101).

Белинский не просто логическим путем пришел к своим выводам. Здесь было явное предчувствие дальнейших (вслед за Пушкиным) вершин художественного творчества и явное ощущение назревшей в обществе потребности в великой литературе как в выразительнице духа народа, как в главном пути к самопознанию. Неудивительно, что на современников «Литературные мечтания» произвели впечатление налетевшей бури – стихийного, грозного и в то же время радостного события, подобного весенней грозе. Дело тут не только в «огненном» стиле статьи. Белинский сумел почувствовать и убедительно передать очень важную для общества в тот момент идею, и читающая публика увидела в его словах выражение в какой-то степени своих заветных мыслей и предчувствий, которые так ярко выразить и даже просто сформулировать так четко не могла.

Таким образом, появление будущего великого критика в литературе произошло очень вовремя: для него существовало огромное поприще. Великая литература не может создаваться в «безвоздушном» пространстве – без понимания и усиленного внимания к ней публики, без той «духовной жажды», которая заставляет человека искать ответы на «вечные» вопросы. Но если «духовная жажда» – явление большей частью стихийное, безотчетное и возникает тогда, когда наступает время подняться на новую ступень духовного развития и самосознания, то с пониманием сложнее. Отчасти оно тоже «стихийно», «естественно», если встречается с истинным искусством. Но здесь не всё так просто. Если уж Лев Толстой, читая Белинского, признался в своем дневнике в 1857 году: «Статья о Пушкине – чудо. Я только теперь понял Пушкина»[7], то что говорить о многих других читателях! Да, они поняли бы в какой-то степени Пушкина, Гоголя, Лермонтова и других писателей того времени и без критики, но в какой степени? Что они увидели бы в этих произведениях?

Например, книги молодого Гоголя («Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород») имели громкий успех, но что же прежде всего увидела в них публика? Комизм, причудливые сюжеты, малороссийскую экзотику. Некоторые критики называли его творения «сальными», «грязными» из-за их простонародного колорита. В общем и целом к Гоголю тогда, в первой половине 1830-х годов, относились несерьезно из-за того, что не видели за первым поверхностным впечатлением высокой поэзии. Таким образом, понимание публикой гоголевских произведений было (ведь они пользовались успехом) и его не было. Опубликованная в 1835 году статья Белинского «О русской повести и повестях г. Гоголя», по замечанию А.В.Дружинина, «отличалась глубоким и блистательным взглядом на талант Гоголя, в то время еще не отделенного критикою от массы второстепенных талантов»[8]. Белинский увидел в его «побасенках» новую, «реальную» поэзию, «поэзию жизни действительной», а в самом Гоголе – истинного поэта, «главу литературы, главу поэтов». И в дальнейшем он отстаивал новую, реалистическую эстетику, прежде всего, в своей многолетней «борьбе за Гоголя».

Столь же важным, основополагающим делом всей жизни Белинского была борьба за художественность литературы, за высокое искусство, истинную поэзию. Один из главных тезисов, высказанных Белинским: «Искусство есть мышление в образах» стал в дальнейшем основой для понимания всей русской публикой не только классики ХIХ века, но и русской литературы в целом. Истинно поэтическое произведение не выдумывается автором, а создается по вдохновению, дарованному свыше. Оно рождается, как росток из зерна, и поэт тут является почвой. Поэтому образ и живет как бы своей жизнью и воспринимается как живой – потому что он «рожден». Белинский противопоставлял такие сотворенные по вдохновению, «рожденные» произведения «сделанным», «смастеренным». Художественную литературу он отделял от риторической, то есть лишенной живой, образной основы и не имеющей отношения к искусству. Главным критерием при оценке произведения для Белинского была художественность, и величие художника связывалось с присутствием в его творчестве истинной поэзии.

Таким образом, деятельность Белинского была совершенно необходима и весьма своевременна: он создал в России основу для восприятия созидающейся тогда и грядущей великой русской литературы, расцвет которой во многом был связан с новой, «реальной» поэзией. Начало и основа высших достижений русской литературы – это пушкинское, гоголевское творчество. Начало и основа ее понимания, освоения обществом – это творчество Белинского. Поскольку, как уже говорилось, великая литература без понимания ее обществом, не будучи необходимой ему, не может существовать, то Белинский фактически был сотворцом того высочайшего явления в отечественной культуре, которое называют теперь «золотым веком» русской литературы.

Для того чтобы осуществить эту миссию, критику было недостаточно быть тонким ценителем искусства. Надо было быть еще и трибуном, надо было завладеть вниманием публики так, чтобы критическое слово стало таким же насущным, как и художественное. Надо было фактически из критики сделать общественную деятельность, неравнодушную не только к литературе, но и к жизни. Всё это было в критике Белинского, которая, конечно, далеко превзошла обычные масштабы этого жанра. Благодаря этому критика Белинского воспитывала целые поколения – и читателей, достойных великой литературы, и людей, готовых, подобно ему, жить честно, бесстрашно. Есть немало свидетельств об ошеломляющем впечатлении современников от статей Белинского, об их огромном влиянии на читателей. Наверное, сегодняшнему человеку даже трудно представить себе, чтобы литературная критика могла бы стать событием общественной жизни такого масштаба.

Вот что писал о 1840-х годах музыкальный и художественный критик В.В.Стасов: «Белинский же был – решительно нашим настоящим воспитателем. Никакие классы, курсы, писания сочинений, экзамены и все прочее не сделали столько для нашего образования и развития, как один Белинский, со своими ежемесячными статьями. Мы в этом не различались от остальной России того времени. Громадное значение Белинского относилось, конечно, никак не до одной литературной части: он прочищал всем нам глаза, он воспитывал характеры, он рубил рукою силача патриархальные предрассудки, которыми жила сплошь до него вся Россия, он издали приготавливал то здоровое и могучее интеллектуальное движение, которое окрепло и поднялось четверть века позже. Мы все – прямые его воспитанники»[9].

Провинциальный актер А.П.Толченов вспоминал: «Какое торжество бывало, когда учитель словесности, довольный учениками, приносит книжку “Отечественных записок” со статьей Белинского! Как береглась эта книжка! Сколько раз перечитывалась!.. Какую энергию и жажду к труду возбуждали рассказы о труженнической, почти мученической жизни Белинского... Его неутомимая деятельность, несмотря на всевозможные препятствия, его твердость в перенесении различных невзгод, преследований и физических болезней, его страстная, гуманная, нежная душа, сквозившая в статьях, имели чарующее влияние на молодые, восприимчивые сердца... Это влияние на многих осталось на всю жизнь... Многих знаю я, которые до сих пор, уже потертые, помятые жизнью, без умиления не могут произнести имени Белинского и продолжают честно трудиться во имя его...»[10].

И.С.Аксаков свидетельствовал: «Много я ездил по России: имя Белинского известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше, всякому, жаждущему свежего воздуха среди вонючего болота провинциальной жизни. Нет ни одного учителя гимназии в губернских городах, который бы не знал наизусть письма Белинского к Гоголю. <...>“Мы Белинскому обязаны своим спасением”, – говорят мне везде молодые честные люди в провинциях. <...> И если вам нужно честного человека, способного сострадать болезням и несчастиям угнетенных, честного доктора, честного следователя, который полез бы на борьбу, – ищите таковых в провинции между последователями Белинского»[11].

Другого примера подобного масштаба литературно-критического творчества ни в русской литературе, ни в мировой не существует. О масштабе его деятельности И.С.Тургенев сказал: «Белинский любил Россию; но он также пламенно любил просвещение и свободу: соединить в одно эти высшие для него интересы – вот в чем состоял весь смысл его деятельности, вот к чему он стремился»[12]. Символично, что в творчестве Белинского неразрывно соединились взгляд на литературу и взгляд на окружающую действительность, борьба за высокое искусство и за более цивилизованную жизнь. По-видимому, в столь литературоцентричной стране, как Россия, иначе и быть не могло.

Уникальность деятельности Белинского еще и в том, что он был способен не только оценивать литературные произведения, но и оказывать влияние на развитие самой литературы, на ее облик. Уже говорилось о том, что критика Белинского много значила для понимания публикой произведений Гоголя. По замечанию И.А.Гончарова, «и Гоголь не был бы в глазах большинства той колоссальной фигурой, в какую он, освещённый критикой Белинского, сразу cтал перед публикой»[13].

Но дело не только в том, что Белинский открыл для публики сущность гоголевского творчества («реальная поэзия») и самого Гоголя как истинного, великого поэта. Дело еще и в том, какое значение это имело для творческой судьбы самого Гоголя, а значит, и для развития русской литературы в целом. Ведь Гоголь с большим вниманием относился к мнениям читателей и критиков. Например, когда его первая книга «Ганц Кюхельгартен» получила отрицательный отзыв критики, он не только сжег почти весь тираж ее, но и отказался в дальнейшем писать в том же духе. Его последующие произведения были совершенно иными.

П.В.Анненков вспоминал об участии Белинского в творческой судьбе Гоголя: «Одною из <…> далеко озаряющих вспышек была статья Белинского “О русской повести и повестях Гоголя”, написанная вслед за выходом в свет двух книжек Гоголя: “Миргород” и “Арабески” (1835 год). Она и уполномочивает нас сказать, что настоящим восприемником Гоголя в русской литературе, давшим ему имя, был Белинский. Статья эта вдобавок пришлась очень кстати. Она подоспела к тому горькому времени для Гоголя, когда, вследствие претензии своей на профессорство и на ученость по вдохновению, он осужден был выносить самые злостные и ядовитые нападки не только на свою авторскую деятельность, но и на личный характер свой. Я близко знал Гоголя в это время и мог хорошо видеть, как, озадаченный и сконфуженный не столько ярыми выходками Сенковского и Булгарина, сколько общим осуждением петербургской публики, ученой братии и даже приятелей, он стоял совершенно одинокий, не зная, как выйти из своего положения и на что опереться. <…> Руку помощи в смысле возбуждения его упавшего духа протянул ему тогда никем не прошенный, никем неожиданный и совершенно ему неизвестный Белинский, явившийся с упомянутой статьей в “Телескопе” 1835 года. И с какой статьей! Он не давал в ней советов автору, не разбирал, что в нем похвально и что подлежит нареканию, не отвергал одной какой-либо черты на основании ее сомнительной верности или необходимости для произведения, не одобрял другой, как полезной и приятной, – а, основываясь на сущности авторского таланта и на достоинстве его миросозерцания, просто объявил, что в Гоголе русское общество имеет будущего великого писателя. Я имел случай видеть действие этой статьи на Гоголя. Он <…> был доволен статьей, и более чем доволен: он был осчастливлен статьей, если вполне верно передавать воспоминания о том времени. <…> Решительное и восторженное слово было сказано, и сказано не наобум. Для поддержания, оправдания и укоренения его в общественном сознании Белинский издержал много энергии, таланта, ума, переломал много копий»[14].

Был бы дальнейший творческий путь Гоголя таким, каким он стал на самом деле, если бы в начале этого пути, в решительный, переломный момент, Белинский не поддержал в Гоголе «поэта жизни действительной»? И вслед за этим – было бы таким, как оно стало, дальнейшее развитие всей русской литературы, в котором творчество Гоголя – «отца натуральной школы» – сыграло решающую роль? Ведь никакой предопределенности, заданности не было, никто не гарантировал, что в России ХIХ века возникнет великая литература. Она создавалась общими усилиями, и не только  великих художников. Фактически Белинский был их сотворцом в ее создании.

Интересны в связи с этим размышления выдающегося кинорежиссера Г.М.Козинцева, внимательно знакомившегося с сочинениями Белинского и стремившегося ответить на вопрос, какова его роль в истории литературы, при подготовке к съемкам художественного фильма «Белинский» в 1948 году: «Начало тридцатых годов. <…> В Московском университете учатся Белинский и Герцен, из Московского университета переходит в офицерское училище Лермонтов, Гоголь – домашний учитель, Кольцов – по торговым делам, Некрасов бедствует и т.д. Литература в состоянии полного застоя, и вдруг, “гром идет по пеклу”, появляется Гоголь. Его встречают сложно. Он не вызывает восторга, он просто нравится, о нем говорят: “Занятные рассказики... Автор не лишен таланта”. Он возникает как сочинитель смешных сцен и украинских анекдотов. И вдруг Белинский пишет статью “О повестях Гоголя”, в которой сразу открывает поразительный взгляд на Гоголя. Придравшись к фразе: “Скучно жить на этом свете, господа”, Белинский уничтожает комедийную тему Гоголя. Тема смеха сквозь невидимые миру слезы придумана не Гоголем, а Белинским. Гоголю на трагическую основу его вещей указал Белинский, и Гоголь, будучи гением, из четырех строк всё понял»[15]. И далее – о конце 1840-х годов и дальнейшей эпохе развития русской культуры как об итоге жизни и деятельности Белинского:«Великая русская литература выходит на дорогу мировой литературы. Самосознание народа выражается с исключительной силой. Единственная цель Белинского – объединить разрозненных гениев и дать им единое направление. На это ушла его жизнь, и за это ему надо поставить памятник»[16].

Столь же решающее значение имела поддержка Белинского и для творческой судьбы Достоевского. Также как и в случае с Гоголем, это была не только проницательная критическая оценка его сочинений и не только предвидение будущей великой судьбы, но и влияние на эту судьбу. Трудно рационально объяснить, подробно проанализировать, чем же была, в сущности, знаменитая встреча никому еще не известного литератора Достоевского с Белинским. Чем она была в судьбе Достоевского и в судьбе русской литературы? Если сказать, что это была беседа в восторженных тонах, благословение на новые творческие подвиги, данное самым авторитетным критиком начинающему писателю, – это еще ничего не сказать.

При первой встрече с Достоевским (в 1845 году) Белинский «передал ему вполне свой энтузиазм»[17], – писал свидетель этой встречи И.И.Панаев.

Но лучше всего, конечно, рассказал о сущности и значении этого события сам Достоевский, вспоминая в конце жизни, в 1877 году, в «Дневнике писателя» о своей встрече с Белинским: «Я вышел от него в упоении. Я остановился на углу его дома, смотрел на небо, на светлый день, на проходивших людей и весь, всем существом своим, ощущал, что в жизни моей произошел торжественный момент, перелом навеки, что началось что-то совсем новое, но такое, чего я и не предполагал тогда даже в самых страстных мечтах моих. <…> Я это всё думал, припоминаю ту минуту в самой полной ясности. И никогда потом я не мог забыть ее. Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая ее, укреплялся духом. Теперь еще вспоминаю ее каждый раз с восторгом»[18].

То, что одной «минуты блаженства» может быть достаточно «на всю жизнь человеческую»[19], – это Достоевский в своем творчестве очень ярко показал. Но здесь-то речь идет не только о счастье, не только о восхищении: судьба великого писателя в какой-то степени была выстроена этой «самой восхитительной минутой» – судьба, составляющая, в свою очередь, часть русской культуры.

Да, такой вклад Белинского в развитие отечественной литературы трудно рационально объяснить. Это не содержится в собрании его сочинений. Это «растворилось» в самой литературе и стало ею. То же самое и с пониманием русской классики ХIХ века многочисленными поколениями читателей. Здесь он присутствует с тех пор, как писал об этом, до сегодняшнего дня и, наверное, будет присутствовать столько, сколько будет существовать сама эта классика. Публикации Белинского оказывали огромное влияние и на мировоззрение читателей вообще, и, в частности, на их литературные взгляды. А.И.Герцен писал: «Статьи Белинского судорожно ожидались молодежью в Москве и Петербурге с 25-го числа каждого месяца. Пять раз хаживали студенты в кофейные спрашивать, получены ли “Отечественные записки”; тяжелый номер рвали из рук в руки. “Есть Белинского статья?” – “Есть”, – и она поглощалась с лихорадочным сочувствием, со смехом, со спорами… и трех-четырех верований, уважений как не бывало»[20], «На его статьях воспитывалась вся учащаяся молодежь. Он образовал эстетический вкус публики, он придал силу мысли»[21].

Но самое интересное, что понятия Белинского о литературе так прочно усваивались публикой, что вскоре уже считались общепринятыми и само собой разумеющимися – настолько, что их источник уже порой и не помнился, как будто они сами по себе возникли в умах читателей. О его ранних статьях И.С.Тургенев заметил: «Мнения, высказанные тогда Белинским, мнения, казавшиеся дерзкой новизною, стали всеми принятым, общим местом. <…> Под этот приговор подписалось потомство, как и под многие другие, произнесенные тем же судьей»[22]. И всё это происходило в столь широком масштабе, что удивляло даже самого Белинского. «Не знаю, что будет вперед, а пока я просто изумлен тем, как имя мое везде известно и в каком оно почете у российской публики: этого мне и во сне не снилось» (XII, 273), – писал он в 1846 году А.И.Герцену.

Конечно, читающая публика – это во времена Белинского был еще далеко не весь народ. Но через несколько десятилетий эти общепринятые взгляды от узкого круга просвещенной публики с наступлением всеобщей грамотности и при довольно почтительном отношении к классике в советский период перешли к самому массовому читателю. Так что мы, сами того зачастую не подозревая, видим классику отечественной литературы во многом глазами Белинского, включая даже и тех, кто «кое-где у нас порой» пытается сбросить великого критика с «корабля современности». Эта затея, будоражащая воображение некоторых, совершенно неосуществима еще и потому, что Белинский – это не только его собрание сочинений (статей и писем). Белинский – это в какой-то степени и сама литература ее «золотого века», и наш собственный взгляд на нее.

Но и это еще не всё. Не только Белинский – критик, теоретик литературы, философ, публицист, трибун остался в истории русской культуры, но и Белинский – человек: необыкновенно искренний, «неистовый» в своем поиске и отстаивании истины, в своем неравнодушии ко всему, – словом, «отец русской интеллигенции». Обращая на это внимание, В.Г.Короленко подчеркнул: «Кроме той массы идей, которые он в течение своей недолгой карьеры пустил в обращение, которыми мы и за нами наши дети будут пользоваться, не всегда даже связывая их с первоисточником, – кроме стольких-то печатных томов и страниц, Белинский завещал нам еще цельный, живой образ, который останется навсегда, наряду с лучшими созданиями гениальнейших поэтов. Этот образ – он сам, с его страстною жаждой истины, с его исканиями и искренностью. <…> Это был истинный рыцарь духа, без страха и упрека, и русская литература всегда с гордостью будет обращать на него взгляды, как на своего подвижника и святого! И это – быть может, самая бессмертная доля того, что нам осталось от Белинского»[23]. 

Гражданский подвиг

Так исторически сложилось, что самым «громким» событием жизни Белинского и сочинением, имеющим самую громкую известность, стало его «зальцбруннское» письмо к Гоголю 1847 года по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями» и весь тот общественный резонанс, который вызвали оба эти произведения.

История данного события такова. В январе 1847 года вышла в свет книга «Выбранные места из переписки с друзьями». Примерно через месяц в февральском номере журнала «Современник» В.Г.Белинский опубликовал о ней критическую статью, в которой он хотя и сдержанно (по цензурным соображениям), но вполне определенно высказался о «Выбранных местах…» – негативно и возмущенно.

Прочитав эту статью, Гоголь, находившийся тогда за границей (в немецком городе Франкфурте), послал в июне 1847 года Белинскому письмо, выразив в нем свое недоумение по поводу столь резко негативной оценки книги и предположив, что, возможно, это связано с тем, что Белинский увидел в ней выпады против себя и рассердился на автора за это. Белинский к тому времени тоже уже находился за границей (приехал на лето лечиться от чахотки на водные курорты). Письмо его застало в городе Зальцбрунне (Германия).

В ответ Белинский написал свое знаменитое «зальцбруннское» письмо к Гоголю от 15 июля 1847 года, чтобы объяснить, чем был вызван его столь негативный отзыв о «Выбранных местах…» и что его в этой книге так возмутило. Он обвинил Гоголя в пропаганде невежества, крепостничества и мракобесия. В итоге получился, по существу, памфлет необыкновенной мощи и откровенности не только о гоголевской книге, но и вообще об общественно-политической ситуации того времени. Опубликован он быть в то время, конечно, не мог, но разошелся в списках по всей России.

Письмо Белинского, конечно, потрясло Гоголя своим гневным пафосом, и поначалу он в ответ написал тоже довольно раздраженное послание, обвиняя его в недостатке образования, излишнем увлечении политическими вопросами в ущерб его литературно-критической деятельности и т.д. Это письмо Гоголь не отправил, но и не выбросил – разорвал на несколько частей, аккуратно сложил в конверт и хранил до конца жизни. Белинскому же он послал в августе 1847 года небольшое письмо, написанное в сдержанно-примирительном тоне, признавая свои изъяны («я слишком усредоточился в себе») и призывая оппонента признать свои («вы слишком разбросались»).

«Зальцбруннское» письмо Белинского стало, по существу, его завещанием (по словам А.И.Герцена). То же можно сказать и о «Выбранных местах…» – последней из опубликованных книг Гоголя. Оба эти произведения потрясли читающую публику своего времени: книга Гоголя – потому что он в ней выступил как проповедник неожиданно для многих, письмо Белинского – потому что было похоже на некий политический манифест.

Традиционно многие десятилетия конфликтность этой ситуации подчеркивалась и преувеличивалась. Впрочем, для самих Гоголя и Белинского и их современников громкость этого конфликта была вполне закономерна и объяснима. И для Белинского, и вообще для всей читающей публики Гоголь был исключительно художником. Никто, кроме самых близких ему людей, не знал о его религиозных устремлениях, его духовном пути, поэтому появление «Выбранных мест…» было для его современников как «гром среди ясного неба». Поэтому и письмо Белинского стало столь громоподобным. Другое обстоятельство, послужившее этому, заключается в том, что и Гоголь и Белинский слишком увлекались каждый своей идеей, и это усиленное сосредоточение каждого на своей идее вполне понятно и закономерно.

Но с тех пор прошли многие десятилетия, пройден большой исторический путь, который вполне убедительно показал, что взгляды Белинского и Гоголя (проведение социально-политических реформ и духовно-нравственное преобразование человека и общества) – это две неотъемлемые части целого, то есть развития общества. Без каждой из этих частей полноценное, эффективное развитие невозможно. Не конфликт, а синтез этих направлений должен быть: совершенно необходимо и одно, и другое.

В их «конфликтных», так сказать, сочинениях гораздо больше сходства, чем различия. И то и другое представляет собой, по существу, проповедь гуманизма, но только Гоголь здесь выступает с христианских позиций, предлагая усовершенствовать российскую действительность путем духовно-нравственного роста каждого человека, а Белинский – с просветительских, считая самым важным просвещение народа и проведение социально-политических реформ.

То, что Гоголь и Белинский оказались, по-видимому, самыми неравнодушными людьми своего времени, которые с тревогой и болью задумывались о настоящем и будущем России, – это тоже сближает, а не отдаляет их точки зрения. Показательно, что оба они в конце жизни оказались в опале за свои проповедническо-публицистические сочинения. Белинского только смерть спасла от преследований. О том, что грозило ему самому, можно догадаться по судьбе петрашевцев, в том числе Ф.М.Достоевского, отправленных на каторгу за чтение его письма к Гоголю.

На Гоголя – автора «Выбранных мест…» ополчилась почти вся читающая публика. Люди разных взглядов и убеждений дружно осуждали его, высмеивали, упрекали, называли сумасшедшим. Попал он в немилость и у властей, так как в этой книге решил всех учить как жить, в том числе и царя: «Он (монарх. – И.М.) неминуемо должен, наконец, сделаться весь одна любовь. <...> Там только исцелится вполне народ, где постигнет монарх высшее значенье свое – быть образом того на земле, который сам есть любовь»[24]. Даже после смерти Гоголя, даже в некрологе его имя запрещалось упоминать в печати. Как известно, И.С.Тургенев, нарушивший этот запрет и опубликовавший некролог Гоголю, был за это арестован и наказан ссылкой в свое имение Спасское-Лутовиново.

Таким образом, в «роковых» опусах Гоголя и Белинского – «Выбранных местах…» и «зальцбруннском» письме гораздо больше общего, чем это может показаться на первый взгляд. Оба эти сочинения содержали критику существовавшей в то время общественно-политический ситуации в России.

Белинский четко сказал о том, какие реформы необходимы. Он, в частности, писал в «зальцбруннском» письме Гоголю: «Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение, по возможности, строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть» (X, 213).

«Выбранные места…», хотя никаких политических реформ не предлагали, но выразили критический взгляд на всё общество: всей России, всем соотечественникам Гоголь высказал упрек, что они живут далеко не по-христиански. Всем без исключения, в том числе и царю, он дал советы, как устроить жизнь по закону Христа (а по тону книги – скорее, поставил такую задачу). Этот подход, при ближайшем рассмотрении, реакционным назвать нельзя. Это призыв к развитию, к движению вперед. Но только основой для этого развития, по Гоголю, должны быть не политические реформы, а духовно-нравственное преобразование человека и общества. Однако такой путь, по-видимому, гораздо сложнее политических реформ. Например, царю легче было отменить крепостное право, выполнив тем самым главную из обозначенных Белинским в «зальцбруннском» письме задач, чем выполнить задачу, поставленную Гоголем, и «сделаться весь одна любовь».

Но в любом случае два связанные между собой факта русской литературы и общественной мысли – «Выбранные места из переписки с друзьями» и «зальцбруннское» письмо Белинского к Гоголю – это вещи, в сущности, настолько же сходные, сколько и различные, обе выражающие главные для развития России идеи – каждая свою. В то же время это был своего рода гражданский подвиг их обоих – во всеуслышанье сказать о самых важных изъянах, язвах общества, чувствуя, какую опасность таит в себе их бесконечное замалчивание и ничегонеделание для их преодоления[25]. 

Путь к истине 

Будучи не только литературным критиком, но и философом, Белинский в статьях и письмах стремился осмыслить главные вопросы бытия: зачем живет человек, каково его место в мироздании, какова его роль в обществе, каков замысел Бога о нем? Идейное развитие Белинского, сложное и стремительное, продолжалось всю жизнь: он то пламенно увлекался философскими идеями, то оставлял их в прошлом как пройденный этап своего непрерывного движения вперед. Увлеченно проповедуя и творчески развивая их в своих статьях (особенно идеи Гегеля), он не просто знакомил русскую публику с лучшим, чего достигла к тому времени европейская мысль, но и вырабатывал свою философию. В нем великие философы находили как бы заочного собеседника, сотворца, который добавлял к их отвлеченным идеям свой живой нерв, свой талант «огненного» слова. Для того чтобы понять значение этой деятельности Белинского, необходимо вспомнить, что русская философия в ее современном виде в то время только начиналась. Благодаря работам Белинского российское общество получало уроки осмысления себя, раздумья о своем сегодняшнем и завтрашнем дне. Каким бы сложным ни был его философский путь, в центре его внимания всегда были этические вопросы – проблема личности, ее место в обществе и мироздании, ее взаимоотношения с людьми и с Богом, и в этом было своеобразие Белинского-философа.

В его статьях зачастую переплетались философия и оценка литературных произведений, рассуждения об отвлеченных идеях и разговор о насущных проблемах российской жизни, волнующих соотечественников. Белинский-философ – это не отшельник в «башне из слоновой кости». Он не просто пишет статью, чтобы изложить любимые идеи, – он пишет именно для читателей, как бы разговаривая с ними и видя их перед собой. Он в своих статьях похож на древнего трибуна, выступающего перед толпой, стремящегося сказать соотечественникам что-то очень важное, какое-то решающее слово.

Действительно, у Белинского было особенное отношение к читателю – как к другу, которого он любил, с которым он мог позволить себе говорить прямо, открыто, хоть порой и резко, но всегда очень искренне. Это делало его слова еще более действенными, убедительными. Благодаря этому статьи его имели большое влияние на читателей. Сам Белинский отмечал в письме М.А.Бакунину: «Я говорю – меня слушают, понимают, мне верят» (ХI, 488).

Здесь речь идет о самой, наверное, существенной черте его таланта. Почему к Белинскому прислушивались, понимали его? Почему ему верили? Читатели видели, чувствовали его неравнодушие, искренность и, главное, способность любить. Любить своих читателей, любить увлекающие его идеи, которые становятся убеждениями, формирующими личность и, следовательно, формируют облик общества. Эта особенность и придавала его статьям такую силу убеждения, такую огненную мощь. Читатели чувствовали, что для него превыше всего любовь к истине, а не просто стремление «пропагандировать» свою идею, и потому особенно доверяли его словам. «Я хочу добраться <до> истины, а не торжествовать победу» (ХI, 341), – говорил Белинский в одном из писем 1838 года, и этим многое объясняется, когда речь идет о воздействии его сочинений на читателей.

Отдельный значительный аспект его идейных убеждений – его религиозные взгляды. В целом они представляют собой сложную, неоднозначную и даже, может быть, не вполне ясную картину. Здесь уживаются и почтительное отношение к Христу и Евангелию, и негативное отношение к церкви, и непреходящее стремление путем философского познания постичь сокровенные тайны бытия, то есть, по существу, разгадать Божий замысел о жизни.

Вопреки сложившемуся стереотипному представлению о Белинском как об атеисте при более тщательном рассмотрении его биографии и творчества можно убедиться, что он не был атеистом, то есть человеком, не верящим в Бога и отрицающим его существование. Более того, он на всю жизнь сохранил благоговейное отношение к сущности христианства – к Христу как к самому светлому и самому святому в жизни. Негативно относился он не к религии в целом, а к церкви – в том виде, в каком она существовала в то время, то есть как своего рода государственное учреждение, и к духовенству, которое, по его мнению, отличалось в большинстве своем «индифферентизмом в деле веры»,«теологическим педантизмом да диким невежеством» (Х, 215).

Об отношении Белинского к религии свидетельствуют его собственные слова: «Основа и причина нашего совершенства, а следовательно, и блаженства есть благодать Божия» (XI, 219); «Без личного бессмертия духа жизнь – страшный призрак. <...> Я верю и верую! <...> Да – жив Бог – жива душа моя!» (XI, 277) – это из писем Белинского 1837–1838 годов. О моментах своего творческого вдохновения он говорил: «Я ощущу в себе присутствие Божие, мое маленькое я исчезнет» (ХI, 169).

В 1840 году он писал: «Для меня Евангелие – абсолютная истина, а бессмертие индивидуального духа есть основной его камень. <...> Да, надо читать чаще Евангелие – только от него и можно ожидать полного утешения» (ХI, 476). «Религия есть основа всего и <...> без нее человек – ничто» (ХI, 415–418), – констатировал он в 1839 году. И в конце жизни, в декабре 1847 года, заметил: «Вне религии вера есть никуда не годная вещь» (XII, 440).

А сказанные о себе 27-летним Белинским слова звучат как программные для всей его жизни: «Я солдат у Бога: он командует, я марширую. У меня есть свои желания, свои стремления, которых он не хочет удовлетворить, как ни кажутся они мне законными; я ропщу, клянусь, что не буду его слушаться, а между тем слушаюсь, и часто не понимаю, как всё это делается. У меня нет охоты смотреть на будущее; вся моя забота – что-нибудь делать, быть полезным членом общества. А я делаю, что могу» (ХI, 316).

И даже в знаменитом «зальцбруннском» письме к Гоголю Белинский выступает не как атеист, а как критик церкви. Если бы он был атеистом, он так и сказал бы, что не верит в Бога. Но он рассуждает вовсе не так: для него Христос – по-прежнему нравственный идеал: «Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения. <...> Кто способен страдать при виде чужого страдания, кому тяжко зрелище угнетения чуждых ему людей, – тот носит Христа в груди своей и тому незачем ходить пешком в Иерусалим» (Х, 214–218).

Замечателен и тот факт, что дед Белинского был сельским священником, который в своем служении тоже был «неистовым» (как потом его внук Виссарион). На склоне лет он фактически принял схиму – вырастив детей, удалился от семьи и вел затворническую жизнь в посте и молитве. В семье его считали праведником. Этот внутренний огонь передался и Виссариону Григорьевичу, который замечал в письмах друзьям: «Как попристальнее и поглубже всмотришься в жизнь, то поймешь и монашество, и схиму» (ХII, 40), «Мы живем в страшное время, судьба налагает на нас схиму, мы должны страдать, чтобы нашим внукам было легче жить» (ХI, 494). Самопожертвование в служении своему делу было свойственно и ему. Но для него как христианина акцент всегда был не на внешних проявлениях религиозности, связанных с церковной жизнью (от которых было зачастую, наоборот, отталкивание), а на любви к ближнему, на внимании к участи каждого человека: «Что мне в том, что для избранных есть блаженство, когда большая часть и не подозревает его возможности? Прочь же от меня блаженство, если оно достояние мне одному из тысяч!» (ХII, 69).

Сложное сочетание таких аспектов, как христианская основа мировоззрения, пристальное внимание к участи каждого человека и поиск путей улучшения этой участи, – такое преломление получило восприятие христианства у Белинского. Ведь любовь к ближнему – это для христианина не просто благое пожелание, а одна из двух первых религиозных заповедей, подобная заповеди любви к Богу.

Отзывчивая, искренняя, прямая натура Белинского располагала к себе окружающих людей. У него было много друзей. В письме А.И.Герцену он отмечал: «Я раздумался и сознал, что в одном отношении был вполне счастлив: много людей любили меня больше, нежели сколько я стоил» (ХII, 260).

Действительно, многие одаренные, мыслящие люди тянулись к Белинскому. Привязывались порой на всю жизнь, дорожили дружбой с ним. Ведь он обладал уникальным сочетанием качеств – великим самобытным талантом и в то же время искренностью и открытостью в отношениях с людьми, вниманием и чуткостью к близким, снисходительностью к их слабостям и недостаткам. Редким для творческого человека качеством Белинского было отсутствие тщеславия, преувеличенного самолюбия. Он снисходительно относился к личным обидам. Его гнев вызывали только идейные противники или чья-то подлость по отношению к другим. Лесть же он вообще терпеть не мог, как и всякую фальшь.

Белинского считали своим учителем, дружбой с ним гордились крупнейшие писатели того времени – И.С.Тургенев, И.А.Гончаров, Д.В.Григорович, Н.А.Некрасов и др. Многим памятны известные некрасовские строчки:

Белинский был особенно любим...

Молясь твоей многострадальной тени,

Учитель! перед именем твоим

Позволь смиренно преклонить колени! <…>

Ты нас гуманно мыслить научил,

Едва ль не первый вспомнил о народе,

Едва ль не первый ты заговорил

О равенстве, о братстве, о свободе[26].

*    *    *

Книга «Мысли и афоризмы В.Г.Белинского» – фактически очень короткий, но яркий экскурс по творчеству Белинского, литературное наследие которого огромно и составляет тринадцать томов его полного собрания сочинений. По собранным в этой книге афоризмам и мыслям Белинского читатель может отчасти увидеть его путь к истине, но главное – может извлечь ценные и важные для себя (потому что актуальные в любую эпоху) зёрна мудрости. А кто-то, возможно, продолжит знакомство с творчеством Белинского и в дальнейшем откроет для себя его статьи и письма.