Позднесоветское искусство как духовный камертон эпохи

В статье содержатся размышления автора по поводу роли и значимости искусства позднего советского периода, которое выступило достаточно значимой системой духовно-идейного самоописания советского общества 70-80 – х годов прошлого века. Разумеется при этом, что вклад разных жанров и разных персональных центров в этот сложный и диалектически развертывающийся процесс был неоднозначным, но в целом искусство, культура, духовная жизнь этого периода играли роль такого духовного, идейного, художественного камертона эпохи, поднимаясь в ряде случаев и до глубоких философских обобщений. Время через таких творцов многопланово и отнюдь нелинейно размышляло о себе. Предпринята попытка философски осмыслить все богатство и многоцветье художественных исканий той эпохи, показать, как они и сегодня влияют на наше восприятие феномена советской цивилизации.

В этих своих заметках их автор хотел бы высказать кое-какие наболевшие и давно выношенные мысли и соображения относительно роли и значимости искусства (самых разных его жанров) в последние годы существования СССР в том плане, что оно выступило достаточно значимой системой духовно-идейного самоописания советского общества 70-80 – х годов прошлого века. Разумеется при этом, что вклад разных жанров и разных персональных центров в этот сложный и диалектически развертывающийся процесс был неоднозначным, но в целом искусство, культура, духовная жизнь этого периода играли роль такого духовного, идейного, художественного камертона эпохи, поднимаясь в ряде случаев и до глубоких философских обобщений. Время через таких творцов многопланово и отнюдь нелинейно размышляло о себе.  

Так, признанием заслуг советской литературы в мировом масштабе стало присуждение 15 октября 1965 года Нобелевской премии по литературе М. А. Шолохову. Возникает движение знаменитых «шестидесятников» – Ефремов, Любимов, Солженицын, Вознесенский («Можно и не быть поэтом, но нельзя терпеть, пойми, как кричит полоска света, защемленная дверьми»! Он же провозгласил: «Стихи не пишутся – случаются, как чувства или же закат. Душа – слепая соучастница. Не написал – случилось так». Как это сказано! Гениально! Или вот: «Все пишут – я перестаю. О Сталине, Высоцком, о Байкале, Гребенщикове и Шагале писал, когда не разрешали. Я не хочу «попасть в струю».), Неизвестный, Евтушенко[1] (именно о нем ведь было сказано, что «есть поэт, который против правил без отклика ни разу не оставил ни путча, что закончился вничью, ни взрыва, ни войны, ни юбилея, ни выноса вождя из мавзолея, ни ввода в Прагу, ни броска в Чечню»), Ахмадулина, Рождественский, Окуджава, Галич, Высоцкий. Они внесли новую, освежающую струю в советскую культуру. 

Как пророчески написал поэт, «лишь истина окажется права» – и любой подлинный Художник утверждает ведомыми лишь ему путями эту непреложную Правоту Истины, перед которой померкнет вся киноварь Зла и Лжи. Это – главная задача и цель Искусства, раскрытие такой Истины, сплетенной с Бытием, Красотой, Добром. И это в полной мере относится ко всем, упомянутым здесь выше.

23 апреля 1964 года Ю. Любимов основал театр «Современник», ставший целым символом эпохи.

Феноменом 70 – х стал В. С. Высоцкий. Его песни были отдушиной для миллионов. Его похороны 28 июля 1980 года стали самым массовым мероприятием такого печального рода после похорон Маяковского (17 апреля 1930). Этот день похорон Высоцкого отодвинул собой даже проходившую тогда Олимпиаду.

На советской эстраде блистали Эдита Пьеха, Клавдия Шульженко, Валерий Ободзинский… Целая россыпь талантливых имен. А разве можно забыть Голос Майи Кристаллинской, которая «эхом нашей юности была» (Рождественский), и на надгробии которой начертано: «Ты не ушла. Ты просто вышла. Вернешься и опять споешь». Да, те певцы, в отличие от современных демиургов попсы, не гнались за модой, но они достойно представляли нашу современность! Есть мода, а есть современность – это разные вещи. Мода быстротечно проходит, не оставляя после себя и следа, растворяясь, как пена морская, современность же становится историей. 

Причем, многие из них (не все, конечно) счастливо сумели избежать дежурной и дешевой, идеологически ангажированной и лжепатриотической плакатности в духе пресловутого «принципа партийности». Они откликались на важнейшие события жизни страны, и трагические, и радостные, были патриотами ее, но делали это так, что было видно – это идет не от решения очередного пленума или съезда ЦК, а это идет от глубин сердца, по велению души. Они пропускали все важнейшие события через себя, переживали их, переживали боль страны, как свою личную боль, и ее радость, как свою личную радость и, сообразно мере своего дарования, своего таланта, затем оформляли эти свои переживания в песнях, операх, симфониях, фильмах. И эти песни, фильмы, симфонии становились Событиями. Их Голос был камертоном своей эпохи. Все эти вещи нельзя было сконструировать холодно, отстраненно-объективистски, по меркам рациональной гармонии, их можно было только создать от души, от подлинного чувства, от таланта, от сердца. Они были продуктом того духовного и душевного внутреннего огня, того творческого жара, который произрастал из глубинного нутра Художника, и лучи которого освещали все его творения и свершения.

Творил Родион Щедрин – большое «Щ» русской музыки, талантиЩе (Вознесенский) – музыки щемящей, беспощадно новой, мощной, прищуренной от боли или смеха. О нем Майя Плисецкая сказала, что он дарил ей не бриллианты, а балеты. Он – автор  7 опер, 5 балетов, 3 симфоний, 14 концертов. Работал Дмитрий Шостакович, творил Тихон Хренников. Были новаторами в области музыки Софья Губайдулина, Валерий Гаврилин, Альфред Шнитке. Именно к ним в полной мере можно отнести известное высказывание, гласящее, что подлинный, настоящий композитор – не тот, кто может писать музыку, а тот, кто не может не писать. Да, они не могли и не могут не писать, ибо музыка – это их субстанция, их стихия, их эссенция, их эфир, их жизнь. Я, кстати, думаю, что это высказывание абсолютно справедливо по отношению к любому Настоящему Творцу, Художнику – будь то писателю, поэту, философу, скульптору, актеру, живописцу. Да и в области балета мы были, безо всякого поэтического преувеличения, «впереди планеты всей». Разве Майя Плисецкая, Екатерина Максимова, Владимир Васильев не подтверждали это своим блестящим творчеством?!

Владимир Васильев, например, утверждал, что как раз именно искусство балета может без слов, но при том проникновенно, одухотворенно и трепетно сказать о любви (о любви, как говорит Мастер, вообще не кричат, о ней говорят тихо, безмолвно, жестами, ощущениями, прикосновениями, взглядами). И именно это может сделать балет, он может безо всяких слов показать, как возникает это единение, это слияние друг с другом, этот растворение друг в друге, это ощущение необходимости друг друга, невозможности друг без друга, когда меркнут, исчезают, становятся неважными все недостатки любимого человека, превращаясь в одни только достоинства. И никаких лишних ненужных слов – только божественное парение на сцене, только взгляды, прикосновения, только одухотворенные движения и жесты. Вспомнил эти рассуждения Мастера о балете и не смог удержаться от того, дабы привести их здесь.

Советский кинематограф[2] создал великие, бессмертные шедевры мирового уровня. Вячеслав Тихонов, Михаил Ульянов, Олег Табаков, Олег Янковский, Андрей Миронов, Анатолий Папанов, Алиса Фрейндлих, Людмила Гурченко – актеры такого масштаба и такого дарования, наверное, появятся очень нескоро, если вообще появятся. 

Иннокентий Смоктуновский – гений актерской профессии, но при этом и глубокий философ, мыслитель, человек с невероятно сложным, глубоким и богатым внутренним миром, богатым мировоззрением. Вероятно, именно эта сложность и глубина и помогали ему создавать гениальные образы, которые вошли в историю искусства. Не может мелкий и ничтожный человек так сыграть Гамлета, как Смоктуновский гениально его сыграл! Для того, чтобы что-то отдать, выплеснуть на сцену, надо что-то иметь. Вот уж, воистину, как говорил Иннокентий Михайлович, люди мелкие ищут славы, успеха, популярности, комфорта, денег, а люди крупные ищут Себя. Следуют завету великого мудреца, еще в древности провозгласившего, что главная задача и смысл человека – познать, найти самого себя. Познать то всеобщее, глубинное, субстанциональное, метафизическое в себе, что только и делает человека Человеком, приобщая его к Антропному Единству. И только постигнув это в себе, ты можешь вернуть это зрителям, слушателям, конвертировав в образы, концепты, символы, роли. Тот, кто владеет этим таинством, тот – подлинный Художник.

А взять хотя бы его «Воспоминания в саду». Актер просто сидит и перед камерой рассказывает о времени, и о себе. И в личной истории И. Смоктуновского, через его личную историю вырастаетфилософия сцены, философия театра, философия актерского искусства – настолько глубоки были замечания, размышления и обобщения, сделанные там. 

А его изумительные книги «Время добрых надежд», «Быть!» – это кладезь удивительно глубоких, философских размышлений о личности, о своей эпохе, о сцене, о природе творчества и актерского мастерства, просто о Жизни. И еще об одном поразительном моменте: когда с Иннокентием Михайловичем прощались (похороны прошли 6 августа 1994), то его проводили аплодисментами – впервые в истории кино и театра, раньше такого никогда не было. Это было необычно, не все это поняли. Это сегодня прощальные аплодисменты для ушедшего актера стали традицией. Но началась эта традиция именно со Смоктуновского. Именно для него в день прощания с ним, гениально сыгравшим, прежде всего, главную свою роль, роль Человека, аплодисменты звучали в последний раз.

Да и вообще – что такое актер?! Это – уникальная, необъяснимая, неуловимая целостность, в которой невозможно ничего разделить. Это – сплетение рук, пластики, жестов, черт лица, движений фигуры. Это – инструмент для передачи эмоций нам, зрителям. Чем гениальнее и глубже актер, чем органичнее эта целостность, тем больший накал, бушевание и палитру страстей и эмоций он через свою игру нам передает. Посредственность же – не передает ничего. 

(Кстати, в скобках несколько слов о посредственности. Мне вспоминается небольшая повесть Богомила Райнова «Черные лебеди» – возможно, лучшая из его вещей. Там повествуется о трех днях из жизни провинциальной болгарской балерины. Девочка рано осталась без матери, жила с отцом – музыкантом оперного театра. Однажды отец взял ее на премьеру балета. И этот день изменил все. Она вдохнула запах сцены и задохнулась навсегда. Она заболела сценой. Это было, пишет Райнов, как озарение. Странный, неземной свет, льющийся из мира прекрасного, чтобы согреть и оживить то зернышко красоты, которое скрыто в каждом из нас.  Эта девочка почувствовала в своем сердце какую-то щемящую боль, ибо ведь, когда сердце, так долго бывшее глухим к красоте, пробуждается для нее, его щемит как от боли. Девочка захотела стать балериной, училась в балетном училище, потом получила распределение в один из провинциальных театров. А затем – начинается трагедия. Трагедия, порожденная несоответствием замыслов, грез, надежд и мечтаний и реальными, дарованными тебе природой возможностями для их осуществления. Как говорит одна из героинь Райнова, ничего не поделаешь, одним дано больше, другим – меньше. Так уж ведется, одному – Бог даст сполна, а другого – обойдет. Почему, отчего – дело его. Или, как сказал, поэт, «так природа захотела, почему – не наше дело, для чего – не нам судить». И вот она к 30 годам вдруг понимает, что она – неплохая солистка, возможно, получше многих, но в целом – посредственность. Это понимание отдается в ней жгучей болью, ибо балет для нее – цель и смысл жизни, а она к своим 30 – ти все еще торчит у порога подлинного искусства, ждет, когда перед ней распахнутся его двери, но, вероятно, так и умрет на пороге. Это – трагедия нереализованности, невостребованности, для нее – колоссальная личная трагедия. Ей невыносимо больно осознавать, что она всегда будет лишь отражением звезд первой величины, которые будут затмевать ее, пока она совсем не угаснет. Она смотрит на выступления Плисецкой и втайне ото всех плачет, ибо понимает, что ей никогда не стать такой же, никогда не достичь таких высот. Ей, наконец, дали главную роль, и она станцевала ее безлико, посредственно. Зрители хлопали жидко, из милости. Тяжко уходить со сцены под звук собственных шагов. После спектакля она ненавидит себя. Для нее – это крах. Крах надежд, иллюзий. Впереди – жалкие второ – и третьестепенные роли, увядание и угасание, прозябание и безвестность. Она отчетливо понимает это. Сцена – это бездна (размышляет она, а вместе с ней и Райнов). Роковая бездна, над которой можно взлететь, увлекая за собой людские сердца; вот она – красота! Возьмите хоть немного и унесите в свою жизнь, отрешитесь на эти два-три часа от забот, от суеты, от пошлых декораций обыденности. Потом все это вернется и поглотит вас снова, но это – будет потом, а сейчас – праздник! Да, как сказала однажды Татьяна Васильева, театр – это наше прибежище, наше спасение от ужасов и мерзостей, пошлостей нашей жизни. Ненадолго – на какие-то два-три часа. Потом это все вернется вновь и обступит со всех сторон, но, повторимся, это будет потом, а в эти два-три часа и еще пару часов после спектакля тебе будет хорошо. Можно вспомнить Пабло Пикассо, который говорил, что искусство (любое – хоть театр, хоть живопись, хоть музыка) смывает пыль повседневности с души. Созерцая прекрасные видения на сцене, приобщаясь к вечной красоте, ты, если верить Канту, на это короткое время покидаешь мир необходимости, мир вещей-для-нас и на это короткое время переселяешься в мир свободы, мир вещей-в-себе. Сцена – это, если угодно, мостик между этими двумя мирами, который в обыденной житейской суете воздвигнуть невозможно. Но в нее же, в эту самую бездну можно и рухнуть. И она – рухнула. Не хватило чего-то, и она мучительно ищет – чего?! Может, какого-то пустяка, какой-то особенности в строении тела, в мускулах, сухожилиях, а может – дерзости, хладнокровия, веры в себя. Она остановилась на пороге подвига и искусства. Но в то же время есть в этой героине нечто притягивающее, привлекательное, заставляющее сочувствовать и сопереживать ей. И это – жажда невозможного, несмотря ни на что. Она твердо знает, что будет карабкаться по этой крутизне, изнемогать от усталости, но продолжать идти, несмотря на препятствия, неудачи, тоску и неудовлетворенность, леденящий холод одиночества и резкий ветер неприязни. Она будет идти туда, к сияющей вершине, даже если ей и не дано никогда ее достичь. Она будет противостоять вечной, безликой, коварной и могучей силе, заключающей ее в свои ледяные объятия, сковывающей движения, превращающей в пародию прекрасный танец. Она отказывается ей, этой силе подчиниться, она будет карабкаться, срываться, вновь подниматься и продолжать идти – она так для себя решила. Она будет искать. В этом – ее сила. В отличие от смирившихся бездарностей, усыпленных лестью, либо просто довольствующихся своим третьеразрядным положением. 

Почему я остановился сейчас на этой вещи Богомила Райнова? Дело в том, что я редко встречал в литературе такое глубокое описание того, что зовется муками творчества. Показана очень талантливо диалектика творческого процесса, показана вся неудовлетворенность от неудач, которые оставляют очень глубокие шрамы в душе любого мало-мальски творческого человека. Многие ломаются, спиваются, гибнут, кончают с собой. Здесь же главная героиня избрала другой путь – путь непокорства, путь жажды невозможного, путь поиска и борьбы. Так вот, блажен тот, поцелованный Богом, гений, который минует все это, который не приспосабливается, не прилаживается к роли, к образу, а сразу входит в него и начинает жить жизнью этих людей, когда окружающие начинают понимать все значение его дарования, его таланта. Неважно где это происходит – на сцене ли театра, на балетной ли сцене, на площадке ли кинематографа. Вообще, считаю, что эту вещь Райнова нужно прочесть каждому, кто имеет хоть какое-то отношение к искусству, к творческому процессу).

Так вот, вернемся к Смоктуновскому. Весь облик и все творчество Иннокентия Смоктуновского, думается, подтверждают это сделанное выше наблюдение, свидетельствуют о правоте этих слов.

Вспомнились также рассуждения Георга Гегеля о сущности актерского мастерства. Великий мыслитель находил, что «искусство это требует таланта, разума, терпеливости, усердия, опыта, знаний, а на вершине своего развития и гениальной одаренности. Ибо актер не только должен глубоко проникать в духовный мир поэта (= драматурга, режиссера, вообще Автора – А. К.) и в свою роль, делая свою индивидуальность всецело соответствующей им как с внутренней, так и с внешней стороны, но он должен во многом совершенствовать их своим личным творчеством, заполнять пробелы, находить постепенные переходы и вообще своей игрой истолковывать поэта (= драматурга, режиссера, вообще Автора – А. К.), выявляя перед нами в живом созерцании и делая таким образом постижимыми все его скрытые намерения и глубоко лежащие художественные достоинства»[3]. Гегель писал эти строки еще до появления кинематографа и относил эти свои размышления к театральным актерам, но, думается, что и по отношению к актерам кино эти размышления и указания абсолютно истинны и конгениальны тому, что они делают и должны делать. И творческий путь наших выдающихся актеров, их достижения во-многом соотносятся с этими гегелевскими оценками (хотя, сами они, вероятно, менее всего задумывались над тем, что когда-то говорил именно Гегель об их стезе, они просто делали с полной отдачей свое дело, творили образы, жили жизнью тех людей, которых воплощали на сцене), подтверждают их истинность и немеркнущую правоту, подтверждают слова мыслителя, заметившего однажды, что в области Мысли, Духа, Творчества все пустопорожнее, абстрактно рассудочное, наносное, неглубокое очень скоро делается достоянием минувшего. «Ибо живет и сохраняется только то, что внутри себя, без всякой разорванности, представляет изначальную жизнь во всей ее изначальности»[4]. Это же касается, кстати, и самого Гегеля, его философии, и его эстетики. Он знал, чувствовал изначальную Жизнь во всей ее изначальности. Именно потому, то он был гений. В его философии «Бог ночует между строк». 

Или вот вспоминается Леонид Филатов – выдающийся актер и вообще весьма разносторонний, тонко одаренный в разных областях человек. Он писал замечательные, глубокие, исполненные философского смысла стихи. Вот, например, его стихотворение 1986 года «О не лети так, жизнь»:

О не лети так, жизнь, слегка замедли шаг.

Другие вон живут, не спешны и подробны.

А я живу – мосты, вокзалы, ипподромы.

Промахивая так, что только свист в ушах

О не лети так жизнь, уже мне много лет.

Позволь перекурить, хотя б вон с тем пьянчужкой.

Не мне, так хоть ему, бедняге, посочувствуй.

Ведь у него, поди, и курева то нет.

О не лети так жизнь, мне важен и пустяк.

Вот город, вот театр. Дай прочитать афишу.

И пусть я никогда спектакля не увижу,

Зато я буду знать, что был такой спектакль

О не лети так жизнь, я от ветров рябой.

Мне нужно этот мир как следует запомнить.

А если повезет, то даже и заполнить,

Хоть чьи-нибудь глаза хоть сколь-нибудь собой.

О не лети так жизнь, на миг хоть, задержись.

Уж лучше ты меня калечь, пытай, и мучай.

Пусть будет все – тюрьма, болезнь, несчастный случай.

Я все перенесу, но не лети так, жизнь.

Читая эти замечательные строки, лишний раз убеждаешься, что подлинный актер – это, прежде всего, Личность, это богатый внутренний мир, это знание жизни. Нельзя создать ничего значимого на сцене, в кино, если ты сам мелок, опустошен, если сердце твое стало гробом для Духа, если ты охвачен только жаждой наживы или погоней за призрачным успехом, если ты только ловишь день, забывая о Вечности. В этих строках – мудрость жизни, мудрость бытия, понимание краткотечности всего земного, а, возможно, и некое предчувствие своего раннего, очень преждевременного ухода – кто знает?! Леонид Филатов ушел из жизни 26 октября 2003 года. Ему было всего 56.

15 июня 2017 года ушел из нашей бренной жизни в Вечность еще один гений – Алексей Баталов. Ощущение такое, что закончилась целая эпоха. Кто-то из критиков или историков кино сказал о нем, что он совершил такую же революцию в кинематографе, как и Альберт Эйнштейн в науке. Он совершил невозможное, создал свою теорию невероятности. Все его образы вечны. Он незадолго до своей кончины сказал о себе: «Жалею, что мало успел, жалею, что не всегда был справедлив к родителям. А в целом я хорошо прожил свою жизнь. Пускай небогато, без больших карьерных взлетов, но я никогда никого не оскорбил, не делал подлостей, не поступался принципами. Совесть моя чиста, а этого, согласитесь, совсем немало». Да, в этих словах – кредо Актера, Интеллигента, Человека. Почему-то хочется верить, что там, в тех иных, неведомых для нас, еще живущих, измерениях и мирах, куда он ушел, он также будет продолжать достойно играть свою Роль на вселенских подмостках Вечности. 

Да, это – именно интеллигенция, не «образованщина». Слава Богу, и сегодня такие зубры еще не перевелись, хотя все отчетливее проступает торжествующая эпоха крыс, продажных, действующих по принципу «чего изволите?», готовых оправдать за определенное вознаграждение все, что угодно. Но был еще совсем недавно нашим современником  Даниил Гранин[5], еще жив Юрий Бондарев, еще жив Юрий Григорович[6](которого недоброжелатели называли не иначе как художественным деспотом, диктатором советского и российского балета – да, с гением всегда непросто, легко лишь с посредственностью, которая, смирившись, давно уже не хочет ничего ни от себя, ни от других; а гений беспощадно требователен и к себе, и к другим, которых он хочет по мере сил возвысить до своих Принципов – творческих, эстетических, человеческих), еще жива Татьяна Доронина, еще жив Родион Щедрин, еще жив Андрей Дементьев («Мы – скаковые лошади азарта. На нас еще не мало ставят карт. И, может быть, мы тяжко рухнем завтра. Но это завтра. А сейчас – азарт»), еще жива Ирина Антонова, еще жив Жорес Алферов. Вокруг них – их ученики, последователи, продолжатели, единомышленники. Они иррадиирующими лучами испускают от себя флюиды, противостоящие цинизму, продажности, мелочности, торгашеству, низости, подлости. Вот уж воистину, они – «ум, честь и совесть» нашей эпохи. 

70 – 80 – е годы – эпоха расцвета советской литературы. Целая россыпь имен: Ю. Трифонов, Б. Васильев, Г. Троепольский, Д. Гранин, В. Распутин[7], В. Астафьев, Ч. Айтматов, В. Белов, Ф. Искандер. Что они все делали? Они не только писали книги, но и, как выразился Ф. Абрамов, «изо всех сил будили Человека в человеке». Да уж, действительно, «воюет с извечной дурью, для подвигов рождена, отечественная литература – отечественная война» (Вознесенский).

Джек Лондон однажды высказался в том смысле, что человеку дана всего одна единственная жизнь, так почему же, черт побери, не прожить ее как следует?! То есть достойно, по-человечески, дабы потом и в самом деле «не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое» (Н. Островский). Не к этой ли достойной цели и звала советская литература, по крайней мере, в лице своих лучших представителей, создавших талантливейшие шедевры, не девальвированные ни ходом неумолимого времени, ни сменой общественно-экономических систем?! Эта литература звала человека в звездные выси, в чертоги духа, приподнимала над сутолокой будничной суеты и обыденности, пошлости и мещанства, как бы вновь и вновь задавала людям (вслед за Михаилом Булгаковым) один извечный вопрос, как бы говорила: все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор, все исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему? Опять и снова гулким набатом сквозь бесконечные миры и века все звучит этот вопрос. Ни один подлинный Художник не смог миновать его. И в самом деле – почему?

Я, например, считаю, что лучше Бориса Васильева (1924 – 2013) никто еще не сказал о войне. «А зори здесь тихие», «В списках не значился»[8], «Встречный бой» – это военная классика, непревзойденная по сей день. Или вот его вещь – «Завтра была война». Она вышла в свет в 1984 году. Она сразу же (как и всё творчество Васильева) стала широко известной, привлекла к себе огромное внимание и критиков, и простых читателей. По ней были сделаны театральные постановки и радиоспектакли, был снят очень талантливый фильм с одноимённым названием (1987). 

Действие повести разворачивается осенью предвоенного 1940 года, когда “сороковые грозовые” уже стояли на пороге, неумолимо надвигались, неся с собой самое страшное для нашей страны испытание. Но никому не дано заглянуть в будущее, в том числе и героям этой повести. Пока шёл очередной ещё мирный 1940 год, очередной учебный год для 9 “Б” класса одной из советских школ. Б. Васильев показал всю панораму жизни молодых людей накануне войны, со всеми её сложностями, проблемами, иллюзиями, духовно – нравственными исканиями и противоречиями. Показано взросление и формирование того самого поколения, о котором поэт сказал: “А мы прошли по этой жизни просто. В подкованных пудовых сапогах”. Взросление это шло негладко, в условиях сложного времени (1940 год!) – эпизод с необоснованным арестом отца Вики Люберецкой хорошо показывает это. Но а с другой стороны “времена не выбирают, в них живут и умирают”. Так и эти молодые парни и девушки жили в то время и в той стране, в которой им выпало родиться, гордились её успехами и достижениями, переживали за её неудачи. Они сталкивались с первыми Утратами в своей жизни (трагическая гибель одноклассницы Вики Люберецкой), с первой Любовью, с подлостью, с искренностью, с казенщиной, с равнодушием, с формализмом, пропускали всё это через себя, размышляли и делали трудный Выбор. И именно в конце концов такие ребята как тихий отличник Вовик Храмов, Артём Шефер, Пашка Остапчук, Валька Александров, Сашка Стамескин, Искра Полякова и миллионы таких парней и девчонок защитили страну в годы войны (многие – ценой своей жизни). Но все эти качества, которые потом так ярко проявились в суровое военное время – Честь, Человечность, Патриотизм, Порядочность, Любовь к Родине и к Женщине, Ответственность – они формировались ещё в то мирное время, в котором и разворачивается действие данного произведения. Вот как раз об этом – о Дружбе и Друге, который не предаст ни при каких обстоятельствах, о Чести и Верности, о необходимости всегда быть на стороне Добра, как бы тяжело это ни было – именно обо всём этом – пронзительная, искренняя, волнующая повесть Бориса Васильева.

В последние годы жизни Б. Васильев погрузился в историческую проблематику, издав цикл исторических «Романов о Древней Руси», главными действующими лицами которых были Олег, Ольга, Святослав, Владимир Красное Солнышко, Александр Невский, Владимир Мономах. Однако, на наш скромный и ни на что не претендующий взгляд, эти историко-литературные опыты писателя были гораздо менее удачны и по стилю, и по отбору фактов, и по художественному построению материала, и по выстраиванию сюжетов. Возможно, поэтому их известность, востребованность и популярность весьма скромны по сравнению с военной прозой Б. Васильева. Но, повторимся, эта лишь наша, может быть, субъективная точка зрения.  Несомненно одно: в истории литературы Борис Васильев навсегда останется как выдающийся и во многих отношениях до сих пор непревзойденный классик именно и прежде всего военной прозы, раскрывший на страницах своих произведений всю трагическую диалектику Войны, развернувший эту диалектику через конкретные судьбы своих героев, сделавший это так потрясающе пронзительно, как до него и после него еще не удалось никому. Современную поэтессу Александру Очирову творчество Бориса Львовича Васильева сподвигло на следующие строки (они посвящены именно ему):

В глубинном таинстве колодца

Не сосчитать ни звезд, ни туч.

В нем никогда не оборвется

Сошедший с неба солнца луч.

Он тень и свет соединяет

И высь равняет с глубиной.

И день, что бликами сияет,

В нем превращается в покой.

Вода чиста. Она струится

Из глубины другого дня.

Как хорошо ее напиться.

В ней столько жизни и огня.

В ней смысл и тайны мирозданья,

Что где-то спрятались на дне

И наши мысли, и желанья,

И заклинанья при луне

В глубинном таинстве колодца…

И естество простой воды,

Где в каждой капле отзовется

Все, что несут в себе миры.

Глубинное таинство бездонного колодца Творчества – кому дано постичь, дано измерить эту непостижимую, неисследимую глубину, ту, «что несет в себе миры»?!

Вообще, 70 – е были сложным временем, которое нельзя оценить однозначно. Горбачев придумал ходульный термин в 1986 году – «эпоха застоя» (впервые это словосочетание прозвучало 25 февраля 1986 года в отчетном докладе 27 съезду КПСС и было быстро подхвачено услужливыми придворными околоцекашными идеологами, быстро сориентировавшимися на предмет того, куда нынче «подул ветер»). На мой взгляд, он неточен и мало что объясняет, ибо абсолютного застоя не было в стране[9]. Были сложные процессы духовного и социального брожения, появлялись талантливые вещи, жизнь духа все равно не остановилась, пульсация, биение ее продолжались. Я лично предпочитаю вслед за Э. Ильенковым говорить ни о каком не о застое, а о феномене «некритичности эпохи по отношению к себе самой».  На мой взгляд, такое понимание глубже и точнее, мудрее. Да, это проявлялось на политическом уровне, на идеологическом уровне, были такие проявления и в культуре. Но вот как раз подлинное, настоящее искусство тех лет пыталось этой тенденции противостоять или хотя бы смягчить ее, стремилось быть зеркалом эпохи, отражением ее, ее подлинным камертоном. Распутин, Вампилов, Белов, Айтматов разве своим творчеством не продемонстрировали это?! Так что и эту некритичность эпохи к себе самой тоже не следует абсолютизировать и преувеличивать, она не была тотальной. 

Вообще же, представляется, что так называемый застой – это, скорее, субъективное мироощущение и самоощущение части интеллигенции (не всей!) и диссидентских кругов. И это субъективное ощущение надо отделять от реальных, сложных и противоречивых социально-экономических и политических процессов, протекавших в советском обществе, так же, как, собственно, были репрессии, а был образ репрессий, нарисованный озлобленными антисталинистами, и между этими понятиями – дистанция громадного размера. Вот некоторые интеллектуалы и либералы все твердят: период застоя – душная атмосфера… Но, простите, «душная атмосфера» – это понятие очень и очень субъективное.

Заметим, что сегодня нет никакого застоя, последние 25-30 лет царит абсолютная свобода самовыражения, никакой цензуры, делай, что хочешь, твори, дерзай и что же?! «Всего на жизнь свобода опоздала» – заметил уважаемый мной Э. Рязанов и… в атмосфере этой внезапно нахлынувшей свободы стал снимать бездарные фильмы. Вот, его последний фильм – «Андерсен. Жизнь без любви». Я посмотрел его. Один раз. И больше вряд ли когда захочу пересматривать. Странное ощущение. Что-то не то, не тронуло, не взволновало, не задело, не защемило, не зацепило, что-то незримое и непонятное ушло, ушел какой-то дух, там нет более того, прежнего Рязанова, чьи старые фильмы хочется пересматривать вновь и вновь. Зато режиссер стал играть из себя роль некоей «совести нации», рассказывать, как ему душно было в советской застойной атмосфере, выступать с политическими прокламациями.

Я, кстати, давно уже подметил, что, когда художнику больше нечего сказать, когда как художник он исчерпан, кончился, то он окунается в политику, которая, как еще Бердяев (испытывавший к ней глубокое отвращение) подметил, есть самая зловещая форма объективации человеческого существования, которая всегда основана на лжи, есть фикция, владеющая людьми, паразитарный нарост, высасывающий кровь из людей. Так что, когда художник начинает заниматься политикой (причем, очень часто неглубоко, поверхностно, дилетантски, не вникая вглубь и суть процессов и тенденций, не понимая их в виду отсутствия должных познаний и компетенций), то это – тревожный знак, наводящий на размышления. (В скобках заметим, неслучайно, видимо, Альберт Эйнштейн отказался занять в 1948 году пост первого президента Израиля, хотя ему настойчиво предлагали это сделать. Человек жил во власти иных стихий – Мысли, Духа, Науки, Творчества и, видимо, разменивать все это на внешние почести, должности и регалии, политические дрязги не мог, не хотел, не считал нужным и возможным). И это касается не только Рязанова. Вот он, парадокс: при душном, деспотичном, тоталитарном и Бог его знает каком еще советском строе появлялись гениальные вещи, а при торжестве столь желанной демократии – везде пошлость, бездарность и мерзость запустения.

Вспоминается Егор Исаев, который написал  одно пронзительное стихотворение. Оно называется «Идея». Да, Идея – та самая, оплеванная, распятая, оболганная, но великая Идея (как и Бог!) поругаема не бывает.

Ушла от них, а надо бы их к черту

Послать — всех тех, кто клялся по любви

Служить тебе, а сам в тени расчета

Свою карьеру строил на крови.

Ушла в свой гимн, в осенние рябины,

В костры знамен, из уст ушла в уста,

В свою мечту — туда, к неистребимым

И неподкупным истинам Христа.

Или вот еще – тоже Егор Исаев:

Из распахнутой Вселенной,

От миров без берегов

Веет вечностью, как сеном

От заснеженных стогов.

Веет встречей и разлукой,

Тайной звёздного окна…

Протяну сквозь полночь руку,

Бесконечность – вот она.

 Не удержался от того, дабы привести здесь эти строки – по-моему, гениально! Без ложной позы, напыщенно-пафосной рисовки, без нервного самолюбования, без надрывного самоманифестирования (что порой так свойственно современным даже маститым представителям поэтического цеха), но зато какая мудрость и философская глубина, какое постижение метафизических основ бытия. После этих строк ты почти физически начинаешь ощущать дыхание, веяние Бесконечности, ощущать, как она проходит сквозь тебя, ощущать ее токи, ощущать себя ее частицей. Да, Егор Исаев – выдающийся советский и Русский Поэт.

Не вынесла крушения страны, крушения идеалов, которые она защищала на войне, Юлия Друнина, выдающаяся советская поэтесса, покончившая с собой 21 ноября 1991 года. Она оставила такие пронзительные последние строки:

Покрывается сердце инеем –

Очень холодно в судный час…

А у вас глаза как у инока –

Я таких не встречала глаз.

Ухожу, нету сил.

Лишь издали

(Все ж крещеная!)

Помолюсь

За таких вот, как вы,-

За избранных

Удержать над обрывом Русь.

Но боюсь, что и вы бессильны.

Потому выбираю смерть.

Как летит под откос Россия,

Не могу, не хочу смотреть!

Мурашки по коже, очень больно после таких слов. А после слов Егора Исаева разве не больно, не стыдно?! Вообще же, и Егор Исаев, и Юлия Друнина, и другие великие поэты советской эпохи своим пронзительным творчеством подтвердили мысль, высказанную однажды безвременно ушедшим от нас Эдмундом Иодковским, который был убежден (и мне сейчас вспомнились эти слова!), что стихи всегда должны быть больнее, острее жизни. Жизнь аморфна, порой она течет лениво, смешивая в своем течении добро и зло, притупляя нравственное чувство. Концентрат жизни – вот что такое поэзия и искусство вообще. Не надо бояться обострения гиперболизации, преувеличений, лишь бы это только не было самоцелью, лишь бы тебя вдохновляла жажда сделать этот мир капельку лучше. Да, Иодковский прав, поэт- это оголенный нерв своей эпохи, камертон своего времени, откликающийся на все боли, сомнения, чаяния и радости его. Поэзия – это не просто изощренное и искусное рифмование. Это – особый взгляд на мир, который не допускает неправды, жестокости, насилия, уродства, дисгармонии, некрасоты. И неслучайно также, наверное, в дореволюционной, скажем, России во-многих гимназиях и лицеях был специальный предмет, курс поэзии, где гимназисты не просто приобщались к поэтической классике, но и где они сами пробовали писать стихи. Когда человек пытается писать стихи (пусть робко, неумело, наивно), то он преображается сам, ему открываются новые, ранее неведомые пласты, грани бытия, новые миры, да и на прежде, казалось бы, знакомые вещи он начинает смотреть по-другому, предметы и люди являют, открывают ему свой потаенный, неведомый доселе смысл.

Вспомнил строки современной нашей поэтессы Александры Очировой:

Я миром очарована и светом

Как благодатной милостью небес.

А за окном – спокойствие и лето,

И темные поля, и синий лес,

И тишина, что золотом поется

Внутри души. Без голоса и нот.

И даже если это не вернется,

То никогда уже не пропадет.

Да, человек, может, никогда и не станет поэтом, но вот это умение рождать в себе, в душе вот то самое настроение, то отношение к бытию, которое выражено в приведенных выше строках, оно не пропадет бесследно, такой человек не захочет никакого зла, никакого разрушения гармонии, никакого надругательства над красотой. Даже если такой человек никогда и не будет издавать поэтических сборников, но он останется поэтом в душе, сохранит поэтическое, трепетное, гармонично-творческое, органичное, целостное отношение к миру и к жизни, не даст каменной тяжести нашей обыденности, нашей будничности придавить, обесчеловечить себя.

А вот еще нашел у Александры Очировой:

Стихи предельной простоты,

Где каждый звук и вздох на месте.

Стихи – сады, стихи – цветы,

Что дарят к празднику невесте.

И вечность в них, и каждый день.

Ритм бытия звучит, как рифмы.

И всюду следуют, как тень,

И западают в душу мифы.

Стихи – сады, стихи – цветы, в которых и День, и Вечность, все переплелось… По-моему, великолепное, необычайное ощущение и очень образное, утонченное сравнение. Вообще, глубокий, философский поэт – Александра Очирова. Как, например, мелок рядом с ней так называемый «поэт» Дмитрий Быков (которого в известных кругах популяризируют) со своим грязным бытокопательством, выворачиванием грязного белья, убогим рифмоплетством на сиюминутную злобу дня. Если (как полагают некоторые) Дмитрий Быков – это поэт, а его опусы – это поэзия, то, простите, какое же извращенное представление надо иметь о том, что есть поэзия, как же надо далеко отстоять от понимания того, какой должна быть действительная поэзия, что она должна манифестировать людям и миру.

Вспоминаю также глубокую мысль одного из литературоведов (Андрей Бычков), заметившего однажды, что поэт, если он хочет сказать что-то значимое, чтобы оно сказалось через него, должен постоянно совершать глубокую внутреннюю работу внутри себя, работу Духа, ибо искусство питается откровениями, прозрениями, а они невозможны без этой глубокой внутренней духовной работы. Причем эта внутренняя работа духа (добавим мы уже от себя) не должна быть неким самонасилием, а она должна быть неистребимой, естественной, вырастающей из глубин Я, имманентной внутренней потребностью творца, художника. Может идти мировая война, а поэт при этом может писать великие стихи, где война даже и не будет фигурировать. Но эта поэзия, найденная им в самом себе, будет очень нужна и воинам. 

А еще вдруг вспомнились размышления о поэте и поэзии, которые Иван Ефремов в своей «Таис Афинской» вложил в уста одного из героев: «Поэт всегда должен быть впереди, в этом его сущность. Если нечто еще могучее перезрело, омертвело – его надо разрушить, и поэт становится разрушителем, направляет сюда удар осмеяния. Если что-то милое еще слабо, не окрепло или даже уничтожено – его надо создать вновь, влить в него силу. Тут поэт – мечтатель, восхвалитель и творец! Поэтому у него постоянно два лица, еще лучше, если три, как у Музы».Это вложено в уста эллинистического поэта, жившего две с половиной тысячи лет назад, но, по сути, это кредо любого подлинного Поэта, в какую бы эпоху он не жил и не творил. Но только хотелось бы заметить еще вот что: многие даже большие поэты иногда попадают в ловушку так называемого мастерства, придают особое внимание отточенности и совершенству, безукоризненности форм, но при этом не замечают, что в итоге уходит что-то неуловимо важное, уходит душа. Бродский и говорит о том, что частенько мастерство плетет заговор против души. В итоге выходят замечательные, совершенные по форме и мастерству стихи, но они как… зимнее солнце – сияют, сверкают, переливаются своими отточенными и отшлифованными гранями, но они никогда не согреют, не наполнят душу теплом, не растопят в ней лед страданий и горестей, хотя при этом будут оставаться хорошими стихами. Блажен тот поэт, который смог избежать такого заговора, у которого и мастерство, и душа сопричастны, партиципируют друг другу. 

И еще об одном. Многие из тех, о ком говорилось выше, творили в русле пресловутого «социалистического реализма», о котором сейчас принято говорить исключительно в негативных тонах. Но ведь можно взглянуть на эту тему и с иной стороны. Этот социалистический реализм был уникальным в истории, единственным в своем роде художественным экспериментом, искусством ушедшей в небытие советской цивилизации, если угодно, советской империи, он отразил взлеты и падения, трагические противоречия этой империи. И он, несмотря ни на что, был временем великих поисков, оставил впечатляющие и выдающиеся в художественном отношении образцы. И мы к его исканиям будем еще очень долго обращаться. Это точно так же, как была, например, великая Римская империя с ее одиозным социальным режимом: рабовладение, террористические правления императоров, жуткие преследования христиан, но при всем этом осталась великая культура этой империи, которой мы вдохновляемся и восхищаемся и поныне. 

И вообще, автору сиих строк думается, что главное в искусстве, в творчестве – это все-таки всегда Личность, личность Творца, Художника, масштаб его таланта, его способность быть медиатором различных сторон Бытия. Без этого никогда и ничего не будет, независимо от того, к какому бы «изму», к какому бы течению он не принадлежал. Без этого – лишь напыщенность и пустота. Так вот социалистический реализм выдвинул таких выдающихся творцов, уловивших оголенный нерв эпохи, трансформировавших его в знаки, символы, тексты, которые и сегодня толкуют нас. Да и сам этот социалистический реализм многие из этих людей, этих демиургов искусства трактовали творчески, неформально, не казенно-официозно, не по партийной указке. Ведь, вообще говоря, свойство истинного гения – это в какой-то момент ощутить необходимость слома всего того, что было наработано раньше, необходимость начать все сначала, но при этом не дойти до того, чтобы была загашена Божья искра. И вот эта искра со сломом часто возвещает подлинного гения. И ведь можно сказать, что этот самый социалистический реализм, если угодно, был для многих символом, обозначением, эмблемой этого самого слома, отказа от всех прежних стереотипов, идей, представлений, принципов, приемов, программ, был попыткой радикального пересмотра их, но при этом, что важно (!), эти люди сохранили в себе вот ту самую заветную Божью искру, не растеряли, не растоптали ее. И кроме того, многие из них, действительно, свято верили, что они являются участниками доселе небывалого дела на земле – строительства нового общества, которое воплотит принципы Правды, Справедливости, Добра. И они – летописцы этого великого дела, которые должны отразить дух времени, весь его трагизм, жертвенность, и вместе – его героику, его грандиозные порывы. Они, даже в рамках этого метода, создавали произведения, где были три признака настоящего искусства: 1) эстетический аспект – реализация красоты; 2) этический аспект – четкое понимание добра и зла; 3) внутренняя осмысленность.

И завершить свои размышления хочу строками Ю. Озга-Михальского:

Поэты не гибнут,

а гаснут, как солнца.

Лучи их бегут

сквозь столетья и дали,

полночной порою

к нам свет их несется,

который при жизни они

расплескали.

И это касается не только поэтов, но вообще Творцов, Людей Духа, Художников, тех, кто видел Ангела, как начертано на могиле Тарковского. И это в полной мере относится и к тем, кто жил и творил в советском обществе в пору его заката, создавая полотно его жизни во всех его трагических и героических тонах. И тот свет, который они расплескали, часто сжигая себя, и поныне пронизывает эмпирическую толщу тьмы нашей жизни, своими живительными и животворящими лучами подпитывает и согревает нас.

Публиковалось:  CredoNew №4 (96) 2018

Об авторе:

Коваленок Алексей Анатольевич

ГБОУ СПО Нижегородское художественное училище

Преподаватель социально – гуманитарных наук

Кандидат философских наук

ЛИТЕРАТУРА

·        Гегель Г. Лекции по эстетике. Том 2 / Г. Гегель. –СПб.: Наука, 2001. – 608 с.

[1] 1 апреля 2017 года Е. Евтушенко ушел из жизни. Один из последних значимых поэтов эпохи. Можно по-разному относится к его личности и к его творчеству. Есть резкие оценки, на мой взгляд, не всегда обоснованные. Так, Бродский говорил о нем, что как поэт он очень плохой, а как человек – еще хуже. Огромная фабрика по воспроизводству самого себя. Впрочем, господин Бродский и Вознесенского не жаловал. Он говорил о его = Вознесенского стихах, что от них ему «физически худо», это – «нечто оскорбительное для глаз и для всех остальных органов чувств, которыми воспринимается текст». Он = Вознесенский корчит из себя Бог знает что – авангардиста, французского поэта и так далее, а на выходе – совершенно омерзительное качество. Оставим без комментариев. Да и что комментировать?! Думается, старая как мир история. Ревностное соперничество творческих художнических воль, талантов, интеллектов, видений, платформ – довольно резкое, неприглядное, субъективное, не всегда протекающее по канонам справедливости. Но таковы, видимо, творческие натуры. Можно вспомнить, что и Толстой с Достоевским отнюдь не всегда жаловали друг друга, и высказывались, бывало, друг о друге неприглядно и резко. Но, тем не менее, Толстой остался Толстым, Достоевским – Достоевским. Ни того, ни другого не вычеркнешь из истории литературы. Можно припомнить, как резко, временами несправедливо и оскорбительно отзывалась Вишневская об Образцовой. Но обе при всем том остались в истории как величайшие оперные певицы. Так и здесь, творческие люди могут спорить, доходить до ругани, ненавидеть, но при всем том каждый занимает свое, ему одному отведенное место в истории русской поэзии. Евтушенко – свое. Вознесенский – свое. Ну а Бродский (а к нему ведь тоже весьма неоднозначное отношение) – свое. Ну а вообще, если подходить к вопросу философски, то надобно заметить, что главный судья здесь – Время. Оно, как любил говаривать Гераклит, «все обоймет и всех рассудит». Верша свой суетливый человеческий суд сегодня, с позиций Дня, мелочных и субъективных симпатий и антипатий, оставим все ж таки произнести окончательный приговор ему – тому самому Времени, которое рано или поздно все расставит по своим местам! А если вернуться к Е. Евтушенко, ушедшему от нас, то нельзя не признать, что, конечно, не все у него равновелико, но в лучших своих стихотворениях он – лучшее русское в русской  (= советской) поэзии второй половины 20 века. Он умел стилизовать текст под суть, под сущностное, о чем сам текст, под эстетику события, о чем стихотворение. Серьезные литературоведы и лингвисты отмечали, что Евтушенко, по сути, не только поэт, но и ученый-  лингвист, какими были Бурлюк, Крученых, Маяковский, Есенин, Фатьянов. Это-  мастера высочайшей художественной стилизации методами слова и текста. Это – большая наука и божественное чутье. И Евтушенко – один из них. Многие гениальные формулы из его стихов стали почти народными пословицами, афоризмами. Это ведь много значит и объясняет! Он умел быть в изящной оппозиции к власти и при этом сохранять внутреннюю свободу. Последние годы жил за границей. Это – был его выбор. Но отрыв от Родины, от почвы все же давал о себе знать. Как сказал кто-то, его последние, поздние стихи напоминают отличные фрукты, законсервированные в 1960-е годы и вскрытые в наши дни. Но несомненно одно – лучшие его стихи останутся надолго. Как уж там говорится в одном восточном стихе: «Те, кто останутся, те смирятся с потерей. Дворцы разрушатся. Погибнут города. Твой голос в общем хоре голосов потерян будет. Твои следы исчезнут навсегда». Но это не о нем. Его Голос будет звучать, пока есть русское слово, и забудут его еще очень нескоро.

[2] Вообще, кинематограф – это, буквально, записанное движение. Но ведь он заставляет двигаться не только тела, он заставляет двигаться и наши умы, и души. Разве шедевры советского кино не подтверждают это?!

[3] Гегель Г. Лекции по эстетике. Том 2. – СПб.: Наука, 2001. – С. 494.

[4] Там же. С. 397.

[5] 4 июля 2017 года Д. Гранин ушел из жизни, оставив после себя произведения, которые долго еще будут заставлять читателя задумываться о войне и мире, о добре и зле, о времени и о себе, о Вечности и ее преломлении в человеческих делах, помыслах, поступках. В его книгах – летопись века. Его именем была названа малая планета, но он, по сути, – Вселенная. Необъятная, до конца неразгаданная. Масштаб и сила, величина и характер.

[6] Да, тот самый Ю. Григорович, о котором один из критиков (Марина Алексинская – и далее мы используем ее оценки творчества Мастера) замечательно скажет как-то, что он сделал для России и искусства нечто, взывающее к красотам бытия и складыванию из осколков льда слова – Вечность. Бывают художники, которым открыты небеса, и они легко и непринужденно ведут беседы с ангелами и богами (например, таковы Моцарт, Чайковский). Бывают же художники, которым тоже открыты небеса, но которые, прежде чем беседовать с ангелами и богами, бросают им вызов. Таков – Григорович! Он создает гигантские фрески мечты. Среди алхимии цветов и красок сценического пространства он разворачивает хореографический эпос героизации жизни, поиска ее высших идеалов и философского осмысления вех истории. Балетмейстер декларирует новое слово в искусстве, вся сила коего – в лишении и тени искусственности, предельной убедительности жизни. Изящество фразировки, безупречный вкус, лексика классического танца усиливают эффект чуда, происходящего на сцене. Тревожно-зыбки вариации, графичны линии адажио. Летучесть поэзии, продолжает Марина Алексинская, сменяется ураганом экспрессии и возносится в апофеоз – в мгновенье, в миг, что с закрытием занавеса становится символом и превращается в миф. Каждый балет маэстро (будь то «Спартак» или «Лебединое озеро», которое стало не просто балетом, но церемониальным действом, непременной частью Протокола приема Кремлем глав иностранных государств) – вершинное завоевание. Слепящее, словно фаворский свет, откровение Красоты, что позволяет мистикам прозревать в Русском балете почти что светскую литургию, эстетам – манифестацию могущества и роскоши Российской империи. Его «Каменный цветок» стал, действительно, прорывом в искусстве хореографии. Внове соотношения сольного танца и ансамблей, внове лирика тончайших в своем психологизме вариаций и буря темперамента кордебалета, внове фиксированность поз, сошедших словно с иранской миниатюры и полотен Врубеля, внове сам дух балета. Вот постулаты Юрия Григоровича: 1) балет есть метод познания истины; 2) музыка есть средство характеристики образа; 3) метафора – основа сценографии. Эти Принципы явились творческим откровением Мастера. Они повлияли на все мировое балетное искусство 20 века. Сам Русский Балет стал ассоциироваться с именем – Григорович. Вот уж воистину, пока идут балеты Григоровича, будет жива Россия!

[7] По поводу Валентина Распутина, вспоминаю, как один известный в либеральных и даже в правительственных кругах деятель, который «прожил мутную и скандальную жизнь и также мутно и скандально ее окончил» – так заметил Дзержинский о Савенкове, но так же можно было бы сказать и о нем (был застрелен при невыясненных обстоятельствах, именно потому и не называю его имя – о мертвых либо хорошо, либо ничего) оскорбил Великого Писателя земли Русской, назвав его «фашистом». Распутина – чьи книги всегда манифестировали только Добро, Человечность,  Духовность, Любовь к родной земле!!! Комментарии, как говорится, излишни. Хочется сказать только одно – Слава Богу, что время, когда правили бал эти люди и иже с ними прошло, и, хочется верить, никогда больше не вернется. Аминь, аминь, рассыпься! То, что его убили – это трагедия. Жаль его старенькую мать, как, впрочем, и любую Мать, потерявшую Сына. (Однако, в скобках хочется спросить: разве господин, входя в эту правящую обойму, не способствовал становлению у нас в 90-е годы того бандитского общества, той атмосферы произвола, вседозволенности и безнаказанности, в которой сотни тысяч матерей тоже потеряли своих детей?! И им их никто уже не вернет.). Итак, можно утверждать, что он сам пал жертвой тех сатанинских начал, которые проповедовал – нетерпимости, ненависти к инакомыслящим, озлобления, которые перерастали в призывы к физическим расправам с теми, кто думает не так, как он, особенно, когда он был у власти. Печальная, но вместе и поучительная судьба. Этого чиновника уже почти забыли, а книги Распутина будут жить вечно.

[8] 23 августа 2016 года ушел из жизни последний защитник Брестской крепости Борис Ефимович Фаерштейн.  Ветерану было 96. Именно в развалинах и катакомбах этой крепости происходит действие знаменитой повести Бориса Васильева, главный герой которой Николай Плужников в одиночку девять месяцев противостоит фашистам и тем самым совершает свой бессмертный подвиг, так талантливо и пронзительно отраженный писателем. В российских СМИ за политическими перестановками, спортивными и околоспортивными скандалами, предстоящими выборами, колебаниями курса евро и доллара, за всей этой мишурой смерть последнего защитника Брестского бастиона фактически не заметили, а жаль, ведь ушел настоящий, подлинный Герой, которых в наш век безраздельного торжества пошлости, подлости, низости, торгашества, цинизма , предательства осталось очень мало, ведь с ним безвозвратно ушла целая эпоха, ушел последний свидетель тех трагических и героических, навсегда оставшихся в истории дней. Судьба именно таких, как Борис Фаерштейн, служила для Бориса Васильева материалом для художественных обобщений, размышлений и раздумий. Хотя Николай Плужников – это вымышленный персонаж, но он концентрирует в себе все лучшие черты поколения, к которому принадлежал Борис Фаерштейн, и к которому принадлежал и сам Борис Васильев, также прошедший суровые версты войны.

[9] Не было его и в социально-экономической сфере. За 1960-1985 годы основные производственные фонды СССР возросли в 7 раз. В 70-е годы 107 миллионов человек  (а по другим данным – 162 миллиона) получили от государства бесплатно благоустроенные квартиры (ежегодно вводилось более 100 миллионов квадратных метров жилья, а всего было введено в эксплуатацию 1,6 миллиарда квадратных метров  жилой площади, и при этом квартплата не превышала 3% семейного дохода). В том числе и автор этих строк получил такую квартиру совершенно бесплатно в 1979 году, где и проживает до сих пор. А вот сейчас при нынешних ценах на жилье и при средней зарплате пишущего эти строки купить квартиру или даже взять ипотеку было бы для него весьма и весьма проблематично. В 8 городах страны было построено метро, в том числе, в моем родном Нижнем Новгороде (тогда еще Горький). Население одной только России за этот период возросло на 12 миллионов человек. Реальные доходы населения в общей сложности выросли в 1,5 раза. Золотовалютные резервы страны увеличились в 5 раз. ВВП вырос втрое. Введена пятидневная рабочая неделя. Построено 1900 крупных предприятий и 11 ГЭС. Засеяны 45 миллионов гектар земель (сегодня 42 миллиона заброшены, заросли бурьяном). Поэтому говорить о некоем абсолютном застое, по меньшей мере, некорректно. Страна развивалась. Это не означает, что не было абсолютно никаких проблем. Они были – и в сфере социально-экономической, и в сфере духовной, но была и неудовлетворенность, были поиски их решения, были попытки осмысления их. И эта неудовлетворенность и эти поиски являлись, помимо прочего, стимулом и для развития культуры и искусства, которые стремились отразить все эти явления своими художественными методами и средствами. Вот это все надо понимать, говоря о данной эпохе, а не просто жонглировать штампами типа «застой» и так далее, и им подобными.